В нашем селе под Харьковом жил настоящий морской капитан дед Калин. Его так и звали в деревне – Капитан. Когда-то он служил на флоте, но покинув берега далекой Балтики, на всю жизнь сохранил любовь к морю. Он даже слова употреблял необычные, например: летнюю кухню называл «камбуз», а нужник за хатой – «гальюн», в общем, не пропускал случая ввернуть «морское» словечко.
По большим праздникам, а таковыми дед Калин считал Пасху и День Победы, он одевал видавшую виды форму военного офицера с наградами и пристегивал вызывающий у всех местных пацанов зависть кортик. Странно было видеть торжественно шагающего моряка по запыленной улице небольшого украинского села, в котором даже слово «море» было экзотикой. В такие праздничные дни Капитан был особенно добродушен. Собрав вокруг себя детвору, зычным: «Свистать всех наверх!», он разрешал поближе рассмотреть офицерское оружие и, умиляясь неподдельному интересу, рассказывал какую-нибудь морскую историю…
«Видите вот эту награду? – спросил Капитан, указывая на круглую медаль из потускневшего серебра с надписью «За отвагу». – Это ведь не просто награда, а памятка от самого Бога», – и ткнул полусогнутым указательным пальцем в небо. «Разве Бог раздает медали?», – засомневались мы «Сам-то Он, конечно, не раздает – начальство раздает, но солдат знает что – от кого...»
« Я тогда еще лейтенантом был, – неторопливо начал свой рассказ дед Калин. – В 42-м направили меня на тральщик «КЩ-100» в составе Ладожской военной флотилии патрулировать подступы к осажденному Ленинграду: немцы все хотели «Дорогу жизни» перекрыть, ту самую, о которой вам, наверное, в школе рассказывали. То бомбами с самолетов, забрасывали наши транспорты, то пушечным огнем со своих кораблей палили, в общем, отдыхать было некогда. А осенью, в 20-х числах октября, под утро, и вовсе обнаглели – решили высадить свой десант на остров Сухо, где находилась наша батарея и маяк. Островок-то крошечный, шестьдесят на девяносто, – на карте точкой отмечен, а их полезло… как карасей в нашем ставку во время нереста, вода «кипит». Мы, когда это дело заметили, сразу в бой вступили – на себя огонь переключили, чтобы нашим на маяке полегче было.
Здесь такое началось! Спасибо, «охотник» подоспел, катер такой, закрыл нас дымовой завесой, а сам палит по врагу, не переставая… Бомбы воют, мины ихние рвутся, да так кучно ложат гады, просвета нету. Одна чуть было в судно наше не угодила, рядом бухнула, вот меня волной от нее и смыло за борт.
А вода в Ладоге не та, что на Черном море, до костей пронимает. Чувствую, не долго мне купаться осталось – скоро на дно. Жалко мне себя стало, молодой ведь еще, а самое главное, не успел, как следует, повоевать и поганцев этих, что топтали нашу землю, еще не побил. Стал я кричать: «Полундра! Братишки, тону! Спасай, кто может!», – а голоса своего не слышу, видно, контузило взрывом, и меня никто не слышит – бой идет.
Чувствую, совсем дела плохи – конец мне. И вдруг как завоплю: « Господи Иисусе, спаси мя!». Я тогда неверующим комсомольцем был и кричать такое было не положено, но закричал. И стало мне вдруг так тепло и спокойно и даже радостно, что аж заулыбался. Меня таким, улыбающимся, и достали из воды на подоспевший катер береговой охраны. «Тебе, – говорят, – в пору концы отдавать, а ты лыбу тянешь». А когда узнали, что я с «КЩ-100» – не поверили, ведь он ушел вперед «фрица» добивать, а я, выходит, в море болтался, почитай, четыре часа.
Мною даже по этому поводу особый отдел занимался – тоже не верили. Как бы там ни было, но вернувшись на базу, а мы тогда на Валааме швартовались, я в монастырь, который на острове там, побежал. Нашел монаха какого-то и все ему как на духу рассказал, а он говорит мне: « Будешь ты, Калин, долго по морям ходить и ничего с тобой не случится, если, конечно, Бога не будешь забывать».
А вскоре меня представили к этой награде», – и Капитан как-то по особому бережно погладил медаль на своем кителе. И вот думайте теперь, сорванцы, от кого мне эта медаль?».
«Дедушка, а разве Бог есть?», – вдруг спросил кто-то. «Есть. Конечно есть, а иначе разве сидел бы я сейчас перед вами?»