http://www.proza.ru/2012/01/05/855
Всюду был камень и камень; зелени – на редкость мало. Когда вчера по пути из Мурано к Дворцу, держась недалеко от берега, их катер огибал тот длинный мыс, показалось, что разлив мохнатой зелени справа - это неохватный парк, пару раз прерываемый выходами каналов. Но, потом эти выходы разрывали уже не мохнатую зелень, а, казалось, это - щели неравными промежутками разделяли зубы города, дома, ничем не выделяющиеся нагромождения камня. Увиденная ими вблизи, уникальная венецианская архитектура - да, потрясала, но, для них с Веткой она была только в районе Большого канала, Дворца и площади Святого Марка. Обозреть всё нескончаемое обилие соборов, дворцов, базилик, площадей, церквей, палаццо, было просто невозможно. Остальное же, виденное, особенно сегодня, не могло считаться архитектурой – присутствовал только дух Венеции, дикая неупорядоченная смесь камня и воды, но - дух, которого больше не существовало нигде на Земле!
Всё так же, но реже, попадались магазинчики, ещё реже встречались стайки туристов; на углу две местные старушки, похоже, уже долго беседовали, держа на аккуратных шлейках своих аккуратных собачек.
- Собака – тоже человек! - задумчиво объявил Зуев, - И как это они, бедняги, обходятся тут – ни кустика, тебе, ни травки…
- Венеция – не место для собак, - засмеялась Ветка, и в этот момент из-за поворота показался человек с серо-голубым, так похожим на карельскую лайку, хаски.
– Смотрите, Харитон, у него глаза разные! Смотрите! Левый – голубой, а правый, смотрите – зелёный, нет! серый! – они проводили глазами неуместную здесь собаку, и в этот момент слева вывернулся, растущий у края канала сначала вдоль, а потом через канал и ввысь большой деревянный мост.
Размещённые на стенде перед большим серым зданием несколько афиш приглашали прохожего посетить что-то вроде вернисажа. Они зашли в прохладу через широкий вход - двое в сером камуфляже преградили им путь. Зуев пытался на ломаном английском выяснить что-нибудь про билеты, про кассу, когда заметил, что один из охранников глядит на Ветку и цедит сквозь зубы явно нелестное про неё. Другой засмеялся и ответил что-то, похоже, неприличное. Кровь зашипела и бросилась в голову. Он сделал шаг вперёд – дорогу им решительно перегородили. Снова кто-то из двоих бросил фразу, уже более длинную, и вспыхнул явно скабрезный смех.
- Пойдёмте, ну же, пойдёмте! Нам всё равно не понять, что они говорят! – тянула его за руку Ветка.
У него сжимались кулаки, он почувствовал набегающий знакомый холодок, что-то сжалось внутри. Но что он мог сделать! Безъязыкий, он находился перед этими хамами в совершенно дурацком положении, а они издевались над его женщиной и над ним!
– Ну, что же Вы стоите! Идёмте, - она силой вытащила его на улицу…
Лет двадцать назад, в январе, они встречались у Андрея всем выпуском, и он возвращался домой уже поздно вечером. На грудь принято было достаточно, но шёл он уверенно. Перед самым домом к нему пристали трое подонков. Двое захватили его руки, третий шарил по карманам. В кошельке денег почти не было, зато из кармана пиджака был извлечён паспорт.
- Что ж ты, падла, ходишь без башлей? Сучка твоя, дешёвка денег тебе не даёт, всё на верзо своё, на рыло поганое тратит? Проучить, тебя, суку, что ли?
И этот, третий с силой несколько раз ударил Зуева по лицу его же паспортом - слева направо, обратно и снова слева… Когда отпустили руки, он уже сам ударил обидчика в лицо, но многого совершить не успел. Его сильно и ногами, сильно избили! Спас только случайно вывернувшийся откуда-то сосед. В больнице скорой помощи определили сотрясение мозга, он там валялся около двух недель – так сказать, отгул от работы за свой счёт… Вот и сейчас он никак не мог успокоиться, чувство шипящей крови не оставляло… Подонки, скоты… Молча, он ступил на ступени моста, они сменились пандусом.
- Скоты!... – он уже отходил; Ветка, молча, шла рядом.
Пройдя от моста прямо по улице, они, упёршись в канал, повернули направо. Вскоре он расширился до размеров небольшой площади. На ленивых волнах тихо помахивали резными носами штук десять гондол, на берегу группой, скорее, толпой оживлённо толковали, сидели, стояли гондольеры в своих тельняшках. От площади канал резко, углом поворачивал налево, и тут из-под арки вышла небольшая группа людей. Впереди всех шли трое: стройная девушка в белом, рядом пожилой итальянец и невзрачный юноша. На мгновение Ветка с невестой поравнялись, и Зуев не мог не отметить резкого несоответствия облика двух женщин. Белое платье невесты спереди заканчивалось значительно выше колен, открывая почти целиком стройные ноги в ажурных белых чулках до середины бедра; зато позади подол, почти шлейф, достигал земли. Страусиные перья, широкой полосой формирующие лиф платья, колыхались на каждом шагу, глубокое декольте притягивало взоры встречных к красивой и высокой груди; в руке, не по сезону, она держала женскую венецианскую маску. Но, самое замечательное заключалось в том, что подол платья изнутри был подбит малиново-алым, причём, не просто алым, а чем-то менявшим при движениях цвет на нечто сияющее к краям! Всего мгновение женщины были рядом: Ветка в её вызывающе-эротичном наряде и невеста в платье, возбуждавшем несколько иные, но тоже чисто мужские, не менее сильные, чувства. Со стороны сгрудившихся гондольеров раздались приветствия и крики одобрения, затем, заглушая шум, голос произнёс короткую фразу, возможно, сальность, рука протянулась в их направлении, и раздался оскорбительный гогот, выкрики, кто-то согнулся, схватившись за живот. Ветка шла рядом с Зуевым, тихо повторяя:
- Скоты! Какие же вы, всё-таки, сволочи, мужики! Животные, скоты!...
Зуев, озадаченный, шёл следом; он не принял на свой счёт, вырвавшуюся у женщины, горечь. Миновав ещё одну арку, они, неожиданно для себя, снова вышли на площадь перед собором Святого Марка. Молчали до самого отеля. В номере Ветка, поправляя причёску перед зеркалом, протянула неопределённо:
- Ни то, ни сё. До ужина далеко, шлифовать всё те же улицы не хочется. Вы не утомились, милый Харитон? А я подустала, если честно признаться. Что делать будем?...
Зуев вздрогнул! Жест, которым её рука коснулась его лица, в точности повторял жест жены, когда та, догадываясь, что где-то ещё может быть женщина, сама предложила… Что предложила?... Блудить? Чем ты занимался вчера вечером и позавчера, все эти дни и сегодня днём?! Но, ведь это же – не блуд! Он любил эту женщину рядом, он хотел её. Он не блудил – он любил! А ты помнишь, задал он себе вопрос, заповедь «не прелюбосотвори!»? Если помнишь, то ответь, что такое блуд? Тот, который есть у Ветки, который объелся груш, это ведь он – блудит? Две дочери у них. Старшая в самом опасном возрасте, а он - блудит… «Прелюбосотворяет»… Это – блуд! Он блудит, этот «объевшийся», и его хотят увести.
А тебе-то что? Они, как-нибудь разберутся сами! Ты ещё спроси, поинтересуйся у Ветки здоровьем этой старшей, да и Ники её тоже. И она в ответ спросит, как жена твоя поживает. Глядишь, и станут личные отношения общими, обсуждаемыми за углом, вот тут-то твоя любовь и обернётся блудом! А сегодня у тебя не блуд! Ты, любишь, и ты знаешь, что в Веткином датском королевстве что-то нехорошо сложилось. Ты что – считаешь, что она стремится тебя увести? Престарелого мачо с артрозным плечом? И то ли ещё тебя ждёт! Она же сейчас просто любит, и заподозрить её в блуде не может никто. Эти охранники и гондольеры – не в счёт! Всё. Кончили! Или ты себя перегрызёшь…
- Милый, - женщина улыбалась, лёгкая рука погладила его руку, - мы с Вами забыли про шопинг. Побывать в Венеции и не сделать шопинг!... Ну, же!
- Есть у меня особенность, - начал Зуев и сделал хитрое лицо, - в магазине, в любом магазине, даже в овощном, я через две минуты начинаю засыпать. Ты, ведь, не хочешь, чтобы рядом с самой красивой и желанной женщиной Венеции, как дремлющий на ногах мерин, посвистывал носом мачо преклонных лет! Помнишь гетмана-злодея, тоже мачо, на которого писал донос Кочубей? Разве он посвистывал носом рядом со своей Марией, то бишь, с Матрёной? Думаю, что нет! Она бы не позволила! Так что, придётся тебе, - он поцеловал душистые волосы, - пойти на этот раз одной. Только смотри, не заблудись и приходи во-время! А то - как же я один останусь?...
Успевшая переодеться, Ветка лукаво крутанула подолом, сделала ручкой и, послав воздушный поцелуй, исчезла. Он посмотрел ей вслед, потом включил телевизор. Побродив по каналам, наткнулся на РТР. Уже не раз ему попадались в разных городах - в Кёльне, в Мюнхене, в Риме, теперь вот и в Венеции - русские ТВ-каналы, РТР или «Культура»; его, безъязыкого, это как-то развлекало. Он глядел какое-то время на выламывшихся в экране даму и подтанцовку, потом, выключая, нажал на кнопку пульта и откинулся на кровати.
В тишине, в темноте они лежали рядом. Он ощутил прикосновение Лёгкой ладони, которая сразу же медленно двинулась вниз. А потом Другая ладонь нашла его руку и повлекла за собой. И их стало три: Первая и Третья лежали неподвижно, Вторая медленно перебирала шерстяной покров на его груди, и его отдельное, личное «я» всё больше превращалось в одно целое неделимое «Я». А, может быть, в «МЫ»? Зуев, ты ничего не путаешь? Потом шаловливые пальцы Первой, порхая, погладили его снизу вверх, и превратились в кулачок, маленький кулачок, похожий на неумелого мальчишку. Тогда Третья, по примеру Первой, сместилась вниз, и главный сейчас, Средний, застыл в ожидании. Оно длилось недолго. Он нашёл губами ближнюю черешенку, и… Зажёгся ночник! Ведь ты знаешь - я хочу видеть! Я увижу, и ты хочешь видеть, что я увижу, как они чуть разойдутся, и, истомившийся уже, Средний обрётёт уют… Ветка, не шали, не надо шалить… Погаси. А почему, милый? Ты же тоже хулиганишь!... Подожди, зажгу второй… Подожди же!... Любимый мой Харитон! Харя, мой... Чуточку, чуть-чуть повернись… А вы, Харитон, почему ничего не несёте из ванной? Он там лежит, слева… Нет, не повернусь! Нет, повернись… Да, не повернусь… А, как правильней сказать – выгнуться или прогнуться?... Какой же Вы нежный, милый!…
http://www.proza.ru/2012/01/05/868