С каждой наступающей юбилейной датой всё меньше и меньше хочется радоваться. Казалось бы, ну что такого? Каких-то пяток годков прибавилось, а почему-то грустно. Вот уже и дети выросли, скоро внуки народятся. Вроде бы, живи – не тужи. Но почему-то всё чаше и чаще хочется окунуться в детство: вспомнить друзей, многих из которых уже нет в живых по воле судьбы; родной двор, в котором не было ни детской площадки, как сегодня, ни каких-то других благоустройств, без чего сегодня мы не можем обойтись.
Для нас деревья казались огромными великанами, и мы пацанами на спор, словно скалолазы, старались добраться до самой макушки, которая от порывов ветра раскачивала отважных верхолазов из стороны в сторону, угрожая скинуть вниз в любую минуту. А потом: драные штаны, вдребезги разодранные сандали и по вечерам солдатский ремень отца «по пятой точке» за попорченную внешнюю «облицовку».
Мы точно знали, какой обед или ужин сегодня у друга-соседа, потому что, зазывая домашних, каждая мамка кричала в окно: «Вовка.., Венька..,Коля и т.д., идём есть жареную картошку.., пельмени.., котлеты.., щи и т.п.»
Всё было просто: и люди, нам казалось, были добрее; и к еде мы были не прихотливы; и во всём остальном, что касалось нас, непоседливых и озорных мальчишек.
Алька – моя старшая сестра, вечно придирчивая, строила из себя взрослую, вечно поучала, доставала меня своим «сделай это, сделай то...» Она всего-то была четырьмя годами старше меня, но мне приходилось подчиняться ей, так как я ей многим был обязал. Она меня спасала от одного очень ужасного «испытания».
Появился я на этой свет недоношенным и хворым младенцем. Мать очень сильно переживала из-за меня, постоянно плакала. Все думали, что помру, но Алька подойдёт, бывало, к матери и успокаивает её : «Мам, не переживай, Вовка выживет, недоношенные мальчики не умирают, а я буду помогать тебе!» И, знаете, получалось у неё и успокоить и убедить. Мать тут же улыбалась, у неё появлялась надежда на моё выздоровление. Эта маленькая девчонка нашла для меня какую-то «бабку», которая своими травками да заговорами многих больных поднимала на ноги. Алька заставила мать принести меня к ней, и «бабка», действительно, подняла меня. После первого дня лечения у меня появился румянец на щеках, и дальше пошло-поехало... Рос я себе да рос, правда хиленький, неуклюжий, словом, «гадкий утёнок».
Врачи признавали у меня рахит, и матери приходилось по три раза в день пичкать меня рыбьим жиром да жидким гематогеном из «чьей-то» там крови. Ох, и противное же это было питьё. Мама не могла уговорить меня принимать эту гадость, а Алька умела. А в чём «фишка»? Зная, что после всей этой гадости у меня начинались «позывы», Алька, жалея меня, сама выпивала мою порцию этой «дряни», взяв с меня слово, не говорить матери, и, что при удобном случае ей потребуются мои какие-то уступки.
Чаще всего она просила меня остаться дома, пока мать не придёт с работы. И я вынужден был играть один, так как сестра закрывала меня на замок. Мама у нас была женщина добрая, но строгая, непорядков не терпела, потому Альке нужно было быть ровно в пять часов дома.
Баклажан
Мне тогда лет пять было. Со своей подружкой Танькой Алька убежала на пруд купаться, а я, как всегда, остался один. Меня с собой она не взяла, потому что я «вечно путался под ногами», как говорила сестра.
Мне скучно стало, и хотелось чем-то развлечься.
Я часто видел, как отец доставал с верхней полочки старинного шифоньера небольшой пузырёк и, смокнув небольшой ватный тампон содержимым из этого флакона, перед зеркалом чем-то чёрным смазывал свои поседевшие виски. Мне было интересно, зачем он это делает? В это день у меня и появился удачный момент испробовать эту жидкость на себе. Став на табурет, я с трудом дотянулся до загадочного пузырька. Осторожно открыл его и проделал с ватой тоже самое, что делал отец. Оказывается, это была чёрная тушь, и на моей от природы сивой голове помазанные виски казались небольшими крылышками чёрного воронёнка. Мне это почему-то не понравилось, и я решил всю голову покрасить в однородный цвет. Окрасив все волосы и разглядывая себя в зеркало со всех сторон, я случайно оступился и свалился с табурета, забрызгав тушью всё, что можно было забрызгать: подзорники на кровати, накидушки на подушках, вышитые салфетки, - всё было в мелких брызгах чёрного цвета. Конечно же, больше всего досталось мне самому. Я был облит этой чёрной жидкостью с ног до головы.
В этот момент я услышал, что дверной замок кто-то открывает. На пороге появилась Алька. Сначала, не поняв, что произошло, она окинула взглядом меня и поле, поражённое «брызговой" атакой. Затем, глянув на часы, сестра громко «ойкнула», поняв, что атаки со стороны матери ей не избежать точно. Сестра выскочила в общий коридор барака и неистово закричала:
- Танька, быстро неси из колонки воду!
- Зачем? - не выходя из своей комнаты отозвалась та.
- Да Вовку срочно купать будем, - ещё громче заорала Алька.
- Завтра же баня, - уже подходя к нашей комнате, спокойно сказала Танька. Но увидев меня, она аж отпрыгнула в сторону, «как чёрт от ладана». - В чём это он, Аль? - удивлённо протянула подружка.
- В чём, в чём, - начала раздражённо Аля, - в отцовской туши, будь она не ладна. - Она наскоро срывала испачканное бельё с кровати, ну, и с меня, конечно, - сейчас мамка придёт, ох, и влетит же мне из-за тебя, балбес. Ведь говорила же, не трогай ничего! - стукнув ладонью мне по затылку, крикнула она.
Танька схватила ведро со скамейки и опрометью поскакала к колонке. Задыхаясь от быстрого шага и тяжести ведра, она расплёскивала воду во все стороны, но кое-как всё-таки донесла половину. Алька уже приготовила большой эмалированный таз, налила в него воды, подняла меня и без предупреждения, что вода была ледяной, сунула меня головой в эту «Крещенскую прорубь». Что тут было! Я визжал, как резанный поросёнок. Не обращая внимания на мои сопротивления, сестра стала неистово намыливать мою иссиня -черноволосую голову хозяйственным мылом. Затем, без долгих уговоров она поставила меня в таз ногами и из ковша начала меня поливать из того же ведра. Я уже и вякать-то перестал, мочи не было. Я стучал зубами словно голодный волчонок. А Танька, бессовестная, присутствовала тут же при моей наготе и даже помогала подруге скоблить меня жёсткой мочалкой по всем непристойным местам. Алька то и дело поглядывала на часы, а время как нарочно летело «со свистом». Закончив процедуру «закаливания», эти две бестии укутали меня в старую простынку, которую мама «пустила на тряпки», и, усадив на табурет, они в четыре руки растирали моё истерзанное тело. Тут-то и вошла мать. Таньку, словно, «ветром сдуло» после мамкиного появления.
Размотав меня от лохмотьев простыни, мать в ужасе раскрыла рот. Перед ней сидел «синий баклажан» с выпученными глазами и трясущимся подбородком. Правильно, разве возможно отмыть тушь половиной ведра ледяной воды. Схватив с крючка утиральное полотенце, мать начала гонять Альку вокруг стола, что стоял посреди комнаты, пытаясь дотянуться и треснуть её по спине. Но Алька уворачивалась, временами прыгала под стол, а потом и вовсе из-под стола она прошмыгнула под огромный старый диван. Залегла у самой стенки, где мать её уже достать не могла. Как только мама не пыталась «вытравить» её из укромного места: то палкой, то шваброй, - но тщетно. Алька залегла конкретно.
Тут я «степлился», очах, а мать всё ещё никак не могла угомониться. Только часам к девяти она успокоилась после криков и бесконечного ворчания.
- Аль, вылезай, идём ужинать, - уже спокойно мама позвала Альку.
- Не вылезу, опять полотенцем отходишь, - послышался голос из-под дивана.
- Не отхожу, - засмеялась мать, вспоминая мою синюшную внешность. - А этот «баклажан» у меня завтра получит порцию взбучки.
Я уже лежал на диване, дремал. Мама с Алькой сидели на небольшой кухонке, о чём-то разговаривали и смеялись. А я лежал и удивлялся про себя: «Как же это Алька смогла прошмыгнуть под диван, ведь там лаз такой узенький. - Я наполовину спустил с дивана туловище, примерил к лазу свою непутёвую голову, - голова не пролезет, - рассуждал про себя я, - и вылезла ведь как-то..?», - снова удивился я. Тут сон сморил меня окончательно.
Вот так Алька закалила меня, а кличка «баклажан» долго ещё преследовала меня по жизни.