Недавно в нашумевшем сериале «Школа» промелькнул такой диалог между девятиклассниками. Будилова, измученная ссорами с матерью, спрашивает своего приятеля: «Что мне делать? Может, книжка какая-нибудь есть про отцов и детей?» - «Есть. Тургенев, «Отцы и дети» называется» - усмехнувшись, ответил ей Епифанов. Неужели с того времени конфликты поколений не исследовались в нашей литературе? Быть этого не может. Все мы читали в школе роман Н.Тургенева «Отцы и дети» и знаем о нем почти все. А что мы знаем о нынешних отцах и детях? Как проблему их взаимоотношений рассматривает отечественная литература? Ведь данный конфликт кажется вечным, неисчерпаемым и через двести с лишним лет должен получить другое звучание, отразить новые «болезни века», обрасти деталями и подробностями?
Задавшись целью исследовать проблемы современных отцов и детей, я еще не знала, каких произведений коснусь. Думала, что мои поиски могут быть бесплодны. Как-то нет на слуху книг, основанных на идейном столкновении поколений, о которых можно было бы сказать – вот документ эпохи, сколько-то равный бессмертному роману Тургенева.
Да и не столь давно русские писатели начали обращаться к частной жизни героев. Отшумели новаторские 20-е годы, в которых героями были масса и ее лидеры. Канули в Лету различные идеологии и мифологии, а с ними и упрощенные литературные схемы жизни. Новые поколения писателей теперь интересуются стихийным, неорганизованным потоком повседневного бытия. Герой – совсем уж не лидер, он может не блистать успехами и быть вполне себе заурядным. И, наконец, семья, «ячейка общества», выдвинулась на передний план. Этот процесс движения от общего к частному начался уже в 50-е годы и длится до наших дней.
Конечно, писание неторопливых семейных саг не свойственно нашей литературе, как, например, французской. Оказалось, однако, сюжеты, в основе которых разлад родителей и их чад, - не редкость и у нас. В 60-е годы о семейных конфликтах говорится вскользь, в 70-е – уже подробно (писатели буквально бьют набат, говорят о проблемах поколений честно и с тревогой), начиная с 80-х до наших дней произведения данного ряда вызывают чувство безнадежности и растерянности.
Есть существенные различия в изображении семейных конфликтов у нас и на западе. Если во французской литературе конфликт поколений воспринимается героями обыденно, как данность, как норма жизни (книги Эрве Базена, Симоны де Бевуар, Франсуа Мориака и др.), то в нашей литературе зачастую он становится причиной душеболения героев и выступает мерилом их совести, ни больше ни меньше. Такой конфликт изначально носит нравственный характер.
А распри описаны порой нешуточные, все более напоминают хронику необъявленной войны. Войны, в которой нет победителей, а только - проигравшие. В этом смысле символично название романа последнего десятилетия – «Взятие Измаила» Михаила Шишкина. Об известном историческом событии, вопреки ожиданиям, в нем ни слова. Зато есть несколько историй, никак не связанных друг с другом сюжетно, из разных временных пластов (….) Возникает вопрос: для чего автор объединил их между собой, да еще под столь странным названием? Ответ, очевидно, и следует искать в названии. (Кстати, прием Михаила Шишкина - собрать в одном произведении под единым символическим названием не связанные меж собой истории, так же разделенные временем, - не совсем нов. Подобное решение столь эффектно было продемонстрировано в великом немом фильме – «Нетерпимость» У.Гриффита. Роман Михаила Шишкина, как и фильм Гриффита, содержит в себе громадную силу обобщений). Что такое взятие Измаила в истории? Знаменитая битва. Но в названии романа – метафора. В действительности в основе всех историй романа, столь непохожих друг на друга, - та или иная житейская, не военная, битва. И в семейной линии, в которой супруги, сойдясь без особой любви и почти случайно, люто ненавидят друг друга и думают лишь о том, как вновь, еще больнее уязвить другого. Закономерным, даже символичным, становится рождение у них умственно неполноценной дочери. В связи с похожим обстоятельством вспоминается роман «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя, где из-за недостаточной любви родителей рождается слабое, больное дитя. Видимо, только в любви появляется здоровое «семечко».
Как же чувствуют себя стороны в извечной битве, о которой нам известно еще по афоризмам античных времен?
Итак, хроники…
Дети 50-60-х годов.
Середина 50-х годов отмечена расцветом так называемой исповедальной прозы. Ее еще называют «молодежной», так как в центре внимания авторов - молодой человек в период становления личности. В этом жанре блистали такие имена, как В.Аксенов, А.Кузнецов, А.Гладилин, В.Лихоносов.
Повествование, как правило, ведется от лица молодого героя или с его точки зрения. Поэтому избранная форма – дневник или хроника. Одна из повестей этого направления так и называется – «Хроники времен Виктора Подгурского» Анатолия Гладилина. Молодой человек только готовится вступить во взрослую жизнь. Его внутренний мир полон светлых ожиданий и радостных открытий: первой любви, общения с друзьями, подготовки в институт. Но его преследуют неудачи одна за другой: в институт он проваливается, а любимая девушка предпочитает более зрелого, твердо стоящего на ногах, но и более примитивного партнера.
Фабулы некоторых произведений «молодежной прозы» тех лет столь просты и похожи между собой, что можно говорить о схеме. Молодой герой от всех неурядиц и разочарований находит спасение… в труде на производстве! Здесь герой обретает себя, открывает в себе небывалые жизненные силы, понимает свое предназначение. Так, Виктор Подгурский, получив рабочую специальность, переоценивает свои ценности и уже свысока смотрит на свою бывшую ветреную подругу, позже независимо отвергает ее притязания.
Стремление же к независимости этих героев и является их движущей силой. Конфликт с родителями в данной прозе еще не играет в жизни главных героев решающей роли. Они лишь испытывают недовольство подавлением со стороны родителей. И родительское воспитание здесь носит формальный характер, воспринимается героями как помеха на их жизненном пути. Герои же чувствуют себя взрослыми и вполне самостоятельными, более всего их интересует только собственная любовная интрига.
Отношения Виктора с матерью изначально нарушены. «Вообще самыми близкими людьми для Виктора были школьные товарищи. С мамой он почти никогда не советовался, а все свои удачи и неудачи нес к ребятам». Мама его, что называется, «пилит» за гулянья и провал в институте, а он думает только о том, как поскорее уйти из дома.
«…Виктор дословно знал очередное выступление матери. Он схватил плащ и уже на пороге сказал:
- Я приду тогда, когда ты кончишь.
- Витя!
Виктор успел заметить, что мама как-то съежилась, побледнела. И он остался.
- Почему ты бежишь от меня? Я же не желаю тебе зла. Нет никого у меня больше. Я же мечтала, что мой Виктор, сын официантки столовой, станет инженером, станет человеком. Тебя не заставляют работать. Тебя только просят: учись! Я говорила на работе: вот, мой сын – отличник, идет на медаль. А сын Ксении Петровны учился плохо. Но он готовился к экзаменам, и он поступил» и т.д. В конце концов, сынок не выдерживает критики и убегает из дома. Впоследствии он ни разу не вспомнит ни этого унижения матери, которая просит остаться, ни ее жертв, ни своего плохого поведения. Такова авторская оценка поступков юноши.
Здесь воплощается одна советская мифологема. Наряду с романтизацией труда в «молодежных» повестях существует новая интерпретация мифа о Христе, который призывал оставить дом свой, отца и мать, и идти за ним. Но то что в Евангелии записано аллегорически, в социалистической мифологии рисуется буквально, только следовать, конечно, необходимо не за Христом, а за коммунистическим идеалом.
Главный герой пьесы Виктора Розова, также одного из открывателей «молодежного» направления в литературе, - выпускник школы Андрей Аверин, только готовящийся вступить в «большую» жизнь. Нравственная проблематика пьесы ясно выражена в его словах: «Ну разве это самое важное, кем я буду? Каким буду – вот главное!»
Вопреки настояниям любящей матери, считающей, что сын должен «думать и об аспирантуре, и о профессорском звании», Андрей уезжает со своим двоюродным братом Алексеем в Сибирь, в Иркутскую область – в поисках призвания, самостоятельности, смысла жизни.
Автор вроде бы избегает напрямую давать оценки происходящему, но зрителю тем не менее вполне очевидны его симпатии. Они на стороне молодых героев, которые обладают чувством собственного достоинства, не желают начинать жизнь «с черного хода», приспосабливаться и лгать. Авторское отношение легко прочитывается и в самом названии пьесы, и в финальной напутственной реплике отца Андрея, профессора Аверина: «Ничего! Пусть поищет!»
А у героя Анатолия Кузнецова «Продолжение легенды», стоящего на пороге взрослой жизни, есть множество неотвеченных вопросов, которые не дают ему покоя. Как же на них ответить, если послушаешь взрослых, и услышишь иной раз и такую «правду», как, например, от отца приятеля Витьки:
« - Современная жизнь, молодые люди, - это дикий лес, в котором кишат гады. Кто кому скорее перегрызет горло, тот и прав. Красивые идеи только в книгах, они для внешнего пользования.
Да! Мы запоем читали «Как закалялась сталь» и «Два капитана». Это книги о других временах. Живи мы с Павлом Корчагиным, мы бы дрались с белыми. Ух, как бы мы дрались! Живи мы с Олегом Кошевым, мы бы били фашистов. Но сейчас? Кто же опровергнет Витькиного отца? Мать говорила мне:
- Все мы, пока молодые, куда-то рвемся, ищем правду, а потом привыкаем… Самое верное: найди себе тихий уголок и живи скромно, мирно. Бог с ними, с чинами и деньгами. Жизнь такая жестокая, не лезь, не ищи справедливости. Не найдешь!»
И еще наставления Витькиного отца:
« - Милые мои, - смеясь, говорил, - посмотрите вокруг: деловым людям наплевать на вашего Корчагина. Это вы, пока маленькие, забавляетесь, читаете разные книжки, волнуетесь, а у людей заботы о деньгах, о пальто, о квартире; кто поумнее да похитрее, тот продвигается, - глядишь, уже ездит в собственном автомобиле. Зубы точите, зубы!»
Сегодня рассуждения Витькиного отца как никогда нашли бы понимание в массах. Не мудрено и нашему герою запутаться, когда взрослые так наставляют. Но он чувствует внутренний протест: «Не хочу!» и находит в себе силы уехать в Сибирь, на строительство Иркутской ГЭС. Правда, отправляясь туда, он все же мечтает поначалу о том, как заработает на красивую одежду и автомобиль, и тогда и Витька, и прекрасная девушка Юна будут им сражены.
Но уже на месте он работает в славной компании, бок о бок с ребятами, влюбляется в Тоню, восхищается размахом строительства Сибири и ее просторами. В трудной работе выковывается характер. Он чувствует свою значительность, вырастает в собственных глазах: «Я настоящий рабочий. Что ж, если хотите, да, из той армии, которая делала революцию, уничтожала рабство, строила социализм…»
А Витька кое-как пристроился в торговый техникум и радуется. Гоняется за модной музыкой и шлет письма нашему герою, мол, какой тот дурак. А тот уже забыл и Витьку, и свою высокомерную Юну из обеспеченной семьи.
Правда, его порой одолевают сомнения: «А может, мы только материал для туманного будущего?» - точно догадка мелькает в его голове. Но хороший друг Миша негодует на его реплики. И Москва Мише не нужна, потому что «Сибирь – неоткрытая планета». Герой слушает сказки про красавицу Ангару, про Седой Байкал и богатыря Енисея. И наконец утверждается в единственной правде: «…работать, нести с собой радость, свет и тепло – это и есть самое-самое большое, самое-самое великое счастье на земле» В конце повести он разражается гневным филиппиком в адрес Витьки и ему подобным: «Жизнь, она не принадлежит вам, клопы и трусы. Жизнь принадлежит людям, которые строят не только собственное благополучие. Они – соль и гордость земли. Без них вы пропали бы в двадцать четыре часа. Эти руки сумеют построить удивительную жизнь, и ее приход никто, ничто, никогда не остановит!»
Остается вспомнить еще повесть «Звездный билет» Виктора Аксенова. Основной мотив повести – осознание молодыми героями своего права на личную свободу, на свободу духа и творчества. Вот что рассказывает Виктор Денисов о своем младшем брате Димке, который во многом считается его антагонистом (родители постоянно допекают Димку сравнениями в пользу старшего брата). «У него аттестат сплошь в тройках. О чем он думает? Мы, Денисовы, интеллигентная семья. Папа – доцент, а мама знает два языка. Димка прочел все, что полагается прочесть мальчику из «приличной» семьи, и умеет вести себя за столом, когда приходят гости. Но воспитали его «Барселона», и наша улица, и наша станция метро. В какой-то мере стадион, в какой-то танцевальная веранда в Малаховке, в какой-то мере школа». В этот момент появляется мама его любимой девушки Гали, инспектор роно, и демонстративно, на виду всего двора, отчитывает дочь за то, что та красит губы, стирает помаду с ее лица и предсказывает Гале, что та пойдет на панель.
После этой сцены Димке вдруг захотелось уехать на взморье, никуда не поступать, делать, что хочется, от родителей не зависеть и вообще стать свободным человеком. Он предлагает двум своим друзьям и Гале «бежать» из семей путешествовать и находит согласие. На попытку Виктора втолковать ему, что поступить в институт Димке необходимо, тот возражает: «Да не хочу я этого! К черту! Думаешь, я мечтаю пойти по твоим стопам, думаешь, твоя жизнь для меня идеал? Ведь твоя жизнь, Виктор, придумана папой и мамой, еще когда ты лежал в колыбели. Отличник в школе, отличник в институте, аспирант, младший научный сотрудник, кандидат, старший научный сотрудник, доктор, академик… дальше кто там? Всеми уважаемый покойник? Ведь ты ни разу в жизни не принял по-настоящему серьезного решения, ни разу не пошел на риск. К черту! Мы еще не успеем родиться, а за нас уже все продумано, уже наше будущее решено. Дудки! Лучше быть бродягой и терпеть неудачи, чем всю жизнь быть мальчиком, выполняющим чужие решения». Позднее Виктору пример брата поможет отстоять истину. А что Димка? Его бунт окажется исчерпан бунтом. Димка не знает своего призвания. Он остается до конца романтиком: в равной степени готов заниматься разными вещами – ему нравится ходить в море, нравится посещать шумные компании, жить «на полную». «Есть несколько вещей, которыми я хотел заниматься: бить ломом старые стены, которые никому не нужны, перекрашивать то, что красили скучные люди, идти на спасение, варить обеды ребятам (сейчас все жрут с удовольствием), танцевать, шататься из ресторана в ресторан, любить Галку и никому не давать ее в обиду (никогда больше не дам ее в обиду!), много еще разных вещей я хотел бы делать, но все ведь это не жизненная программа. Стихийность какая-то, самотек…» - признается он сам себе. Однако, не зная, что именно он хочет делать, герой очень хорошо знает, как он это хочет делать. «Звездный билет» написан под влиянием очень популярных в 60-е годы писателей – Э.Хемингуэя и Дж. Сэлинджера.
В потоке литературы, в которой главный герой не нуждается в родителях, особняком стоит повесть Виктора Лихоносова «На долгую память». В ней герой с болью и теплотой смотрит на роль матери в его становлении. Ведь кто он был по существу? Часто он жил, как «паразит», неблагодарный сын. Подрастая, он смотрел на мать высокомерно, ведь она не столь развита и образованна, как он. Уехав на учебу, он тянул из матери последние деньги. И лишь с годами приходит раскаяние и стыд. Герой пересматривает свою жизнь и во всем чувствует свою вину перед матерью: то он отчима не принимал поначалу, обвинял ее в предательстве отца, а отчим оказался неплохим человеком; то он винит ее в убийстве любимой им, но разбушевавшейся собаки. А вот мать продает корову, для того чтобы сын мог продолжать учебу в городе.
И с какой болью он пишет о годах, проведенных в разлуке с матерью, когда все передумал, пересмотрел: «Так странно; несет тебя все дальше от матери, и ты ходишь среди посторонних людей, участвуешь в чьей-то судьбе, а та, которая не спала над тобой, будто еще двести лет просторожит твой родной дом, и ты увидишь ее, еще не поздно. Да так ли? Ведь все единственное и кровное умирает раньше тебя, и перенести это потом невозможно. Голос твой звучит для другого, дум ее ты не знаешь, походки, лица не видишь. Она в стороне, далеко, и как будто нет ее, потому что никакое воображение не заменит живого. Пробудишься ночью и думаешь: она, может, тоже не спит, а если встала по сибирскому времени, уже подумала о тебе, и дума была грустной, жалеющей: что ей одной и что ей письма, в которых дети всегда утешают и обещают, лишь бы не плакали».
Дети 60-70-х. Предъявлен счет.
В годы оттепели, внезапно давшей глоток свободы, литература стала переживать сложные процессы. Повзрослевшие герои познали жизнь, мир уже не предстает перед ними столь ясным, однополярным, как в прошлом. Начинается пересмотр прежних ценностей, совершается кардинальный переворот в сознании.
Своеобразным «переходным» произведением стала пьеса В.Розова «Традиционный сбор» (1966), где впервые отчетливо прозвучала тема подведения тревожных жизненных итогов и прежние социальные иллюзии сменились трезвым реализмом и даже скепсисом. Так, героиня пьесы критик Агния Шабина уже сменила честность и бескомпромиссность ранних своих статей на конформизм, угодничество, стремление думать и писать, как нужно, как все. Поскольку она сама, по сути, отказалась от идеалов молодости, ее все больше раздражают излишне смелые, «лобовые» выступления молодых авторов: «Надоели мне эти вьюнцы со знаменами неопределенного цвета... Посредственность и бездарность куда менее вредны».
Новые «детки» думают и ведут себя совсем не так, как предшественники. В раннем цикле рассказов А.Битова Монахов попадает не на производство, а в скучнейшую контору и мечтает взорвать ее вместе с самодовольным, поучающим его директором. Не слушает его проповеди, а видит сон наяву. Он старается забыться в любовной связи, вопреки родительским протестам волочится за своей взрослой неверной возлюбленной. Потом, спустя годы он вновь встретит ее, и душа вяло отзовется на эту встречу.
А герой «Пушкинского дома» и вовсе… предает отца (как тот когда-то предал своего), завязнув в политических вопросах, поддавшись обаянию деда. Он тянется к неосознанным им идеалам деда и не находит удовлетворения. Он понимает, что совершил наследственную ошибку, отмежевавшись от отца. Дед не вынес фамильного предательства, выставил Леву за дверь. В самом деле, кто же это вынесет:
«Лева наговорил о том, о чем, уже было по всему ясно, говорить ему категорически не следовало: о трудах деда, о всей их старой школе, о том, как он, Лева, сам, своим умом и собственными силами (скрип зубовный теперь от стыда)… как он, Лева, хочет прибегнуть к их методам, хотя бы отчасти, в собственной работе… Лева вспомнил, как изо всех сил старался польстить деду, ждал поощрительной реплики и даже похлопывания по плечу, намекал ему на необходимость удивления и восхищения перед столь решительными достоинствами внука (немой вой, холодный пот)…» Лева, сочиняет целую историю, будто бы уже с рождения они с отцом не понимали друг друга, инстинктивно отстраняясь. Немудрено, что дед негодует: «В семени уже предательство! В семени! – орал, сидя на стуле дед, не то стонал. – Бескорыстно уже, абстрактно…»
В причудливо-игривом постмодернистском («Пушкинский дом» можно смело назвать первым постмодернистким романом советской литературы) пространстве романа герой оказывается условной фигурой, невнятной, «непроявленной» натурой. Он открывает собой галерею «лишних людей» в русской литературе 20-го века.
Но теперь «дети» хотя бы не отстраняются от «отцов», как ранее, всячески демонстрируя им свою независимость, а стороны диффузно участвуют в судьбе друг друга, отражая друг в друге собственные просчеты. Появляется рефлексия на тему преемственности.
Кстати, герой переживает ситуацию любовного треугольника, подобную той, что в «Хронике времен Виктора Гурова», но теперь, в семидесятые, ему уже не найти утешения в труде, в призвании (это к лишним людям), так как не чувствует в себе никакого призвания: он человек «около» - около литературы, около музея. Он находит утешение в другой женщине.
Трагически заканчивается разоблачение предательства в романе «Тишина» Юрия Бондарева. Юный герой после смерти матери приезжает в Москву, где знакомится с родственниками, которых никогда раньше по каким-то причинам не видел. Он привозит письмо матери ее родному брату, в котором перед смертью она просит его позаботиться о племяннике. Постепенно, входя в круг родственных семей, Никита начинает выяснять, что случилось когда-то с его матерью, почему ей пришлось отбывать пятнадцатилетний срок в лагерях. Он вдруг узнает, что дядя имеет непосредственное отношение к аресту матери…
Двоюродный брат Валерий находит в сейфе старое письмо (черновик), которое и сыграло роковую роль в судьбе матери. В нем Греков, дабы не повредить своей научной карьере, спешил отречься от «крамольных» взглядов своей сестры: «Автор, В.Л.Шапошникова, словно бы восхищаясь, не жалея красок, живописует смелую, по ее позиции, и романтическую деятельность русских террористов, их жертвенность, преувеличивая роль Желябова, Софьи Перовской, студента Гриневицкого, «принесшего себя в жертву», бросившего бомбу в Александра II, безудержно восхищаясь романтическим фанатизмом этой организации, то есть той террористической деятельностью некоторой части российской интеллигенции, последователями которой, как известно, были эсеры, которую осудило все развитие марксизма».
Вышедшая наружу правда стала испытанием не только для Никиты, но и для его двоюродных братьев, сыновей профессора Грекова, Алексея и Валерия. Алексей знал эту историю раньше и уже принял для себя определенное решение, как относиться к отцу. Никита не понимает его позиции. Алексей пытается объяснить: «Отца я не люблю, но он все-таки мой отец. И он болен. А лежачего не бьют. Это за гранью. Ты понял? Да, я жалею и не люблю его. За его трусость. За то, что не выстоял. На фронте за это отдавали под суд военного трибунала. Но мы давно живем по законам военного времени». И еще Алексей говорит о бессмысленности возмездия, которое порождает новое зло. Так он возвышается почти до христианской морали. Но Никита не желает слушать его теорию «равновесия». Валерий, хотя и прикидывался юношей несколько скептичным, отчасти даже циничным, но, узнав обо всем, реагирует неожиданно эмоционально, с негодованием. В возбужденном состоянии он садится за руль, и по пути на дачу профессора машина разбивается. Ребят не удалось спасти. Почему они погибли по замыслу автора? Может быть, Бог остановил их, уберег их от большей трагедии?
Что делать, когда в прошлом было столько несправедливости, лжи и предательств, и даже кровно родные люди оказались в том замешаны? Первое, что приходит в голову, – отринуть прошлое, отказаться от него, начать жизнь с чистого листа. Но ведь прошлое бывает разным, и можно ли с уверенностью сказать, что отрицая историю, мы ничего в себе не потеряем (только выиграем)? Можно ли отказаться от матери или отца? Можно ли простить или искупить проступок, совершенный много лет назад? Эти острые проблемы в 70-е годы поднял великий русский писатель Валентин Распутин в книгах «Прощание с Матерой», «Последний срок», «Живи и помни».
Каким нравственным уродством может обернуться забвение родителей. Человек уходит из жизни… Анна в рассказе «Последний срок» не боится смерти, она чувствует, что «изжилась до самого донышка». По мысли самой героини, то главное, ради чего она жила, уже было исполнено. Она остро ощущает себя связующим звеном в цепи поколений: «…Для того и приходит в мир человек, чтобы мир не скудел без людей и не старел без детей». Вся прошла бегом, в заботах, и сил осталось ровно на то, чтобы увидеть в последний раз разъехавшихся из родных мест детей, попрощаться с ними… Сюжетная канва повести проста: младший сын Михаил, единственный оставшийся в деревне, собрал остальных телеграммой. Но старуха не умерла, ей даже стало легче. Дети поспешили уехать, а на следующую ночь пришла смерть.
Писатель тонко изображает пропасть между детьми и матерью, бедность духовного мира этих «блудных» детей, для которых приезд на похороны – поступок рациональный, следование правилам, а не зову сердца. Дети не понимают мать, не чувствуют ситуации: и старшая Варвара, глуповато-наивная, вечно скандалящая с собственными детьми, уже настроенная на похороны, но не желающая учить народное причитание; и средняя Люся, которой, наоборот, Бог не дал детей, - эгоистично-лицемерная, заботящаяся только о своем благополучии и производимом впечатлении; и «никакой», как будто с «нарисованным» лицом, Илья – тоже эгоист и приспособленец. На их фоне грубоватый Михаил – натура наиболее милосердная, он ближе всех к матери к миропониманию.
Нравственное падение человека ярко показано Распутиным в сцене пьянства мужиков в бане. В эпизоде прогулки по лесу просыпаются под воздействием природы память и совесть в Люсе, но ненадолго… Анна не осуждает, жалеет детей и ждет младшую дочь Таньчору, надеясь увидеть в ней свое духовное продолжение, ждет ее как последнее облегчение и условие последнего ухода. Но, как полагает критик Н.Панкеев, «судьба словно уберегала Анну от этой встречи, которая могла бы быть самым большим ее разочарованием».
Отцы 70-80-х. Подведение итогов. А судьи кто?
Романтически настроенные шестидесятники «свили гнезда», и что дальше? А дальше нужно осмотреться и дать себе труд проанализировать свою жизнь, где оступился, откуда вдруг возникают проблемы, встает глухое взаимонепонимание с детьми, казалось бы, на ровном месте? Оказывается, не так-то просто построить семейное благополучие. Здесь не спасет достаток, которому отдается столько сил.
Не спасут и практические руководства и пособия самых знаменитых (как теперь скажут, - продвинутых) авторов по вопросам воспитания детей, как, например, в рассказе В.Белова «Воспитание детей по доктору Споку», если нет у родителей душевной чуткости, нет стремления к диалогу, а есть только отстаивание личных прав и свобод, доказательства своего превосходства. Чему могут научить такие родители своих чад, даже если прочтут лучшую книгу о воспитании?
Пьесу «Гнездо глухаря» Розов назвал «семейными сценами», но конфликт, думается, гораздо шире семейного, он вбирает в себя социальные проблемы. Здесь перед нами «во всей красе» предстают уже два поколения «хозяев жизни» - Степан Судаков и его зять Егор Ясюнин. Первый – бывший фронтовик и в общем неплохой человек – став большим начальником, быстро растерял по пути к заветному чиновничьему креслу былую искренность и сострадание. Да и какие там чужие беды, когда Судаков давно уже не «слышит», да и не хочет «слышать» проблем и несчастий своих домашних – жены, дочери, сына-девятиклассника. «Не засоряйте мне голову всякими мелочами… Меня нет, я отдыхаю», - часто повторяет он, когда близкие люди обращаются к нему за помощью и сочувствием. Он действительно устал и искренне считает, что сделал для семьи все необходимое и даже больше: добился роскошной шестикомнатной квартиры, украсив ее коллекцией книг, икон и «всякой всячиной» из разных стран. И теперь, по его глубокому убеждению, все обитатели «гнезда» просто обязаны быть счастливыми: «Уж какие я им условия создал. Другие на их месте с утра до вечера танцевали бы».
Фигура главного героя пьесы по-своему драматична. Много лет он обманывал сам себя, убеждал всех и вся в прочности своего «гнезда», видя в этой прочности нравственное оправдание своей чиновничьей карьеры. И когда в финале его «гнездо» рушится как карточный домик от подступивших со всех сторон сложностей жизни, этот крах становится и личным крушением для Судакова.
Заметим, характер молодого героя кардинально меняется в «Гнезде глухаря». Сын Судакова, девятиклассник Пров благосклонно принимает опеку, хлопоты и суету родителей, как должное – они просто «выполняют свой родительский долг». Он не намерен отвергать уготованное ему будущее – поступление в престижный МГИМО: «Отец туда определяет… - объясняет он. – А что? Жизнь приобретает накатанные формы. Время стабилизации… Отец требует. Ему будет лестно». Хотя и Прову временами бывает противна такая забота, особенно когда отец советует ему во всем брать пример с Егора Ясюнина. На подобные советы Пров отзывается язвительной иронией и в адрес «примера для подражания», и в адрес отца. Впрочем, читатель прекрасно отдает себе отчет в том, что Пров-то, в отличие от Андрея Аверина, ни за что не покинет своего насиженного «гнезда глухаря» в поисках «журавля в небе». Здесь характер и воспитание не те.
Пересмотром жизни занят другой герой – в повести Юрия Трифонова с характерным названием «Подведение итогов». Геннадий Сергеевич сбегает от семейных конфликтов и собственной совести в Туркмению. Одна из важнейших проблем, поставленных в повести, - проблема распада современной семьи. Причина в той атмосфере, в которой становится возможным читать дневник сына, высмеивать увлечение жены религиозно-мистической литературой, отказать от дома Нюре, много лет бывшей домработницей и душой этой семьи.
Сын без присмотра растет, как сорная трава. Герой открывает дневник сына и… открывает сына с неожиданной стороны. Оказывается, в нем укоренилось неприятное качество – ожидание дорогих подарков. И взрослых он оценивает по степени дороговизны подношений.
Дневник сыночка: «Посмотрим, на что расшибется папа. Еще летом обещал мне маг, ну не «Грундиг» конечно, на это его не хватит, но хотя бы «Комету». У Серого «Комета» работает клево, так что я буду вполне satisfied». Но более всего героя поразила запись: «Приходила кикимора и принесла какой-то жалкий альбомчик для открыток и набор красок. Рубля на три все вместе. Недаром мама говорит, что старые девы отличаются подозрительностью и жадностью…» А «кикимора», оказывается, - это его родная тетя.
Попытка поговорить с сыном, «повоспитывать» его заканчивается крахом, поскольку герой занимает невыгодную позицию: он пытается свысока поучать сына, будучи сам уязвим: ведь он прочел дневник, то есть совершил низкий поступок. Мамин словесный «проступок» также нашел продолжение в нравственном формировании юноши. Поэтому разговор родителей перерос во взаимные обвинения.
Сын не остается в долгу: «Когда он сказал мне: «А чем ты лучше? Производишь какую-то муру, а твоя совесть молчит?» - я почувствовал, как у меня что-то остановилось в груди, в аорте. Я двигал ртом, ничего не мог произнести, а он смотрел на меня уже не так, а с испугом. Наконец я сказал: «Негодяй! На эту муру ты покупаешь себе джинсы, пластинки и всякую дрянь! И сам ты дрянь!»
Кто виноват в том, что у парня выработалось потребительское отношение к жизни? Как может он так презрительно писать и говорить о людях. Не от отца ли в наследство все это перешло?
Утрата подлинности в отношениях между людьми составляет внутренний сюжет повести. Быт, украшенный репродукциями Пикассо и древними иконами, остается лишь внешним антуражем, данью моде, ибо не гарантирует простой человечности, без которой задыхается герой в прямом и переносном смысле. Впрочем, и сам Геннадий Сергеевич тоже не может дать родным тепла и заботы.
Героиня повести Юрия Трифонова «Другая жизнь» после гибели мужа также занята поступательным анализом своей жизни. Потеряв мужа, Сергея, Ольга Васильевна оказалась меж двух огней: между свекровью, которая винит ее в смерти сына, и дочерью, с которой утерян контакт. Она вынуждена жить со свекровью под одной крышей, так как дочь привязана к бабушке.
Так и существует она в состоянии войны: «Всякий брак – не соединение двух людей, как думают, а соединение или сшибка двух кланов, двух миров. Всякий брак – двоемирие. Встретились две системы в космосе и сшибаются намертво, навсегда. Кто кого? Кто для чего? Кто чем? Пришли его родственники, его м и р, и открыли в безумном любопытстве глаза, и увидели ее родственников, ее м и р, и хотя, кажется, никогда больше за семнадцать лет не было такой обширной встречи, такого открытого, глаза в глаза, противостояния, но – сшибка тогда началась и длилась все годы неотступно, иногда незримо, неведомо ни для кого. И вот – Сережи нет, а старая война продолжается».
Ольга Васильевна говорит себе в присутствии девочки: «Какая у нас с отцом была хорошая жизнь». Вспоминается героиня рассказа Чехова «Душечка» Оленька Племянникова, которая говорила обо всех бывших мужьях: «Мы жили хорошо». Рефреном повторяется эта фраза у Чехова, так что возникает подозрение, действительно ли Чехов хотел сказать, что она так хорошо жила? Быть может, напротив… Вот и героиня Трифонова на свой возглас получает неожиданно грубый ответ дочери («Хорошенького понемножку»).
В этой повести возникают сразу два женских образа, которые впоследствии будет разрабатывать современная литература: это образ бабушки-воительницы (свекровь) и матери-домоправительницы (Ольга Васильевна). Конечно, «домоправительница» похитрее, она ведет психологическую игру, просчитывает ходы или думает, что просчитывает.
Она не понимала, что своей деспотической любовью мучила близких. Боролась с мнимыми соперницами, пыталась отвоевать власть над ним. Теперь ее борьба перекинулась на дочь. Она пытается контролировать дочь в ее отношениях с подругой, которая ей кажется нагловатой, манерной. Дочь отдаляется от Ольги Васильевны. Точно так же когда-то она изводила мужа ревностью, становилась между ним и друзьями. Устраивала ему дома грязные сцены, а семье его приятелей даже умудрилась навредить.
Но вот настало время остановиться и подумать… В ее руки попал дневник мужа. И она понемногу стала понимать, что в пылу своего «делячества», благоустройства «гнезда», она проглядела что-то важное, что должно было связывать ее с мужем, с другими людьми. «Он искал нити, соединявшие прошлое с еще более далеким прошлым и с будущим. Из того, что она уловила когда-то: человек есть нить, протянутая сквозь время, тончайший нерв истории, который можно отщепить и выделить – и по нему определить многое. Человек, говорил он, никогда не примирится со смертью, потому что в нем заложено ощущение бесконечности нити, часть которой он сам… Надо ли было ей, биологу и материалисту, опровергать эти рассуждения? Знала твердо: все начинается и кончается химией. Ничего, кроме формул, нет во вселенной и за ее пределами».
Полное и глубокое понимание того, что лежит в основе поступков Сергея, приходит к Ольге Васильевне лишь во сне, примыкающем к финалу повести. Это «мечтательная попытка проникнуть в другого, отдать себя другому, исцелиться пониманием». Именно здесь проясняется понятие «другой жизни», в стремлении к которой герои напрягают все свои душевные силы: «…Так скучно думать о себе. Однажды становится дико скучно. И вдруг сверкнет как догадка, как слабая заря за стволами – другая жизнь… Они торопились продраться сквозь хвойную чащу, потому что где-то впереди брезжила светлота, там мерещились прогалы, поляны. Там начиналась другая жизнь».
Дети 70-80-х. Бегство от реальности.
Когда ребенок сталкивается с жестокой действительностью, он начинает жить в выдуманном мире. Начавшееся еще с «Улетающего Монахова» бегство от жизни продолжается.
Следует сказать несколько слов об одном из последних значительных розовских произведений – пьесе «Кабанчик». Она создавалась в начале 1980-х годов, но была опубликована только в перестроечное время. Розов здесь вновь возвращается к судьбам молодых героев, пытается уловить, что же изменилось в их облике в новых, суровых жизненных условиях.
Действительно, на неокрепшие плечи 18-летнего Алексея Кашина сваливается тяжелая ноша. Благополучный, обустроенный мир, в котором он, не задумываясь особенно, до сих пор жил, ломается на его глазах, когда отец – крупный начальник – оказывается на скамье подсудимых за огромные хищения и взятки. Громкий процесс, «героем» которого стал самый близкий человек, становится настоящей трагедией для юного героя пьесы.
Герой, чувствующий себя затравленным, «смертельно раненным существом», часто вспоминает убитого им во время охоты с отцом маленького кабанчика: «Зубы оскаленные запомнил. Вроде улыбка. Улыбается и улыбается... Зубки». И себя он теперь ощущает таким «кабанчиком», жертвой. Алексеем владеют противоречивые порывы. С одной стороны, часто он бежит от людей; резко, болезненно, раздраженно реагирует на любые – и искренние, и лицемерные – попытки облегчить его страдания. С другой – старается излить свои переживания, поэтому ежедневно «что-то» пишет. «Я не знаю, что это… - признается он. – Не стишки, не роман, конечно. Я про себя пишу… Ведь то, что я знаю, никто не напишет».
Универсальным убежищем от жизни является сказка. Следующую историю можно назвать балладой. У каждого из героев повести Чингиза Айтматова «Белый пароход» - у деда, у зятя, у Мальчика – есть своя сказка, или мечта, идеал, помогающий ему жить.
Эгоистичный карьерист, зять Орозкул мечтает: «Да-а, в город бы… Эх, послал бы ко всем чертям и горы эти, и леса эти, и бревна эти, трижды проклятые, и жену эту пустобрюхую, и старика безмозглого с пащенком этим… Эх, взыграл бы я, как сытый конь на овсе! Заставил бы себя уважать. «Орозкул Балажанович, разрешите войти к вам в кабинет». А там и женился бы на городской. А почему бы и нет? Скажем, на артистке какой-нибудь, красавице, что поет и пританцовывает с микрофоном в руке. Смотришь, и дети народились бы. Сына на юриста выучил бы, а дочку, чтобы на рояле играла…»
О Мальчике сказано, что «у него были две сказки, одна своя…». Брошенный родителями на попечение деда, одинокий, разговаривающий с камнями и цветами, Мальчик мечтает о Белом пароходе: «Вот он! С трубами в ряд, длинный, мощный, красивый. Он плыл, как по струне, ровно и прямо… Он мечтал превратиться в рыбу так, чтобы все у него было рыбье – тело, хвост, плавники, чешуя, - и только голова бы осталась своя, на тонкой шее, большая, круглая, с оттопыренными ушами, с исцарапанным носом. И глаза такие же, как были… Пронырнет под тросами висячего моста, и дальше вдоль прибрежных курганов, и потом вниз по грохочущему ущелью выплывает прямо в Иссык-Куль.
А Иссык-Куль – это целое море. Проплывает он по волнам иссык-кульским, с волны на волну, с волны на волну – и тут навстречу белый пароход. «Здравствуй, белый пароход, это я! – скажет он пароходу. – Это я всегда смотрел на тебя в бинокль». Люди на пароходе удивились бы, сбежались смотреть на чудо. И тогда он скажет отцу своему, матросу: «Здравствуй, папа, я твой сын. Я приплыл к тебе». – «Какой же ты сын? Ты полурыба-получеловек!» - «А ты возьми меня к себе на пароход, и я стану твоим обыкновенным сыном». Отец бросит сеть, выловит его из воды, поднимет на палубу. Тут он превратился в самого себя…»
В отличие от «личных» сказок Орозкула и Мальчика, дед рассказывает сказку родовую, о Рогатой матери-оленихе:
«Маралья матка спасла девочку и мальчика, последних из уничтоженного врагами племени. Она увела их на Иссык-Куль и выкормила, как собственных детей. Когда дети выросли, они поженились и родился у них первенец. Назвали его Бугубаем в честь Рогатой матери-оленихи, и пошел то него род Бугу, бугинцев. Стал этот род большим и сильным. Но однажды один знатный бугинец убил оленя, чтобы его рогами украсить гробницу своего отца. Обиделась Рогатая мать-олениха на людей, попрощалась с Иссык-Кулем и ушла на высокий перевал. А когда уходила, сказала, «что никогда не вернется…»
Явившись как сказка, Рогатая мать-олениха однажды становится «былью»: «Прямо перед ним, на другом берегу, у воды стояли три марала… Один – тот, что был с сильными большими тяжелыми рогами, снова опустил голову к воде и, потягивая ее, казалось, рассматривал в мелкой заводи свои рога, как в зеркале… Но больше всего на мальчика смотрела белая бокастая олениха с короной тонких ветвистых рогов на голове… Рядом с ней, повернувшись задом, объедал ветки тальника молодой комолый теленок…»
Орозкул, желая выслужиться перед начальством, приказывает убить олениху. Ради блага мальчика (не убей старик Момун марала, кто знает, может, он был бы изгнан своим всесильным зятем Орозкулом с кордона или, во всяком случае, лишился бы работы и ему не на что было бы кормить мальчика), старик убивает сказку, то есть за счастье мальчика платит «гармонией».
И это становится смертельно для… мальчика, потому что нельзя жить без сказки. «Раненный» выстрелом деда, мальчик отвергает сказку деда и уплывает в свою. «Ты отверг то, с чем не мирилась твоя детская душа», - говорит писатель.
Мотив бегства от реальности в кульминации представлен в книге Саши Соколова «Школа для дураков». Юный герой изначально не принимает образа жизни окружающих его людей (взрослые не верят в зимних бабочек), живет в своем странном выдуманном мире, все толкует и делает по-своему, и потому его помещают в школу для умственно отсталых. «Недавно Водокачка объясняла тебе, что у нас – твоих сыновей – так называемая избирательная память, и это чрезвычайно верно, мама, такого рода память позволяет нам жить как хочется, ибо мы запоминаем лишь то, что нужно нам, а не тем кретинам, которые берут на себя смелость учить нас». Он страдает раздвоением личности, обладает даром фиксировать эти мимолетные детали-образы. Через его вечно детское восприятие даются все события романа, за исключением второй главы, несколько абзацев, принадлежащих автору, и небольших вкраплений собственных голосов других персонажей.
Все герои романа, и главные, и второстепенные, четко делятся на два лагеря. В одном – и он гораздо больше – те, кого можно назвать «глухими к зову Вечности». Это и отец главного героя, прокурор, который «видит лишь то, что видит», и учителя вспомогательной школы (директор Перилло, учительница литературы Водокачка), и ведьма Шейма Соломоновна Трахтенберг, и доктор Заузе. И даже мать главного героя попадает в этот ряд. Хотя герой часто называет ее бедной и терпеливой, он не может простить ей измены отцу с учителем музыки.
Парень чувствует безнадежную пропасть между собой и родителями. «Она крикнула: вернись! – и я оглянулся: мать тревожно стояла у калитки, и я подумал: если вернусь, ничего хорошего из этого не выйдет: мать непременно станет плакать, заставит покинуть седло велосипеда, возьмет под руку, и мы через сад возвратимся на дачу, и мать начнет мирить меня с отцом, на что потребуется еще несколько лет, а жизнь, которую в нашем и соседних поселках принято измерять сроками так называемого в р е м е н и, днями лета и годами зимы, жизнь моя остановится и будет стоять, как сломанный велосипед в сарае, где полно старых выцветших газет, деревянных чурок и лежат старые плоскогубцы. Да, ты не хотел примирения с отцом нашим. Вот почему, когда мать крикнула тебе вослед: в е р н и с ь! – ты не вернулся, хотя тебе было чуточку жаль ее, нашу терпеливую мать».
В другом лагере – наш герой и его учитель географии - самые нормальные в абсурдном реальном мире. В самом деле, кого считать нормальным? Ведь не академика Акатова, всю жизнь занимающегося исследованием галлов – вздутий на различных частях растений. И не директора школы для дураков, изобретателя так называемой «тапочной системы». Отец заставляет сына по воскресеньям переписывать передовые статьи из газет, чтобы разбираться в вопросах политики, не позволяет ему читать книги, которые он взял у Павла Петровича Норвегова. А сосед по даче, товарищ прокурора (отца), когда никто не видит, ворует у них из туалета дерьмо для удобрения своего сада и т.д.
Папаша глух к музыке, не одобряет увлечение музыкой сына. Он грубо отзывается о Норвегове, ядовито замечая, что вместо того, чтобы «пиликать» на скрипке, тому следует баржи грузить. Лучше бы носки чаще стирал, - считает он. «Бездельник он, твой Павел, - сказал нам отец, - потому и босяк. Все деньги, небось, на дачу извел, в долгах сплошь, а все туда же – рыбу ловить, на берегу прохлаждаться. Тоже мне, дачник фиговый. У него и дом-то нашего сарая плоше». То, что хорошо для Норвегова, отвратительно для товарища прокурора. Норвегов носит шляпу, какой нет ни у кого, ходит летом босиком – даже в школу, ставит на крышу флюгер вопреки запретам: «Вы из газет сразу узнаете, если что не так, а я по флюгеру ориентироваться буду, куда уж точнее, точнее и быть не может».
«Я не ваш! – кричит Норвегов, - и никогда не получал больше восьмидесяти, но то были другие, не ваши деньги, то были ветрогоновы чистые деньги, не запятнанные ложью ваших мерзостных теорий и догм».
Герою и его учителю можно позавидовать: они не просто отвергают действительность, построенную на фальши и абсурде, они – посвященные. Им дано знание о другом мире, где не надо играть роли, где можно быть самим собой, где совсем иные ценности, где живут, а не существуют. Только в этом идеальном мире норма становится собой, переворачивается с головы на ноги.
Как истинно талантливое произведение, «Школа для дураков» захватывает читателя необыкновенным чувством раскрепощения письма. Быть может, мерилом таланта и следует считать это вдохновенное внутреннее освобождение, сродни ощущению полета, которое читателю (или зрителю, слушателю) сообщается.
Родители 90-х – 2000-х. Кто возьмет ответственность на себя?
Вчерашние беглецы от реальности или «эскейперы» (по-нынешнему) подросли и сами стали родителями. И тут обнаруживают свою родительскую несостоятельность. Таков герой повести Юрия Полякова «Замыслил я побег». Он весь изолгался, живет с нелюбимой женой, изменяет ей. Все время находится в состоянии ухода от супруги и… не может уйти. Его болезненное состояние фальшивой, неподлинной жизни приводит к тому, что, когда звонит дочь, он не в силах поднять трубку и поговорить с ней.
Анализируя всю свою прошлую жизнь, в частности, детство, он находит причины в неискренних взаимоотношениях с родителями. Например, однажды отец пил водку «зубровка», а сына попросил солгать матери, что пил якобы пиво. И сына тут же заверил, дескать, - да, конечно же, пиво. Дома обман вскрылся, так как мама героя догадалась спросить, что именно было нарисовано на этикетке. Будущий эскейпер навсегда запомнил урок того, как взрослые, часто походя, напрасно лгут на каждом шагу. Родители приучили его ко лжи, когда не позволяли ему встречаться с любимой девчонкой, а на его желание жениться на ней, только услышав, что она «лимитчица», просто выгнали его из дома.
Конец его печален: герой не вынес жизненных противоречий, и ради того чтобы не выяснять отношений с двумя женщинами одновременно, он решает уйти из жизни. Всю жизнь избегая ответственных решений, он предпочел сбежать и на этот раз.
Когда отцы столь безвольны, что не в состоянии справиться с ребенком, а тем более сродниться с ним, взять на себя ответственность за него, за дело берутся матери. Ей, женщине, часто приходится одной все решать, – такова нынешняя реальность.
Вот и героине рассказа Людмилы Петрушевской «Свой круг» приходится не просто принимать решения, а еще и выстраивать хитроумные психологические ходы, благодаря чему людям кажется, что решение приняла не она. «Женщина слаба и нерешительна, когда дело касается ее лично, но она зверь, когда идет речь о детях», - записывает в своем дневнике героиня повести Петрушевской «Время ночь». Снова возникает образ женщины-домоправительницы (родом из повести Трифонова «Другая жизнь»). Но в отличие от героини Трифонова, героине рассказа «Свой круг» «другая жизнь» не светит не только потому, что она больна смертельной болезнью, но и потому, что не строит иллюзий относительно окружения. Она хорошо изучила человеческую породу и умело играет на людских слабостях. И она обладает известной долей цинизма, который, однако, помогает ей устроить судьбу ее сыну. Чтобы пробудить людей от нравственной глухоты, мать избивает в кровь ни в чем не повинного собственного сына, дабы они, в том числе отец мальчика, возмутились и не дали сгинуть ребенку в детском доме, так как она знает, что скоро умрет. Она готова пожертвовать любовью мальчика к себе (хотя в душе она надеется, что сын разгадает ее уловку), только бы ему было хорошо. Поистине, в ней действовал настоящий материнский инстинкт. Ее подвиг матери вызывает восхищение. Но только вот конечный результат мне кажется сомнительным. Не лучше ли ребенку быть одному, в детдоме, чем оставаться с таким ничтожным отцом?
Иногда и матери сдаются перед трудностями воспитания своих чад. Слишком те непонятны, нынешние дети. Они замкнуты, циничны. Очень часто ограниченны, избалованны, поверхностны. Как пробиться к их душе? Что сказать им? А если еще сам в себе не разобрался? Ведь родители – это вчерашние дети. Дети 80-х, когда были порушены устоявшиеся нравственные ориентиры, и так много всякой дряни хлынуло из-за рухнувших границ. Как мы тогда переживали полный раздрай в душе! И многие потерялись, так и не смогли себя раскрыть, реализовать. Чему же «поколение Х» способно научить своих детей? Потому и растут дети, как беспризорные.
Вот характерная исповедь матери из «Года обмана» Андрея Геласимова. Мать пишет письмо сыну: «Мой сын. Я очень любила тебя. В самом начале обожала таскать тебя на руках. Носила до четырех лет. Мама говорила – отпусти, надорвешься. Но мне нравилось. Знаешь, такое удивительное ощущение. Ты был похож на младенцев с картин итальянских мастеров. Ангельское существо по имени «путти». Мне всегда хотелось взять их на руки. Пыхтел, карабкался изо всех сил. Потом засыпал, зажав в кулачке мои волосы. У тебя была невероятно нежная кожа. Можно было часами держать твою ручку в ладони, пока ты спишь. И гладить. Мне нравилось гладить тебя.
Но потом все переменилось. Все стало гораздо сложнее. Нельзя было просто взять тебя на руки и усыпить. У тебя появилась какая-то жизнь вне меня. Без меня. И даже против меня. Появились какие-то плечи. Ты ими стал без конца пожимать. Ты помнишь, когда у тебя возникла эта привычка? Пожимать плечами. Как будто закрывать дверь в свой подвал. Действительно, ты словно переехал в другое место. Перестал приходить ко мне в спальню по ночам. Неужели ты больше не просыпался? Да я ни за что не поверю. А значит, лежал темноте и боялся, но все-таки упрямо не шел ко мне. Упрямо.
Когда ты перестал слышать меня?
Милый Сережа, я так любила тебя, а ты уходил от меня все дальше. Может, надо было родить второго ребенка? Мама все время спрашивала меня об этом, но твой отец не хотел. Он говорил – надо вырастить хотя бы одного человека нормально, мы ведь не кролики, чтобы плодиться как на опушке леса. А я думала – что в этом плохого? Быть белым кроликом на опушке леса среди цветов. Любить друг друга и слушать, как жужжат пчелы. Тебе всегда очень нравилось ловить кузнечиков. Присаживался неуклюжей попой в траву и терпеливо сопел, вытягивая ладошку. Но твой отец говорил – мы не кролики».
«Потом начались твои бесконечные увлечения, которые ни к чему не вели. Отец поощрял их, но, кажется, даже он в конце концов стал раздражаться. Он боялся, что из тебя не выйдет ничего серьезного. Вот чего он хотел – серьезности. Просто так иметь сына он не хотел. Просто сына ему всегда было мало. Ты должен был отличиться. Что означало – ты должен стать таким же, как он. Нормальная мания величия. Даже у самого глупого, самого неудачливого, самого неталантливого мужчины ее всегда хоть отбавляй. Вторичный половой признак. Прилагается к адамову яблоку и волосяному покрову на лице. Мужчинам не нужны сыновья. Им нужно большое зеркало. И чтобы никто не мешал смотреть в него без конца».
Богатый отец выполняет своеобразную «воспитательную программу»: он нанимает «учителя» из числа своих бывших сотрудников с тем, чтобы тот научил его сына «взрослой», то есть сладкой жизни. Да, не всем так везет с отцами, как мальчику из рассказа Фазиля Искандера «Авторитет». Георгий Андреевич, известный физик, озабочен тревогой за сына-подростка, потому что тот совсем не читает книг, а увлечен в основном телевизором, интернетом, спортом. Знакомая проблема, не правда ли? Его больше волнует, сколько денег в бюджете семьи: «Почему мы нищие». Хотя, по меркам физика, живут они ни в чем не нуждаясь. Георгий Андреевич заставляет сына слушать книги, сам читает ему вслух каждый вечер. Но не так-то просто завладеть вниманием ребенка, если ему не интересно.
«И нельзя же все время читать ему вслух. Ему уже двенадцать лет. Боже мой, думал Георгий Андреевич, в этом возрасте меня невозможно было оторвать от книги! Более того, он был уверен, что его успехи в физике каким-то таинственным образом связаны с прочитанными и любимыми книгами. Занимаясь физикой, он заряжал себя азартом вдохновения, который охватывал его при чтении. А ведь счастье этого состояния он испытал до физики. Книга была первична».
Георгий Андреевич решается на хитрость. Он ставит сыну условие: если выиграет у него партию игры в бадминтон, тот будет должен читать книги самостоятельно два часа. Вспоминает все спортивные навыки молодости, входит в азарт и… выигрывает! Сын даже не догадывается, как тяжело дался выигрыш его отцу, ведь тот играл на грани физических возможностей. Он совершил маленький отцовский подвиг во имя своих идеалов.
Когда же оба родителя инфантильны и безответсвенны, на арене борьбы вдруг появляется неожиданный персонаж. Бабушка! Та самая воительница. Она же становится и домоправительницей. Парадоксальная фигура! Она разыгрывает шахматные партии из семейной жизни.
В повести «Время ночь» Людмилы Петрушевской над женскими поколениями одной семьи прямо-таки тяготеет какой-то наследственной рок, ибо тещи почему-то всегда считают своим долгом испортить жизнь зятьям и выставить их из семьи. Героиня-рассказчица тратит немало сил, чтобы женить на своей беременной дочери ее однокурсника, а затем прикладывает не меньше усилий, чтобы выжить его из квартиры: «О ненависть тещи, ты ревность и ничто другое!» Ее можно понять: на руках брошенный малолетний внук, а голова болит от непутевой дочери – юной мамаше-одиночке, как-то не сумевшей вот уже в третий раз уберечься от случайной беременности, о вернувшемся из тюрьмы алкоголике сыне, о впавшей в маразм старухе матери.
Казалось бы, в этом абсурдном, вырождающемся мирке ее семьи все держится исключительно на ней. Она расчищает пространство для внука, так как он – будущее ее семьи, и всю любовь, все упованье она посвящает ему. Отдавая мать в больницу для психохроников, для того чтобы дочери было где жить со своей новой семьей, оно затем разрушала семью дочери, чтобы было где жить сыну, потом выставляла сына, чтобы было где жить внуку… Окружающие не оценили ее усилий. В результате она осталась одна. Она возносит молитву за здравие всех своих любимых. Она рада, что отпустила своих родных, не замучив их любовью.
Бабушка из другой повести – Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом» - все же измучила, задушила внука тиранической любовью. Мать оставляет сына под опеку бабушки, для того чтобы устроить свою личную жизнь с новым мужем. Она не собирается навсегда оставить сына, да и отчим ничуть не против ребенка, но бабушка выдумывает всевозможные способы, как отлучить ребенка от родителей.
Она сочиняет для ребенка следующую сказку о карлике-кровопийце. Мама, найдя в Сочи алкаша с манией величия, непризнанного гения, променяла его на сына. Она привезла этого нищего в Москву и поселила его в квартире, купленной для нее отцом, дедушкой мальчика, которую этот пьяница тут же загромоздил своим «творчеством». Карлик-кровопийца хочет, помимо маминой, отобрать и бабушкину квартиру, и дедушкину машину, и гараж, и вообще все вещи этой семьи, вплоть до маленького слоника, хранящегося в буфете. Для этого ему нужно, чтобы все члены этой семьи умерли. И для начала он заразил мальчика золотистым стафилококком (и тут же подарил ему черную с золотыми колесами машину, напоминавшую катафалк). Заразив мальчика смертельной болезнью, карлик-кровопийца принялся за его мать: каждый вечер он подсыпает ей в ужин яд.
Своими методами чрезмерной заботы о здоровье ребенка в сочетании с грязной бранью бабушка превращает жизнь ребенка в кошмар.
Герой, как «эскейпер» 70-х, старается уйти от реальности: двор превращается у него в царство свободы, где он обитает с дружком; он постоянно фантазирует, как герой повести «Белый пароход», придумывает сражение с «мотоциклистами», которых видит в кружочках банана; «казнит» медиков; играет с разными мелочами, доставшимися от мамы: со стеклянным шариком, с пластмассовым кружочком, со старой жвачкой.
История заканчивается благополучно для мальчика: мать крадет его у бабушки. Но вскоре, лишившись смысла жизни, бабушка умирает. А для героев наступит, должно быть, «другая жизнь»?
Дети 90-2000-х. Новые хроники.
В то время как родители заняты личной жизнью или переживают свои неудачи, капитулируя перед новым поколением (пусть даже рядом бабушка-воительница), дети предоставлены сами себе. Но это не та желанная самостоятельность, которой добивались юноши 60-х. Их свобода больше похожа на сиротство.
И вновь хроники. Снова, как в 60-е, появилась лирико-исповедальная проза, повествование ведется в основном от первого лица - последовательно, день за днем, в форме дневника, воспоминаний. Но теперь пробиваются сэлинджеровские мотивы.
А.Геласимов, к примеру, получил такую характеристику от Л.Новиковой в газете «Коммерсант»: «Добротный реалист, напомнивший милое шестидесятничество. Воскресил для ностальгирующего читателя все штампы средней прозы из журнала «Юность» («Коммерсантъ», 2005г., 18 августа)
В самом деле, в повести «Год обмана» перед нами вновь дневник 17-летнего юноши, стоящего на пороге взрослой жизни. Но, быть может, есть отличия от прозы 60-х? Да, есть одна весьма характерная для времени особенность, которая присутствует в тексте: едва уловимая ирония. Такой способ рассказа, когда не замечаешь, в какой именно момент персонаж вдруг становится уморительно смешным, хотя таковым не должен быть (так кажется). Почти издевка, подвох.
Сюжет прост. Богатый бизнесмен нанял для своего сына бывшего сотрудника, чтобы тот научил своего 17-летнего сына, так сказать, пряным тягостям жизни. Таков его воспитательный посыл. Мальчик без сопротивления следует его воле. Матери и вовсе не до сына, она ушла к другому мужчине. Она лишь растерянно рефлексирует на тему отчуждения сына.
Любопытно, что парень в конце концов попадает в ситуацию любовного треугольника, наподобие той, что была представлена в «Хронике времен Виктора Гурова» и затем в «Пушкинском доме». В «Годе обмана», как и в предшествующих образцах, возлюбленная героя, хотя и благоволит к нему, но в итоге предпочитает более зрелого и успешного мужчину (нанятого отцом «учителя жизни»). Когда обман раскрывается, финал остается открытым…
Действительно, что может юный герой противопоставить разрушенным иллюзиям? Он не собирается, как юноши шестидесятых, устраиваться на производство, уезжать на север, искать свое предназначение. Сейчас другое время. Время инертных, мягкотелых людей. И за этого парня всерьез тревожно. Какой путь ему предложить?
Иногда разводишь руками, разговаривая с подрастающим поколением. Недавно я на репетиторском уроке по русскому языку продиктовала ученику в качестве примера по синтаксису цитату Н.Островского: «Жить только для семьи – это животный эгоизм, жить для одного человека – низость, жить только для себя – позор». Мой ученик встрепенулся: «Я не согласен». Напрасно я пыталась убедить его, что правильно жить для людей, для общества, для любимой страны, его не вдохновляли такие перспективы. Что объяснишь новому поколению, у которого нет высоких идеалов? Им все равно, в какой стране жить, они готовы жить только ради своего маленького мирка под названием семья; им все равно, с кем дружить, только б было весело; им не хочется читать книги, интеллектуально и духовно развиваться, ведь жизнь хороша и так, без книг.
Герою С.Шаргунова мерещится героическое прошлое, крик «Ура!», в котором ему слышится простор и поэзия. В той действительности, в которой он обитает, в пору задохнуться. Герой повести Сергея Шаргунова «Ура!» ненавидит пустой, бесшабашный образ жизни, свой и своих приятелей, иногда просто случайных. Они не должны осквернять мою любимую Москву своим взглядом, - негодует он. «Ехали мы по родному городу. Проплывали – здание детсадика, почта, перекресток, палатка цветов, светлая зелень деревьев… И все это осквернено, над всем надругались. Кто? Сидящие в авто. Они еще не сдохли. Перебрасываясь словечками, они скользят глазами по моему городу. Как они смеют смотреть! Что они понимают? Вон старуха пролила пакет молока, стоит над белой лужей в недоумении. Вон ребятишки с пронзительным «ура-а!» бегут через дорогу… А они, героинщики, - из другой реальности, не из этих мест. Не смеют они смотреть!»
И в то же время безвольно едет, волочится с ними на какую-то квартиру, чтобы попробовать какой-то наркотик и почувствовать окончательное омерзение и опустошение. «Подсела уже и меня подсаживает», - подумал я и издевательски согласился: - А как же!» Потому что ему нечего противопоставить подобному существованию в наше безыдейное, продажное время. «Мобилы пищат, как крысята, деньги капают. Общество больно темой денег. Деньги мешают широко дышать».
Вот и приходится ему, подобно старику, с болью «ностальгировать» по тому времени, в котором он еще не жил. Ведь были «времена почище», совсем недавно. «Живой Шаргунов, я в бликах прошлого, в биениях уже истлевших сердец. Думаю о смерти. Мертвецы, подневольные моей памяти, склоняются над постелью. Мягкая постель разверзлась».
«Обычно, поев, говорят: «Спасибо», так и в столовой можно сказать, а в «Макдональдсе» придет в голову «спасибо» сказать? Не противно тут?» - вспоминает он.
Его отцу, священнику, не удалось привести его к Богу. Быть может, в том вина отца? Уж слишком формально он подходил к воспитанию. Однажды в детстве, когда нянька сообщила отцу, что Сережа «плохо говорил о Боге», отец скорбно сетует, отчитывает мальчика. По сути, он отворачивается от ребенка. Он даже не пытается до конца прояснить этот вопрос. Не пытается поговорить с сыном по душам.
«Отец шел ко мне в профиль, заиндевел его ус. Ус шевелился и дергался.
- Христос пролил Свою кровь… Предаешь Христа… Да, Сережа, ты меня разочаровал. Не думал я, что ты такой дурак.
Мы уже стояли у метро.
- Ты меня, конечно, подкосил». И уходит.
Но поразительно, откуда у такого молодого писателя, как Сергей Шаргунов, столь зрелый взгляд на вещи: «Не забывай своих предков. Альбомы храни в шкафу. Я люблю рассматривать седенькие фотки. Дальше мы течем чьей-то красной кровью. Часто в предутреннем сне я чувствую, как каждой косточкой звенит во мне кто-то».
К сожалению, на первый взгляд и у детей к отцам не осталось привязанности. Лирический герой Дмитрия Галковского в романе «Бесконечный тупик», в гигантском полотне русской жизни, сотканном из комментариев к несуществующему тексту во взаимном переплетении, часто вспоминает своего отца алкоголика. Но нет в его рассказах любви и прощения. Он говорит о нем холодно и отстраненно, как и обо всей русской жизни, размышлениям о которой отдана большая часть романа. И все же Галковский назвал свой роман «Путь к Отцу».
Для сравнения, старшее поколение совсем по-другому пишет о таких же отцах. Например, герой Астафьева в «Последнем поклоне», хотя и недолюбливает своего легкомысленного отца-пьяницу, из-за которого, собственно (вернее, из-за его семьи, свекра и свекрови, которые нещадно ее эксплуатировали), и ушла из жизни его молодая мать, но все-таки где-то и пытается его оправдать, мол, смерть всегда сама отыщет свою жертву и свой срок отмерит. А герой Леонида Бородина из рассказа «Этого не было» мечтает исправить свой проступок, совершенный в детстве, когда он, презиравший вечно пьяного отца, выходит из повиновения, забирается на крышу дома и отказывается спуститься, несмотря на истерику отца. Постаревший уже герой воображает, как он очутился в тот момент рядом с собой, маленьким, и принудил его слезть с крыши. И тогда бы не было горького чувства вины перед отцом, который после того случая уже не пришел в себя, спился и умер.
Галковский, размышляя об отце, охватывает взором всю русскую действительность. В начале статьи уже говорилось о том, как государственное действо становится метафорой семейной распри у Михаила Шишкина(«Взятие Измаила»). Есть у современных молодых писателей и тенденция к обратной метафоре, когда семейные отношения вызывают ассоциации с политикой государства.
Так, у Юрия Козлова в «Колодце пророков» читаем рассуждение героини, поссорившейся с отцом: «Вот и в тот раз отец взялся нудно выговаривать Августе за шесть мельхиоровых колечек, которыми она украсила по периметру левое ухо. Она была готова извлечь из уха мельхиоровые колечки, но вдруг поняла, что, в сущности, дело не в колечках, а в несовместимости двух мыслей, воплощением одной из которой (побеждающей) является она, а другой (отступающей по всем фронтам) – отец. Их борьба была неравной. Августа как будто сидела по уши в электронике в танке, отец же брел по полю навстречу танку без оружия и с повязкой на глазах. Он, в отличие от Августы, понятия не имел, что означают шесть мельхиоровых колечек в левом ухе, но некая тень понимания, как явившаяся во сне не по назначению и благополучно забытая поутру формула мироздания, сквозила в нудном морализаторстве моющего после обеда на кухне тарелки отца.
Подобное понимание иной раз сквозило и в поведении больших масс, тем не менее безропотно двигавшихся по определенной ими траектории. Страну сотрясали выборы и референдумы. Их суть заключалась в том, чтобы заставить большинство (таких, как отец) проголосовать за волю меньшинства (шесть мельхиоровых колечек в левом ухе Августы). Августа была так глубоко равнодушна к политике, как равнодушен к разрозненным усилиям отдельных взводов и рот по взятию ничтожных деревень и шатающихся мостов через ручьи полководец, мысленно составляющий план кампании, призванной изменить лицо мира. Она понимала демократию как практическое пособие по руководству стадом. Демократия, по мнению Августы, была тем совершеннее, чем эффективнее действовала технология обеспечения конечного итога так называемого волеизъявления масс. Массы должны были принимать предложенную им волю как свою. Если же добиться этого по какой-то причине было невозможно, они должны были выбирать между подобным, то есть между несколькими проявлениями единой воли.
В России конца ХХ века главным инструментом демократии – электронным пастухом – было телевидение». Далее следует текст о СМИ, об Интернете как средствах манипуляции массовым сознанием.
В другом романе Юрия Козлова «Одиночество вещей» герой – выпускник одной из московских школ Леон Леонтьев – очутился на распутье. Все ориентиры оказались размытыми. Родители Леонтьева раньше преподавали научный коммунизм, который в одночасье из научной дисциплины превратился чуть ли не в исчадие зла. Надежды не вселяла и новая Россия, ввергнутая в коммерческий хаос. Оставалось искать третий путь. Как писал Козлов, «третья Россия, подобно граду Китежу, некогда ушла в глубокие воды и пока не спешила подниматься. Должно быть, были люди-медиумы, ощущавшие сквозь толщу воды связь с ней. Леон себя таковым не считал. Его удел был неприкаянно маяться между двумя чужими – коммунистической и брокерской – Россиями».
Отец и мать продолжают верить в миражи ушедшей эпохи, с горячностью отстаивать прежние идеалы. С удивлением молодой герой смотрит на отца, воспрявшего духом на короткое время: «Леон почувствовал, как отдаляется от обретшего себя отца, как твердеет между ними воздух, превращаясь не в слово – нет, в свободонепроницаемую стену. Потерявший себя, попивающий, парадоксально философствующий, небритый, не могущий починить машины отец был ему неизмеримо ближе, нежели нынешний, вернувшийся в свободонепроницаемость, как в пуленепробиваемый жилет.
Вероятно, тут имел место ущерб в мировосприятии. Только кто из них был более ущербен? Ситуация запутывалась тем, что мировоззренческий ущерб (Леон был в этом абсолютно уверен) имел такое же право на существование, как и так называемая норма. Поскольку один лишь Господь Бог, несущий в светящемся мешке за спиной Нелидово, доподлинно знал, что ущерб, а что норма. Но молчал, поощряя соревнование, в котором в победителях неизменно оказывалось нечто неизмеримо более худшее, нежели норма или ущерб».
«Каким-то он сделался многоликим, обретший под ногами почву отец. Прежде он был одинаков – подавлен, неуверен, растерян – со всеми: с Леоном, матерью, сантехником, врачом, членом ЦК КПСС, директором Института Маркса – Энгельса – Ленина, однажды вечером смятенно позвонившим ему домой. Нынче же меньше чем за час: вдохновенно-победителен в райкоме-горкоме, вельможно-вымогающ с Апресяном, презрительно-высокомерен по отношению к свернувшей в трубочку заявления на ремонт очереди. Леону открылось, что свободопроницаемый человек неартистичен, высокомерен и скучен, как… Господь Бог. В то время как свободонепроницаемый – эффектен и театрален, как… сатана.»
В данном контексте можно также вспомнить роман Николая Шипилова «Детская война». Вывод писателя: когда власть бросает свой народ на произвол судьбы, то возникает хаос и безотцовщина, а страна превращается в сплошное сиротство. Вот что пишет молодой герой в своем письме к другу: «…Как быть и что делать, Борька? Мне от природы было даровано уважение к людям плюс любознательность и уменье взлететь над землей, а если б упал, то крыльями бы ее обнял, землю: кто ты, чудо? В поселке я знал каждую бабушку, каждого деда по имени и фамилии, по кличке и одежде: я только сейчас понимаю, что был чудным ребенком, чашей, полной любви и доверия к миру, это была смелость неведенья, вечная жизнь ежечасно. Что случилось со мной и людьми, господин майор, бывший товарищ, а ныне друг? Надобно меня на переплавку, а за других не отвечаю, но многие из них хуже меня. Они хуже, а я страшней. Есть у меня нахохленная, вымокшая в слезах мыслишка: уехать в северную деревню, жениться на светлоглазой, нормальной, спокойно идущей утром на работу женщине, но кто я ей? Что я умею для нее? А ведь она меня полюбит, мою оболочку будет ласкать, рубаху мою стирать, щи варить станет. Станет говорить, что я умный, уестествлять меня станет: а какой у меня ум? Честь ведь ум-то рождает, и нет мне покоя, Борька, пока я досыта не напьюсь унижения врага, пока не отомщу за поругание детского нашего народа и не погибну с улыбкой, как мой учитель чаяновец, который купал меня в обских прорубях…»
Таким образом, пора сделать вывод из нашего исследования, что в России как «поэт больше, чем поэт», так и тема «отцов и детей» больше, чем тема «отцов и детей». Всегда, еще со времен Тургенева и до наших дней, проблемы поколений в русских романах диагностировали состояние общества, отражали политические процессы в нем. В нашем обществе проблема уже достигла своей критической массы, коль скоро после сериала «Школа» общественность была буквально взорвана дискуссиями по проблемам воспитания. Значит, следует уделить ей особое внимание. Разобраться в актуальной проблеме поможет ответ на вопросы: «Куда мы идем?», «На какие нравственные ориентиры мы должны указывать будущему поколению?», «В чем и как убеждать их?». И нужно создавать новые романы об отцах и детях! В них назрела необходимость.
Список использованной литературы:
Русская литература ХХ века, в 2 томах, учебное пособие, авт. А.Ф.Авдеева, Л.Ф.Алексеева, О.В.Быстрова и др., под ред. Л.П.Кременцова, 2003г., том 1.
В.В.Огрызко «Кто сегодня делает литературу в России», выпуск 1: Современные русские писатели, М., «Литературная Россия», 2006г.
Ю.И.Минералов «История русской литературы. 90-е годы», учеб. пособие для вузов, М., «Владос», 2004г.
И.А.Кабыш «Переходный возраст», Москва, «Молодая гвардия», 2008г.