Произведение было ранее выложено мною на одном из сайтов посвящённых фантастическому жанру, но само оно к этому жанру не принадлежит.
- Елизавета Прохоровна, в Святищево прибываем через полчаса.
- Благодарю вас, - чуть высокомерно ответила немолодая женщина с тщательно уложенными в причёску длинными седыми волосами. И только дождавшись, когда за вышколенной улыбающейся проводницей закрылась дверь купе, с опозданием подумала, что такой тон совершенно ни к чему. Да, она долгое время была замужем за богатым и небезызвестным человеком. Что с того? Сейчас она бедна, а он мёртв. И первое вовсе не является следствием второго – он потерял всё задолго до кончины и ещё успел побыть бедным вместе с ней. Сколько же нужно времени, чтобы избавиться от этой манеры держать себя высоко, слишком высоко для простой вдовы?
Да, она едет одна в комфортабельном двухместном купе. Но откуда кому знать, сколько времени понадобилось ей, чтобы накопить денег на эту поездку? Делить её ни с кем женщина не хотела.
Слишком многое она для неё значила…
… В тишине звонко тикают старые часы с кукушкой.
Она, закутанная в шаль, сидя в кресле, греет руки о тёплую чашку с чаем.
Он вырезает по дереву. Как обычно, когда нет работы.
Их дом небогат, но уютен.
На светлых обоях усеянных стилизованными узорами – золотые блики вечернего солнца. От красно- малиновой азалии в горшке на подоконник ложится мягкая длинная тень.
Из окна открывается вид на сказочный сосновый лес, где между ровными, тонкими стволами заблудившийся свет загадочно освещает воздух и пыль.
Но она смотрит только на него.
…Закончив, он поднимает голову. Ловит её взгляд, и уголки его губ подергиваются вверх. Она улыбается в ответ. Потом он в последний раз придирчиво осматривает новое изделие. Но оно идеально. И он ставит его на полку. К остальным. Она осторожно переводит взгляд. На картине – женщина с её лицом.
Он медленно подходит, садится рядом на табурет, берёт протянутую руку и, молча, смотрит в глаза.
Но в его круглых чёрных зрачках – тысячи слов и весь огромный мир. Такой же круглый… И такой же чёрный…
… Чай остывает под мерное тиканье старых часов с кукушкой…
…Слишком долго она не позволяла себе сесть в поезд, который идёт в прошлое…
Вглядываясь в серо-зелёную мокрую даль за окном, Елизавета Прохоровна думала о том, что её история мало чем отличалась от множества других.
Как и множество других, девчонкой вопреки решению родителей, советам друзей и доводам разума Лиза сбежала с тем, кого любила. И вырвав у судьбы счастливый билет, радовалась каждой минуте проведённой с ним. Она тогда ещё не знала, что судьба не любит оставаться в дураках… и всегда берёт реванш…
… Она вышла за другого человека только потому, что знала – пока живёт на свете единственный , кто наполняет её жизнь смыслом никто не сможет сделать её несчастной. Это было так. Но назвать её счастливой тоже было бы большой ошибкой…
Стремясь заполнить пустоту и заменить незаменимое, женщина отдалась воспитанию детей. Но вскоре прозрела – они были меркантильны и жестоки. Конечно, она видела в этом свою вину, но… их глаза не были Его глазами. В их голосах не было Его нот. Их походка ничем не напоминала Его…
Безусловно, она чувствовала свою вину. Фальшивая любовь всегда даёт страшные плоды…
… Потом появились внуки…
Но она продолжала жить. До того дня, когда…
- Тебе письмо, - дочь небрежно бросила на стол конверт, не входя в кухню. Елизавета Прохоровна, убедившись, что осталась одна, вслушиваясь в шаги за стеной, закрыла глаза и прижала письмо к груди. А потом, подняв голову к потолку, прошептала Господу, в которого никогда не верила:
- Наконец-то… спасибо.
Не смотря, на своё нетерпение, женщина аккуратно обрезала конверт ножницами. Нетерпеливость в своём возрасте она считала непозволительным качеством.
… Она стояла посреди кухни, всматриваясь в исписанную бумагу, не понимая, что же не так.
Почерк.
Письмо писал не Он.
Схватила конверт – адрес тот же. Стала жадно читать, выхватывая отдельные словосочетания.
«… наслышан о Вас..»
«…отец очень просил…»
«…наверное, много значили…»
«…не стоит приезжать…»
И… вот оно.
«…скончался в этот четверг…»
Опускаясь на стул, она смахнула на пол вазон.
… Звон осколков застыл в ушах. Земля из вазона, которую женщина бережно рыхлила до прихода дочери, чернела на полу. Красный цветок азалии, оторвавшись то стебля, отлетел прочь, а корень выглядывал из осколков наружу…
Первым на кухню прибежал маленький внук и, глянув под ноги, удивлённо прокричал в тишине, плохо выговаривая слова:
- Зачем же ты убила его, бабушка?!...
…Старая женщина смотрела в окно купе сухими бесцветными глазами. Плакать она уже давно не умела. В тот день, когда её нашло то злополучное письмо, нить, которая много лет была натянута у неё внутри, оборвалась. С того момента она ни разу не чувствовала себя по-настоящему живой…
Перрон был полон людьми. Ещё спускаясь по крутым железным ступеням, поддерживаемая проводником, женщина почувствовала волнение, граничащее с нервозностью.
Сжимая костлявыми пальцами полупустую дорожную сумку, она растеряно и жадно всматривалась в лица прохожих. Ждала, что какие-то из них могут оказаться знакомыми. И боялась этого.
Окружающие тоже часто обращали внимание на высокую стройную женщину немолодых лет с когда-то красивым лицом. На старомодное тёмное платье с высоким воротником-стойкой и на сложенные в не менее старомодную причёску длинные седые волосы. Но это было обыкновенное любопытство. За долгие годы Елизавета Прохоровна научилась его различать.
Для всех этих людей она – эпатажная диковинка. Пришелец из другого мира. Из мира, который давным-давно по их меркам канул в лету. Окончательно и бесповоротно.
Елизавета Прохоровна подумала, что в чём-то их мерка верна. Прошла целая вечность. Пустая и бессмысленная. Но где-то в этой пустоте долгое время, всё же, зёрнышком пульсировала надежда. Но теперь… теперь у неё есть лишь память. Даже старость и болезни оставили её нетронутой.
То ли из жалости, то ли из жестокости…
Одно было ясно – её появление здесь было неизбежно. Даже если пришлось бы ждать ещё одну вечность…
Ведь память – это всё, что у неё осталось…
Женщина вдруг осознала, что погружённая в свои мысли, она шла, не думая куда.
Ноги сами несли её по знакомой дороге,… изменённой до неузнаваемости. Посмотрев вниз с удивлением и ещё каким-то невнятным чувством, женщина обнаружила, что там, где в её памяти были лишь ухабы, камни и песок, теперь лежала новенькая светло-серая дорога.
Внутри что-то больно кольнуло.
Она поспешно подняла голову и увидела дома по оби стороны дороги. Здания были те же. Двух- трёхэтажные. Кирпичные и деревянные. Только многие из них были обиты пластиком. Белым. Светло-зелёным. Коричневым… Красиво. Аккуратно. Но всё же…
Она невольно ускорила шаг.
… Магазинчики украшали новые яркие вывески с новыми названиями. Скоро она вышла на широкую улицу. Здесь что-то продавали и покупали. Старой женщине что-то предлагали, выкрикивали, окликали, нахально и опытно привлекая внимание к себе и своему товару. Было шумно, тесно и бестолково.
Пробираясь сквозь вяло снующую толпу, Елизавета Прохоровна чувствовала, что внутри у неё всё похолодело не смотря на душное базарное зловоние и ноги отказываются слушаться.
Ею завладело смутное тревожное предчувствие.
Добравшись, наконец, до небольшого перекрёстка, она увидела на углу бар.
Тот самый.
Но хозяином там был уже, конечно, совсем другой человек. Молодой мужчина в большом не по размеру дорогом костюме на расспросы женщины не смог дать толковых ответов. Но кое-что она, всё же, выяснила. Точнее кое в чём убедилась. Конечно, он не был сыном прежнего хозяина. Конечно, прежнего хозяина давно не было среди живых.
Иначе и быть не могло. Ведь уже тогда, когда она была девушкой, он был немолод. Столько просто не живут…
Новый хозяин посмотрел на неё как-то странно, придерживая за локоть, и предложил воды. Она взглянула в его глаза. Там была жалость. А ещё – ограниченность.
Елизавета Прохоровна отказалась и, мысленно пожалев хозяина, вышла на вечернюю улицу.
Что такое физическая немощь по сравнению с немощью духовной?
Её уж точно этому человеку не за что жалеть. Она познала истинную любовь, а это даётся не каждому. Пусть она превратила её в пепел… много ли смысла – жалеть того, кого нет?
Будучи уже готовой ко всему, Елизавета Прохоровна выпрямилась и перехватив сумку в другую руку двинулась, невольно ускоряя шаг, вперёд по улочке, туда, где вскоре кончались дома и гладкая дорога. Туда, где вдали виднелся сосновый лес. Туда, где свидания с ней ждал её Дом.
Только ступив на грунтовку, женщина увидела, что в окнах Дома горит свет и видны многочисленные силуэты. Пытаясь унять дрожь, она двинулась к нему. Становилось холодно, но вечерняя прохлада, конечно, была не единственной причиной, почему дрожь с каждым шагом только усиливалась.
Обойдя Дом вокруг на расстоянии, дрога отпускала к нему хорошо вытоптанную тропинку. Но последние метров двадцать тропинка становилась ненавистной женщине плиточной дорожкой.
На крыльце смеялись и курили. Входная дверь была открыта настежь, и в прямоугольнике света мельтешило и гремело быстрой музыкой.
Дойдя на подкашивающихся ногах до порога она, не слыша своего голоса, спросила, кто живёт в этом доме.
Перекрикивая музыку, ей ответили, что никто. Он долго пустовал, а теперь одно агентство организует здесь праздники под заказ. Потом женщину спросили, что случилось, но она не ответила. Вошла в прямоугольник света и, выставив вперёд сухую руку, медленно двинулась среди пульсирующих тел. Посреди комнаты, на миг оглянувшись, под мишурой цветных лент и воздушных шаров, близоруко щурясь, женщина увидела знакомые обои и старый шкаф с резными дверцами.
Как во сне она поднялась по знакомым скрипучим ступеням на второй этаж. Здесь музыка была глуше, и людей почти не было. Только возле лестницы стояла парочка и о чём-то негромко, но резво и увлечённо спорила. Они не заметили старую бледную женщину в тёмном старомодном платье.
А она подошла к двери напротив, постояла с минуту, потом аккуратно прикоснулась к отчего-то холодному дереву и толкнула внутрь. Дверь поддалась послушно. Покорно. Беззвучно. Словно признавая старую хозяйку…
…Кукушка в старых часах ожила, едва женщина вошла. Рука Елизаветы Прохоровны разжалась, и сумка глухо ударилась об пол, подняв горку пыли и конфетти.
…Она смотрела на грязные обои, на которых едва различался цветочный узор, на знакомую деревянную мебель и каждое «ку-ку» отзывалось у неё в груди тупой болью.
Она села в кресло и обхватила седую голову руками…
…На подоконнике в горшке уже давно ничего не росло. Из него торчал засохший покорёженный сучок. Но старая женщина знала: это – азалия.
Она ещё постояла у окна.
Потом так же незамеченной спустилась по лестнице и вышла в темноту.
Несколько часов где-то бродила. А потом, когда все окна в доме погасли и он закутался в тишину, женщина пришла снова. В руках она сжимала сосуд с керосином. Нести его было тяжело. Сердце кололо всё чаще. Но она держала себя сильной. Как всегда…
Подойдя к Дому в кромешной темноте, она вылила керосин на крыльцо и бросила сверху горящую спичку…
…Горело очень ярко. Она стояла совсем близко. Только так её удалось, наконец, согреться. Где-то за лесом уже потихоньку светало.
Старая женщина смотрела бесцветными глазами в огонь и сквозь него. Сквозь время.
Она видела, как на этом самом месте проляжет большая, ровная, красивая дорога. И какой-нибудь малыш под восторженные радостные крики умилённых родителей сделает на этой дороге свой первый шаг.
Даже не подозревая, что оскверняет то, что покоится под ней.
…Она ещё дождалось, пока краешек солнца покажется на горизонте, закрыла слезящиеся глаза и шагнула в огонь…