Расставшись с Женей и Катей на весёлой волне, мы с дедом двинулись тропой, проторённой сквозь малинник, который разделял их участки.
- Прорежать надо, - сказал старик, стряхивая с одежды паутину, когда мы выбрались в соседний двор, - надеюсь, поможешь по-соседски?
- Конечно, помогу.
- Осенью урожай собирал, заготовки делал – некогда было, а весной, пока теплицу обихаживал, картошку садил, да мелочь, малина раззеленелась, жалко стало вырезать. Вот и разрослась, как в лесу. Но зато мы с тобой нынче малинового варенья наварим. Да и просто ягод насушим. Пил когда-нибудь малиновый чай?
- Пил, пью, и буду пить, - хмыкнул я.
- Анатолий, я вполне серьёзно. Ты знаешь, если сухую малину заварить с лепестками цветов шиповника, добавить ложку мёда, и пить в день по стакану, то никакая болезнь тебя не возьмёт.
- Ты прямо как моя бабушка.
- А что, твоя бабушка?
- Она тоже любительница всяких сушёностей. Ну, там, ягодки, цветочки, травки, корешочки.
- А кто у тебя бабушка?
- Кто знахаркой зовёт, кто – колдуньей. А она – просто травница. Я особо-то и не вникаю в её промысел, но люди поговаривают, что она вылечивала даже тех, от которых врачи отказывались.
- Неужели?
- Как-то по осени к ней сам председатель правительства области приезжал с букетом болезней. Что уж она с ним делала, не знаю, но после этого она мне денег дала на машину.
- А-а, ясно. Тогда я знаю твою бабушку.
- Откуда?
- Так этот председатель – сын моего старого приятеля. Я ему посоветовал съездить в Кондратьеву и найти там бабку Настасью, то есть, Васильеву Настасью Никифоровну. Говорит, куда только не обращался, ни санатории, ни профилактории, ни больницы, ни заграницы не могли помочь. Зато теперь морда в телевизор не входит. А с его отцом мы частенько перезваниваемся.
- Не понял. Так ты мою бабушку давно знаешь?
- Если быть точным, то шестьдесят девять лет.
- Ого! Ничего себе!
- Правда, не видел её уже лет двадцать.
- Вот как. Но почему-то, когда я ей про тебя рассказывал, она и виду никакого не подала.
- А что ты про меня рассказывал?
- Да ничего особенного. Хороший старик, говорю, дед Никанор, весёлый, общительный. Имя редкое.
- Может, она не поняла, о ком именно идёт речь? – дед рассмеялся. – Ладно, пошли спать. У нас, стариков, своя история, у вас, молодых, своя будет. Как-нибудь поговорим об этом.
Дом старика тоже был старинной дореволюционной укладки и тоже являлся архитектурной ценностью, как и многие другие, находящиеся в этом районе, ранее называвшемся Купеческой слободкой.
Войдя в прихожую, дед безошибочно ткнул кнопку на стене и загорелся свет. Под ногами, жмурясь, стоял здоровенный чёрный котище.
- Встречай гостя, Никита, - ласково произнёс старик и погладил кота по спине. Тот, с важной значимостью, обнюхал мои носки и, удовлетворённый знакомством, гордо задрав хвост, отправился на кухню. Мы последовали за ним.
Достав из холодильника пару килек, дед положил их в кошачью миску. Я тем временем оглядывал кухню. Она была чисто прибрана и опрятна. Кот, с тем же достоинством дворянина, не спеша, принялся поглощать пищу.
- Ну что, огляделся? Теперь походи по дому, полюбуйся моими хоромами, а я пока тебе на диване устелю. – Он вдруг ни с того ни с сего хлопнул себя ладошкой по лбу, - Вот старый пень, картину твою хотел сегодня же повесить. У меня и гвоздик свободный для неё есть. Ну да ладно. Утро вечера мудреней.
Я ходил по дому и разглядывал старые чёрно-белые фотографии. Они висели всюду на стенах – большие и маленькие, групповые портреты и одиночные, в круглых, квадратных и овальных деревянных рамках.
- Это мы с Анфисой в двадцать седьмом году, - подошёл сзади старик, - царство ей небесное. В прошлом году умерла. Я в саду был, улья из зимовника вытаскивал, расставлял. Долго возился. Анфиса у меня до последнего дня была расторопная. А тут, как ни странно, ни разу не вышла, знает ведь, что её помощь не помешает. И на обед что-то не зовёт. Что-то неладное в душу закралось. Захожу в дом, стол накрыт, обед остыл. Хотел окликнуть, смотрю, в кресле дремлет. Но дремлет как-то неестественно. Тут я и понял. Шестьдесят семь лет мы с ней душа в душу прожили. Дурного слова от неё ни разу не слыхал. Вот.
- А это, кто? – показал я на снимок двух улыбающихся близнецов в армейской форме с новенькими погонами младших лейтенантов.
- Это сынки мои. Паша и Петя. Единственная военная фотография, которую они успели послать нам перед отправкой на фронт. Вскоре, после их письма пришла похоронка. Я к тому времени дома был по ранению. Почтальонка – их одноклассница Тоня, вон они втроём на том снимке, протягивает мне бумагу, а сама плачет навзрыд. У меня костыль из рук выпал. Держу эту бумажку двумя руками, а перед глазами они, как есть на этой вот фотографии. Тонька, так со слезами и убежала. Думаю, как Анфисе сказать? А она сама уже ко мне идёт. Всё поняла. Я шагнул навстречу, забыл, что нога-то ранена, тут и рухнул. Пришёл в себя, гляжу, Анфиса сидит на траве рядышком – глаза большие, чистые, без истерики. Гладит меня по голове и приговаривает: «Как же так, Никанорушка? Как же так?» - он замолчал, постоял в раздумье, глядя на снимок сыновей, вздохнул, - Ну, пойдём на боковую.
Мы улеглись. Дед в своей комнате, я - в гостиной на диване. Спать не хотелось. Вспоминалась Катя, её лёгкая грациозная походка, красивые плавные движения, выразительные глаза, волосы, заплетенные в колосок, бархатный ласкающий слух голос. Она притягивала к себе всем своим существом. Я растворял образ Кати, пытаясь думать о её муже, но в мыслях возникала Соня – кроткая, нежная, любящая…
- Уснуть не можешь? – послышался голос старика из его спальни, - Это оттого, что место новое. А ты загадай: «Приснись на новом месте жениху невеста» и засыпай.
- Сам-то, чего не спишь?
- Да вот, думаю, давно у меня никто не гостевал. Приятно, когда не один в доме, когда живая душа рядом.
А хочешь, Анатолий, расскажу, как с твоей бабушкой познакомились? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Я тогда служил в почтовой управе разъездным извозчиком. Два раза в неделю развозил почту по деревням, а взамен забирал приготовленные письма, посылки. Часто приходилось Настю – твою бабушку – до Куличей подбрасывать. А в Куличах жила её подружка Анфиса. Им тогда по семнадцать годков было. Вот как-то решил Настю до самого Анфисиного дома подвезти – дождь тогда моросил. Да и заметил, любила Настя покрасоваться на публику. Транспорту тогда мало было. А тут она, собственной персоной, да в государственном с гербами по бокам дилижансе. Прохожие оглядываются в её сторону. Особенно парни. А она, такая гордая личность – вся из себя, сядет так, чтобы её в оконце было видно, ну прям важнейшая особа, - старик хохотнул, видимо представил молодую Настю, - В общем, подъезжаем, а Анфиска у ворот стоит. Увидел я её и понял: судьба меня ждёт у этих ворот.
Настя тоже в молодости красавицей была. Но красота у неё такая яркая, жгучая, броская – побаивался я её. А Фиска, видно, простая девушка, незамысловатая, взгляд радушный, искренний, притягивающий. Примерно с год я их возил друг к дружке в гости. Фиса, всегда рядышком со мной на облучке ездила. Прижмётся, бывало, аж дух захватывает, а Настасья, та только в дилижансе, будто королевна, какая неприступная. Как глянет – мурашки по коже. Через это и шарохались от неё парни. Потом, как-то дружок мой Гришка, бывший кадет, решил со мной прокатиться. Настёна увидела его и попросилась в попутчицы – так они и познакомились. Он тебе дедушкой, стало быть, приходится по материнской линии. Свадьбу в один день играли. Да только немного пожил твой дед. В сталинских лагерях сгинул бесследно. Вот времена-то были. – Он вздохнул глубоко, думая о чём-то своём, пережитом.
- Какой он был, мой дед?
- Царство ему небесное. Золотой был человек. Как-нибудь расскажу о нём.
Он снова замолчал, раздумывая.
- А хочешь, поехали завтра вместе в Кондратьеву? – предложил я, дабы прервать его горестные воспоминания, - бабушка, наверняка, будет рада.
- Ну, что ж, хорошее предложение, - оживился дед, - Но давай сначала определимся с домом. Катерина что-то мудрить пытается, а что, не могу понять. Вчера ещё могла сказать всё конкретно. Не знаю, что она хочет?
- Я знаю, что она не хочет.
- Что же?
- Не хочет она дом продавать.
- Да это и я знаю. Скажу тебе честно, не подумай, что навязываю своё мнение, но вы подходите друг к другу. Было бы идеально, если бы вы поженились.
- А Евгений?
- Нет между ними любви. И отношения всегда были натянутыми. Утром он опять уедет на месяц и поминай, как звали. Думаешь, у него там женщин нет? Как бы не так!
- Но ведь они же взрослые люди. Понимать должны.
- Эх, Толя, Толя. Ты тоже, вроде, взрослый человек, а не видишь то, что у тебя на виду.
- Что же я должен видеть? – не понял я.
- Да то, что Кате ты очень понравился.
- Она видела меня всего-то два раза.
- Чтобы полюбить человека, достаточно и одной встречи. Одного взгляда. На собственном опыте знаю. Не зря я тебе рассказал, как мы с твоей бабушкой познакомились, а через неё я познал свою любовь с первого взгляда. Да ты сам вспомни, что ты мне говорил о Кате в парке после первой встречи?
- Да я помню. До сих пор во мне это чувство. Но я не могу вот так придти и сказать: Катя, мы созданы друг для друга. Бросай Женьку и выходи за меня замуж.
- А ты и не говори так. Ты покажи, что она тебе тоже дорога.
- Я уже показал и чувствую сейчас себя дураком.
- Вот и хорошо.
- Что уж тут хорошего?
- Ты не понял. Я ведь в том смысле, что женщину нужно подталкивать, где-то направлять, где-то намекнуть, а в каких-то случаях её можно сразить самыми решительными действиями. Я, хоть и старый, но из ума ещё, слава Богу, не выжил. Уж чего-чего, а в людях я ещё разбираюсь. Так что, сам не будь валенком. Я тебе уже говорил, что под лежачий камень вода не течёт.
- Время всё расставит по своим местам.
- Человек предполагает, а Господь располагает.
Мы на минуту замолчали. Дед что-то обдумывал. Затем, глубоко вздохнув, решил продолжение разговора отложить на «потом».
- Спокойной ночи, - только и вымолвил.
Я лежал и долго ещё думал о нашем разговоре. Как-то странно было и нереально слышать рассказ о своей бабушке. Трудно было представить её в образе гордой семнадцатилетней «королевны». И вообще, эта случайная встреча, а может, совсем не случайная, с дедом Никанором, как-то вдруг породнила меня с ним. И то, что мой дед Григорий, которого я знал только по редким фотографиям и скупым разговорам бабушки, оказывается, был его другом. Как тесен мир. Возникало такое ощущение, будто я через деда Никанора пообщался с родным дедом.
Вспомнилось, бабушка мне рассказывала, что дед в тридцатые годы работал следователем в милиции и все дела о раскулачивании проходили через него. Он спас много семей середняков от выселения и каторжных работ, а то и от безвестной погибели. Лично ездил по деревням, и уговаривал зажиточных крестьян, чтобы они сами отвели всю скотину на колхозный двор и сами «добровольно» вступили в члены колхоза. Кто поддавался таким уговорам, потом благодарили его, что остались живы. Кто – нет, уже благодарили на том свете, потому что вскоре Григория Панфиловича НКВДэшники обвинили в пособничестве врагам народа. После его больше никто не видел ни живым, ни мёртвым. Уже потом бабушка узнала через знакомых, что судейская тройка приговорила его к расстрелу. После дедушки у неё больше не было в жизни мужчин. Она вернулась в деревню и затворилась от всех. В войну получила две похоронки на сыновей. Осталась у неё одна радость в жизни – дочь Нинуля – самая младшая, да церковь, которую тогда не успела разрушить советская власть. Нина – её дочь и в будущем моя мать, часто болела, а лекарства, ясно какие были в ту пору – травяные настои, припарки, отвары из кореньев, цветов и ягод. Так вылечила дочь, потом лечила соседей, односельчан. Из других деревень потянулись со всевозможными болячками. Уже и дочь вышла замуж, и подросшие внуки по деревне бегали - от двух её сыновей и дочки, а она всё за своего Гришаню молится, да совета-помощи просит. Прибегут внучата, она скорей поить их каким-нибудь «компотом» для профилактики от разной хворобы. И не болели. Да ведь и сам я не помню случая, чтобы когда-нибудь к докторам обращался.
Что-то так жалко сжалось сердечко: «Милая ты моя, бабуля, всю свою жизнь положила на здоровье детей и внуков».
Как-то я заикнулся, что хочу купить подержанную машину, она ненароком, перекрестив меня, пригласила к себе, будто ей чем-то помочь надо. А когда пришёл, - говорю: «Ну, давай свою заданию», протягивает бумажный свёрток: «Возьми, Толик. На новую, может и не хватит, но уж очень подержанную не бери». Я, естественно, сначала отказывался, убеждал забрать деньги обратно, дескать, ты всю жизнь их копила. Но всё было бесполезно. В конце концов, я развернул пакет и ахнул: «Бабуль, да ты практически купила мне новую машину»! Тогда у меня было пятьдесят тысяч рублей, да бабушка подкинула шестьдесят. Вот так, благодаря бабушке, уже больше года езжу на своей любимой «девятке».
Так, сквозь тёплые воспоминания о бабушке, я увидел себя босоногим мальцом, сидящим с удочкой на берегу за её огородом, слушал глуховатые перекаты деревенской речушки Журки, которая, искрясь серебристыми гребешками волн, весело переливала свои воды через гладко отшлифованные валуны, обходила нависающие каменистые берега, и стремительно врывалась в тихую, заросшую плакучими ивами, заводь. С огорода слышался бабушкин голос: «Эй, рыболов, рыбовары уже заждались рыбоедов»! Я хватал кукан с парой глупых окуньков и щурёнком и бежал через огород на её похвалы: «Ах ты, мой добытчик! Ну, вот опять на уху наловил. Что ж тебе не спится? Встал - ни свет, ни заря. Я ещё корову не успела подоить, а его и след простыл. Давай свой улов и иди гусей на берег отгони. Я уху тем временем заправлю».
В седьмом часу утра мы вдвоём с удовольствием, понятным только нам, ели наваристую уху. Потом, ещё горячую кастрюльку она заворачивала в узелок, и мы несли её родителям со словами: «Пусть похлебают нашей ушицы».
Мать с отцом, нахлебавшись нашей ухи и напоив нас молоком или чаем, уходили на работу, а мы принимались за новые домашние дела и заботы.
Так и жили на два хозяйства. Иногда прибегали двоюродные братья и сёстры, вместе управлялись по хозяйству. Потом мы убегали по своим важным делам, а бабушку в это время кто-нибудь перехватывал из односельчан или кто из другой деревни.
Потом я вспомнил, однажды Соня приходила к бабушке за каким-то травяным настоем. Мы в огороде окучивали картошку. Тогда она была необычайно грустной и не разговорчивой, что так бросалось в глаза. Смотрела в мою сторону с непонятной тоской. В то время я уже дружил с Ольгой, и мы собирались пожениться.
«На тебя приходила посмотреть», - буркнула бабушка.
«Чтоб частушку сочинить»?
«Ага, про любовь безответную».
«Да брось, бабуль, - отмахнулся я, - это возраст такой. Со временем пройдёт. Она, какой класс-то закончила»?
«Что ты, она уж год, как в городе на педагога учится».
«То я и думаю, почему Соньку каждую пятницу в автобусе вижу. Вот оно что».
Тогда я об этом разговоре тут же и забыл. А сегодня вспомнилось. И тут в моей памяти вдруг всплыл ещё один забытый эпизод: Учась уже на последнем курсе, я возвращался домой и, не доезжая деревни, за километр вышел из автобуса, чтобы присмотреть тёплый пейзажик для контрольной работы. Я не спеша шёл лесом, останавливался на опушках, выходил на дорогу и смотрел на лес со стороны, снова заходил в чащу. И только перед самой деревней у Свахина ручья увидел будущую свою картину. Даже стул, в виде старого пня, стоял на том месте, откуда была видна вся панорама. Я сел на пенёк и стал озираться по сторонам. Не сходя с этого места можно было написать несколько совершенно разных, но хороших пейзажей. Особенно меня привлекла молодая поросль берёз на фоне тёмнохвойного пихтовника стоящая особнячком, будто они только что прибежали к Свахиному ручью пошептаться о своём. Я приготовился доставать необходимые принадлежности, чтобы сделать набросок, как вдруг сзади услышал хруст сухой ветки. Обернувшись, я увидел Соню. Увлечённый открытием будущих своих «натурщиц», я тогда совершенно не придал значения нашей «случайной» встрече. А сейчас понял: видимо, Соня, приходившая на остановку, чтобы встретить меня, узнала, что я вышел раньше, пошла навстречу, на что-то надеясь. Поговорить бы мне с ней тогда, обратить на неё своё мужское внимание, но я, как последний трус, испугался её частушек, встал и, поздоровавшись, прошёл мимо, не задумываясь тогда о том, что она могла делать в лесу в конце сентября. И как ожидал, получил в след порцию прекрасного вокала в виде колючей частушки.
«Жаль, что я не записал её. Частушка мне тогда очень понравилась».
Вспомнив этот эпизод, я как-то сразу оттаял, отмяк, и сердце всколыхнулось какой-то непонятно тревожащей радостью. А ведь именно в этот день, будто узелок в душе завязался. А главное, – в каком месте! У Свахина ручья, о котором ходят легенды, что якобы встреча возле него двух молодых людей противоположного пола обязательно заканчивается свадьбой.
«Ну и ну!» - я лежал в темноте, уже начинающей сереть и пытался заснуть. В ногах мирно посапывал старый котяра Никита. Его тепло меня успокаивало и мне захотелось, чтобы приснилась Соня. Так незаметно я провалился в сон. Но вопреки моему желанию, снились какие-то кошмары.
Я просыпался оттого, что на меня вдруг кидался дворовый пёс Сони с оскаленной пастью. Потом, во сне я видел, как Никита подкрадывался по диванной спинке и хотел прыгнуть мне на лицо.… И, уж совсем ни в какие рамки – приснилось, что Апрелька несётся за мной по пастбищу со своим «ухватом».
«Что за чертовщина»? – проснулся я и обрадовался, что утро всё-таки наступило.
Разлепив веки, я ещё обнаружил, что голова, несмотря на почти бессонную ночь, была свежа. Старинные дедовы часы, стоящие на комоде, тихо достукивали до девяти.
- Катя приходила, - послышался голос старика из кухни, - принесла жареной рыбы. Разогреваю. Она хотела тебе что-то сказать, но ты так сладко спал. Наверное, что-то хорошее снилось?
- Как тебе не стыдно, дед? Обещал, что невеста приснится, а мне одни кошмары только и снились.
- Это ничего. Бывает, плохие сны снятся к хорошему. Например, к завтраку, - по его раздвинувшимся усам я понял, что он улыбается, - Иди, умывайся, и к столу – пока рыба не остыла.
Манящие запахи жареной рыбы меня подстегнули и, буквально, через пару минут мы с дедом уже смаковали ароматно-духмяным жаренным с луком хариусом, и от души хвалили хозяйку, вкусно приготовившую столь изысканное блюдо. Подспудно я чувствовал, что дед ждёт, когда я начну расспрашивать его о Кате, но я намеренно уводил разговор в сторону. И он не выдержал:
- Как тебе Евгений?
- Ничего, компанейский мужик. Правда, сначала мне показалось, что он чем-то озабочен. Но я бы его понял. Если бы к моей женщине вечером пришёл мужик с букетом цветов, я бы ему точно морду набил. Но ты меня спас со своим днём рождения. Так что, спасибо тебе, вовремя ты покашлял.
- Да на здоровье.
- Ты что-то хотел сказать про Женю, - спросил я, прожёвывая рыбу.
- Женя? Ах, да. Женя очень ревнив. Поэтому и хочет поскорей увезти Катю с собой. Она настаивала сдать дом квартирантам, чтобы при случае было куда вернуться, но он убедил её в необходимости продажи.
- Как ты думаешь, сколько может стоить такой дом?
- Этот дом сам по себе бесценен, как культурное наследие, и будь моя государственная воля, я бы такие дома скупал, как архитектурные памятники. Однако, в этом
мире, люди умудряются за грош продать даже совесть. Так что ничего удивительного. Сосед через три дома продал примерно такой же дом за тридцать тысяч долларов. Такая мелочь.
- Да, в Москве бы он стоил на сотню тысяч дороже.
- О чём ты говоришь, Толя? Москва? Да её давно уже нет. Одно название. Это во времена моей туманной юности Москва была городом надежд, сейчас, это не город – рассадник зла.
- Ну, ты хватил, дед. Столицу нашей Родины…
- Скажи, что я не прав. Скажи, что Москва не подражает Западу. Скажи, что она не продалась за доллары.
- Скажу. Скажу, что ты не прав. Скажу, что Москва не подражает Западу, а всего-то учится жить, управлять финансами на примере свободно конвертируемой валюты.
- Ладно, ладно – легко согласился он, - меня Москва сейчас совсем не беспокоит. Я вот не знаю, как я без Катерины буду. Сижу целыми днями в парке, смотрю на гуляющие пары, на ребятишек, и горюю. Не о себе горюю – её жалко. Несчастлива она с ним. Женька-то, он эгоист – только о себе думает, о чём-то материальном. А копни по глубже – барабан, а не душа. Однако, как не скрывай чёрт копыта, всё равно рога видно. Тебя встретил, какая-то надежда появилась. Я-то не могу её удерживать, а хочется, чтобы она была счастлива. – Дед, убирая посуду со стола, вдруг остановился посреди кухни. – Толь, а ведь ты разбудил в ней женщину.
- С чего это ты?
- Как она на тебя сегодня утром смотрела, когда ты спал. С такой нерастраченной нежностью. Сойтись бы вам, Толь. Вы так подходите друг другу. Детки у вас красивые народились бы. Ради этого я бы ещё лет десять пожил. – Он глубоко вздохнул и принялся мыть посуду.
Я сидел за столом и помалкивал в знак солидарности. Не хотелось тревожить его думы. Да и как я мог помочь старику? Катя хорошая женщина. И очень мила. Согласен, она заслуживает лучшей доли. Но она, будто из другого мира, из другого измерения. Соня – другое дело, она уже счастлива тем, что я существую. А если я буду рядом, это станет пределом её мечтаний. Тут ничего не надо доказывать, просто любить. Да, Катя притягивает меня. Есть в ней что-то такое неземное, непознанное, но это есть и в Соне, как и в любой другой женщине. Но Соня ближе, доступней, роднее. Да, именно, роднее по духу, по образу жизни, по состоянию души. А Катя будто закрытая. Вроде как бы притягивает всем существом, а подойдёшь поближе – стена перед ней невидимая. Ни обнять, ни поцеловать – только любоваться. С Соней всё проще, она земная и понятная, как щедрый лес, богатый своими дарами, как речка, манящая в свою прохладу в жаркий день, как колосок пшеницы в поле, знающий о своём предназначении, или как ромашка на лугу, которая так и просится в руки…
Так что-то заныло в груди. Захотелось увидеть Соню, смотреть в её карие с золотистой искринкой глаза, прижимать её к себе и целовать её манящие сочные и упругие губы. Дух захватило от нахлынувшей нежности.
- Ну, что, друг мой, Анатолий, - будто сквозь сон послышался голос деда, - хватит летать в облаках. Труба давно уже зовёт, и барабаны бьют. Садись в седло, скачи вперёд! И расчищай свой путь.
- Дед, да ты – поэт! О! Даже я с тобой стихами заговорил.
- Стихи – стихами, а грехи – грехами.
- Ты это к чему?
- Да это я так. Промеж себя. Ворчу по-стариковски, - как-то неопределённо ответил он, - Не передумал меня с собой в деревню взять?
- Конечно – нет. Давай только с домом, определимся наконец.
- Тогда с Богом. Будем надеяться, что они уже всё решили.
Продолжение следует - http://www.proza.ru/2011/11/25/25