Глава VIII
И лишь пошел на приступ враг,
Наш взвился, сеньора, стяг,
Клич раздался боевой
Из девичьих уст!
И храбрым стал последний трус,
За ней идущий в бой.
Уильям Стюарт Роуз.
СОЛНЕЧНЫЙ диск еще не вполне выступил из-за горизонта, когда Эвелин Беренджер советом ее духовного отца поднялась на стены осажденного замка, побуждать к геройству смелых и пробуждать отвагу в робких просьбами, мольбами, утешением и своим присутствием среди его защитников. Ее украшали драгоценное ожерелье и браслеты на руках, как символы власти и благородства; платье ее, по тогдашней моде, было собрано складками вокруг тонкой талии поясом, украшенным жемчугами и скрепленным большой золотой пряжкой. Справа к нему подвешен был кошель с вышивкой, а слева - маленький кинжал искусной работы. Темная, траурная, мантия свободно спадала с плеч; капюшон покрывал ей голову, не закрывая лица. Взор ее утратил блеск и живость вдохновленные божественным видением, храня смиренье и печаль, и все же полный решимости: в обращении к солдатам она была то строгой госпожой, требующей верности слуг, то доброй матерью, напутствующей детей своих, то хрупкой девой, нуждающейся в защите.
Гарнизон замка умело был рассредоточен небольшими отрядами по тем местам, где вероятнее всего враг мог атаковать, и откуда его легче было поражать. Это необходимое дробление сил обнаружило сколь велики стены и как мало их защитников; и хотя Уилкин Флеммок скрыл это различие от врага, оно не могло укрыться от солдат гарнизона, которые окидывали тревожным взором пустоты в обороне длинных стен, охраняемыех исключительно чучелами, и затем устремляли его в поле, усеянное сплошь врагами.
Вид Эвелин на стенах и впрямь рассеивал уныние. Она двигалась от поста к посту, от башни к башне мрачной крепости, как лучик солнца, поочередно изгоняя тени с обреченных лиц, и осветляя верой и надеждой. Безнадежность и безысходность порою выявляют мужество людей и сотворяют образ их прекрасным. Леди Эвелин говорила со всяким на понятном ему языке. С англичанином - как с защитником отечества, с фламандцем - как с добрым соседом, верным долгу в суровый час, с норманном - как с потомком гордых завоевателей, чей меч даровал им господство везде, где сражался. С ним говорила она языком воинов, презирающим трусость и воспевающим храбрость. Англичанину напоминала о долге и чести. Фламандца убеждала, что верность возместит потерю добытого тяжелым праведным трудом. И всех вместе она призывала к мести за отца и доброго господина; мысли всех она обращала с молитвою к богу и святой деве «Грустной Обители», убеждая, что они не оставят их в своей помощи, какая, знает она, уже близко.
- Покинут ли рыцари, - вопрошала она, - землю родную, оставляя в ушах женские, детские вопли? То отвратило бы от них господа бога и обратило в смертный грех, лишило бы славы и ввергло в бесславие! Бейтесь без страха, я верю, что солнце, всходящее теперь над полем и рекою, осияет стяги Шрусбери и Честера. Когда валлийцы не пугались звуков их рогов и шелеста их шелковых знамен? Бейтесь храбро, не щадя живота своего - ждать нам не долго! Замок наш неприступен, и на каждого врага найдется стрела! Сердца ваши тверды и руки могучи! Бог с нами и близко наши друзья! Бейтесь во имя всего, что вам свято! За себя, за жен ваших, детей и добро! Бейтесь за девушку-сироту, кто отвергнув скорбь и печаль об отце, вас вдохновляет на битву!
Слова такие тронули мужские сердца, кои очистились от всего постыдного, укрепились в вере и наполнились презрением к смерти. Норманны обнажили мечи и, перевернув их, целовали крест, что погибнут, но не отступят; грубоватые саксы кричали:
- Позор тому, кто пожалеет свою шкуру и отдаст на растерзание Уэльскому Волку овечку Эвелин!
И даже невозмутимые фламандцы затеплились от общего огня раздутого отважной юной леди, безмолвно, взглядами ручаясь за нее стоять в тяжелом испытании.
Роза Флеммок с двумя соотечественниками, шла, как обыкновенно, в тени своей подруги, олицетворяя саму скромность, не имеющую понятия о том недавнем бесенке, вселившемся в девицу при известии о подозрении ее отца в измене. Она след в след ступала за Эвелин и временами взирала на нее с восхищением и страхом, как дитя на учителя, и слезный блеск ее глаз, отчасти был вызван смертельной опасностью, но более силою слов норманнской девы. В какой-то момент она даже вдруг оживилась, поступь ее стала уверенной и взор прояснел. Это случилось, когда они приблизились к ее батюшке, который отложив на время свое военачальство, стал дюжей силы кряжистым мастеровым, устанавливающим огромную баллисту на западной башне с воротами в поле, откуда ждали первого удара. Большая часть его доспеха лежала неподалеку от него, а сам он, в одной рубахе, защищающей от утренней прохлады, махал кувалдой, забивая шкворень в ось, пока подручные ее держали на весу.
Есть свойство больших и сильных людей легко впадать в застенчивость и краснеть по пустякам. Уилкин Флеммок ничуть не смутился от подозрения его в измене, и вмиг стушевался, пытаясь заслонить руками свою пестрядь, при виде леди Эвелин. Однако, его дочь, совсем напротив - глаза ее зажглись огнем, грудь поднялась, и госпожу она смерила взором, де: «Вот кого посмели вы подозревать в измене!»
В груди Эвелин отозвался этот упрек, и, признавая вину, она преподнесла фламандцу драгоценный перстень, стыдливо присовокупив к нему: «во утешенье за искру недоверия».
- Не стоит, сударыня, - отвечал со свойственной ему прямотой Уилкин. - Если только подарить его Росхен, думаю, она сильно огорчилась за меня?
- Сделайте милость, - отвечала Эвелин, - распорядитесь им как вам будет угодно. Камень его столь же тверд, как ваше слово.
Тут леди Эвелин умолкла, обратив свой взор на луг между рекой и замком, на котором зачиналось тихое утро, разливая свет и тепло над вчера кровавым полем.
- Скоро, - сказал, уловив ее мысли, Уилкин, - скоро оно наполнится криками громче, чем прошлым днем.
- Но где же враг? - спросила леди. - Не видно ни палаток, ни шатров.
- Они им не нужны, - отвечал фламандец. - Бог лишил их милости и разумения ткать для этих целей полотно. Вон по обеим сторонам реки, поле белое от туник. Можно подумать, что князь разбойников и головорезов собрался выбелить его от крови! Но… Слышите! Загудели осы, остря жала.
И впрямь среди валлийцев поднялся некий шум, похожий на:
Гул тревожный пчел, острящих жала в улье.
Пугающий своим предназначеньем, звук этот рос и прибывал с каждой секундой; и Роза, чувственнее прочих, схватив за руку отца, в испуге прошептала:
- Море ночью так шумит пред бурей.
- Здесь бывают только ливни, пугающие женщин, - сказал Флеммок. - Ступайте к себе, леди Эвелин, если будет на то ваша воля… И ты, Росхен… Храни вас бог… Идите же отсюда!
Сознавая, что она сделала все зависящее от нее, и почувствовав дрожь во всем теле, какой, она боялась, мог перейти и на других, леди Эвелин приняла совет ткача, и нарочито медленно направилась в свои покои, не сводя, однако, глаз с полчищ валлийцев, кои, гремя оружием, собирались и впрямь, как волны перед штормом.
Зная из личного опыта, сколь скоро остывает боевой пыл его земляков, король Поуис решил штурмовать замок сразу со всех сторон и всеми силами.
С трех сторон, защищенных рекой, он расположил многочисленных лучников, обстреливать замок, с небольшой надеждой, что представится возможность для атаки здесь. Но большую часть своего войска, построенного в три колонны, он противопоставил западной стороне замка, намереваясь отчаянным штурмом взять стены незащищенные рекой. Одна из этих колонн, состоящая целиком из лучников, рассеялась по кустам и пригоркам, и стала обстреливать зубчатые стены, используя естественные укрытия; впрочем несли урон они гораздо больший, нежели могли причинить, ибо стрелки гарнизона за бойницами находились в большей безопасности, и могли вести неторопливый прицельный обстрел. Но под их прикрытием, однако, другие две колонны пошли на штурм внешних укреплений замка. Они несли топоры, чтобы рубить частоколы, так называемые заставы; вязанки хвороста, чтобы сделать себе проходы через ров; но прежде всего, штурмовые лестницы.
Они бросились на приступ с необычайной яростью и отчаяньем, и несмотря на большие потери, восполняемые быстрее наносимого им урона, штурмовали стены почти час. Вынужденные, наконец, отступить, валлийцы не успокоившись, пошли на хитрость. Нападая огромными силами в одном месте, и отвлекая силы защитников на себя, они неожиданно шли на штурм с другой стороны меньшим отрядом, где оборона ослабевала.
Защитников «Грустной Обители» можно было сравнить с горе-путником застигнутым роем шершней – опасаясь за лицо, тот не замечает острых жал направленных ему в спину. Отец Олдрован, чей беспокойный нрав не позволял ему оставить стены, а благие порывы вынуждали сражаться, поспешил туда, где опасность была наиболее высока - к западной башне.
Здесь он нашел Флеммока, подобного Аяксу, в пыли и крови, кто упралялся в одиночку с огромной баллистой, и не давал врагам подступить к стене.
- Как мыслишь, мы выстоим сегодня? - вполголоса спросил его монах.
- Кой прок от моих разумений? - ответил ткач. - Да мне и недосуг, видишь, работы по горло.
- Ну, так передохни, - сказал монах, засучивая рукава рясы. - Я попробую помочь тебе, хотя, просвети меня боже, я ни черта не смыслю в этой махине, и даже не знаю, как ее звать. Но наш устав велит трудиться, и стало быть, не согрешу вращая этот ворот, и кладя ядро на это, обитое сталью, деревянное ложе (всякий приговор свой он сопровождал деяньем), и канон не возбраняет крутить за ворот, и… выбивать вот этот…
Огромный болт просвистел в воздухе с теми словами и сразил насмерть одного из вождей бриттов рядом с Гвенвином, коему он отдавал приказ.
- Ха! Хорошо прицелена требюше! Отлично доставлена кваррел! - обрадовался монах своему выстрелу, и называя точно боевую машину и выпущенный им снаряд.
- И меткий монах, - добавил Уилкин Флеммок. - Мне кажется ты с этой махиной знаком покороче, чем с требником.
- Это не твоя забота, - огрызнулся капеллан. - Теперь, когда видишь, что я научился с нею управляться, и валлийцам не по вкусу пришлось мое угощение, как думаешь, продержимся мы?
- Может - да, а может - нет, если помощь опоздает. Мы не из железа, и в конце концов устанем. Одному солдату не удержать четырех ярдов стен, и псы-валлийцы это знают.
Новый приступ оборвал их беседу, и враг не давал покоя до самого заката, то и дело нападая с разных мест, и трижды яростно атаковал, не дав защитникам даже краткой передышки. Все же валлийцы получили свое за безрассудство - гибель многих из них остудила их порывы, их храбрость в начале дня с его исходом гасла, и окончание его всем принесло желанный отдых.
Но в стане валлийцев было слышно пирование - неудачи минувшего дня еще не затмили триумфа предыдущего; и защитники замка с грустью внимали смеху и песням под звуки кифар, поющих валлийцам о скорой победе.
Солнце скрылось из виду, и сумерки сгустились в тысячезвездную ночь, осиявшую землю пущим блеском из-за легкого морозца, хотя бледная спутница ее была всего лишь в первой своей четверти. При погоде такой осажденные нуждались в усиленной страже, плохо сообразуемой со слабостью их гарнизона, валившегося с ног, и едва ль способного обороняться при внезапной атаке. Но необходимость в стороже была столь явной, что те, кто ранен был в бою вчерашнем, вызвались в охранение, небрегая болью. Монах и ткач, друзья теперь навеки, в полночь отправились смотреть посты, не доверяя глазам прочих. И как стали подниматься они на сторожевую башню, в нестройном шаге их фламандцу померещились чужие, а вид двух белых фигур на стене, когда они одолели ступени, заместо темных лат стражей, вселили в Уилкина такую тревогу, какой не испытывал он в течение всего минувшего дня.
- Отче, - шепнул он, - то по твоей части… Это духи, или эльфы, может быть…
Святой отец в своем духовном сане досель ни разу привидений не встречал, но как любой солдат боялся их до смерти; и хоть стучали его зубы, от бесов он принялся читать молитву:
- Conjuro vos omnes, spiritus maligni, magni, atque parvi, - и вдруг был прерван вопрошеньем леди Эвелин:
- Отец Олдрован, вы ли это?
У них тотчас отлегло от сердца, и Уилкин Флеммок с капелланом поспешили к леди и ее верной спутнице, Розе, которые в руках держали короткие копья, подобно стражам ночного дозора.
- Что такое, дочь моя? - вопросил монах. - Зачем вы здесь, да и в оружии притом? Где тот ленивый пес фламандский, что должен на посту стоять?
- Разве не бывает псов кроме фламандских, отче? - возмутилась Роза, как всегда, когда задевали ее соотечественников. - Я слышала, что злее нету псов английских.
- Замолчи, Росхен, ты дерзка не по годам, - осек ее Уилкин. - Еще раз спрашиваю тебя, где Питер Ворст - он должен стражу тут нести?
- Прошу вас не наказывать его, - попросила Эвелин, указав на фламандского стража, крепко спящего у заборола. - Он был стоек целый день, и когда, сюда поднявшись, увидела его я спящим, то не нарушила отдыха смелого солдата, но только позавидовала ему, как мне не спится. А потом подумала, ведь он сражался за меня, и мне сон его стоит постеречь, пока кто-либо не придет ему на смену.
- Вот я сменю эту шельму двойным караулом! - прорычал Уилкин Флеммок, и двумя пинками изгнал сон из горе-стража, латы коего так загрохотали, что он вскочил в большой тревоге с криком на весь замок, что валлийцы лезут на стены. Но монах заставил его замолчать на полуслове, ткнув кулак под самый нос с наставлением:
- Заткни свою пасть! По законам войны ты мертвец, но посмотри, мошенник, кто стерег тебя, пока ты грезил свиной отбивной и кружкой эля.
Фламандец еще не вполне проснулся, чтобы понять внушения, а потому не смог дать вразумительного ответа, но промычал что-то вроде благодарности леди Эвелин и тем, кто из сна его вернул ко службе.
- Он заслужил быть повешенным, ленивый пес, - сказал Уилкин, - но что поделать, леди, мои земляки не могут без сна и отдыха… - С теми словами он зевнул так широко, будто хотел откусить кусок башни у которой стоял, словно та была рождественским пирогом.
- Я знаю, добрый мой Уилкин, - отвечала Эвелин, - и потому поспите, я вас посторожу до смены караулов. Я не могу спать, если б я могла… если б я была… то есть…
- Спасибо, милая, - сказал Флеммок. - И то, чем тут не командный пост, караулы сменятся самое малое через час, так что я прилягу тут и немного смежу веки, тяжелые, как шлюзы.
- Ах, папа, папа! - воскликнула Роза, удрученная бесцеремонностью отца. - Думай, где находишься и с кем говоришь!
- Да-да, дружище, - сказал капеллан, - ты перед леди, и не след тебе распоясываться до ночного колпака…
- Не мешайте ему, - улыбнулась Эвелин той поспешности, с какой Уилкин Флеммок, завернувшись в плащ, рухнул на каменной ступене, и захрапел раньше, чем монах успел закончить свое внушение. - Этикет и манеры оставим до мирного времени, на войне стол и ложе солдата там и тогда, где и когда не грохочет она. Присядь Роза со мною, а вы, отче, преподайте нам святой урок, для которого час испытаний лишний.
Святой отец повиновался, но сколь не жаждал он дать утешение своим духовным дочерям, его теологических познаний хватило лишь на покоянные псалмы, кои он декламировал, пока усталость не свалила и его; и монах, презрев учтивые манеры и свое недавнее внушение фламандцу, пал рядом с ним, сраженный беспощадным сном.