Дети идеалов - 10

      Интересно, сколько лет Хелене Холиавской?

Часть III.
…И на обломках самовластья
Напишут наши имена.
А. С. Пушкин.
I.
      08.03.05. Хелена оторвалась от прочтения рукописи государевой, остановившись на полуслове, ибо почувствовала практически интуитивно некое таинственное и неопределенное изменение, происходящее в здании особняка; в следующий момент она поняла суть такового изменения: абсолютная, всеобъемлющая тишина, царившая вокруг, исчезла, и снизу послышались неразборчивые звуки движения и голосов; Хелена вздохнула взволнованно и страшно – голос, говоривший внизу, показался ей знакомым, однакож императору или графу Аракчееву он, несомненно, не принадлежал; Хелена вновь прислушалась с исключительною внимательностью и облегченно, успокоенно вздохнула, так как окончательно узнала сей голос; принадлежал он господину Веканову, действительному статскому советнику и попечителю Царскосельской лечебницы, наилучшему ее знакомому; как сие ни странно, Хелену не особенно удивил оный непонятный визит, совершенный, кстати же, в столь неподобающее время; она заранее предчувствовала, что данная ночь ознаменуется неким ужасающим и поразительным событием, вследствие чего решила, что господин Веканов явился, дабы ее о таковом событии неотложно оповестить, тем более, событие подобное наверно произошло неожиданно, пугающе и требовало срочного о себе сообщения. Однакож и господина Веканова следовало встретить надлежащим образом, и Хелена с неприятнейшим волнением и еще более усиливающимся предчувствием неминуемой беды поднялась; мимолетно она поглядела в окно; было приблизительно одиннадцать часов вечера, но стемнело необычайно рано, и по парку уже распространилась непроглядная тьма, а в безоблачном черновато-синем небе засияли звезды. Хелена вышла из кабинета, затворивши за собою дверь, затем быстро направилась к себе в комнату, взяла там и зажгла свечу, после чего, держа подсвечник с оною свечою в руке, пошла неспешными шагами, словно выжидая некоего чрезвычайного явления, к лестнице, ведущей в первый этаж. Около таковой лестницы она увидала уже вошедшего в коридор, в каковом она находилась господина Веканова; он был одет в совершенстве аккуратно, с замечательною чистотою, однакож держался, в соответствии с пылкостью и суетливою эмоциональностью своей натуры, весьма возбужденно и взволнованно, постоянно оглядывался и суетился; лицо его было бледно и испуганно, но глаза горели заметнейшим азартом, привычным желанием сообщить, провозгласить интереснейшую новость; о своем облике, кстати же, Хелена абсолютно не позаботилась – отчасти из спешки и беспокойства за императора (она ощущала, что событие, предчувствуемое ей, непременно будет связано с необыкновенным и пугающим срочным отъездом государя в Петропавловскую крепость), а отчасти умышленно, дабы выглядеть нежданно разбуженной и потревоженной; выглядела она действительно растрепанно и сонно: мятое платье, не расчесанные волосы, осунувшееся и усталое лицо, заспанные, тусклые глаза, слезящиеся от длительного чтения, непривычного в поздние часы. Господин Веканов, первый увидавший Хелену, охнул и моментально остановился в некотором замешательстве, будто не знал, как именно начинать разговор в столь неудобной ситуации; впрочем, Хелена, также остановившаяся недалеко от него, заговорила первой, произнеся негромко:
      –Иван Андреевич, вы ли это? – вопрос сей был, подумала она, неуместнейший и бессмысленный, однакож произнести что-либо определенно требовалось.
      –Сударыня! – господин Веканов мгновенно опомнился и, подбежав к Хелене, наклонился к ней по-прежнему с присущей ему величайшей суетливостью и множеством необязательных эволюций. – Сударыня! Я, конечно, прошу прощения-с, за такое посещение… Хм-гм…. Не слишком удобное, но посещение это срочно. Ох, я вижу, сударыня, что я, видно, прервал ваш сон…
      –Да что вы, Иван Андреич, – несколько грубовато и неподходяще к данной ситуации (оная грубость появилась в ней неожиданно, от искреннего волнения и замешательства) отвечала Хелена, по-прежнему держа подсвечник, лишь незначительно освещавший коридор, на вытянутой руке. – Вы меня, право же, отнюдь не потревожили. Зато, я думаю, вы принесли важные известия…
      –Да-с, вот так оно и есть, сударыня! – с колоссальною быстротою говорил господин Веканов, осторожнейшее суетящийся вокруг нее и постоянно передвигающийся с места на места; лицо его выражало чрезвычайное нетерпение. – Именно важные! Тут, понимаете-с, дело срочное: я, собственно, в Царском селе один остался ответственный дворянин да при службе – остальные только отдыхают, сударыня, а я здесь при деле нахожусь. Мне же одному вас и оповещать… Так что дело срочное…
      –Право же, говорите скорей, что случилось! – воскликнула срывающимся голосом Хелена.
      –Да-с, госпожа Хелена Холиавская, пока что вроде бы ничего не случилось-с, если по фактам смотреть… Но – чую я, ох, чую-с – случится! Я только один остался и сразу же к вам быстрее, ведь мы тут с его величеством наиболее знакомы из всех! И скажу вас честно, сударыня – напрасно его величество этих подлецов – колодников смотреть поехали. Неспокойно у нас в последнее время в стране… И ох, чую я, беда верно случится… Не стоило ему туда ехать, сударыня!
      –Вы правы… Я тоже чувствую сегодня вокруг угрозу и опасность, – задумчиво проговорила Хелена. 
      –И вот же, сударыня! Уж не обижайтесь, не чтоб оскорбить оно сказано, но позвольте вас укорить-с: ох, зря вы с его величеством не поехали. Чую я, беда случится! И вот ради чего и пришел, убедить вас, сударыня, если можно-с. Поедемте в Питер скорее, госпожа Хелена-с, а у меня тут все готово экипаж мой здесь, а на вокзале машина, мной вызвана…
      –И убеждать меня не надо, Иван Андреевич! – с грандиозною уверенностью и решительно произнесла Хелена. – Я поеду немедленно! Господин Гаргат… для вас – его величество… О, как я сожалею, что с ним не поехала! Впрочем, ждите меня на крыльце, я лишь немного соберусь, – «О чем же я задумывалась, отчего сомневалась? – подумалось ей в смятении и жестоком раскаянии. – Мне следовало ехать вместе с ним, а я бросилась исполнять свои жалкие прихоти. О Вирма, прости меня! Пусть я хоть теперь постараюсь искупить свои глупые ошибки! Ты предуведомила меня, великая Вирма, заставила проснуться мои чувства, а я ждала от тебя еще и вещественного знака! Благодарю тебя, что сейчас ты меня образумила».
      Господин Веканов же с увлечением отвечал:
      –Так точно, сударыня! Буду ждать.
      Менее, чем через четверть часа, Хелена вместе с ним располагались уже в экипаже, готовые стремительнейше ехать к Царскосельскому вокзалу; Хелена в столь краткие сроки скоро, однакож весьма достойно привела свою внешность в надлежащий вид: заплела не исключительно изящно, однакож вполне прилично косу, переоделась в свежее платье и оделась поверх платья в предохраняющую от пронзительного ночного холода темную накидку, даже незначительно умылась; волнение ее, впрочем, абсолютно не проходило. Когда, наконец, они с величайшею быстротою устроились внутри экипажа, ямщик-гаргатинец тронул лошадей, и позолоченная карета двинулась по практически неосвещенной ночной аллее, унося с собою спешащих к императору Хелену Холиавскую и действительного статского советника господина Веканова.
      10.03.05. Между тем, практически в то же время, в каковое господин Веканов и Хелена отправились чрезвычайно спешно в Петербург, дабы оборонить надлежащим образом императора, караван заключенных из Воронежа, наконец, после бесконечного многотрудного пути, разнообразнейших остановок и задержек, входил через заставы в столицу Российской империи; в последний момент караван также неожиданно задержали, вследствие чего императору, приехавшему в Петропавловскую крепость значительно ранее, приходилось совместно с Дмитрием Федоровичем коротать время без всякого особенного занятия. Караван являл собою зрелище неописуемо жалкое: основная его часть состояла из несчастных заключенных, которые ужасающе устали от бесконечного пути, тяжелых кандалов, житья впроголодь и устрашающих побоев; последние часы своего путешествия они преодолевали абсолютно механически, от снедающей их усталости ни о чем не задумываясь, забывши о грядущих страданиях и желая лишь поскорее закончить невыносимую муку (неразборчивое слово) пути; выглядели они поистине жалко – умирающие от голода и невзгод, худые, изможденные, с посеревшей кожей, сгорбленные и преждевременно старящиеся люди; их лица заросли спутанными, нерасчесанными бородами, волосы слиплись в единый болезненный колтун, их покрывала чудовищная мерзкая темная грязь, одежда окончательно превратилась в бесформенные рваные лохмотья, а ступни покрылись многочисленными синяками и ссадинами; лица их потеряли живое, обыкновенное выражение; в них виделось либо затравленное, дикое, звериное безумие, либо равнодушная покорность, полнейшее невнимание к окружающему миру. Менее усталыми и изможденными, однакож тоже изнуренными бесконечным шествием, остановками и прочими неприятнейшими событиями; не слышалось практически начальственных окриков и приказаний, ибо охрипли уже от них гаргатинцы, и не щелкали карающие бичи, ибо измучились их руки; никто даже не поддерживал строгости строя, и шествие представлялось теперь неразборчивою толпой; лишь по прибытии непосредственно в городскую черту командование с величайшей вялостью, негромкими, сонными словами, построило заключенных и то строй моментально и безнаказанно начал разваливаться.
      Наравне с прочими невозмутимо, мрачно сгорбившись и с колоссальным трудом передвигая непослушные ноги, шла по улицам Петербурга и никем не обнаруженная, но по-прежнему исключительно дерзкая и опасная мятежница против власти Российской империи – Гаргонта; на находящихся вокруг нее людей, на шумные торговые улицы и небольшие грязные и заполненные мещанами площади беднейших кварталов, через которые продвигалась процессия, она абсолютно не обращала внимания; она поразительно изменилась в результате сего длительного пути, заполненного страхом и страданиями. Первые дни такового пути казались ей совершенно непереносимыми, гибельными, она воображала, что вскоре погибнет от постоянного голода, неотступной боли в ногах и обжигающих ударов бичей; однакож затем она приобрела, к удивлению, некое спасительное охлаждение к любым внешним влияниям, наполнившее постепенно всех заключенных безумное равнодушие, отвердевание и омертвение рассудка; переходы и остановки сливались пред ней воедино, воспоминаний не оставалось, и отсутствовали даже какие-либо возможные простейшие мысли, забывалась на долгое время цель данного чудовищного пути; она лишь в отупении шла далее, подобно заведенному механизму, не наблюдая, не мысля и элементарнейше не соображая. (Комментарий 2008: Колонна – картина всей страны, Гаргонта – часы, отмерившие время ее жизни, символ безжалостного времени.) Лишь сегодня утром она неожиданно услыхала из разговора гаргатинцев страннейшие и первую минуту исключительно непонятные слова – последний день; Гаргонта искренно изумилась, вспомнивши вдруг, что болезненное и омертвившее ее разум и чувства мучение способно окончиться; к ней в течение дня постепенно возвратилось сознание действительности, она в совершенстве очнулась от продолжительного забвения; вновь ощутила она невозможную, неописуемую усталость и вспомнила с чрезвычайной ясностью о предстоящей ей миссии; вспомнила она также, что по-прежнему спрятаны у нее под одеждой заветные предназначенные Холиавскому Чародею документы и, возможно, способный пригодиться заостренный кинжал из гаргатинской замечательной стали; в мельчайших подробностях вспомнила она инструкции, заученные ею для предстоящего деяния. Однакож уверенности или облегчения, осознания, что муки вскоре окончатся она не замечала; в противоположность им, чувствовала она единственно сомнение, испуг и испепеляющую всемогущую ненависть к разбойнику Кошке, бабке его, Демонессе и другим знакомым ее в прежнем лиходейском кругу; она позабыла окончательно о возложенной на нее ответственности, позабыла решительность и достоинство, и ощутила лишь одурманивающий страх и беспокойство, чувство неспособности и беспомощности в кульминационный момент повести себя надлежащим образом и произвести порученное ей мероприятие; она испугалась необыкновенно, что ошибется или же что сам Холиавский Чародей по неизвестным причинам не появится, совершивши губительную оплошность; но оплошность сделается губительной только для нее: в таком случае ее захватят, при обыске обязательнейше обнаружат сокрытые ею секретные договоры, после чего выведают у нее абсолютно все, что она способна рассказать и непременнейше казнят; Кошке же таковая ситуация ничем особенным не угрожает, ибо он наверно заблаговременно узнает о крушении своего плана и сменит моментально убежище; переговоры не прекратятся абсолютно, лишь будут незначительно отложены. Гаргонтою, едва вообразила она столь невыносимую и пугающую возможность своей дальнейшей участи, овладел совершенно непреодолимый, панический страх, подобный тому, который завладел неожиданно Демонессой, сопровождающей Гаргонту пред началом мероприятия.
      Разрозненная сия колонна двигалась по Петербургским улицам к Петропавловской крепости еще несколько более часа; Гаргонта, дабы преодолеть хотя бы временно гнетущий ее страх, принялась без особенного любопытства оглядываться кругом, удивляясь доселе невиданным и чрезвычайно занимательным для нее картинам; собственно, беднейшие мещанские кварталы не слишком отличались от Воронежских и были полны разнообразнейшей шумливой суеты, создававшейся бесчисленными мелкими торговцами, питейных заведений с соответствующего рода посетителями, огромнейших веселых гаргатинских мещанских компаний; единственное, что несомненно изумило Гаргонту, было обилие многоэтажных высоких домов, порою достигавших высоты в семь этажей, с десятками беднейших абсолютно неблагоустроенных и загрязненных квартир, сдававшихся беднякам; Гаргонта иногда подолгу рассматривала верхние этажи таковых в совершенстве диковинных для нее строений. Однакож со временем незамысловатая архитектура зданий, сделавшихся обиталищем мастеровых и торговцев, потеснилась величественными грандиознейшими и выполненными с неподдельным мастерством великолепными особняками и государственными строениями, принадлежащими дворянству; Гаргонта оным строениям также удивлялась, но притом поглядывала на них с нескрываемым презрительным недоверием и исключительною завистью, смешанной с ненавистью; улицы сделались значительно шире и отличались спокойствием и достойною упорядоченностью; отсутствовали какие-либо скопления народу, и прохожие двигались неспешно и степенно, главным образом небольшими группами или же в одиночку; чаще появлялись замечательно убранные богатейшие кареты с лакеями, располагающимися на запятках, кареты, запряженные дорогостоящими прекраснейшими породистыми лошадьми. Гаргонту также заинтересовало, помимо прочего, доселе ею невиданное построение города на островах и обилие каналов и набережных; о данной структуре столицы Российской империи Гаргонта не подозревала и подобную структуру практически не способна была представить даже и в воображении своем, относительно небогатом, а порою наверно скуднейшем. То и дело Гаргонта отвлекалась от созерцания городской архитектуры и забывала моментально о ней, ибо в очередной раз вспоминались ей ужасающие боль и усталость и кажущаяся непреодолимой ее внутренняя, столь неожиданно сформировавшаяся преграда, стремительно подрывавшая веру, уничтожавшая решительность и сосредоточенность.
      Однакож, когда уже окончательно стемнело и в Петербурге зажглись бесчисленные газовые фонари, дававшие некоторый свет, колонна заключенных наконец оказалась у Петропавловской крепости; 13.03.05. Гаргонта со смешанным чувством изумленного благоговения и гложущего страха взирала на колоссальное мрачное строение, во тьме абсолютнейше черное, с горящими холодным сероватым светом бесчисленными точками небольших окон; великолепная мощь, монументальность, несокрушимость сего одновременно бастиона и тюрьмы для опаснейших заключенных сдавливала и стесняла, отпугивала с необычайной силой Гаргонту; никакими силами невозможно уничтожить огромнейшие металлические ворота, выплавленные из прочнейшей гаргатинской стали, возвышающиеся изваянные из непробиваемого камня бастионы, громадные зубчатые стены, подумалось ей, лишь бы отыскалось у таковых стен достаточно защитников; в разветвленной сети бесчисленных подвалов и погребов уместятся неисчерпаемые запасы провианта; нерушимая, горделивая крепость выдержит любое наступление или же долговременную осаду; каковым же способом собирается Кошка сокрушить, завоевать столь могущественную твердыню? Охраняемые многочисленными гвардейскими гренадерами и чудовищными пауками, производящими на Гаргонту при приближении впечатление непреодолимого отвращения и панического страха, ворота после непродолжительной остановки медленно распахнулись, и заключенных ввели во внутренний двор, одновременно увеличивши конвой вдвое посредством заранее подготовленной охраны. К удивлению Гаргонты, двор Петропавловской крепости представлял собою не пустынное, полное разнообразнейшего металла, бетона и проволочных ограждений место, а прекраснейше ухоженный сосновый парк с широкими аллеями, а о присутствии вокруг тюремной казарменной обстановки напоминали лишь разбросанные по парку невысокие наблюдательные вышки да расчищенные площади перед несколькими ходами, ведущими непосредственно в здание крепости; само данное здание, не скрываемое теперь внешними стенами, открылось Гаргонте в еще более величественном, торжественном и исключительно грозном облике, все более подчеркивающем абсолютную неприступность и нерушимость многих ярусов и грандиозных каменных стен, кажущихся не состоящими из отдельных уединенных камней, а единою монолитною скалою, созданною целиком в своем пугающем облике.
      Император с Дмитрием Федорычем, последние полчаса находившиеся на свежем воздухе, около поставленного на обширной площадке перед центральным и наиглавнейшим входом в здание их красивейше украшенного экипажа, уже совершенно недовольные, собирались уже уезжать, дабы на следующий день непременнейше наказать за бездарное руководство коменданта крепости, а также сопровождающих колонну заключенных офицеров; государь невыносимо скучал; закутавшись от наступавшего ночного холода в плащ, он равнодушно и неспешно в молчании прохаживался вокруг экипажа, постукивая весьма нетерпеливо и с озлоблением тростью и посматривая на не слишком отдаленные ворота крепости, которые должны были отвориться, дабы впустить внутрь колонну заключенных; настроение его окончательно испортилось, и он искренно сожалел о таковой поездке, ибо много приятнее и счастливее провел бы он вечер в замечательном и милом сердцу его обществе Хелены Холиавской; Дмитрий Федорыч флегматически курил трубку и порою начальственно поглядывал на караулящих центральный вход часовых из неразумных гаргатинцев и нескольких шипящих пауков. Однакож еще через минуту такового возмутительного ожидания император неожиданно встрепенулся и, всматриваясь в открывающиеся с грохотом и пугающим лязгом ворота, удовлетворенно с радостью воскликнул:
      –Кажется, пленные человечишки, Дмитрий Федорыч! Да-с, они, идут!
      Граф Аракчеев, впрочем, встрепенулся и насторожился практически одновременно с ним, так как услыхал весьма отчетливо звуки, издаваемые раскрывающимися воротами, и отрывистые приказы, каковыми сопровождалось очередное построение заключенных и присоединение дополнительного к ним конвоя; он произнес, на мгновение оторвавшись от трубки:
      –Да-с, ваше величество, идут, верно-с.
      –Вот о чем, Дмитрий Федорыч, я вас попрошу-с, – подошедши к нему, заговорил Гаргат, по-прежнему постукивая тростью, но не гневно, а в совершенстве спокойно и с достоинством. – Вы быстро позвали бы-скоменданта, а то он, верно, уж и заснул в своем кабинете… Хе-хе! Но сходите, однако-с.
      –Как скажете, ваше величество-с, немедленно схожу. Нельзя без коменданта.
      –Да-с, а я тут, Дмитрий Федорыч, буду встречать… хэх… дорогих гостей-с.
      Дмитрий Федорович стремительною отрывистой своей военной походкой направился ко входу, ведущему в здание; император же, мысленно по-прежнему невыносимо скучая, горделиво приосанился и выступил несколько вперед, обозревая огромнейшую площадку и всматриваясь в аллею, по которой сбивчивым шагом двигались изможденные люди, окружаемые бдительной охраной. Вышедши на площадку и увидавши пред собою темную, однакож моментально узнаваемую фигуру государя, гаргатинцы незамедлительно остановили колонну и в молчаливой почтительности поклонились, приказавши также поклониться и заключенным; заключенные совершенно безразлично повиновались, имея целью единственно не повалиться от усталости при таковом действии. Лишь одна Гаргонта любознательно и с живейшим интересом оглядывалась вокруг; она мгновенно увидала императора и догадалась, по какой причине принудили их к оному унизительнейшему, по ее мнению, действию; для людей устрашающую и легендарную персону всевластного, непобедимого государя Российской империи Гаргонта видала в значительной близости во второй раз, однакож о первом, поразительно жутком, наполненном страхом, она предпочитала никогда не вспоминать; впрочем, даже и не о первом сем случае ей прежде всего подумалось; император внушил ей непереносимый, жестоко сдавливающий ужас, заставивший ее затрепетать; Гаргонта от данного ужаса и обволакивающей ее все крепче неуверенности и сомнения потупилась и уже не оглядывалась вокруг, а глядела неотрывно под ноги, вздрагивая и инстинктивно порываясь убежать; даже сохранившийся еще, не попавший под губительное влияние страха разум утверждал ей, что император своим непредвиденным присутствием обязательнейше помешает или воспрепятствует готовящемуся мероприятию.
      Между тем, воронежский капитан, руководивший колонной, лицо, в определенном смысле Гаргонте достаточно знакомое, с ловкостью спешился и, аккуратнейше подошедши к его величеству, уважительнейше надлежащим образом поприветствовал его, обнаживши голову, и вновь поклонился; государь отвечал ему:
      –Встань, верный мой подданный. Не нужно докладов и донесений – вижу, порученное тебе непростое дело ты выполнил с честью-с. Пусть и… кхе-кхе… задержались вы в пути, упрекать я тебя и подчиненных твоих не желаю. Вы утомились после долгого пути, и нынче отправляйтесь отдыхать, – Гаргат указал рукою на отдаленный вход, ведущий исключительно к помещениям, предназначенным для размещения гаргатинских войск, – Вам приготовлены ужин и постели. И пускай пошлет вам господь добрые сны. Спокойной ночи! – И государь перекрестил капитана.
      –Благодарим его величество! Здравия желаем, ваше величество! – благоговейно восклицали и кланялись гаргатинцы, обрадованные милостью и справедливыми напутствиями мудрого пожилого императора; капитан отделил и моментально построил подчиненных ему ратников, и гаргатинцы с просветленными лицами отправились на спокойный заслуженный отдых. Император же незначительно посторонился, пропустивши к грандиозной лестнице, ведущей в Петропавловскую крепость, оную колонну, конвоируемую свежею и наблюдательною крепостной стражей. И именно в таковой кульминационный, несомненно поворотный момент, сделавши несколько шагов в сторону крепости, Гаргонта явственно ощутила, что более сдерживаться или сомневаться она не может, ибо не выдержит чрезвычайного, ужасающего напряжения; либо сейчас, не раздумывая, совершит она миссию, положенную ей, либо в дальнейшем не сумеет, обреченная на жестокие страдания; и она, остановившись, подняла голову и с помутившимся рассудком, с невидящими глазами, практически не осознавая собственных деяний, закричала высоким, не соответствующим ее обыкновенному, хрипящему и сиплому голосом, переходящим в абсолютно неразличимый визг и в следующую секунду затухающим от испуга:
      –Хольявский Чародей, Гаргонта – слуга Кошки – здесь! – данному простейшему и весьма прозрачному паролю ее обучала Екатерина Васильевна.
      Когда она замолчала и, находясь в пугающем предобморочном уже состоянии, осмотрелась дичайше и затравленно вокруг, остановилась практически сразу же и оборотила на нее изумленные, недоумевающие, смешанные с гневом или страхом взоры все вокруг; непонимающими и удивленными взглядами смотрели на нее словно пробудившиеся от охватившей их апатии заключенные; в недоумении, однакож и в таинственной панике, вызванной совершенной неуместностью сего восклицания, взирали на нее замершие гаргатинцы охранники и даже отошедшие уже на немалое расстояние гаргатинцы, возглавляемые воронежским капитаном – столь далеко разнесся ее пронзительный, надрывный крик в приглушенный ночной тишине; единственно император сохранил проницательное, невозмутимейшее спокойствие, наблюдая несчастную человеческую девчонку с неким издевательским презрением, с холодною презрительною, равнодушною усмешкой; сама Гаргонта вновь почувствовала колоссальнейшее напряжение и желание какого-либо обязательнейше события, ибо окружавшая ее враждебная тишина и бездействие, чудовищное затишье перед готовящейся грозою приводили ее в исступление; прошедшие несколько мгновений показались ей чрезвычайно долгими. 14.03.05. Однакож по прошествии оных мгновений (неразборчивое слово) событие, столь ожидаемое ею, произошло: сначала в месте, где аллея переходила резчайше неожиданно заклубился и практически мгновенно сгустился совершенно непонятно как появившийся синеватый  обволакивающий, не пропускающий света страннейший туман; оный туман фактически тут же приковал к себе всеобщее внимание, вдруг абсолютно остывшее к подозрительной заключенной, издающей нелепейшие восклицания; сама Гаргонта тоже, наравне с прочими, всматривалась в глубочайшем оцепенении в непрозрачное синеватое марево; она вспоминала, что должен незамедлительно появиться Холиавский Чародей, однакож каковым именно образом он появится, ей не разъяснялось. Затем туман  столь же неожиданно поредел, рассеялся, и обнаружил под собою фигуру удивительного человека – ежели человека; император, равно как и большинство гаргатинцев, о нем были замечательнейше осведомлены и с первого взгляда его однозначнейше признали, вследствие чего, впрочем, обомлели еще сильней; Гаргонта же данную известнейшую персону видала впервые; явившийся ее взору был, по ее предположению, летами незначительно более сорока и выглядел исключительно достойно и благообразно: с несколько утонченным и весьма благородным лицом, окладистою приятною небольшою бородкою, источающими несомненный ум глазами; однакож облачен он был, по мнению Гаргонты, в одеяние ужасающее и глупейшее, а именно в синий сверкающий серебристыми звездами обширнейший балахон с приподнятым колоссальным серебристым воротником; звался он, следовательно из сего описания, Холиавским Чародеем. Осмотревшись чуть изумленно с прежним выражением самодовольного достоинства, он безошибочно указал рукою на наблюдавшую его Гаргонту (молчание и неподвижность сохранялись чрезвычайные):
      –Гаргонта? Посланница?
      Она же, радостно посмотревши на него, с величайшим облегчением ответствовала вздрагивающим взволнованным голосом:
      –Да!
      Неведомая могущественная колдовская сила стремительно подняла ее в воздух и мгновенно опустила практически рядом с Чародеем Холиавским; произошло таковое приключение необычайно быстро, в результате чего у Гаргонты даже особенных ощущений не осталось; едва она опустилась на землю, доселе сковывавшие ее причинявшие постоянную, сделавшуюся уже привычной боль кандалы порвались и рассыпались в прах, пораженные волшебством Первой Вирмы; Гаргонта с грандиозным удовольствием почувствовала физическое облегчение и принялась растирать пальцами омертвленные холодным металлом руки, не обращая внимания на возникающую боль, окружающих ее многочисленных враждебных гаргатинцев и прочие показавшиеся малозначимыми факты, чувствуя лишь удовлетворение и приятнейшее облегчение; около невозмутимо осматривающегося Холиавского Чародея она абсолютно уверилась в собственной безопасности и безнаказанности; окончательно позабывши о терзавшем ее страхе и опаснейших гаргатинцах, она успокоенно спросила:
      –Так ты чо, блин, Чародей Холиавский?
      –Да, Гаргонта, – был ей совершенно равнодушный, даже пренебрежительный ответ; она, впрочем, не замечала таковых интонаций, собиралась продолжить интересовавшие ее распоры, однакож в следующий момент над площадкой разнесся не слишком громкий, но внушительный и весьма презрительный голос государя, первым опомнившегося и оценившего сложившуюся непредвиденную ситуацию:
      –Господа, мы явственно видим перед собою-с, так сказать, гнуснейший заговор извечных противников Российской империи и рода нашего – противников внутренних и внешних-с. Так чего же мы ожидаем? Мы не имеем права, господа-с, позволить этот заговор… кхе-кхе… Хватайте же их, гаргатинцы, вперед, молодцы! – призывно и яростно воскликнул с замечательнейшим ораторским пафосом император; его трость перевоплотилась в сверкающий зеленоватый клинок, и он самоотверженно, быстрыми шагами, увлекая за собою вооруженных гаргатинцев-стражников и колоссальных чудовищных пауков, бросился к стоящим невдалеке от него Холиавскому Чародею и человеческой девчонке; инфантерия гаргатинская нестройною, однакож чрезвычайно воинственною толпою, со штыками наперевес, побежала, стремясь вскорости захватить противников и выстреливая порою в воздух; заключенные же, затравленные и испугавшиеся громкой стрельбы, порохового дыма и воцарившейся совершенной суеты и суматохи, с неразборчивыми криками бессознательно бросились врассыпную, выискивая спасительные убежища. Холиавский Чародей сориентировался и оборотился решительнейше к бегущей на него толпе  мгновенно; он произвел простейший и даже неуместный в данной серьезнейшей обстановке жест – практически с комическою усмешкою щелкнул пальцами; и сразу же гаргатинцев поразило могущественное, неодолимое заклятие: их подбросило высоко в воздух и с таковою невообразимою силою опустило на землю, что многие из них померли от непереносимой боли и ужасающих увечий, принесенных ударом; иные потеряли сознание; никакого сопротивления оказать они не смогли и казались беззащитными, безобидными и слабыми существами, над которыми неуязвимый и неодолимый Холиавский Чародей потешался и глумился; лишь императору падение, надо полагать, не нанесло непоправимого вреда и даже сознания его не лишило, но от принесенных ему мучений он не представлял возможным подняться и лишь со старческим, жалостливым хрипом, колоссальным усилием оказался на корточках, 17.03.05. тяжко дыша, вздрагивая и мучаясь жестокими судорогами. Площадка же совершенно очистилась от заключенных, разбежавшихся по кустам, равно как и от гаргатинской охраны; лишь разбросаны по ней были многочисленные согнувшиеся в страннейших позах, изувеченные, практически не шевелящиеся, тела; Гаргонта оборотила взор на поверженного, лежащего невдалеке государя, замечательнейше освещаемого окнами огромной Петропавловской крепости; удивительно беспомощным, беззащитным и жалким, молящим о помощи стариком, лишенным какой-либо властности и могущества, не внушающим более панический страх, сопряженный с ненавистью и одновременно уважительное поклонение; над ним возвышались две заметнейшие во тьме и непоколебимые, величавые фигуры – Холиавского Чародея, не спеша рассматривавшего холодными синими глазами окружающий парк, и ее, доселе маленькой и незначительной, Гаргонты, пред которою ныне даже император, повелитель колоссальных армий гаргатинцев, символически лежал поверженным в грязи; у Гаргонты неожиданно мелькнула поразившая ее саму, 20.03.05. однакож даже радостная мысль – император совершенно беззащитен, и могущественный Холиавский Чародей своими заклятиями в таковой момент может наверно даже и убить его! Но прежде, чем Гаргонта таковую мысль высказала вслух, из боковой аллеи послышался властительный, призывный возглас, произведенный замечательнейше знакомым ей голосом:
      –За отца-императора, ребяты! – увидавши чрезвычайную сцену на площадке и оттого мгновенно оправившись от оцепенения, отчаянно воскликнул воронежский капитан. – Животами ляжем! Головы свои за государя положим! – он с исключительною легкостью сорвался с места, и бросился назад, на площадку, забывши изнуренность и усталость свои, думая единственно спасти или оказать какую-либо возможную помощь государю; на бегу выхватил он винтовку; и вслед за ним, ободренные его восхитительною храбростью, бросились назад гаргатинские гренадеры, искренно преданные капитану и поверженному государю.
      Холиавский Чародей, однакож, ни на миг не потерялся и не стушевался от столь неожиданной и, вероятно, весьма значительной угрозы; он, несколько оборотившись к гаргатинцам, повелительно воздел руку; в следующее мгновение произошло неимоверное, потрясающее и вместе с тем пугающее событие, увидавши которое Гаргонта вскрикнула и едва не потеряла сознание от изумленного ужаса; никогда не представлялось ей, что таковое в действительности возможно: послышался жутчайший, сотрясающий воздух, перевоплотившийся в невыносимую боль грохот, и громаднейшая часть бастиона Петропавловской крепости, рассыпавши кругом колоссальные тучи каменного крошева и измельченных обломков, отделилась со скорбным скрежетом и взмыла губительною тенью над отчаянно бегущими гаргатинцами; Гаргонте с величайшею четкостью запомнилось сие ошеломляющее мгновение – абсолютно черный огромнейший треугольник, замеревший в вышине, окруженный лишь синеватым ночным небом; затем треугольник воспламенился смертоносным колдовским пламенем и обрушился с сокрушительною точностью на не успевших даже приметить надлежащим образом его гаргатинцев; в падении треугольник разорвало неведомою силой на части, острие, шипя и страшнейше гремя, расселось, и инфантерию гаргатинскую опалило практически смертельно и подбросило в воздух разрушительною волной; еще живые, однакож лишенные способности сопротивляться тела взрывом разметало кругом, а ближайшие деревья моментально загорелись. Одного из несчастных гаргатинцев вынесло практически к ногам наблюдавшей оное зрелище Гаргонты; она резчайше вздрогнула и наклонилась с любопытством, заметивши пред собою совершенно безопасного, уничтоженного, умирающего противника; наклонившись, она немедленно признала его, ибо  лежал пред нею, задыхаясь, умирающий воронежский капитан, всего несколько мгновений назад бескорыстно и самоотверженно бросившийся на помощь своему повелителю, забывши покой и отдых; он был ужасающе изранен каменными осколками и весь исключительно обожжен; мундир его, превратившийся в разорванные обуглившиеся лохмотья, также еще легонько дымился; но глаза оставались ясными и разумными, и не покидало капитана его сознание; он, приметивши наклонившуюся к нему с некоим недоуменным выражением Гаргонту, присмотрелся к ней и, признавши ее, из последних сил практически неслышно прохрипел:
      –Гаргонта, значит…
      –Да, Гаргонта, – непроизвольно, абсолютно для себя неожиданно отвечала ему Гаргонта и потерявши хладнокровное в лице выражение, побледнела необычайно и содрогнулась.
      –Гаргонта… значит, Гаргонта… – вновь произнес с удивительною укоризною и одновременно мягкостью гаргатинец. – Так ты… изменница… Гаргонта. И за что ты так нас… Гаргонта… за что нас все…
      Капитан замолчал, ибо жестокая предсмертная судорога пронзила его и заставила, словно в знак сопротивления, зашевелиться. 21.03.05. Гаргонта с грандиозною ясностью почувствовала, что не может более смотреть на умирающего гаргатинца, ибо чувствовала она некое особенное и совершенно незнакомое, доселе неведомое прохладное и жгучее ощущение, не дававшее ей покоя; однакож и отвернуться от обращенного к ней и изувеченного огнем лица и затухающих глаз не виделось ей возможным – скрывалась в них и таинственная притягательная сила; и вновь, совершенно непроизвольно, в состоянии бессознательном и невменяемом, Гаргонта нащупала в лохмотьях ловчайше запрятанный кинжал, стремительным жестом выхватила его и дважды поразила в отчаянии, дрожащею рукою умирающего, не сознавая абсолютно своих поступков, после чего неожиданно медленно отвернулась от уже мертвого тела; окровавленный кинжал она по-прежнему сжимала в трясущейся руке, но мгновенно о нем позабыла; и если бы приметил кто-либо в таковой момент ее склоненное лицо, отвернувшееся и от Холиавского Чародея, то увидал бы непременно в глазах ее немногочисленные, сухие, но искренние слезы. Впрочем, Гаргонта моментально утерла глаза и, не раздумывая и не осознавая собственных действий, подошла к Холиавскому Чародею и сказала ему, указавши на поверженного государя, все еще старающегося подняться (в оные мгновения интуитивно и несомненно точно показалось ей, что, хоть и молчалив и пуст парк и площадка вокруг них, хоть и находятся они здесь практически в полнейшем одиночестве, вскоре обязательнейше надвинется неизвестная, пока скрывающаяся, но вплотную уже к ним приблизившаяся гроза; смутно послышался ей скрип открывающихся вдалеке крепостных ворот, однакож ему она не уделила соответствующего внимания):
      –Ты, блин, гляди, император… здесь он!
      –Ах да, император! – негромко, однакож с некоторым даже изумлением воскликнул он, доселе пребывавший в кратком раздумье. – Но Гаргонта, при тебе ли договор? – даже с робостью вопросил он.
      –Плевать, блин, на твой договор… Ты его чем-нибудь да прибей – вот и договор никакой не нужен… Прибей его, тебе говорят! – возбужденно и просительно кричала Гаргонта, беззастенчиво указывая на поверженного врага. – Добей, блин, не все ему живым быть! Прибей гада! Прибей! – возопила она совершенно истерически.
      –Императора убить? Нет, не бессмертен он, о Вирма! Да помоги же мне, великая Вирма! – Холиавский Чародей властительно воздел руки; снова услыхала Гаргонта режущий слух грохот, снова увидала рассыпающиеся в воздухе облака мельчайшего черного крошева, и над государем роковою, смертельной тенью навис чудовищный, ужасающий по размерам, убийственный осколок; Чародей уже наверно намеревался обрушить сей осколок, непременно погубивший и раздавивший своею колоссальною массой, на императора, однакож, к чрезвычайному удивлению своему и Гаргонты, не сумел; Гаргонта изумленно наблюдала, абсолютно не понимая происходящего, с удивлением, затмившим тоску (Комментарий 2008: лучше так – она сначала вообще не поняла, что творится), на то, как губительное творение Чародея Холиавского, огромнейшее черное оружие практически мгновенно превратилось в облако пыли и растворилось, не оставивши не единого следа. Холиавский Чародей, увидавши таковое, испуганно осмотрелся, ибо почувствовал, что иная не менее могущественная и непоколебимая колдовская рука остановила его; осмотрелся он и оторопел, так как увидал он кругом появляющиеся со множества одновременно аллей отряды вооруженных гаргатинцев, подкрепленных внушающими панику гигантскими пауками и уродливыми, чудовищными змеями; появлялись быстрейше оцеплявшие их гаргатинцы и со стороны ворот, и из входа непосредственно в крепость; во главе выходящего из крепости гаргатинского отряда виднелся горделивою и бесстрашною фигурою возвышавшийся граф Аракчеев; однакож не вид стройного и спокойного, ничем не нарушаемого могущества ратников Российской империи, смутил и произвел необычайное впечатление на него; с горьким чувством узнавания взирал он на сформированный из охранников ворот отряд; впереди оного отряда шествовала грациозно и торжественною неспешною походкою невысокая в сравнении с гаргатинцами статная фигурка; прохладный порывистый ветер развевал на ней темную накидку, показывая мерцающее во тьме синеватыми отсветами белое платье, трепал отчаянно косу каштановых волос; рядом с фигуркою суетился громаднейший неуклюжий гаргатинец в одеянии, несомненно, штатском, однакож в значительной степени для внушения с револьвером в руке. 22.03.05. Внимательно разглядевши страннейшую фигурку в развевающемся плаще, Чародей неожиданно подался несколько к ней и, незначительно наклонившись и замерши, издалека протянул к ней руки и прошептал исступленно: (Комментарий 2008: В главе куча ненужных слов и фальшивого пафоса, придется многое дорабатывать и переделывать коренным образом.)
      –Хеленочка… Хеленочка… Доченька милая моя… Доченька… Хеленочка… За кого же ты? Хелена. О Вирма… – и в стремительнейшем, совершенно овладевшем им порыве он готов был броситься безрассудно к дочери своей, шествующей впереди врагов его, но цепкая рука, схватившаяся за огромнейший воротник его, удержала Чародея от такового действия; почувствовавши некое непонятное препятствие, Чародей с искренним недоумением повернул голову назад и увидал со страшною силою вцепившуюся рукой в воротник его Гаргонту; выражение лица ее было неописуемо хладнокровно и поистине ужасно, однакож под непоколебимым хладнокровием замечалась нарастающая, (неразборчивое слово) паника, подобная той, что охватила ранее, приблизительно за два месяца до описываемых событий, Демонессу, сопровождающую Гаргонту на ее опаснейшее задание.
      –Что?.. Что такое? – дичайше взглянул на Гаргонту Холиавский Чародей. – Отпусти меня… Хеленочка… О Вирма! – он мгновенно растерялся от столь неприятнейшей и непредвиденной помехи.
      –Идиот! Гляди, блин, кругом эти сволочи! Уноси нас отсюда подальше, блин, да поскорее, коли ты такой… блин…
      –Хеленочка! Вирма моя… Хеленочка… Кому ты предалась…
      –Идиот! Урод! Быстрей отсюдова, блин! – возопила, переходя вновь на ожесточенный режущий слух визг, испуганная неимоверно Гаргонта, беспорядочно мечась вокруг Холиавского Чародея и указывая ему на приближающихся страшных гаргатинцев и крепчайше удерживая его, Гаргонта.
      –Что? Хеленочка… Милая моя… Вирма!.. О Вирма! – Чародей беспомощно вырывался и все старался броситься к Хелене или хотя бы оказаться ею замеченным.
      –Урод! Черт возьми! Неси отсюдова, тебе говорят, мразь, блин, поганая! – от ужаса Гаргонта абсолютно не владела собою. – Ты смотри – кругом сволочи зеленорожие, блин! Идиот!
      –Хеленочка… О Вирма!
      –Да ты чо, блин, не понимаешь, урод, мразь? Нет!..
      –Что?
      –Быстрей, блин, нас отсюдова, сволочь! Твою шкуру…
      –Хеленочка… Как же я Хеленочку оставлю… О Вирма…
      Ситуация уже казалась Гаргонте окончательно пропащей и проваливающейся вследствие дерзкой и непоколебимой глупости союзника ее; она по-прежнему визжала, порою даже нечленораздельно, и замахивалась даже на перепуганного и от напряжения ничего не соображающего Холиавского Чародея кинжалом; лицо ее еще значительнее исказилось, а движения сделались судорожными и одновременно бестолковыми; гаргатинцы равнодушно приближались.
      –Идиот! А-а, идиот! Уноси быстрей, блин!
      –Но Хеленочка… Что ты Хеленочку…
      –Уноси! Уноси-и!
      В таковой момент, вероятно, к Чародею воротилось какое-либо здравое сознание и понимание действительности, ибо он огляделся и, наконец, в совершенстве осознал создавшееся положение, увидавши чрезвычайно близко многочисленных беспощадных противников; осознал ли он беспочвенность чаяний своих возвратить Хелену, инстинктивно ли испугался или окончательно поддался влиянию Гаргонты, но затем он воздел колдовским жестом руки, словно находясь притом в бессознательном, полусонном состоянии и не осознавая собственных поступков; они с Гаргонтою моментально закрылись таинственным расплывчатым синеватым туманом, туман оборотился ослепительною волшебною вспышкою, заставившей подавленно остановиться всех исключительно гаргатинцев, после чего с грандиозною быстротою рассеялся; происходило данное действие в течение наверно крайне незначительного времени; на месте рассеявшегося тумана, как сделалось очевидно, Холиавский Чародей с Гаргонтою отсутствовали – они безнаказанно исчезли с площадки Петропавловской крепости и оказались в абсолютно ином месте, каковое слугам Российской империи было, несомненно, абсолютно неизвестно.
      23.03.05. Через незначительнейший промежуток времени после исчезновения со двора Петропавловской крепости Гаргонта вместе с Холиавским Чародеем оказались в совершенно непонятном и темном прохладном месте; осмотревшись и привыкши глазами к окружающей тьме, Гаргонта догадалась, что находятся они, надо полагать, в ближайших окрестностях Петербурга, на опушке какого-либо небольшого леса; свидетельствовали о том угадывающиеся вокруг твердые древесные стволы, приятнейшая мягкая земля, на которой порою угадывались последние гниющие прохладные листья; вдалеке, окутанная плотнейше туманом, смутно виделась пролегающая в низине меж лесистых холмов дорога; Чародей же с Гаргонтою находились наверно на вершине одного из таковых живописных удивительно прекрасных холмов. Наступала наиболее темная и беспросветная предутренняя пора, сопровождаемая пронизывающим холодом и обдувающим вершины замечательных холмов ледяным ветром, дыхание которого пока лишь отдаленно и неразборчиво угадывалось. Впрочем, Гаргонта не уделяла особенного внимания состоянию окружающего пейзажа; многократно более вглядывалась она в союзника и собеседника своего, ибо Холиавский Чародей прислонившись головою к стволу, с надрывною, невыносимою горечью плакал, абсолютно не стыдясь собственных слез, обильно разливающихся из печальных глаз его; Гаргонта не могла увидать его лица, однакож необычайно выразительная сгорбленная поза, подперевшая лоб вздрагивающая рука с чрезвычайно бледными, бессмысленно и беспорядочно цепляющимися за кору пальцами, громчайшие всхлипывания и срывающийся шепот выдавали колоссальнейшее страдание, переживаемое в таковой момент несчастным и жестоко раненным Чародеем. Гаргонта пристально и изумленно разглядывала его, пытаясь сохранять присущее ей циничное и порою весьма кощунственное равнодушное хладнокровие, но неожиданно осознала, что сдерживаться и подавлять душу свою далее не в состоянии, вследствие чего моментально также горько заплакала; плакала она ужасающе молчаливо, не вздыхая различнейшим образом, не всхлипывая и не извиваясь в губительных судорогах; она лишь тихо стояла, отвернувшись от Чародея Холиавского и устремивши неподвижный взор в противоположную от него сторону, и роняла неспешно редкие, не сливающиеся в нескончаемый, хлещущий поток слезинки. Причины своему искалечившему мгновенно душу и заставляющему пробудиться слезам горю она не представляла и не имела возможности предположить, представилось ей лишь окровавленное, обожженное лицо умирающего воронежского капитана, с громаднейшими туманными, практически потухшими глазами, с устами, шепчущими с грандиозным трудом последние свои слова; и оставался в ее душе некий неясный и мучительный, неисчезающий осадок озлобленности на себя и абсолютной, всеобъемлющей скорби, каковой невозможно исцеление или вековечное забвение; отчего остался в ней столь необыкновенный осадок, Гаргонта также осознать не могла.
      Таким образом, в совершенно не изменяющихся положениях находились они немало времени. Гаргонта, отличавшаяся значительно большею практичностью и должным ей прагматизмом, опомнилась с величайшею быстротою первой, подавила незамедлительно в себе вспыхнувшие мучительные чувства (Комментарий 2008: умная мысль – прагматизм, предрассудки, реалистическое мышление – подавление истинных чувств) и воспоминания, после чего обратилась с целью образумить и успокоить грубейшими словами к Чародею Холиавскому; Чародей, впрочем, и сам к оному моменту уже абсолютно уничтожил в себе беззлобную, чистейшую скорбь, обративши ее единственно в непроглядную упоительную ненависть, и оттого успокоился и насколько ситуация позволяла привел себя в соответствующий вид, без раздумий послушавшись краткого наставления Гаргонты; он склонился к ней и заговорщически, несмотря на несомненное их одиночество, с некоторою даже конспирацией обратился к ней:
      –Договор с тобою?
      –Ага, – без особенного энтузиазма и увлеченности произнесла Гаргонта и стремительнейше извлекла необходимые бумаги из запрятанного ею незаметного кармана лохмотьев, однакож протягивать их Чародею, дабы он ознакомился с содержанием их, определенно не спешила.
      –Ну так покажи…
      –Ага, блин. А ты это… вперед скажи, блин, как мне отсюдова потом назад убираться. Пехом не дотопать, да и эти… блин, сволочи поганые… морды зеленые отловят теперь…
      –А… Гаргонта, хорошо, окажешься, где тебе надо, разом – я тебя туда перенесу.
      –Ага, блин.
      –Тебе надо куда?
      –Черт, это… ты меня типа в Воронеж, в северный квартал… брошенный, блин. Вот туда.
      –Перенесу, перенесу обязательно.
      –Ну вот теперь и смотри бумаги-то, блин… Коли ими не к нужнике подтираться, – с величайшею развязностью пошутила, как она предполагала, Гаргонта и кривою, несколько притворною усмешкою усмехнулась. 08.03.05. – 23.03.05.
II.
      24.03.05. Едва Чародей Холиавский с Гаргонтою растворились в колдовском синеватом тумане, присутствующие на площадке многочисленные гаргатинцы, возглавляемые Дмитрием Федоровичем, комендантом крепости, Хеленою и господином Векановым, моментально о них позабыли, ибо увидали полуживого, возможно, раненного, не могущего подняться государя; без каких-либо раздумий бросились они к нему, столпились удивленно вокруг него, и в следующий момент его подняли и, поддерживая аккуратнейше за руки, поставили граф Аракчеев и комендант; император же в абсолютном бессилии обвис с дряблостью у них на плечах и повесил покачивающуюся голову; выглядел он действительно необыкновенно жалко и приниженно: весь растрепанный, в порванной, облепленной грязью одежде, с весьма неаккуратною, нерасчесанною бородкой, с лицом, усеянным множеством ушибов и царапин; вызывал он впечатление, полное единовременно презрения и сострадания; однакож, лишь молчаливого, находящегося, надо полагать, в состоянии предобморочном, государя, понесли фактически, внимательнейше наблюдая за его шагами и разнообразнейше поддерживая, комендант и Дмитрий Федорыч, вокруг разом образовалась несколько 27.03.05., значительная толпа, в числе которой нашлось несколько почтительных и сочувственных, но притом любознательных лиц, преимущественно гвардейских офицеров, бесперебойно вопрошавших:
      –А что с его величеством? Живы ли они?! Да что же с ними-с? Ваше высокоблагородие, извольте разъяснить-с! Ваше величество, ушиблись ли-с?
      Дмитрий Федорыч с комендантом, а также медлительно и спокойно шествовавшие рядом Хелена и господин Веканов, временно подавивший свою суетливость и непоседливость, предпочитали на бесчисленные вопросы отвечать лишь мрачными и укоризненными взорами, каковые, впрочем, всеобщего любопытства совершенно не охлаждали и оставались главным образом совершенно незамеченными; наконец, сам император, принявшийся оглядываться, с чрезвычайным усилием поворачивая голову, и озирать окружающих мутными глазами, тяжело прохрипел:
      –Попрошу не беспокоиться и не тревожиться-с, друзья мои… Не так уж и страшно со мною случившееся… – он неожиданно закашлялся и окончательно обмяк в руках ведущих его искренно преданных подчиненных; поднявши же вновь глаза, он с величайшим изумлением увидал пред собою Хелену, ее печальное, болезненно бледное и озабоченное лицо. (Комментарий 2008: В финальной редакции – Хелена боялась, хотела помочь,  но не знала – чем.) – Милая Хелена, и ты здесь оказалась… Хеленочка, милая Хеленочка… за что ж нам такая участь… – Гаргат, не договоривши определенно, вновь оказался в беспамятстве.
      –Живы его величество-с! Послушай, мил друг живы, и говорили даже! – послышались радостные и бессмысленные возгласы; 28.03.05. – произошло некое радостное и одновременно тревожное волнение. Хелена же, словно не выдержавши 28.03.05. такового волнения, почувствовала тончайшим чутьем истинное из совершенное безразличие, повелительно и горделиво спокойно остановила процессию и, оборотившись кругом, сказала сии слова:
            28.03.05. – Господа, нынче был ранен и едва не убит врагами император ваш, и благодарность вызывает ваше внимание и участие, и преданность ему. Но, не желая вас оскорбить, просила бы я вас искренно: не беспокойте и не тревожьте теперь его; тяжелые муки испытывает его величество теперь, но мы доставим его поскорее в Царское Село и позаботимся о нем. Вы же оглянитесь вокруг! – И Хелена повела рукою кругом. – Тяжелая и страшная постигла нас утрата – смотрите! Смотрите же! – сколько ваших собратьев погибло, храбро защищая его величество. Велик их подвиг, и окажите им должные почести! Вы же, господин комендант, оставайтесь пока здесь и разберитесь, что именно произошло, и приведите крепость в порядок. Граф Аракчеев, как сможет, возвратится сюда… Иван Андреевич, поддержите господина Гаргата… его величество.
      Комендант, повинуясь предложенным Хеленою указаниям, отошел мгновенно от государя, уступивши место господину Веканову; господин Веканов немедленно поддержал императора соответствующим образом, взявши бережно за руку, и процессия, возглавляемая Хеленою, двинулась далее, к воротам, где императора ожидал экипаж; однакож прекратились разнообразнейшие восклицания, шепоты и разговоры; гаргатинцы, послушавшись Хелены, шествовали тихо, стараясь не беспокоить несчастного государя свого. Удивительно было величайшее действие, произведенное речью Хелены; возможно, закричи на них устрашающим голосом комендант или произнести четкий, повелительный приказ Дмитрий Федорович, и то не обнаружилось бы столь абсолютной исполнительности и порядочности, того искреннего сочувствия и уважения, каковое разбудила в гаргатинцах произнесенная Хеленою немногословная речь; до сих пор разговаривали они о ней обязательнейше с презрением, подозрительностью и враждебностью, высказывали страх пред ней и непонимание, сочиняли в своих беседах многочисленные неприязненные догадки; сейчас же, в противоположность прежним своим настроениям, гаргатинцы поглядывали на нее, идущую с высоко и горделиво поднятою головой, грациозно и неспешно, в развевающейся по ветру серебристо-черной накидке (ветер совершенно неожиданно переменил в таковое время свое направление), с несомненным уважением, смешанным, впрочем, с прежним полнейшим недоумением.
      Процессия в аналогичном составе проследовала до экипажа, в который погрузили моментально государя; вместе с ним направились в Царское село, как и предполагалось, Хелена Холиавская, граф Аракчеев и господин Веканов; прочие гаргатинцы остались в Петропавловской крепости, дабы с тщательностью заняться ожидающей их разнообразною работой: коменданту предстояло по возможности изучить произошедшее событие, а также оценить принесенный строению крепости ущерб; офицерам с их подчиненными поручено было тщательнейше обыскать и прибрать парк и обнаружить все исключительно тела погибших и переправить их в ближайшее время в прилагающуюся к крепости больницу. Между тем, дорогою императора начало неожиданно лихорадить, вследствие чего пришлось особенно поспешить; доставили его в особняк Хелены действительно за немыслимо короткий срок, а именно за приблизительно час.
      Государя стремительно привели в гостиную, в каковой обыкновенно беседовали они с Хеленою, усадили с грандиозною заботой в кресло, укрыли одеялом; Хелена разбудила неразумную прислугу и повелела мгновенно подать графин крепчайшего коньяку; первый бокал император выпил единственно с помощью графа Аракчеева, однакож после третьего бокала начал постепенно, практически незаметно поправляться, и приходить в себя; к нему окончательно воротилось здравое сознание, и он первейшим делом объявил, что почивать абсолютнейше не желает и не собирается; господин Веканов, убедившись, что более его присутствие никак не требуется  и что какая-либо чрезвычайная опасность для императора отсутствует, с позволения Хелены поспешил удалиться; посидевши еще весьма незначительное время, удалился, сославшись на необходимость своего присутствия при расследовании в Петропавловской крепости, и Дмитрий Федорович; настоящею причиною его скорейшего ухода, впрочем, являлось главным образом его необыкновенно деликатное чутье, подсказавшее ему, что его присутствие будет в особняке определенно лишним.
      Император же с Хеленою еще посидели в совершенном молчании; не прикасались они даже к коньяку; наконец, государь, порешивши далее сложившегося молчания не продолжать, тяжко и медлительно вздохнул, затем хрипловатым, необычайно усталым голосом сказал:
      –Эх, Хелена, Хелена… Давай выпьем еще… – Хелена посмотрела на него взором, не выражавшим особенных чувств, налила ловчайше две рюмки и вместе с ним моментально выпила; коньяк удивительно облегчил ее скорбные, страшные думы, и значительно более заинтересованно принялась слушать она императора. (Комментарий 2008: Неумный абзац.)
      –Эх… Милая Хелена… – продолжал, с удовольствием опорожнивши своей бокал и также несколько приободрившись, государь. – Кхе-кхе… Черт возьми, Хелена, если бы не так голова болела… то закусил бы-с… Неприятно без закуски-то его пить… Впрочем, вздор все говорю, дорогая Хелена. Ты мне лучше объясни, leiber Хелена: за что? За что нам муки такие? – жалостливо и исступленно проговорил он. – За что нам участь такая?! О, Боже мой, Хелена, что же нас теперь ожидает? Успокой меня, Хелена, ради бога, Вирмы ради твоей, успокой… Но не успокоишь ты меня! Сколько я всего создавал, за что воевал, Хелена – и знал заранее, что все обречено на погибель. Но никогда, Хелена, не страшился я этого – знал, и признавал что так оно и должно быть: не может быть иначе. Не страшился я и не боялся доныне… А теперь – Хелена, ты мне веришь? Веришь ты мне?
      –Верю, господин Гаргат, искренно верю.
      –А теперь, едва настал черед погибать, так я, поверь, испугался. Хелена, поверь мне, страшна будущая гибель. И страшно даже больше и не за себя: за то, что после сделается, за другое мне страшно. Ты, Хелена, никогда не жила – должно быть, говорил я тебе уж о том, в обществе демократическом, и ужас и глупость его, и безнравственность представить себе даже вполовину по рассказам моим или другим рассказам не можешь. О, как мерзка и отвратительна, грязна жизнь тогда была! Нет, не дай Бог вспоминать – видеть такое и подавно… Ей-богу, Хелена-с, давай еще выпьем… Прикажи подать еще коньяку… Больно мне невыносимо, милая Хелена, дорогая Хеленочка, и душа невыносимо болит. А что до демократического общества, то я тебе, должно быть, многое и раньше рассказывал, а не меньше ты и без меня слыхала.
      –Слыхала немного, господин Гаргат, но вы рассказывали и вправду довольно.
      –Да-с, рассказывал и не раз рассказывал, однако главное тебе, верно, и не рассказал. Да и пришла мне она, мыслишка-то эта, совсем недавно. Да-с, недавно… Я тебе много рассказывал, да это лишь факты – да и то не об обществе, в сущности, окончательно и совершенно демократическом. Теперь уж мне оно ясно, даже и то, что ясно раньше не было. То что Россия в мой век в страну бандитов превращалась – то была лишь часть, стадия промежуточная формирования этой полнейшей демократии. Ведь демократия, Хелена есть не свобода отдельно взятого лица, как это вечно утверждается, это власть толпы над одним лицом, огромной толпы, а не верхушки правящей. А толпе творчество притом меньше всего и нужно… Впрочем, не об этом… Да-с, Хелена, представилась мне недавно, так сказать, структура этого идеального демократического общества, к которому весь мир почти что стремится. Выслушай и про эту структуру-с, если хочешь. Хочешь, Хелена, про структуру выслушать?
      –Хочу, господин Гаргат, право же, весьма интересно.
      –Кхе-кхе… Черт, невыносимо болит, дорогая Хеленочка, однако бог с ним – вытерплю. А структура, Хеленочка, очень проста в действительности, даже примитивна. Есть в демократическом обществе правительство; и, собственно, функций у него немного… Исполнение законов в строгости необязательно – да и к чему оно нужно? Функция государства простая – в демократическом обществе все, Хеленочка, ей-богу, до смеху простое, и ничего сложного или разумного нет… Хе-хе! Да, функция государства: поддерживать хоть какую-то организацию общества, мнимых убийц ловить, разнообразные все так называемые средства массовой информации поддержать да бороться с так называемыми террористами. Террористы, Хелена, статья особая и тоже, ей-богу, смешно. Демократическое государство хоть с ними и борется, да в действительности победить или подавить отнюдь не старается… Да и как бороться? Поскольку войны никогда ни с кем не случится, то и резону содержать толковую армию не будет. Войско – и без того немногочисленное – разделят, Хелена, на крошечные разные отряды якобы хорошо обученные, специального назначения и так далее; но на самом-то деле, милая Хелена, и небоеспособны и никогда никого не победят крошечные посылаемые по отдельности отряды, и никому они в настоящей войне не способны вреда причинить! Уж я видел это, Хелена, как нельзя лучше видел, так как воевал я с этими беззащитными отрядами специального назначения – и никакого ущербу они большому войску не нанесли… Но к террористам вернемся. Они, эти террористы, Хелена, в сущности, никакого особенного вреда в масштабе государства не наносят, а уничтожимы легче легкого – это я также на примере собственного государства подтвердил! – но уничтожать их нельзя: они обществу весьма полезны… Хе-хе, Хелена, как сие не парадоксально. Что они? Захватили школу, захватили театр… Те мелкие делишки, какие правительству притом требуется делать – сочувствие выражать и в таком же роде, себя всегда окупают – образуется мелкая и ничем не интересная проблема, которая в сравнении с делами истинно важными наверно вздор, но взгляды обывателей отвлекает достаточно. Потому ее уничтожать и нельзя, Хелена… Хе-хе! Комично ведь, ей-богу-с. И то же происходит и с наркотическими средствами и так далее. (Комментарий 2008: Пример про наркотики – лучше и ярче, показывает демагогию общества и каждой отдельной персоны с демократией в душе.) Культура и искусство в прежнем своем понимании существовать перестанут, равно как, впрочем, и любое другое творчество. Все превратится в низкосортную беллетристику да (неразборчивое слово) средства массовой информации. (Неразборчивое слово) – одна мерзость и грязь, сочиняется уже механически и творчества или таланта не требуется… И никогда – поверь мне, Хелена! – никогда в истории не встретится более примера, чтоб подобные глупцы и разбойники заняли культуру и искусство в обществе! И уж точно никогда не образуется среди них таланта, могущего создать творение талантливое! Наука также существовать в прежнем смысле перестанет – может, изучение и будет, но нечто действительно феноменальное, исключительное, потрясающее не появится. Области все науки сосредоточатся лишь на улучшении уже известных вещей да создании большей бессмысленной комфортабельности в жизни: эти отрасли прибыльней. Да-с, нынче так, ранее ученые старались из интереса, сейчас единственно из-за денег… 29.03.05. А кого, в сущности, истинно важное открытие интересует? Да никого, Хеленочка, никого не интересует – нужна только комфортабельность и глупости в машинном производстве. (Комментарий 2008: Добавить тему умирающей словесности, науки о прекрасном; крайне затупленное эстетическое чувство, смерть литературы.) Да-с, именно такой будет верх всего общества, голова его… Остальное же будет народ, и народ поделится на две наиглавнейшие части – они в реальности обществом будут управлять, а государство лишь побочные функции нести. Первая часть и большая состоять должна из простых обывателей – идиотов, ничего действительно не понимающих и никак не мыслящих. Будет у них у всех, видимо-с, и образование лучшее, и знания разнообразные, только знания они свои не смогут никак применить… ума в них нет, воображенья! Нет, Хелена, и не появится, потому что нужда в уме и даже знаниях отпадет – когда все знания просто из электронного агрегата достать можно, то на кой они им… знания; работать они все будут, но вновь работа у обывателей простая и никакой мысли или хоть физического усилия не требующая, Хелена: нажимать на кнопки да смотреть в экраны, то есть ровно ничего не делать по-настоящему. Все же предметы производят одни машины – и все предметы одинаковые, как две капли воды схожие, по одной программе сделанные. Обывателям – ни старым, ни молодым – мыслить и раздумывать времени не останется. Взрослые и старые встают, трудятся без мысли, и любой досуг у них отнимают телевидение, радио, компьютеры… Даже в тех местах, где ничего из этого установить обывателю нельзя, Хелена-с, придумано уже давно иное верное средство – телефон карманный с разными пустыми развлечениями. И все лишь затем, чтобы окончательно разум подавить и затушить, чтобы никакой вообще мысли у обывателя не было, что жизнь иная возможна, что думать и размышлять, что творить и созидать с душой можно, что свои поступки оценивать можно. У молодых обывателей еще появится забава – разбой да разрушение,. Но в итоге и его все «средства массовой информации» подавят и на себя возьмут. Да и как иную жизнь вообразить? Утверждаться всюду будет, что при демократии лучше живется, чем при других строях. А мнения своего, свободы мнения у обывателей все равно не появится: конечно, утверждается, что у всех индивидуальность своя присутствует… Нет, Хеленочка, она присутствует – как обыватели ее понимают. А понимают они ее, как им телевизор указывает… хе-хе… ей-богу, еще комичней прежнего, Хелена! Что на лицо-то они разные останутся, оно понятно, да еще индивидуальность состоит в том, чтоб постоянно глупо улыбаться да смеяться! Хе-хе-хе… Но и печально это, Хелена: сложного чувства, чувства полноценного, глубокого, душевного не останется. Заниматься творчеством у обывателя времени не останется; профессии-то главные: делец, предприниматель, да нечто вроде продавца или коммивояжера, что носит глупейшее название manager, как следствие, и разума не останется. Смерть это, Хеленочка, нельзя так жить подло. И притом будут обыватели в высшей степени счастливы и довольны: богатство и достаток будут, по телевидению показывают программу весьма интересную, мечты останутся о просмотрении спортивного состязания (и очередная подлость – спорт!) (Комментарий 2008: обличение культа тела), а всякое недовольство – я уж о том упоминал – направится на мелкие и бессмысленные глупости… на террористов, на наркотики, на состояние дурное дорог… Вздор и ненужная ерунда и террористы, и дороги, Хелена, если души ни в ком нет. Ремесленник, он, когда раньше трудился и нынче в моем государстве мещанин-ремесленник трудится, он над создаваемой вещью работал с воображением, красивей и лучше, и оригинальней ее из дерева вырезал или шил, а нынче металлический болван одинаковые вещи делает бездушно. О, Боже мой, Хелена, говорю тебе эту еще раз, смерть. Смерть, милая Хелена, именно смерть. Нельзя так жить. Другая же часть народа общества демократического будут разбойники, лиходеи и бандиты – но не обыкновенные, а непременно та штука, что названа в демократии «организованная преступность». В сущности, ей также – в меньшей мере! – присущи и обывательские стороны-с, но в целом высшая руководящая ее часть останется еще несколько мыслящей, но направит свои мысли на пропитание, Хелена. А пропитание простое – обворовывать обывателей. Однако и это обворовывание никак обывателей к разуму не призовет, так как благосостояния почти и не нарушит. А помимо нескольких руководящих, среди бандитов останутся кругом одни негодяи и подлецы, которым только и надо, что попойка, драка и прочая мерзость. Вот такое и получится общество: скудное, пустое, серое и мерзкое. В особенности мерзкое, Хелена, и убогое. И построенное на одной неправде… Как нынче вспоминается, прочитал я в одной пустой и подлой книжечке, еще социалистических времен (теперь уж оной книжечке почти полтораста лет) про демократическое американское общество: правда-то в том есть, что победила в футбольном соревновании одна команда иную или террористы школу захватили, но правда это очень маленькая, и грош ей цена, превращается она в большую неправду, застившую всем глаза: воистину важные вещи она собой закрывает. Черт возьми, Хеленочка, позорнейшее дело… Впрочем, конечно, в книге той иные примеры приводились и по другому поводу, но отголосок мысли разумной был… А мерзости и грязи кругом зато сделается предостаточно – мерзости и грязи даже материальной. Грязный мусор, мерзостная одежда, мерзостные пластиковые и пластмассовые упаковки, мерзостная уродливая мебель… Чего только не появится, и уже сейчас немало из того появилось! О Боже мой, Хелена, Боже мой! До чего же мерзкий уклад жизни! А одиночке, противостоящему всему (неразборчивое слово) и вздору, думающему и глубоко чувствующему, способному другой уклад воспринять как возможный и достойный, ему в демократическом обществе делать нечего. Общество с ним планомерно и продуманно расправится, Хелена-с, без всякого труда… Противопоставить ему нечего – он также беззащитен, как и любой обыватель и противиться физически не способен: обыватели его таким воспитали. Нет, арестовывать, пытать, казнить его не будут: а уничтожат путем более гуманистическим… очередное мерзкое слово – гуманизм, и глупа его суть и значение! Кто-то, помнится, верно однажды отметил: обожествление человека, и чтобы все ради человека, и в итоге человек превратится в счастливого глупца. А уничтожат одиночку так: сначала трудиться не позволят, и труд ему денег не принесет, затем оставят голодным. И ежели не растерзает его толпа (что, впрочем, вздор, потому что не растерзает), ежели не отнимут у него дом и имущество хитрые и глупые вымогатели-лиходеи, заставив бродяжничать, то уж голод обязательно его сломает. Заставит распродать дорогое сердцу имущество ради еды – этому учат даже в школах, подлости этой – и так жизнь продлить, однако притом полностью уже опуститься. (Комментарий 2008: Добавить про психологов.) Нет более глупого и пошлого поступка, чем за жизнь так мерзко и глупо цепляться, Хелена. (Комментарий 2008: Жить, Хеленочка, глупо, но умирать преждевременно еще глупее.) И умрет несчастный сломленный или наконец подчинится… Одна судьба у всех – и у всех дурная индивидуальность… Хе-хе! Однако грустно такое, поверь и прими, Хелена, очень грустно. Вот оно, будущее наше какое… Вроде всеобщее счастье и довольство и вместе с тем – полная мерзость, тусклое, безнравственное, бездеятельное, лишенное творчества существование… скотское существование… А кстати же, что означает слово «будущее»? Много среди философов споров о том, что есть в реальности: прошлое ли есть, будущее ли, настоящее ли – или все разом есть? Ведь любое можно, право же, Хелена, опровергнуть, что оно существует и доказать. Впрочем, грустно и тяжко мне, милая Хеленочка, давай еще выпьем. Выпей со мной, коньяка вели еще подать. Так душа от своего рассказа болит, что только выпить и хочется-с…  – император с удовольствием и замечательным облегчением осушил предложенный ему бокал; Хелена, практически не задумываясь, выпила также; равно как и все обитатели Великого Серпантина, она от коньяку абсолютно не пьянела, а лишь заинтересовалась в совершенстве необыкновенным рассуждением государя; едва прислуга поднесла заказанный новый графин, император вновь неспешно, в задумчивости, однакож не без увлеченности и энтузиазма заговорил:
      –Да-с, Хелена, а вопрос весьма неоднозначный – про будущее, прошлое и настоящее… да-с, про прошлое, настоящее и будущее, и даже, ей-богу, сейчас прямо я им увлекся, дорогая Хеленочка. А ты никогда над вопросом о них не задумывалась? Ведь оно и в самом деле интересно: какое из них существует или не существует.
      –Нет, господин Гаргат, не задумывалась. У нас в Вирмийском Конклаве подобные вопросы даже и не упоминаются, а слова употребляем в значении обычном. Право же, я и не полагала задуматься.
      –А может быть, и права ты, Хеленочка – существует и прошлое, и настоящее, и будущее и значат они именно то, что обычно ими и обозначают. Однако я порой и к другой метафизике склоняюсь… Хе-хе! Правда, тоже гипотеза (неразборчивое слово), но хоть чем-то доказано. Кажется иногда, что будущего нет – прошлое есть, оно произошло некогда, настоящее есть, каждое мгновение было единожды настоящим и постоянно вокруг нас настоящее, а будущего нет – только будущего и нет, и не будет у нас будущего. Впрочем, отвлекся я, Хелена, на глупейшую тему; вопрос демократический, и уж вдруг на ум взбрел такой вздор, я и начал про него рассуждать. К чему я тебе столь подробно демократическое общество описываю? Да к тому лишь, что именно с таким, именно с таким страшным, милая Хелена, обществом я боролся, не желал, чтобы оно в России воцарилось и до конца ее разрушило и погубило. Потому что именно к такому глупейшему обществу, обществу, порожденному мечтами идиотов и болванов, подобных миропоклонникам – пацифисты они называются. Мир постоянно стремится уж больше века, а в некоторых местах – в странах Американских и европейских как-никак эта мерзость уже и сделались почти в окончательном своем варианте, если не в окончательном. А я, Хелена, я Россию не хотел загубить, не хотел ее в этот совершенный ад превратить, а потому и постарался ее развитие отодвинуть к веку девятнадцатому. Знал я про то общество старинное и знаю, и идеалом его ставить не собирался: знал я, что непременно вновь появится орда глупцов и обывателей, к творчеству и размышлению неспособных, и что в девятнадцатом веке множество таких было и среди дворянства, и среди низких мещан. Однако для чего я создавал империю Российскую? Да чтобы хоть нескольких таких умов получить и увидать, какие подобны нашим величайшим российским умам-интеллигентам тех времен, с которыми поговорить достойно можно. Чаял я хоть кого-то вырвать из бессмысленного запертого обывательского мира, так как без силы и насильничества вырвать хоть на секунду, иной мир, жизнь иную показать совершенно невозможно было. Вот чего я при создании Российской империи желал! Пусть толпа останется безумной, только послужит военному замыслу, мне думалось. А вырвать окончательно никого не вышло, разве что Дмитрия Федоровича, да и того при обстоятельствах необычных и лишь в меру его ума… С ним разговаривать легко, так как ниже он, а с действительно равными, которые бы притом меня поняли – да не получилось среди гаргатинцев моих ни одного разумного, дорогая Хелена, и напрасны и тщетны, видимо, мои старания. Я ведь, Хеленочка, душою и не хотел особенно становиться императором и повелителем-с: 30.03.05. ей-богу, никогда не хотел, понимал, что дело это пустое и скучное, и беспросветное будет. Но ведь как одновременно хотел я этот прежний ум, эту жизнь толковую и разумную, жизнь страдающую и творческую возродить! Как хотел, Хеленочка, чтоб умы интеллигентные появились, с которыми поговорить можно будет, хоть несколько умов! И ради такого хотения только императором и стал… Да и некого больше оставалось ставить – не Дмитрия Федоровича же, тогда еще глупца глупцом или какого неразумного гаргатинца! Нет, Хеленочка, выбора у меня никакого не оставалось. А ведь желал я часто отнюдь не такого: тихого житья желал, иметь только собственное пристанище, особнячок, что ли, небольшой, довольствие иметь, трудиться спокойно над своими творениями, или на пейзажи любоваться – и, поверь мне, больше ничего не надо. Опыта уж в жизни я достаточно имею, на всякое посмотрел, да больше и не хочется ни на что смотреть. Только любоваться да мирно жить на покое… Да-с, Хелена, так и думалось, – Государь несколько времени пребывал в задумчивом молчании. – Впрочем, часто бывали, милая Хелена, и другие мечты у меня… Представлял я себя, поверь, пускай я говорю и… хе-хе… смешно, может быть, говорю-с, но все-таки представь… представлял я, что я на черном коне, могучий и безжалостный властитель, в черной мантии в серебряном с сапфирами узорчатом венце, с беспощадным карающим мечом в руке… О, Боже мой, Хелена, каких только картин я пред собою не являл! Черный повелитель… О, Боже мой, Хелена! Что сражаюсь я в гуще битвы, что поражаю врагов карающей рукой, что черная неуязвимая армия за мною… Что сужу я и мщу за обиды… Да-с, Хелена, совсем противоположные выходили мечтания. И, заметь, отчасти оба мечтания и выполнились в Российской империи, пусть и пошлее, и ничтожнее, они, конечно, вышли, и значительно меньше удовольствия я от них получил. Больно, Хелена, о как больно вспоминать… Налей, милая Хелена еще, боль запить… Страшно мне…
      Опустошивши очередной бокал, император неожиданно упавшим голосом продолжил: (Комментарий 2008: Среди прочего добавить бы такую реплику: другие бы сказали – иди спать, поздно, завтра поговорим, устали, а ты, Хеленочка, слушаешь.)
      –И ведь, создавая империю, Россию возрождая, Хелена – уж говорил я о том тебе! – знал яи повторял себе, что напрасны мои старания и деяния: обречена страна моя. Если в мое царствование не допущу я ее разгрома, пресеку и уничтожу врагов, но ведь не вечно я живу, и погибну или своей смертью помру рано или поздно… Гаргатинцы тоже не вечны, и им уготован век короткий… Помру, и более некого после себя оставить, и развалится великая страна, и вновь всем овладеют мерзкие негодяи и подлецы… знал, на сорок лет, на век даже создам империю, но все равно она рассыплется и развалится, и никак нельзя этого развала предотвратить, да и оттянуть не особенно можно. Готовился я к гибели и не боялся доселе, а теперь Хелена, едва гибель приблизилась, испугался. Прости меня, Хелена, но испугался, и великая благодарность тебе, что спасла меня от гибели – хоть и ненадолго…
      –Что же вы, господин Гаргат… – с исключительною скромностью отвечала ему Хелена. – Я, право, не думала даже поступить иначе, да и не могла поступить, – неожиданно с удивительною четкостью вспомнилось ей ее нелепейшее, пагубное, неразумное желание, овладевшее ей и затмившее ей абсолютно рассудок, и почувствовала она глубочайшее, несомненное раскаяние и досаду на собственную податливость и слабость.
      –Но страшно мне нынче, Хелена, и никакой поддержки или успокоения теперь нету… До смерти, верно, недолго осталось, и вскоре наступит прах да всеобщая гибель. И боюсь я, и сопротивляться, и воспротивиться ничем не могу! Хелена, несчастные мы все, бедные мы все! Пожалей меня, успокой хоть на мгновение, милая Хелена, одна лишь ты осталась! Пожалей меня!
      Хелена медлительно поднялась и, в необычайном волнении чрезвычайно раскрасневшись и вздрагивая, подошла к сидящему императору, с ласковою неподдельною нежностью обняла его голову и, склонившись к нему, громчайшее заплакала; государь плакал вместе с нею и также ласково и осторожнейше обнимал ее руки, говоря абсолютно неразборчиво: «Хелена, Хеленочка… милая Хелена…». Хелена же в молчании жалостливо обнимала его, однакож смотрела заплаканными, горящими глазами поверх него и заметно дрожала и всхлипывала; в таковой момент ощущала она себя невыносимо гадкой и самой себе ненавистной. Неужто в действительности она, поправши собственный разум и подавивши (неразборчивое слово) душевные порывы, практически на верную гибель отправила государя без всякой надежнейшей опеки? Неужто предпочла светлому деянию, к которому и стремилась наверно и которое подсказывала ей великая, наимудрейшая Вирма, неужто предпочла Адрадонов, ненавистный и совершенно нелепый соблазн? Неужто, если б не господин Веканов, также интуитивно заметивший тревогу и угадавший предстоящую трагедию, никогда не догадалась бы она подоспеть на помощь императору?! Никогда не предполагала Хелена, что способна с такою уверенностью совершать непростительные, ужаснейшие, отвратительные ошибки. И неужто теперь, даже раскаявшись и понявши с грандиозною ясностью свое ничтожество, руководившее ей, она предпочтет обманывать господина Гаргата? Надо полагать, еще заранее порешила она сокрыть от него свой нелепейший, даже безнравственный поступок, нарушение одного из святейших для него указаний; пока господин Веканов дожидался ее внизу, она успела моментально посредством чародейства настолько хитрым образом прибраться в кабинете государевом, что сейчас господин Гаргат, фактически, абсолютно никаких следов поразительного поступка Хелены не обнаружил бы; однакож лгать и изворачиваться, скрывать истину от господина Гаргата представлялось ей невозможным и непостижимым; никакими дальнейшими деяниями не загладит она вину и не успокоит собственную честнейшую, непосредственную совесть.
      –Господин Гаргат… – не поворачиваясь к нему, с колоссальным усилием прошептала она.
      –Хеленочка… милая Хеленочка…
      –Господин Гаргат… – она неожиданно замолчала, ибо не находили подходящих слов; наконец, окончательно решившись и не задумываясь более над вероятными последствиями, сказала: – Господин Гаргат, давеча вечером я заходила к вам в кабинет.
      Император резчайше повернулся в кресле и мгновенно поднял к ней глаза; Хелена посмотрела в его глаза, и увидала в них не предполагаемый губительный гнев или злобную обиду, а лишь укоризненное изумление; наконец, государь с тою же чрезвычайною, исключительной простотой спросил лаконически:
      –Зачем?
      –Я видала ваши рукописи и рисунки… Господин Гаргат, господин Гаргат… Я виновата. Если хотите, обижайтесь на меня, но пожалуйста, простите!.. – И она, совершенно не сдерживая себя более и не производя насилия над собою, отчаянно, исступленно зарыдала, продолжая одновременно в некоем умопомрачении обнимать императора.
      –Хеленочка, успокойся, милая Хеленочка, – проговорил император. – Да неужели могу я на тебя обижаться? О Боже мой, дорогая Хеленочка, как страшно жить… Но поверь – не обижен я на тебя за твое любопытство… Нет, не хочу я даже такого слова о тебе говорить… Извини меня, Хеленочка! А что до рукописей? Что до них? О Хеленочка, до чего же трудно и ужасно жить… Пожалей меня! Прах нам всем скоро наступит… 24.03.05. – 30.03.05.