Места:Ростовские дорожки.
Евреи:
Сёма - добрый, упитанный еврей.
Геночка и Лёня - бандиты, хамы.
Вектарь Соломонович - мильонер.
Мама Сёмына - интересная женщина.
***
Когда Геночка мотыжился на стрёме у Крипоткинских ворот, он повстречал в хорошую погоду Сёму Изольцева. Полднем ранее...
Статного. В красивом, надувном по моде «польтьице».
И этого Сёму, опрятно говоря, можно было разглядеть ото всюду и всегда в прекрасном «элеганте». Что тоже знаете ли...
Пожатые дудочки брюк, хромовые пельмешки бурых ботинок и недурственная пробковая трость с болтом тигра на «приставнице».
И Сёма жиговал.
Не будь он на районных подмылках, жиговал и не лишь бы от нечего есть, а ровно даже от "после" обедней чумовых и деликатных. Да...
И частенько предавшись стеснениям, да, ну а как же без стеснений. Хм... Смешно. Не один в пору уважающий себя «дружный» еврей не в силах был удержаться от стеснений. Любых изнанок, что в порядке вещей.
И когда видел Сёма каких либо старых корешочков - босяков еще тех вариантов, то так бы и молча стискивал он плечи в польку воротничка и дурманел - определенно таки в притык.
Сёмочка, тссс... отжимал от пресса всегда пару рыжиков. Да тихо! И все это знали. И все об этом знали. И даже Кларсоны со 2-ой Протечной и то... Боже ты мой, какие винтились зяблики...
И когда Сёму под дулом просили туго отдуть еще и еще, то тот немотствовал и даже одаривал пяточками.
А Мама Сёмына, - ах какая женщина, какая интересная женщина, сколько,..
Когда мама Сёмына забавляла сына севрюжкой с баклажанной икрой под верх корнишончиков, и смазывала пудинговым мороженным под пирожок заварного удовольствия в припарничке, то всегда умоляла, - какая женщина,..
- Не влезать в эти грязные драки, - указывала она, - и откупаться на лажу, и хоть за все дырочки, но чтоб и сразу.
- И если что суют в лицо, - заговаривала опять мама Сёмы, - ты слышишь или что? И просят понюхать скромно или срочно, чем это здрасьте пахнет, то "при" во всю береговую улочку до дому скот!
И вот Геночка(бывший на когда-то корешь Сёмы), ах, этот серьёзный где-то подружник того "не самого" Сёмы, бармалей уличных причесок, знававший Сёмыну натуру с тех самых юношеских пор, когда голод кружил всем головы, но никто не был голоден, и вот у ворот этих ржавых, облойных до ста лакокрасочных слоев в пядь, и стоит.
- Ой...
Стоит, паразит и держит стрём, когда Лёня подельник его всё в той же шапчонке без бубон, у дома №23 и давит грузного в полосатой пижаме Векторя Соломоновича, и вытрясает миллионы.
И трясёт старого и уважаемого человека за лицо.
- Что делается?.. – Вопрошают евреи и бегут кто куда.
А Геночка сторОжит это дело.
И тут Сёма на глаза.
- И вот, а или разрешите ли, дорогой вы наш не погребённый пока "THE SОМА", - размывает шёрстку против шерсти Геночка, - А и найдется ли для нужд колонии старого мира, что хранят ваш хриплый сон, пару замухратых колчеданов для вечернего барства на Куравлёвке?
- Да как же, откуда такие сухари, Геночка? Сам с вопросом о том же к Вектарю Соломоновичу!
- Тяжко. Да, мы не будем о плохом. Примем и распрощаемся.
И Сема стригся. Под ноль не позволял, но под попугая, что на «островке» без холки за триста карманов отдают. Стригся. И листал, листал. Щурился белым лисом и листал. А и Геннадий листал, листал. И всё записывал и говорил только правду.
И вот тогда, в это самое дорожное время, тот подельник Лёня, что кантовал Вектаря Соломоновича у дома №23, навыдувал не сильно полушку от мильона и оторвался от уважаемого Вектаря Соломоновича как жук по картошку. Надо было это наковырять на рояле, чтобы потомки обросли музыками и запалили песни. Ик…
И вот тот Лёня, через дробные сараи и дружные соломенные мостики, под аккомпанемент заборных держаков, рванул обезьяной «в самого» до драпу.
- Да как так? - Осмелел от страха Геночка, покидая пустого, как трубу Сёму, - ставлю сто бутылок вина на свадебный эшафот, что этот гусь(Лёня) наломал веточек.
И Геночка брался за друга в полный курс. Молол за его шкирки и валил по зерну. Как баба Тюзя валила язя под разделку. И мутузил. До истошного воя. И тоже обривал того. Бешено и тихо.
И Геночка оставался непобедим.
А и времена ласковые за него вступаются, времена…