Начало здесь http://www.proza.ru/2011/11/25/696
Посвящаю сыновьям и внукам.
Истинная правда из моей жизни.
Осипова А.В.
Когда началась война, сколько было слез, страха, тревог: ведь граница рядом. По радио все время объявляли тревогу. А потом объявили: «Срочно эвакуировать детей без родителей в тыл!». Мама не хотела уезжать без отца. Однако город бомбили. Военное положение, приказ – спасать детей. Первые эшелоны ушли без родителей. Папа куда-то ходил, хлопотал, что бы детей отправить с матерью. Нам с мамой удалось попасть в товарный вагон последнего эшелона, уходящего в тыл. Трудно представить себе сейчас, что тогда творилось при погрузке. Крик, шум, слезы. Загружали валом.
Никогда не забуду этот последний день, когда нас провожал отец. Он целовал маму, Нину, а когда дошла очередь до меня, он взял на руки плакал, целовал со слезами. Появилось у него чувство жалости к своей кровинушке – «Золушке». Вспомнил, наверное, прошлое, как он к маленькой хрупкой девчушке относился. Побои, оскорбления, так же предчувствие того, что прощается со мной на всегда. – Прости меня доченька, прости за все. – Обнял меня последний раз со слезами крепко, крепко поцеловал. Плакала и я. Было очень жаль оставлять папу. Хотя он бил меня и унижал, у меня не было обиды на него. Он ведь мой папа, он бог, он всегда прав. Последним взял Толика, обнял его, поцеловал и передал маме. Когда поезд тронулся, папа со слезами говорил: «Ты моя милая Аннушка, как будешь жить с троими, что будет с вами? После войны я вас найду, обязательно найду!»
Однако мечта не сбылась. Папу мы больше не видели. Он погиб на линии обороны Ленинграда.
Эшелон состоял из крытых товарных вагонов. Обстановка была удручающая: жара, духота, дети плакали, кричали, у многих истерическое состояние. Только через несколько часов стали успокаиваться. Кто-то уснул, кто-то ночами не спал.
Днем на эшелон пропускали с большой скоростью. Ночью стояли в тупиках. На запад двигалась военная техника. Вещей у нас почти не было. Не до них: враг наступал, надо было спасаться самим.
В вагоне было много детей, большинство без матерей. Кроме мамы с нами ехали еще шесть женщин. Все страдали из-за жажды, особенно дети просили пить. Поезд на минуту затормозил. Мама взяла чайник и выскочила из вагона набрать воды. Полустанок не большой, где поезда останавливаются только для пропуска военных эшелонов. Вдруг поезд тронулся, а нашей мамы нет. Отстала! Мы все трое в крик, в слезы. Куда мы поедем без мамы, что будем делать? Нина и я рванулись к двери вагона, что бы выпрыгнуть и пойти искать маму. Мы визжали, рвались в эту широкую пропасть, не пугала нас скорость движения поезда.
Я опомнилась только когда увидела плачущего Толю, стоящего на самом краю, еще секунду, и он упал бы на пол и через дверь вагона мог вылететь и разбиться, потому что поезд шел очень быстро, сильно качало, было трудно стоять на ногах. Я успела подскочить и оттащить его от края. С тала успокаивать, что бы не плакал. Тут подошла к нам сестра, обняла обоих и запричитала, заплакала: «У нас нет больше мамы!». Подошли женщины. Спасибо им, что они удержали нас. Мы могли вылететь из вагона и разбиться. Стали готовиться ко сну. Не всем места достались на нарах, пришлось ложиться на полу. Доски грубые, не мытые после перевозки скотины. Мы втроем не отходили от двери, все ждали маму.
Потом Толю уложили на пол, он заснул. Мы с Ниной обнявшись плакали. Что только не взбрело в наши детские умы. Сестра целуя меня всхлипывала и говорила: «Если мама не найдется, нас всех сдадут в детский дом. Может нас разъединят, разошлют по разным городам и детским домам, мы больше никогда не встретимся и маму потеряем!».
Ехали довольно долго. Ночь темная, непроглядная. Как-то поезд резко затормозил и остановился. Не прошло и минуты, как у двери появился силуэт человека, карабкающегося в наш вагон. Это мама! Кинулись протягивать руки. От насыпи до вагона высота большая, она ростом маленькая, поэтому руки не дотягивались до скобы двери, цепляться не за что, наши силы малы, что бы затащить ее в вагон. Мама тяжело дышит, торопится, боится, что поезд тронется, и она попадет под колеса. Подошли женщины и помогли ей взобраться. Поезд тут же тронулся. Не выдержали нервы мамочки и наши. Она села на пол, обняла и горько заплакала, целуя по очереди. Мы тоже плача гладили маму. Она очень боялась потерять нас. Если бы она тогда отстала неизвестно, как сложилась бы наша жизнь.
Рассказала, что пошла набрать воду, а поезд тронулся. Было уже не до воды. Побежала – только бы не отстать. Успела зацепиться за поручень последнего вагона. Военные, которые ехала с зенитными установками, помогли ей подняться в тамбур.
Днем поезд остановился. Рядом была большая водокачка. Люди стали выпрыгивать из вагонов и бежать за водой. Набирали кто сколько мог, у кого сколько было посуды. Мы напились, умылись и легли спать после бессонной ночи.
Ночью всех разбудил шум самолета, что кружился прямо над нами. Поезд шел со страшной скоростью, машинист так разгонял его, что в вагонах все ходило ходуном. Мы затаили дыхание, сидели не дыша. Взрывы бомб были сосем рядом, но ни кто не пострадал. Утром мы увидели дырки в досках от осколков. Бомбили нас по ночам. Днем, видимо, немцы боялись нападать. В последнем вагоне нашего поезда стояли зенитки и солдаты отгоняли их, а иногда даже сбивали самолеты с черными крестами.
Мы ехали из Выборга в Мордовскую республику. Половину пути немцы не давали нам покоя. Очень им хотелось нас уничтожить. Все таки мы добрались до Мордовии. Наконец поезд остановился, и нас высадили в чистом поле. Вокруг стоят хлеба – конца и края не видно. Появились подводы. Часть детей рассадил по ним, остальных увезли дальше в Саранск. Привезли нас в деревню, разместили по избам. Мы попали к старичку, дедушке Феде. Жил он один. Дом большой и теплый. Посреди избы стояла русская печь. Вскоре мама пошла работать в колхоз, жать рожь. Нина стала ходить в школу. Я сидела дома с Толей. Мама всегда приносила с работы вязанку ржаной обмолоченной соломы. Ее давали за трудодни. Дров в Мордовии нет, нет лесов. Топили соломой или торфом, от него люди сильно угорали, поэтому топили больше соломой. Бань в то время там не было, поэтому мылись в печке: печи большие, удобные, мы тоже в них парились, а потом обмывались теплой водой в корыте.
В этой деревне мы получили похоронку об отце. Мама очень плакала, убивалась.
Работать на жатве было трудно без привычки – целый день согнувшись. Мама надумала ехать на родину, где жил ее отец.
Дедушка Федор был хороший, нас никогда не обижал, маму уважал. Нам, детям, было хорошо в этой деревне, но мама стала собираться в дорогу. Дедушка уговаривал ее: «Куда ты поедешь, Аннушка, хлебнешь горя с детьми, что тебя ожидает там, не уезжай. Ты мне как дочь родная, а дети как внуки. Я старый, один, без вас мне будет плохо. Оставайся. Дом предпишу на тебя». Нет, решилась ехать. И вот дедушка Федя взял в колхозе подводу и повез нас на вокзал. По дороге он плакал, уговаривал маму не ехать, хотя бы переждать войну. Но она не послушалась. Добрались до вокзала, попрощались и но уехал.
Долго ждали поезд.
Как-то мы с Ниной пошли за водой, а мама укладывала Толю спать, в это время у нас украли все, что было. Главное деньги и документы. Страшно было смотреть на маму, как она от горя рвала на себе волосы, мы тоже ревели в один голос. Подходили люди, успокаивали, но ни денег, ни хлебе не давали. Два дня мы ничего не ели, только пили. Потом начальник вокзала разрешил нам ехать без билетов.
В вагоне люди попались более жалостливые – дали хлеба и рыбы. Помогли некоторыми вещами. Кто-то курточку старую отдал, другой рубашку.
Через три дня мы добрались до дедушкиной деревни. Но там нас никто не ждал. Дед был не доволен нашим приездом, долго не разговаривал с мамой. Как трудно было матери жить в такой обстановке. Кроме того работы в колхозе не было, помощи ждать не откуда. Осень, распутица, грязь, у мамы сапог не было, поэтому у нее ноги заболели, распухли. Дедушка все ворчал: «Приехали дармоеды, нахлебники». Кроме нас у него жила младшая дочь с четырьмя детьми. Мы понимали, что ему сложно прокормить такую ораву.
Мы - дети, очень боялись деда, прятались от него, только за обеденным столом встречались. Трапеза у нас проходила по неписаному закону. Большую чашу с едой ставили на середину стола, и надо было черпать содержимое по очереди. Так как наши ручки были короткие - не могли дотянуться, чтобы зачерпнуть полную ложку. Из за стола выходили полуголодные.
Дедушка все сильнее стал напирать на маму, что бы она убралась из его дома. Как он выражался «со своим стадом».
Матери деваться некуда и она решила завербоваться на рыбопромыслы в Архангельскую область.
Мы очень благодарны правлению колхоза, которое помогло продуктами и деньгами. Местные жители, зная что эвакуированные, помогли теплыми вещами.
Опять нам в путь, теперь в Архангельск. На этот раз добрались без происшествий.
Мама, получив в Архангельске подъемные деньги, купила нам по пальто и сапоги каждому. Вскоре мы сели на теплоход «Ермак» и плыли по Белому морю четверо суток до места назначения. Конечный пункт – деревня «Золотница» на 30 дворов, а за рекой «Нижняя Золотница» на 15 дворов. Рядом море, от него расстилается глухая тайга. До Архангельска 800 километров.
Всех переселенцев разместили в добротных домах. Жильцов в деревне мало, много домов пустовало. На счет дров тоже хорошо – вдоль берега валялось много бревен, выброшенных морем. Нам с Ниной на новом месте понравилось. Не то что у деда, здесь приволье, свобода.
Маме предстояло работать в рыбопромысловой артели. Ловили в основном семгу или благородную лосось. Эта крупная и ценная рыба иногда попадалась весом до 35 килограмм. Водится она только в северных морях. Но мы эту рыбу ни разу не пробовали. Она увозилась по особому назначению под строгим контролем. Рыбаки выходили в море на больших весельных лодках «Карбосах». Работать на море – тяжелый физический труд, это не каждому под силу. Из вновь прибывших на рыбную ловлю выбрала только одну молодую и сильную женщину. Нашей матери не пришлось стать морячкой.
Здесь жизнь была тоже очень трудной. Дали нам хлебные карточки по 200 гр. на человека. Мы приехали осенью и воспользоваться дарами тайги не сумели, не успели заготовить. Спать ложились голодными, в голове была одна мысль – еда. Однажды видела сон, который до сих пор не могу забыть. Мы за столом всей семьей - пять человек в большом доме. Папа в красивой рубашке, мама сидит рядом с ним, по правую руку Нина, по левую мы с Толиком. Готовимся к еде. На каждого по тарелке жирных щей, от них идет пар, такой вкусный аромат. Кроме того на столе теплый каравай только что испеченного хлеба. От дурманящего аромата этих яств даже голова кружится. И тут папа говорит: «Ну, что же не едите, бог послал, надо есть». Я посмотрела на маму, она кивнула головой, что есть можно. Только поднесла ложку корту и проснулась. Полный рот слюны.
Вечером я рассказала сон маме. Она меня выслушала и отвернулась, смахивая слезу. А сестра на меня накинулась, что я маму расстраиваю.
Когда я стала постарше, Нина мне рассказала, что отец маме являлся по ночам как наяву. Она вся извелась, поэтому ложилась спать между нами. Это состояние продолжалось у нее довольно долго, пока не помогли старушки.
Наконец нашей маме дали работу – пилить дрова. Мама ворочала такие бревна, что здоровому мужику в тяжесть. Она, бедная, так надрывалась за эти дополнительные 500 грамм хлеба. Впоследствии у нее был выпад матки, но все равно работала – семью надо кормить. Потом одиннадцати летная Нина пошла работать. Одновременно ходила в школу. Учительница ее жалела, иногда отправляла домой.
На пристани часто перегружали кильку из моторных лодок. Дели ходили к рыбакам, протягивали ладошки, что бы дали рыбы, но не давали. Если при перегрузке обронят на берег, мы подбирали.
С наступлением лета стало жить лучше. Мы с сестрой ходили в тайгу за грибами. Их там уйма и все разные, собирали только белые. На зиму два мешка насушили. Ели ягоду морошку, которая растет только на севере, на болотах порытых мхом. Собирали чернику, голубику. Ягоды на зиму вымачивали и морозили. Компот не делали – сахара не было. Суп варили из одной крапивы, картошки не было, она там не росла.
Богата тайга, всех зверей кормит, птиц. А воспользоваться ей не умеем. Наши переселенцы умирали от голода, жили на 200 грамм хлеба в сутки. Была у меня подруга Люся, отец на фронте, шестеро детей мал мола меньше. Самому младшему было четыре года, выглядел он меньше годовалого. Всегда протягивал ручонки и просил хлеба, ударялся спиной об стену, но никогда не плакал. Остальные дети тоже пухли от голода и умирали. Разве выдержит сырце женщины глядеть, как ее дети угасаю. Вскоре мы узнали, что их мать не выдержала такие муки и повесилась. Младший умер. Остальных отправили в Архангельск в детский дом.
Мы очень любили весну – оживает жизнь на земле. В ледоход по нашим рекам из тайги несло сладкие съедобные корешки, которые мы ловили палками. Однако были несчастные случаи, как с одним деревенским мальчишкой Гришкою. Ему было 8 лет. Ловил с нами корешки. Вдруг он поскользнулся и очутился в водовороте быстрой реки. Моментально начал тонуть. То руки показывались над водой, то голова. Мы в испуги закричали, стали звать взрослых. Местные моряки выловили его в устье реки у самого моря, но поздно, он уже захлебнулся. Нам было очень жалко. Хоронили всей деревней.
За весной наступает лето. Ягоды, грибы и в школу не ходить.
Однажды мы, семь девчонок 7-12 лет, пошли на Лысую гору, за черникой. Нам взрослые многократно запрещали ходить далеко в тайгу, но ягоды и грибы манили нас.
Вдруг из леса вышли трое мужчин. Высокие, одеты не по нашенски: куртки защитного цвета, воротники с застежкой «молния». У каждого ручной пулемет, у одного на поясе лента с патронами. Разговаривали между собой на непонятном нам языке. Один резко повернулся, подошел к нам и взял Люду за плечо. Она была старше всех. Он поволок ее к сторожевой будке. Она упиралась, кричала: «Мама! Мама!». Я спряталась за большую каменную глыбу – если будут стрелять, камень меня защитит.
Раздался выстрел. Оказывается недалеко от берега стояла подводная лодка. Оттуда дали сигнал, что бы солдаты ни занимались с детьми, а возвращались на борт. Мужчина отшвырнул от себя Люду и все трое пошли к берегу. От подводной лодки отделилась большая резиновая лодка, подплыла к берегу, забрала солдат и отплыла. Сразу все исчезло с глаз, как будто ничего и не было. Мы не знали чья была подлока, немецкая или финская.
Бежали домой как угорелые. Люда плакала, была в шоке.
Я решили, что это так оставлять нельзя и пошла на пограничную заставу. У ворот стоял часовой. Я сказала, что мне нужен главный дядя. Часовой ушел и вернулся с офицером. В кабинете у начальника заставы я рассказа про все, что случилось с нами. Он куда-то позвонил, и приняли необходимые меры. Меня проводили до дома.
Лето прошло незаметно, и подкралась северная зима. Маме нездоровилось, она сильно похудела, но все еще ходила пилить дрова. Нину не брала – жалела. Жили на одном пайке 1600 грамм в день на семью. Этот хлеб мама делили всем поровну. Он был сырой, кислый, с опилками. Ели молча. Каждый наливал в банку кипяток, крошил свою долю и пил эту смесь, пока не кончались крошки на дне банки. Животы надували водой, сытости не было. Несмотря на голод, ни кто чужого хлеба не брал. Кушать у мамы не просили, знали, что нет ни чего.
В школу ходили голодными. Я училась плохо потому что в голове был один хлеб. Нина даже упала в обморок, ее увели домой. Ученики первого, второго и третьего классов учились в одной классной комнате.
Однажды мама потеряла продуктовые карточки. Большей беды, чем потеря карточек, тогда не было. Остаться целый месяц без продуктов смерти подобно. Как мама плакала. Вместе с ней голосили и мы. Мама слегла.
Как-то утром, когда матери и Нины дома не было, Толик спал, я встав на колени очень долго молилась, слезы текли по щекам, от души просила бога, чтобы мама выздоровела, не болела, просила также дать нам немного хлеба. Икон в избе много, полки двух стен заставлены, все они были украшены жемчугами, рамки позолочены.
Мы с Ниной голодали молча, а Толя еще не понимал нашего положения. Встанет на окно, смотрит на улицу и говорит: «Вон из магазина несут хлебушко». Мама смотрит на него и тайком слезы вытирает.
У мамы, видимо, терпение кончилось. Голодные дети, просвета не видно, помочь ни чем не может. Решилась она на последний отчаянный поступок – покончить с собой в волнах холодного Белого моря. Ранним утром, когда дети еще спали, она вышла из дома. Шла вдоль берега, ожидая прилива больших волн, и думала – как оставить моих крошек на произвол судьбы, как они будут жить без меня?
Вдруг будто громом ударило, все тело задрожало, прояснился разум. Господи!!! Какой я грех совершаю! Бог меня никогда не простит! Дети останутся круглыми сиротами, я только усложню их участь! Потом они будут проклинать меня!
И свершилось чудо! В нескольких шагах от неё на волнах плескалось что-то черное. Она нашла багор и стола подталкивать это к себе. К счастью волны помогали. Это оказалась тюленья шкура с жиром толщиной в два вершка и вершок мяса.
Мы еще спали на печи, было очень рано. Она разбудила нас, крича дрожащим голосом: «Детки мои, милые, родные посмотрите, что я принесла! Мы теперь не умрем с голода!». Сама плачет от радости. Мы кинулись в сени, на крыльце лежала тюленья шкура. Мы затащили её в избу, положили на стол и стали разделывать. Мама сказала: «Бегите к переселенцам, которые пухнут от голода и зовите их сюда». Когда люди собрались, мама дала всем по куску жира. Обессиленным организмам этот жир очень помог. По этому случаю я ничего иного подумать не могу – бог услышал мои молитвы.
Потом в правлении маме дали работу на дом – вялить рыбы навагу. У нас в избе была подходящая для этого большая русская печь. До нас вялили другие жители, но у них были недостачи, поэтому с ними расторгли договора. Маме предложили эту работу как честной труженице.
Рыбу привозили и сдавали по весу, готовую продукцию тоже забирали по весу, с учетом технологических потерь на сушку. Не смотря на то, что рыбу мы обрабатывали своими руками, брали на еду только внутренности и молоко, которые не входили в вес готовой продукции. Мама очень переживала, что рыба не пересохнет или не досушится. Пересохнет – вес будет меньше, не досохнет – испортится. В любом случае за недостачу или брак платить нам. В избе стоял запах рыбы, он въелся во все дыры нашего дома, тошнило, кружилась голова.
Маме предстояло делать операцию в Архангельске.
Давно бы мы уехали из «Золотницы», но пароход приходит один раз в год, а то и в два года.
Почти полтора года мама работала на дому, все это время мы ждали прибытия парохода. Местные жители тоже ждали, потому что продукты и товары личного и хозяйственного потребления кончились.
В последнее время мы часто слушали радио. Большая черна тарелка висела напротив нашего дома.
Вдруг объявили: «ВОЙНА КОНЧИЛАСЬ!!!»
Продолжение здесь http://www.proza.ru/2011/11/25/713