- Мой первый секс был не то чтобы неудачным, а... Я, знаешь, вообще не понял, что это и зачем. И почему все столько говорят об этом сраном сексе, так его хотят? Нет, мне, конечно, было интересно все это - смотреть на сиськи у девочек, подглядывать, когда у какой-то одноклассницы была короткая юбка, и она вся такая в этой юбке гордая поднимается по лестнице, а у нее трусы белые и круглая попа и видно между ног, дух захватывало. И хотелось чего-то такого, и я примерно понимал, как все должно происходить. А потом мы поехали на сборы, я ж с детства был в парусной школе, и мы все время ездили на соревнования, гонки, тренировались постоянно, вот, мы поехали в Николаев, жили там в гостинице. Это мне было лет тринадцать, кажется... Но я уже был совсем взрослый, так себя чувствовал, самостоятельным. И вечером мы играли в карты с пацанами, и там с нами было несколько горничных из этой же гостиницы, таких симпатичных девочек лет по восемнадцать. Играли, понятно, на девочек, причем они сами предложили. И я выиграл, и одна пошла со мной в номер. Такая была длинноногая, веселая. В комнате она сразу разделась, быстро как-то. И у нас все получилось хорошо, но мне совсем не понравилось. То есть, понравилось, конечно, но ничего, знаешь, вот ОСОБЕННОГО я не почувствовал. Кончил по-быстрому, да и все. Чтобы что-то там удивительное… Думал – и что? Вот это и есть ваш секс? И какое-то время даже не хотел никакого секса, жил себе, ходил на тренировки. А потом вдруг все перевернулось за раз. Что называется - прозрел. Представь, она была на двадцать лет меня старше.
- На ско-олько?
- Мне было шестнадцать, а ей тридцать шесть. Она была мамой моего друга. Но она выглядела, как девочка, пацанка. Такая, знаешь, своя, классная, прикольная. Худенькая, с такой стрижечкой. И улыбка у нее - с ног сбивала. И, когда печатала – я никогда не видел, чтобы пальцы так охуенно бегали по клавишам, с такой скоростью, легкостью… Красиво. Она работала на заводе секретарем.
***
Тонкая бретелька спустилась с загорелого плеча, солнечное пятно залипло на хрупкой ключице и упругой выпуклости чуть ниже, куда его глаза устремлялись сами собой.
Волосы светлые, растрепанные, короткие - под мальчика, вздернутый нос, смешливые губы – она была совсем как подросток, тетя Таня, мама его дворового друга, лучшего друга Юрца. Сегодня они собрались у него дома, провожали Юрца в армию.
Птицы за окном свистели и трелили оглушительно, как бывает только ранним летом. На столе, накрытом ромашковой клеенкой, стояла тарелка оливье, тонкие кружочки копченой колбасы, банка шпрот, соленые примятые помидоры, огурцы, две бутылки водки, и две - темной жужки. Позже откуда-то взялась еще одна прозрачная запотевшая бутылка, холодная. Из морозилки, наверное.
Глухие удары по мячу во дворе, звонкий, ломкий, дозревающе-басовитый крик «Макс, подавай!» – подрастают младшие, подрастают, думал Пашка.
- Ну шьто, налывай! – скомандовал дядя Гариб и поднял к потолку вилку волосатыми толстыми пальцами, будто дирижер смычок.
Юрка был в белой рубахе, очень серьезный и строгий, в глазах упрямая сосредоточенность, новая, незнакомая. Пашка смотрел на него исподтишка с удивлением. Совсем другой человек, взрослый, не тот, с которым гоняли мяч, ходили драться против сявоты из пятой школы, раскатывали в покер приезжих лохов, обносили малину в яру, гоняли на катамаране по осени. Когда теперь они покатаются вместе? Черт, два года - это долго… Это целая жизнь. Тоскливо. Первая рюмка ударила в голову, глухо, как мяч о землю.
- Это ж ты вернешься в девяносто третьем, а меня как раз загребут. Смотри, приходи пораньше, чтоб не прогулял гулянку, - бодро пошутил Пашка, в полным ртом оливье и снова налил себе, Юрке, тете Тане, Сашке, Коляну и дяде Гарибу водки по полной. Марине, Юркиной девушке, он подлил вина, хотя она уже после первого стакана начала плакать и причитать, что «я тебя дожду-у-усь» и «никогда не изменю-ю-ю». Пить ей, явно, не стоило.
А может, не так это и долго, два года. Только это лето переждать и следующее, а там все покатится, как раньше. Или даже лучше. А может, мать Пашку отмажет, и никакой армии для него не будет, а будет лафа. Через два года. Хорошо, что сейчас мирное время, никаких там Афганов, Чернобыля.
- Лишь бы не было войны, - тихо, сама себе, что ли, сказала тетя Таня, прочитав точно Пашкины мысли.
- Настаящий мущына должын быть воин! - сурово сказал дядя Гариб, и лапнул тетю Таню сзади, как бы незаметно, но все за столом увидели его шлепок, и особенно ее дрожь, от которой у Пашки заныло внизу живота.
- Ты пиши почаще, Юрка… - ласково, но без сюсюканья сказала тетя Таня. Тетя Танечка…
Марину шумно рвало в ванной.
***
- А как это ей было тридцать шесть, а сын в армию уходил? Рано родила?
- Залетела в семнадцать, как многие, замуж вышла по залету, потом как-то быстро развелась. Без отца растила. Потом еще родила девочку в тридцатник, уже от этого айзера Гариба, у него был табачный ларек, и они как-то сдыбались. Но потом она и его выгнала.
- Когда это потом?
- Когда Юрку в армию забрали, летом.
***
«Привет, дорогая мама.
У меня все хорошо. Не волнуйся. Вчера я растер ногу портянкой до крови. В санчасти забинтовали, заживет. Пришли мне носки, старшина разрешил носки вместо портянок. Еда хорошая, суп и каша, иногда котлеты. А еще пришли колбасу, сало и союзное печенье. И сгущенку десять банок обязательно. И еще мазь «Спасатель», здесь нету. Как ты? Как Марина? Как ребята? Как Пашка? Пусть ко мне приедет, погуляем. Тут в Броварах много хороших девчонок для него, познакомится. Целую, обнимаю крепко. Твой сын Юрий».
Юрец писал коротко, но часто, пару раз в неделю. Тетя Таня ходила на почту, слала ему коробки с продуктами, носками и сигаретами. По вечерам, когда тетя Таня возвращалась с работы, Пашка заходил спросить, есть ли письма. Она усаживала его пить чай, наливала вина, открывала шпроты. Они закуривали по-взрослому, солидно и степенно. Говорила: «Ты когда заходишь, я по Юрке не так сильно скучаю, как будто он дома, в другой комнате». Марина заходила редко, говорили, что она загуляла с физкультурником, и, кажется, Юрка не сильно огорчился. Разгорелось лето, это были последние Пашкины каникулы, и все печали были мимолетные, ненастоящие. Письма читали вдвоем на кухне за столом, склонившись над тетрадным листком, голова к голове, Пашку укрывало прозрачным кисловатым запахом ее волос, от которого у него темнело в глазах, он сам не понимал, что за ерунда.
Золотая искристая сережка в крохотной мочке, белозубая улыбка, брови, будто нарисованные, насмешливые.
- А пойдем сегодня вечером в кино? – вдруг предложила она. – А то я давно не была, а всем подружкам некогда со мной гулять, мужья, дела, и Гариб уехал в Баку на неделю. Дочка в деревне у мамы. Юрка в армии… Будешь моим парнем сегодня?
Она улыбалась.
- Конечно, пойдем, тетя Таня, - обрадовался Пашка. – В «Парке» какой-то японский фильм показывают, классный, пацаны говорили.
В фойе кинотеатра было людно, за билетами стояла немаленькая очередь, как когда-то в доперестроечные времена на американские боевики и польскую эротику. Афиши были яркие и призывные: скуластый черноволосый узкоглазый японский мачо тискал мускулистыми смуглыми ручищами тоненькую тоже узкоглазую девчушку, значит, фильм был «про это». Пока она стояла в очереди за пожилой скучной парой, он мухой сгонял за мороженым. «Какое вы любите, тетя Таня? Белое или шоколадное?», - спросил заранее. «Паша, харе меня позорить этой тетей! – зашептала она ему заговорщицки-шумно в самое ухо, дразня его миндальным запахом своих духов. - Ты - вон, выше меня на голову! Я себя чувствую как-то глупо. Что про меня люди подумают? Какая из меня тетя? Давай просто Таня. Хорошо?» «Хорошо…» «Ну повтори – хорошо, Таня! Будь человеком», - она умоляюще вытянула губы трубочкой и тут же рассмеялась - такое у него было потешное выражение детского удивления на взрослом лице. «Хорошо, Таня!» - по-ученически четко выговорил он и тоже засмеялся. И то правда – какая из нее тетя? Она легко провела рукой по его отросшему затылку. Сквозь тело полоснуло теплой волной. Вот те раз.
В темном зале он не посмел к ней прикоснуться, даже за руку взять, его чуть трясло от ее пульсирующей близости и тихого смеха, он напряженно смотрел на экран, но от этого было еще хуже: там взрослый мужчина обучал девушку азам плотской любви и в джинсах у Пашки было горячо и тесно.
***
- … а что это был за фильм?
- Не помню... Какой-то японский... Кажется, Куросава. Да, точно.
- Та ладно, какой еще Куросава? У Куросавы нет эротических фильмов, ни одного, у него только про самураев. Может, это была «Империя чувств»? Помню шел такой японский по кинотеатрам, скандальный...
- Ну, может. Какая разница?
***
Они смеялись до хрипа, до истерики. Под столом валялись две пустые бутылки из-под вина, третья стояла на столе почти полная, им обоим уже не хотелось пить. Было чуть за полночь.
- Ну мы сходили в кино-о-о, - подвывала Таня. – Будем теперь знать, что куда входит. Да? Из трубы А в трубу Б! - и она снова залилась неудержимым хохотом.
«Я должен идти.. Мне пора идти… Таня… Таня…» - вертелось у Пашки на языке
- И вот как я теперь буду одна ночевать после такого? – хихикала она. - Гариб далеко.
- А я и сам справлюсь, без посторонних! – пошутил вдруг Паша с мужской хамовитой уверенностью, с правом сильного и главного. И неожиданно для себя прижал ее к себе. И она сразу притихла, и ее улыбка стала не насмешливой, а солнечной. Она все еще улыбалась, и первой нашла его губы, а его руки нашли все остальное. Уже в спальне, когда они разделись и забрались под одеяло, он безупречно знал, что и как делать, ночь превратилось в одно долгое, ритмичное, волнообразное шаманское блаженство. Они не заметили, когда рассвело, было уже около шести утра, и она полушутя шепнула ему: «Давай уже кончай, а то мне скоро на работу». Потом она пошла умываться, по пути надевая кружевную ниточку трусов.
***
- И что, ты кончил только утром?
- Да.
- Врешь! Всю ночь без перерыва? Так не бывает.
- С чего мне врать? Шесть часов подряд, представь. Одна палка. Я тогда в первый раз узнал, что такое «улететь».
- Сказки какие-то рассказываешь...
- Это и была сказка. Я сам сейчас не верю.
***
Пашка проспал весь день и даже солнце, отвесно бившее сквозь занавески, не могло его разбудить. Проснулся около трех, под звуки скучной июльской жары с лихим горячим ветром в прохладных листьях каштанов, с криками магазинных грузчиков. Мир был тем же, что и вчера. Но только совсем другим. Он снова закрыл глаза, натянул на себя простынь, немного повалялся, позвал: «Ма!» Никто не ответил, мать была на работе. Он тоже на днях собирался сходить договориться поработать у друга Витьки на лоток, но не сегодня, нет. Лениво добрел до кухни, выудил из старенького холодильника кусок вареной колбасы и пачку масла, поставил на плиту чайник. Вернулся в спальню за сигаретами, прикурил, запустил в горло тяжелый горький дым, голову закружило, повело.
Во дворе мужики играли в домино, они уже приговорили не один литр пива, Пашка от нечего делать подсел к ним, лениво наблюдая за игрой.
- Говорят, этот наш лысый меченый *** получил из Америки деньги, чтоб сделать всю эту перестройку, штоб сиськи по телевизору показывали, и молодняк думал только про секс, трахался направо и налево, и вымер от СПИДа, – говорил татуированный, беззубый дядя Витя, бывший боксер сорока с чем-то лет, спившийся и небритый. Год назад его бросила жена, уехала в Италию с каким-то лысым и толстым банкиром, дядя Витя сказал, что это «половая рапущенность, разврат и ****ство» и с тех пор не просыхал.
- Мало ли что ****ят, Витек, - добродушно отвечал ему Дрюня, молодой сосед из девятиэтажки, недавно вернувшийся из тюрьмы и уже купивший себе свежую «бэху» и золотые швейцарские часы. – Ты этот СПИД видел? Вот и я не видел. Пиндосы пусть боятся, а у нас иммунитет!
Из окна второго этажа несся запах подгоревшего лука со шкварками и низкий бронзовый голос нелепо погибшего год назад Виктора Цоя, который требовал перемен.
Кости звонко стучали по металлическому столу, острые каблучки твердо стучали по асфальту – он заметил ее еще издалека и сделал вид, что ему жутко интересно наблюдать за «козлятниками» и до другого ему нет дела.
Каблучки смолкли. Он поднял голову. Она стояла напротив их лавочки, солнечная и легкая, свежая, будто не было у нее бессонной ночи, очень далекая в своем кружевном песочном сарафане. Оглушительно красивая. Она помахала ему рукой, по-детски открыто.
- Паша, привет! Там письмо пришло от Юрца. Пойдешь читать или занят?
Он сорвался со скамейки быстрее, чем успел придумать ответ. Промямлил «Привет. Да, то есть нет! Не занят», шел за ней по лестнице и сердце выпрыгивало прямиком через горло. Вместе со всей взбесившейся в нем кровью. «Подожди, дай хоть сумку разберу! Да подожди ты!...» - она шумно и весело отбивалась от него в коридоре, где он бурно схватил ее в охапку, как только за ними закрылась входная дверь.
***
- И это продолжалось с шести вечера и снова до шести утра, мы вообще как с ума сошли...
- И что, ты снова не кончал до самого утра?
- Да, целых двенадцать часов все это было, мы не замечали времени.
- Двенадцать часов? Ты хочешь, чтобы я поверила?
- Та мне все равно веришь ты или нет. У меня такого в жизни не было - ни до ни после. И я так и остался у нее жить после этой ночи. Она выгнала своего Гариба, и мы жили несколько лет, с нами еще жила ее дочка. Потом Юрец вернулся из армии и охуел – мы ему так и не написали ничего про нас. Он немного пожил с нами, а потом уехал на работу в Киев, женился там, все такое.
***
Ее пальцы бегали по клавишам раздолбанной пишущей машинки с невероятной скоростью, его завораживало это зрелище, убаюкивал тихий тарахтящий звук, саундтрек к танцу ее волос, спины, губ.
- Пойдем пива попьем, Тань? Там футбол сегодня, пацаны собрались
- Не могу, Паш, набрала работы, надо закончить до завтра. Сходи сам, ладно?
- Та ладно, без проблем.
Он надел куртку, ботинки. Во дворе его ударило серой пронзительной сыростью и ледяным порывом ветра с привкусом близкого снега. Колян и Марик уже сидели в «Дрокере», надо, наверное, поймать такси. Около дороги стояла мелкая фигурка в капюшоне.
- Извините пожалуйста, - сказал девчачий осипший голосок. – А где здесь маршрутка до вокзала?
Под капюшоном оказались искристые серые глазищи с густыми ресницами, нежный подбородок и розовые презрительные губы.
- До вокзала? Зачем тебе до вокзала?
- Мать из дому выгнала, поеду в Москву или в Киев. Пошли они все.
- Ого ты смелая! И что ж ты там будешь делать, в Москве-Киеве?
- Работать. Не, не то что ты подумал! – она белозубо расхохоталась. – Я танцую, это моя работа. У меня уже два года была своя танцевальная группа, не смотри, что я мелкая. Но тоже все перегрызлись, уроды. Только и думают, как погулять, а работать не хотят. Ничо, соберу себе новую команду!
***
- Это была Даша. Ей тогда было семнадцать. В тот вечер мы пошли ко мне, у меня уже была своя квартира, но я ее собирался сдать айзерам, потому что жил с Таней. Вот мы остались там переночевать с этой девочкой - и больше я к Тане не вернулся. Дашку я любил как бешеный, несколько лет нас с ней колбасило, а потом она уехала в Италию. Собрала все-таки свою танцевальную группу, выступает... Ты что, спишь?
- Ну почти.. Пару раз так вырубалась, пока ты рассказывал... Ничего себе мы проболтали, светает!
- Та я сам в шоке, прорвало. Ладно, спи, солнце. Не будем рано выезжать, спи.