"Хозяин" плёса
Из сборника "Наедине с тишиною".
Сделав порядочный круг чтобы обойти меловые горы, речка Усла ныряла, наконец, под свод звонкого чистого соснового бора. Высвечивая янтарно-жёлтой корой, его вековые сосны-великаны стояли на высоких холмах и с задумчивостью глядели в прозрачную воду. Усла, устав от пройденного пути, замедляла свой торопливый бег и тихо, словно боясь потревожить своих величавых соседок, струилась по золотому песку перекатов, ласкалась к одиноким, не весть кем оставленным на её пути, серым валунам, пробиралась сквозь заросли лозняка, что в некоторых местах вытягивал свои руки-ветви почти до самой середины потока.
Но так длилось недолго. Река делала полукруг, пробегала под низким бревенчатым мостом и выходила к подножию холмов, что цепочкой застыли по обеим её сторонам. Тут бор и заканчивался. Сразу же за первым высоким холмом, сплошь покрытым глубокими морщинами оврагов, по правому берегу Услы, тянулась узкая полоска чахлой ольхи вперемежку с берёзами. Левый берег оставался пустым и представлял собой череду маленьких пляжей с ослепительно белым песком. Постепенно холмы расступались, отступали к горизонту и дальше, вплоть до слияния с большой рекой, Усла бежала по топкой низменности. Берега её, по большей части, едва-едва выступали над потоком. И только изредка, там где на пути вставал пласт красной глины, они вздымались вверх на высоту полутора-двух метров. Эти возвышения прозвали грудами. Прорезая их, Усла усиливала поток и несла свои воды с лёгким шипением. За каждым грудом река, непременно, делала поворот, раздавалась вширь и, покружив в водовороте, уносилась дальше. В низких местах, после весеннего половодья, она почти ежегодно меняла русло, оставляя после себя кривые озёрца с прозрачной отстоявшейся водой. Вдоль берега, вытягивая тонкие стебли во все стороны, рос лозняк, вперемежку с красноталом. В некоторых местах, они образовали целые заросли, начисто преградив доступ к воде.
По весне Усла разливалась и скрывала под своими мутными водами все низкие места, оставляя нетронутыми лиши груды. Покрытые ранней зеленью они контрастно выделялись на фоне воды и притягивали взгляд. Затопленные лозняк и краснотал своими оставшимися на поверхности верхушками указы-вали все повороты реки и её возможные будущие границы.
Образовавшиеся по обоим берегам Услы пойменные луга местные жители использовали для заготовки сена и выпаса скота.
Небольшое сельцо, расположенное между двух песчаных холмов и прижатое с одной стороной сосновым бором, а с другой широким лугом вытяну-лось в одну улицу. Она изгибалась в огромную подкову до такой степени, что жителям крайних домов было гораздо ближе ходить друг к другу в гости по петлявшей среди луга тропинке, чем по улице. Сельцо ничем не выделялось среди прочих таких же селений, что лепились вдоль Услы на всём её протяжении. Рубленные избы в окружении старых вишен и яблонь, небольшая церковь с колокольней, хозяйственные постройки расположенной тут колхозной бригады да широкая не мощённая улица в обрамлении огромных, в три обхвата, тополей – вот и всё, что, при первом взгляде, бросалось в глаза всякому новому человеку, посетившему эти места.
Вскоре после войны, этими краями кочевал цыганский табор. Так, не та-бор, а несколько кибиток с шумными неутомимыми кочевниками. Они остановились у широкого плёса на Усле и прожили там всё лето. Плёс этот был сразу же за высоким грудом, получившим название "красный берег", то ли за выступы красной глины у самого потока Услы, то ли за обилие конского щавеля, в обилии росшего на берегу, и в пору цветения своими красными соцветиями заглушавшего зелёные краски луга.
Странно, но цыгане не навещали сельцо. Они держались настороженно и даже подозрительно ко всем, кто близко подходил к их становищу. И уж совсем удивительным стало то, что один из них остался в селе. Его приняла к себе рыжая Верка - немногословная девица с большими выразительными глазами. Никто не знал, как и когда они сошлись. Но когда, собрав свои пожитки, цыгане тронулись, было, в дорогу, среди них вдруг началось суматоха. Во всё горло кричали женщины, потрясая вскинутыми руками, грубыми голосами им вторили мужчины, то ли успокаивая, то ли ругая не весть кого. Вскоре два старых цыгана выпрягли из повозок коней, вскочили на них и во весь опор понеслись в село. Ни у кого ничего не спрашивая, они прямиком подлетели к дому рыжей Верки и забарабанили рукоятками плёток по воротам. На стук вышла Верка, а следом за ней и молодой цыган. Старший на вид, бородатый цыган, зло вращая глазами, закричал что-то по-своему. На что молодой ответил глухо, но твёрдо, указав глазами на Верку. Прокричав то ли ругательство, то ли проклятие, бородатый хлестнул его плетью со всего маху и вместе со своим спутником помчался к оставленным на лугу соплеменникам.
Удар плети пришёлся по левому плечу. Но так как бородатый подъехал близко и бил наискось, плеть обвила молодого цыгана, и конец рассёк левую бровь - едва не лишив глаза. Он рукой вытер выступившую кровь и, виновато улыбаясь, под причитания Верки вернулся в дом. Так в селе появился Николай Чебиров или, как его долгое время звали - Колька Чебир.
Удивительно, но его никто никогда не называл цыганом ни в молодости, ни в пожилом возрасте, когда цыганские черты проступили явственно и безошибочно. А вот его сына от Верки - совершенно рыжего с большими конопатинами - только и звали цыганом. Хотя имя он получил Василий - в честь Веркиного брата, что погиб при штурме Варшавы. Цыганом звали и рыжеволосого внука.
Чебир долго, даже уже после того как вышел на пенсию, работал в колхозе. Он не был кузнецом, как то заведено среди цыган. А потому делал всякую работу, на ходу перенимая умение и сноровку.
В воскресенье, когда всякая домашняя работа откладывалась на будущее, Чебир брал две самодельные удочки и шёл к реке. Не сворачивая, он шёл прямо к тому широкому плёсу, где когда-то стояли цыгане, и садился чуть повыше - где течение, подрезая красноватый пласт глины, неслось с лёгким шипением.
Некоторые, завидев его там, говорили:
"Тоскует Чебир. За цыганской волей тоскует".
И проходили стороной, стараясь его не потревожить. Чебир, прослышав про то, лишь усмехнулся в свои пышные, насквозь прокуренные усы. Он уже давно считал сельцо своей родиной, а её жителей роднёй. И свою цыганскую жизнь вспоминал как далёкую, пусть милую сердцу, но чужую сказку, в которой ему посчастливилось пожить.
В очередное воскресение, когда улеглась лихорадка летнего покоса трав, Чебир, как и многомного раз до этого, вышел из дому едва только забрезжил рассвет. Прихватив снасти и неизменную свою широкую, холщовую торбу, в которой носил и наживку, и нехитрый полдник, да и улов, он торопливо прошёл селом, пересёк луг и вышел к реке – чуть ниже облюбованного плёса. За прошедшие году Усла уже несколько раз меняла его очертания и теперь он был похож, скорее, не на плёс, а на обширный омут, в котором, как в котле, перемешивались все слои воды. Сходство этому добавляли и частые, похожие на вскипание воды, обширные водовороты, вырывающиеся из глубины реки с лёгким шумом, и хлопья жёлтой пены, кружащиеся по всему плёсу.
Крадучись Чебир подошёл к самому краю обрыва и из-за чахлого кустика лозняка глянул вниз на подёрнутую ещё легким туманом воду. У самого берега там, где, кружась, вода нанесла белого речного песка, стояло несколько широколобых голавликов. Лениво шевеля тёмными от воды хвостами, они двигали жаберными крышками, словно переговариваясь меж собой. Чебир улыбнулся самому себе и отступил назад. Он прошёл на своё излюбленное место – чуть повыше плёса - бросил на землю брезентовый плащ и сел на не-го, расположив справа от себя удочки, а слева торбу. Пошарив рукой в торбе, Чебир достал, завёрнутый в плотную бумагу, полдник и сунул его в покрытую росой траву. Потом, вытащив стеклянную баночку, он придирчиво посмотрел на шевелящихся внутри зелёных кузнечиков и отложил её в сторону.
На реке, там, где крутящееся течение плёса начинало терять свою силу, гулко ударила рыба. Чебир живо вскинул голову, посмотрел на расходившиеся по воде круги и во второй раз за утро улыбнулся. Он знал, что в омуте постоянно живёт крупный голавль. Живёт вольготно и открыто, словно знает, что недосягаем для местных рыболовов. Приличная глубина плёса и скорое течение, как перед ним, так и позади, были его надёжными союзниками. Многие пытались поймать голавля удочкой, но это была пустая затея. С завидным постоянством, после сильной потяжки, рвалась леска или с треском ломалось берёзовое удилище. Нашлись охотники попытавшиеся поймать голавля сплавным неводом. Но и из этого ничего не вышло. Невод зацепился за крупную корягу так, что горе рыбаки вытащили на берег лишь верёвки с порядочно изодранным полотном. Чебир знал об этих неудача и внутренне радовался за голавля, втайне надеясь, что когда-нибудь удача улыбнётся имен-но ему.
С того дня, когда он впервые увидел бой голавля, прошло не меньше десяти годов. И хотя Чебир понимал, что это уже наверняка совсем другая рыбина, ему хотелось верить, что голавль именно тот самый. Он живёт тут постоянно на правах хозяина плёса и зорко следит за порядком, попутно обучая своих молодых сородичей премудростям жизни. Мысленно Чебир звал голавля "хозяином", так как был уверен, что он и самая крупная рыба этого плёса и самая сильная.
Ранним утром голавль бил на середине омута. И Чебир воспринимал его бой как приветствие и приглашение к началу рыбалки. Ближе к полудню, когда клёв прекращался, голавль бил у самого берега, порой рядом с удочками. И Чебир был уверен - это сигналом к завершению рыбалки. Правда, раньше он не придавал этому значения. Но потом заметил - после того как голавль ударит у берега – прекращали клевать даже вездесущие верховодки. Чебир не знал, как это можно объяснить, да и не стремился к этому.
- Ну, здравствуй. Здравствуй, - мысленно поздоровался он с "хозяином" плёса. - Гуляешь всё? Ну, погоди, попадёшься - пожалеешь потом...
Голавль снова ударил. На этот раз уже гораздо ближе, но всё же ещё далеко от берега. И Чебир заторопился. Он проворно извлёк из торбы небольшой свёрток и развернул его, положив на выступ берега. В свёртке было с десяток вареных картофелин. Величиной с голубиное яйцо, они и цветом были похожи на него.
Размотав удочку, Чебир зацепил на крупный крючок картофелину, понюхал его и, убедившись, что запах аппетитный, беззвучно опустил наживку прямо в тугую струю. Уложив удилище на воткнутую в берег рогульку, он посмотрел на натянувшуюся леску. Удочка была рассчитана на поимку круп-ной рыбы, а потому поплавка не имела. И хотя течение легко играло верхушкой удилища, Чебир без труда определял момент поклёвки. Убедившись, что всё в порядке, он принялся за вторую удочку.
Из-за леса показался краюшек солнца, и всё вокруг заискрилось микроскопическими радугами. Каждая капля росы, скопившаяся за ночь на листьях травы, перед тем как испариться, стремилась поймать лучик утреннего солнца, поглотить его и выплеснуть наружу разноцветную звёздочку, сияющую ослепительными красками. Растущий у самого уреза воды султан сусака загорелся как факел.
Чебир пустил вторую удочку по течению, вдоль самого берега. Маленький, сделанный из гусиного пера, поплавок затрепетал мелкой дрожью и нырнул в глубину. Чебир подсёк и серебристая верховодка затрепетала на крючке.
- С почином, - поздравил себя Чебир и бросил рыбку в торбу.
Он сменил наживку и снова забросил удочку. И на этот раз поплавок не успел пройти и половину отмерянного ему пути. Стремительно рванувшись в сторону, он не успел уйти под воду. Последовал короткий рывок удилища, и вторая верховодка вылетела из воды.
Чебир не торопился. Он знал; верховодки тут много. И в предчувствии хорошей погоды она с жадностью будет набрасываться на предложенное ей лакомство. Конечно же, верховодка была лишь развлечением и заполнением ожидания поклёвки настоящей рыбы. А она, Чебир знал это не понаслышке, водилась в Усле в достаточном количестве. Ему не раз улыбалась удача. И тогда, по пути домой, плечо его оттягивала торба то с брусковатой плотвой, то с широким лещом, то с красавцем язем, а то и с весьма редким в этих местах бронзовым карпом.
Солнце уже начало припекать, когда к плёсу прибежал запыхавшийся внук Чебира - Колька. Ещё издали он упрекнул деда:
- Почему меня не разбудил? Я же тебе говорил вчера...
Неприкрытая обида, звучавшая в голосе внука, вызвала лёгкую улыбку у Чебиря. Он рукой погладил усы, потёр щёку и протянул:
- Мать не велела.
- Эх ты! - выпалил Колька в сердцах. - А ещё обещал...
Держа в руках коротенькую удочку, он хотел ещё что-то сказать. Но тут его взгляд остановился на торбе. Она сама собой вздрагивала и потихоньку сползала одним концом к воде.
- Деда, поймал?! - с нетерпением и затаенным восхищением спросил Колька, напрочь забыв о своей обиде.
- Да-к, мелочь... - ответил Чебир.
Колька отбросил удочку и живо заглянул в торбу. Там посреди серебристых верховодок лениво ворочались две толстые плотвы и хороший подъязок.
- Ого! - невольно вырвалось у Кольки.
Он схватил свою удочку и начал торопливо разматывать леску. Затем, зацепив на крючок самого большого кузнечика, Колька побежал к плёсу. Добежав до обрыва, он вначале остановился как вкопанный, потом замахал руками и зашипел:
- Деда, деда! Иди сюда! Скорее!
Чебир вскинул голову, бросил взгляд на натянутую леску первой удочки и только потом поднялся.
- Смотри! Смотри! - продолжал шипеть Колька, показывая вниз рукой.
Чебир подошёл, взглянул и увидел рыбий хоровод. Небольшие голавлики, вперемежку с плотвой и верховодками мерно ходили по кругу. Они поднимались из глубины, проходили по мелководью вдоль берега и, достигнув темневшей в воде коряги, лениво уходили в глубину, чтобы через короткое время снова повторить свой маршрут.
- На солнышке греются, - одними губами пояснил Чебир.
Но Колька словно и не слышал его. Он сделал ещё пол шага вперёд и взмахнул удочкой. Это короткого движения оказалось вполне достаточно. Как по команде рыба рванулась в глубину и исчезла.
- Эх! - невольно вырвалось у Кольки.
- Они сытые, - пояснил Чебир, - и брать не буду.
Но Колька не поверил и забросил удочку. Поплавок пробежал вдоль отмели и возле самой коряги стремительно ушёл в сторону. Колька рванул что было мочи и, схватившая наживку верховодка, вылетела на верх. По пути она сорвалась с крючка и по большой дуге полетела в траву.
- Есть! - радостно закричал Колька. - А ты говоришь сытая...
Он бросил удочку и стремглав побежал за своей добычей. А Чебир, улыбнувшись в усы, вернулся на своё место.
На первую удочку, где наживкой служил картофель, сегодня не было ни одной поклёвки. И это несколько удивляло Чебиря. Такое случалось очень редко. И он всякий раз пытался определить причину такого поведения рыбы, но не находил.
- Да и "хозяин" сегодня что-то уж тихо себя ведёт, - подумал он о голавле. - Ударил пару раз утром - и всё...
Прибежал Колька. Торопливо сунув пойманную рыбку в торбу, он схватил банку с кузнечиками и побежал к оставленной у плёса удочке.
- Смотри, в воду не свались, - сказал ему вдогонку Чебир. Но, похоже, тот не слышал предостережения.
Солнце подбиралось к полудню. Попыхивая самокруткой с едким самосадом, Чебир то наблюдал за суетливой беготнёй внука по берегу омута, то глядел на текущую воду, то разглядывал голубую стену дальнего леса. Он уже не надеялся на поклёвку рыбы и ждал лишь того момента когда, устав от бесплодной попытки поймать какую-либо рыбешку, Колька свалится рядом с ним на раскинутый плащ и предложит:
- Всё, деда. Идём домой.
Но внуку сегодня везло. Он нет-нет да и выхватывал из воды серебристую верховодку, а то и толстенького голавлика. И Чебир решил потихоньку собираться. Он смотал одну удочку, положил её рядом с собой и, вспомнив о припасённой еде, потянулся было за своим свёртком, припрятанным среди прохладной травы. И в этот момент удилище второй удочки дёрнулось. Чебир застыл в неудобной позе, соображая не почудилась ли ему поклёвка. Но тут удочка дёрнулась второй раз, и удилище согнулась, достав концом воды. Чебир схватил его и с силой потянул на себя. На другом конце заходило что-то непривычно тяжёлое.
"Неужели?!" - как молния пронеслось в голове у Чебиря.
Он не посмел продолжить мысль, боясь спугнуть удачу. Но сильная потяжка подтверждала его догадку - на крючок сел сам "хозяин" плёса.
Чебир вскочил на ноги и, упираясь изо всех сил, старался поднять рыбу на поверхность, чтобы дать ей заглотнуть губительного в этот момент воздуха. Но обитатель плёса никак не хотел подчиниться. Какое-то время он упорно тянул в глубину, прямо под обрыв. А потом, сообразив, что напрасно теряет силы, развернулся и рванул назад к спасительному плёсу. Подчиняясь воле рыбы, Чебир побежал за ней, не ослабевая натяжения лески. Длинна лески и удилище ограничивали манёвренность, не давая даже секунды на размышление. Пробежав вдоль берега до самого обрыва, за которым начина кружить и пенится вода, Чебир остановился. Дальше бежать было некуда. Вцепившись обеими руками в комель удилища, он реши: "будь, что будет" - и потянул его к себе. Леска зазвенела как струна, но выдержала. Нехотя рыба развернулась и по большой дуге пошла к берегу. Чебир обрадовался и, сделав ещё несколько торопливых шагов, смело шагнул с обрыва, надеясь попасть на узкий глиняный карниз у самого уреза воды. Приземлился он удачно, даже не поскользнувшись на мокрой глине. Вот только леска ослабла и его противник тут же поспешил воспользоваться моментом. Он так рванул удочку, что едва не вырвал её из рук Чебиря.
- Деда, держи! - закричал, наконец, сообразивший в чём дело, Колька. - Держи!
И в его голосе явственно зазвучало и отчаяние, и боязнь, и восхищение. Чебир кинул быстрый взгляд на внука. Увидел его круглые глаза и скорее простонал чем, сказал:
- Держу-у...
По тому, как дернулась удочка, а рыба не сошла, Чебир определил, что сидит она крепко. И если выдержит снасть, то быть "хозяину" омута его добычей.
Карниз, на котором стоял Чебир имел метров пять в длину. Но этого было вполне достаточно, чтобы, перемещаясь то в одну сторону, то в другую, гасить рывки рыбы. А они следовали один за другим. И хотя были уже не те, что первый или второй, но все же представляли опасность даже для такого опытного рыболова как Чебир. Решив, что соперник уже подустал, он тачал выводить его на мелководье, манившее ярким белым песком в другом конце плёса. Таким способом Чебир не раз вытаскивал хорошего язя или леща, умаяв его по пути.
Попавшийся на этот раз голавль не желал подчиняться чужой воле. И каждый метр давался Чебиру с большим трудом. По пути он несколько раз оступился и набрал полные сапоги воды. Чебир шёл под обрывом, а сверху как тень за ним, затаив дыхание, следовал Колька. Он напряжённо следил за чертившей по воде леской, боясь пропустить момент, когда на поверхности покажется засечённая дедом рыба.
Чебирь вышел на отмель и стал выбирать леску, отводя удилище в сторону. На мгновенье ему удалось подвести к себе добычу. Но в следующий момент рыба снова рванулась в глубину. Чебир успел разглядеть золотистый бок и малинового цвета грудные плавники. Это окончательно развеяло всякие сомнения - на крючке был сам "хозяин" плёса. И в этот короткий миг у Чебиря внутри что-то надломилось. Глаза его непроизвольно расширились, и в голове пронеслось:
"Что же это я? Вытащу его, и плёс опустеет? Да и не только плёс – вся Усла. А как же она?.. А как же я?.. Кто меня приветствовать будет по утрам? Кто мне...?"
Он не успел додумать поразившую его, с первого же мгновения, мысль и ощутил такую пронзительную тоску в сердце, какой не испытывал уже дав-но. В сознании вспыхнуло видение цыганской кибитки с понурым возницей на передке и шагающей рядом молодой женщиной в цветастой юбке до пят.
- Ох! – вырвалось из груди. И видение исчезло.
Руки Чебиря ослабли и задрожали. Но, неосознанно подчиняясь многолетней выучке, он начал снова подтаскивать голавля берегу. Вконец измученный, он уже не рвался в глубину, а шёл к берегу, используя, как последний аргумент, свой собственный вес.
Из глубины показалась лобаствая голова с широко открытой пастью. В верхней губе сидел крючок. Он зацепился далеко в горле, но от рывков, пропоров длинную кровоточащую рану, теперь оказался на самом краю.
- Вот это да! - выдохнул сзади Колька.
Чебир поморщился. Присутствие внука стало нежелательным, но ничего поделать уже нельзя было.
- Деда, держи, - как заклинание, снова повторил Колька. – Держи!
Перехватив леску руками, Чебир склонился над водой, стараясь закрыть происходящее от внука. Он дотянулся до крючка, рывком выдернул его из мясистой губы голавля и прошептал:
- Иди на волю. Иди...
И словно поняв, что смертельная опасность миновала, голавль схватил, несколько раз, широкой пастью води, пошевелил малиновыми плавниками и начал разворачиваться в глубину. Чебир дождался, когда его силуэт растворился в воде и только после этого захлопал по воде руками, изображая, что борется с рыбой.
- Взял, деда?! Взял?! - закричал Колька, когда Чебир затих.
- Ушёл, - еле слышно прошептал Чебир и выпрямился. - Ушёл на волю.
Колька застонал как от физической боли.
- Как же ты, деда? Упустил такого...
Не торопясь, Чебир поднялся наверх, подошёл к Кольке и прижал его, чуть не плачущего, к себе.
- Ушёл, - повторил он снова. - Ушёл на волю. Ну и пусть идёт. Пусть гуляет. Мы его потом поймаем.
- Ага, поймаем, - еле сдерживая слёзы, выдавил из себя Колька. - Теперь его никто не поймает.
- Ты поймаешь, - с оттенком затаенной грусти, сказал Чебир. - Подрастёшь и поймаешь.
Внук не понял его, но Чебир не обиделся.
- Как же ты, деда, не удержал? - снова заныл Колька. - Такого ещё никто не ловил...
- Старый я уже, - протянул Чебир, стараясь оправдаться в глазах внука. - Вот и не удержал. Да и то - матёрый был голавль.
- А это голавль был? - слабо поинтересовался Колька. - Я думал...
- Нет, нет, - перебил его Чебир. - Он самый - голавль.
Ему хотелось добавил "хозяин" плёса, но нахлынувшая, не весть откуда, тяжесть в груди, помешала. И Чебир промолчал.
Собирались молча. Колька торопился, а Чебир, наоборот, всё время замирал в задумчивости и помутневшими глазами смотрел на воду. Ему до боли хотелось увидеть бой голавля. Но плёс крутил водой, прижимал к берегу пену и выглядел совершенно пустынным.