3. Послевоенные годы

Романова Мария Владимировна
Начало здесь  http://www.proza.ru/2011/11/25/696



 Посвящаю сыновьям и внукам.
Истинная правда из моей жизни.
Осипова А.В.

                Как только объявили окончание войны, что творилось в деревне. Все смеялись, плясали, обнимались, целовались, плакали от радости! Кричали: «Война кончилась!». Все били как братья и сестры. Плакали и от горя, что никогда не дождутся своих сыновей, отцов и мужей.
                Вскоре пришел пароход с продуктами и товарами для населения. На море был сильный шторм, и он простоял неделю на рейде, ожидая разгрузку.
Перед отправкой с мамой рассчитались за работу – у нас появились деньги. Соседи прощались очень душевно, как близкие родственники.
                На посадку нас доставили на карбосе, с большим трудом дошли до парохода, в открытом море волны швыряли нашу лодку, как щепку. При посадке моряки поднимали детей, передавая из рук в руки. На пароходе сильно качало, мы не могли ходить по палубе, тошнило, рвало.
                Прибыли в Архангельск. На гостиницу не было денег, неделю жили на вокзале, завшивились. Наконец мама нашла работу уборщицей в общеобразовательной школе.  Там же дали 12 метровую холодную кладовку, которую мы вычистили и стали использовать для жилья. Мне тогда было 11 лет. Толя стал часто болеть, из за него я регулярно пропускала уроки.
                Мама убирала 16 классных комнат и два длинных коридора. Это очень много, она не успевала, и Нина стала ей помогать. Даже вдвоем они очень уставали, потому что были полуголодные. Пособие за отца мы не получали – документы были украдены вместе с багажом, когда ехали из Мордовии.
                У мамы денег не хватало даже на покупку по карточкам продуктов. Получали хлеб и яичный порошок. В школу ходить одежды не было. Валенки только у Нины, и то старые. Я же ходила в резиновых калошах. Однажды во время урока ко мне подошла учительница и сказала: «Дудина, тебе школа выписала валенки, скажи матери, пусть придет и получит». Я очень обрадовалась. Вернувшись домой, маме все рассказала. На другой день она их получила и отдала Нине, а мне её валенки. Было очень обидно. Конечно я бы их носила, если бы учительница при всем классе не сказала, что мне новые выписали, и как смогу придти не в тех валенках, что мне выдали? В старых, да еще и подшитых. Без этого надо мной смеялись, что я плохо одета, нищенка, побираюсь.
                На следующий день  рано утром я вышла на крыльцо босиком в одной сорочке и встала на лед. В этот день был сильный мороз, около 40%. Дверь подперла, что бы не могли открыть. Говорила себе: «Стой пока не умрешь!», и слезы катились по лицу. Ноги окоченели, их я уже не чувствовала. Мама утром закончила убираться в классах, вернулась домой, а меня нет. Спросила у Нины, та не знает. Толя видел, как я пошла, но я наказала ему ничего не говорить, но когда мама расплакалась, он не стерпел и рассказал. Она кинулась к двери, та закрыта. Побежала вокруг школы. Схватила меня в охапку, прижала к груди и горько заплакала. Потом мне растирали ноги руками, но я их не чувствовала. Бредила: «Уберите из под меня горячую лампочку». Пришла в себя в палате. В больнице никому не давала спать – нестерпимо болели ноги. Медсестры натирали их спиртом, потом заворачивали в вату и сверху завязывали бинтами. Проболела я месяц, за это время мама не смогла прийти ко мне ни разу.
                Однажды мне в больницу принесли 4 яблока, красные, красивые. Я не знала, что с ними делать, ведь до этого в жизни их не видела. Хотела съесть, но думала о Толе – ему они полезнее. Закрывалась одеялом на кровати, нюхала их, целовала. Рядом со мной лежала бабушка с 4-х летним внуком. Она просила дать ей одно яблоко, но я не дала.
                За время болезни сильно отстала в школе, меня оставили на второй год.
                По выходным дням мы с Толей ходили по большим домам просить милостыню. Однажды я постучала в дверь, из за которой шел такой аромат вкусной пищи, что слюни потекли. Открыла та бабушка, что лежала с внуком рядом со мной в больнице. Она как узнала меня начала кричать, обзываться, за то, что не дала её внуку яблоко. Даже соседи сбежались. А бабушка столкнула меня с лестницы и захлопнула дверь.  Мы с Толей вышли во двор и заплакали. Он от испуга, а я от обиды.
                Придя домой, мама заметила мой синяк, что бы её не тревожить я ничего не сказала.
                Не далеко от нашего дома был кадетский корпус. В его дворе я нашла место, куда повара выбрасывают пищевые отходы. Там были рыбьи головы, обрезки, плавники, хвосты. Я собрала и принесла домой, а мама сварила уху. Меня в корпусе заметили и стали давать борщ или щи, очень жирные и вкусные.
                Мама вечером сторожила ларек с продуктами, находящийся в здании школы. Однажды на неё напали голодные крысы. Она отбивалась, чем могла. Одна крыса, прыгнув на неё, упала прямо ей в валенок и там застряла. Мама с перепугу не смогла вытащить ногу и выбросить крысу. От сильного стресса упала в обморок. Когда очнулась утром, не могла говорить, отнялись ноги, общее состояние было очень тяжелым. Мы плакали и просили: «Не умирай мама!». Приходили врачи, делали уколы, успокаивали нас, что все пройдет, ей нужно только тепло и покой. Но в нашей комнате было холодно. Мы нашли выход – стали использовать для обогрева мамы плиту для приготовления пищи, сложенную на две дырки из кирпича. Истопим плиту, сделаем подстилку из досок и ложем маму на это сооружение калачиком. Поворачиваться с боку на бок она сама не могла, приходили женщины и помогали ей укладываться. Объяснялась она с нами жестами и часто тихо плакала, глядя широко открытыми глазами. Иногда мы ложились рядом, что бы обогреть её своими телами. Стала возвращаться речь, сначала заикаясь, потом начала медленно выговаривать слова. За время маминой болезни мы с Ниной пропусти много занятий в школе.
Мама стала поправляться, но убирать школьные классы у неё не было сил. В это время пришло письмо из Чебоксар, от маминой сестры, с предложением переехать на постоянное место жительства. В Архангельске никакого просвета в жизни не предвиделось, и мама решилась ехать в Чебоксары.
                Добрались без особых приключений. По приезду обнаружили, что наша тетя живет не в лучших условиях. Деревянный барак, длинный коридор, где вечно гулял ветер. Комнаты были все одного размера – два метра ширина, два с половиной длина. В одной из них жила тетя, её четверо детей, дочь с ребенком и мы – всего 11 человек. На кровати спала дочь с сыном, Мама с Толей у порога, остальные на полу, ногами под кровать, головой к стенке. Мы с Ниной спали в проходном коридоре, шириной 1, 5 метра, Ложились у стены, что бы оставить проход жильцам барака. Тяжело было заснуть: ходили люди, топтали нас, особенно по ночам пьяные мужики. В школу уходили не выспавшись и голодными. Ужин составлял 200 гр. хлеба. Уроки делали на крыльце.
                В выходной день гуляла с Толей и увидела в овраге выкинутого дохлого поросенка. Сказала маме. Они с Ниной притащили его, сварили и съели.   
                Нашей маме удалось устроиться на работу техничкой по уборке кабинетов директора электроаппаратного завода.
                В школу  я не любила ходить, потому что все дети были хорошо одеты, а я в обносках, считала себя нищенкой. Главная причина нежелания – вши. В классе дежурный каждый раз проверял чистоту. У меня находили вши, и было до слез стыдно. На переменах ревела в туалете. Жили как бродяги, ежедневно мыться не было условий. Я считала себя неполноценной, даже жить не хотелось.
Однажды приснился сон. Будто я поднимаюсь по лестнице высоко, высоко, передо мною большая закрытая дверь, в ней квадратное окно. Я заглянула туда и увидела внутри святого в золотой рясе, над головой светился яркий ореол. Он сказал мне: «Доченька, не торопись, ты еще будешь на седьмом небе, твое время еще не пришло». Этот сон у меня в памяти остался на всю жизнь. С тех пор я стала считать себя полноценным человеком земли.
                Шел 1946 год. Нине исполнилось 15 лет, она поступила на работу на электроаппаратный завод, параллельно училась в вечерней школе. В 1947 году была проведена денежная реформа и отменили карточки на продукты. Хлеб стали есть досыта.
                В 1948 году мне исполнилось 14 лет, и я как мама и сестра, поступила на электроаппаратный завод. Из за малолетства на работу не брали, но я написала расписку – что бы со мной не произошло к заводу претензий иметь не буду.
                Я стала полноценной рабочей многотысячного коллектива.

P.S. Это только половина текста. Несмотря на мирное время, жизнь преподнесет Анфисе не меньше испытаний, чем в войну и после военное время. Выложу сразу, как перепечатаю и отредактирую рукописи.