Посвящается графине М.П.
« – С врагами мирятся, Маня!
– Может быть, но я не могу.»
(из сборника Амфитеатрова «Бабы и Дамы»)
Насквозь промокший, бесприютный, он вошел в наш дом символом наступившей осени. Всклоченные волосы, струящиеся ручейками, капли на носу и подбородке, тусклые, словно выбеленные дождём глаза. Протягивая пальцы к мерцающему камину, он прорекал своим пыльным, потрескивающим голосом.
В тот вечер он сразу сделался неприятен мне, мой кузен, о котором много говорила мама, желающая всем добра. Наскоро я отужинала с ними, отказавшись от десерта, поднялась спать. Кузен не обмолвился со мной ни словом.
Мне было тоскливо и тревожно, и любимая перина казалась навязчивой. Я будто очнулась от неприятного сна и не хотела к нему возвращаться. Поворочавшись сколько-то, я освободилась от хрустящего плена постели, закуталась в свой бедуинский халат и по обыкновению пошла в библиотеку, шлёпая задниками огромных ковровых тапок.
Проходить приходилось мимо отведённой кузену комнаты, что была здесь же, на этаже. Тонкая полоса света под его дверью не стала неожиданностью, однако приблизившись, я расслышала глухое, невероятно страшное бормотание какого-то ритуала. Я вскрикнула. Леденящий ужас сковал меня, мутно подкатывая к горлу. Санскрит за дверью оборвался быстро приближающимися шагами. Мне необоримо становилось дурно. Последнее, что я заметила – блеснувшая сквозь наползающий туман, медленно поворачивающаяся медная ручка этой злосчастной двери.
С тех пор уже прошли годы. Этот единственный, словно сказочный случай неприятной тайны, иногда приходит на память. Вскоре после него, кузен с нами расстался. Чтобы привести меня в чувство, он поднял тогда весь дом, приговаривая малодушно: «Как она меня испугала».
Никто из нас больше его не видел. Прощаясь, он оставил маме своё фото и я, только он вышел, не рассматривая, бросила это в камин.
Серая картонка исчезла в пламени радостном и жарком, как бабье лето, начинавшееся в нашем пёстром, солнечном садике.
Дмитрий Подгорнов
сентябрь 1994г.