Все обернулись.
Молодая женщина за столиком заливалась смехом. Она запрокидывала голову и закрывала лицо руками. Ее спутники тоже от души веселились: мужчина иронично усмехался, подобно тому, как усмехаются комики, знающие истинную причину смеха, а девушка, сидевшая рядом с ним, смущенно улыбалась, как будто ее веселило больше то, как искренне смеется женщина, а не сама ситуация, вызвавшая смех.
Они выглядели очень гармонично в залитом осенним солнцем городском кафе. Мужчина и девушка были очень похожи между собой. Без лупы было понятно, что это отец и дочь. Женщина, которую разбирал смех, скорее всего, входила в триаду на правах матери и жены, потому что в манерах и жестах девушки также улавливались ее смутные отголоски.
Отсмеявшись вдоволь, женщина достала из сумочки бумажный носовой платок и, вытерев выступившие слезы, переспросила:
- Значит, так и сказала, что не умеешь готовить потому, что мама никогда не готовила, а готовил папа?..
- Ну да, - усмехнулась девушка, - я почему-то так это все запомнила…- она подцепила палочками пузатый ролл и отправила его купаться в ванночку с соусом.
- Уморила ты меня, зайка, - весело сказала женщина и озорными глазами посмотрела на мужчину, - Ну ты посмотри, папуля, сплошная дискриминация…
- Да ладно, - как-то неопределенно отозвался он и пригубил свой кофе с лимоном.
- Странная штука, детское восприятие, - задумчиво произнесла женщина, - теперь я понимаю, почему наша дочь тогда в поезде, уплетая «Доширак», на весь вагон, очень счастливая, объявила, что это гораздо вкуснее, чем я дома готовлю…
Женщина опять прыснула смехом. Но уже не так бурно. Мужчина и девушка снова поддержали ее улыбками. Гости кафе, проходящие мимо, окидывали взглядом столик, увенчанный шикарным букетом из семи бордовых роз. Заботливо вставленный официантом в безлико-казенную стеклянную вазу, этот букет, добавлял в палитру заведения теплых красок и, безусловно, оживлял собой всю мизансцену...
…Анютка была маленькой девочкой. Кареглазой, румяной вишенкой с пучком вьющихся пепельных волос на макушке. Папа звал ее «Нюня», а мама «Нюсик» или попросту «Носик». Носик у Нюси действительно был пуговкой, маленький, аккуратный, шмыгающий иногда носик. Она вообще была вся соразмерно маленькая – ни большой головы, ни больших детских глаз – все, как у куколки уменьшенных размеров. Посторонние люди, глядя на эту куколку, умиленно таяли и часто угощали «Носика» конфеткой или печеньем, которые мама почему-то не разрешала брать и учила Нюсю: «Надо вежливо сказать – спасибо, не хочу. Или – спасибо, не надо. У тебя ведь дома есть конфетки, зачем тебе брать у чужих?» Но Нюсе хотелось брать у чужих. Потому что она очень любила конфетки. А мама не давала их есть вместо котлет, супа и каши, которые Нюся терпеть не могла.
Самая отвратительная была каша – скользкая, как улитка, она скатывалась в горло против воли и заставляла Носика давиться и кашлять. Иногда Носик переигрывала и начинала изображать неминуемую смерть, но мама была неумолимой и даже на краю гибели заставляла съедать всю противнючую кашу до конца. Наверное, она совсем не любила Носика.
Мама не разрешала залезать за стол в пижаме, громко кричать, болтать ногами, размазывать пюре по столу. Мама заставляла долго лежать в кровати днем, пока вдруг неожиданно не заснешь. Хотя все это потерянное время можно было проводить с пользой, бегая по улице или хотя бы смотря мультики по телевизору. Мультиков разрешали смотреть тоже мало. Вообще, у Носика было тяжелое детство.
Вот с бабушкой было другое дело. Бабушка точно любила Нюсю. Когда мама уходила куда-нибудь «по делам», бабушка разрешала утром залезть в пижаме за стол, не дергала волосы расческой и готовила Нюсе всегда то, что она просила – жареную картошку. И делала еще в бутылочку с соской теплый сладкий чай, который Нюся с удовольствием посасывала, лежа на диване и рассматривая свои любимые мульты про динозаврика Динка, Тома и Джерри в детстве, про черепашек Ниндзя и вообще про все на свете...
Потом приходила мама и начиналось: «Нюся, иди переодеваться! Нюся, иди заплетаться! Чем ребенка кормили? Нюся, иди кушать супчик! Телевизор надо выключить!» Просто кошмар, а не мама. Ужас, летящий на крыльях ночи, а не мама.
Но Нюся все же скучала без мамы и очень, если честно. С мамой всегда было интересно, она все время что-нибудь придумывала – то рисовать, то лепить, то читать, то в парк, то зверей смотреть, то на каруселях кататься. Но мама была строгой. Она, например, не разрешала Носику покупать в киосках «все подряд». А Носик очень хотела «все подряд». И тогда мама даже придумала такую штуку – стала давать лично Носику такие билетики, за которые в киосках разрешали брать конфетки и все остальное. За эти билетики, если их не тратить все сразу, а собирать в сумочку, можно было взять в магазине много других интересных вещей – например, третью куклу Барби в свадебном платье, которую Носику очень хотелось. Поэтому, когда они с мамой подходили к киоску, и ребенок обреченно начинал канючить заветную конфетку, хитрая мама говорила: «Носик, у тебя же есть свои денюжки – покупай!»
Хитрюга! Она знала, что Барби гораздо интересней конфеток. Она специально так придумала, чтобы Нюся со вздохом отходила от витрины. Но Нюся тоже потихоньку хитрила: дураку было понятно, что вечером папа все равно принесет домой что-нибудь вкусненькое.
Папа приносил обычно МНОГО всего вкусного – соленые огруцы, печенье, кетчуп, майонез, заветные конфетки. Нет, он приносил, конечно, и маме – молоко, хлеб, крупу какую-нибудь, но это Нюсю интересовало меньше. Папа тоже знал толк во «вкусной и здоровой пище». Иногда, готовил коронное блюдо: резал пополам целые картошины, мыл их, скреб серединку ложкой, и, наложив туда всяких вкусностей запекал в духовке. Нюся очень любила, когда готовил папа.
Папа был такой же замечательный, как и бабушка. Он был очень добрый. Он еще ко всему прочему придумывал и рассказывал Нюне долгую-предолгую сказку про Свинлю, Биглю и Жадулю. Никто не знал, кто они такие. Но это были очень забавные персонажи, почти мультяшки. Иногда Нюня сама задавала тему для очередного рассказа.
Ложась вечером в свою постельку, она брала папу за руку и говорила: «Давай сегодня будет сказка о том, как Свинля, Бигля и Жадуля пошли купаться в море!»
-Хорошо, - соглашался папа. И они долго хихикали потом над незадачливыми друзьями, которые впервые увидели море и сначала хотели его выпить, потом высушить феном, а потом только, когда увидели вдали белый кораблик, догадались, что море для того, чтобы плавать.
Нюся тоже обожала плавать. Каждое лето они уезжали к морю. В поезде очень долго ничего нельзя было трогать руками и нужно было все время сидеть в тесной комнатке, рассматривая проезжающие за окном деревья и дома. Но зато на море! На море можно было ходить по улицам в одних труселятах, фотографироваться с обезьянами и есть сладкую вату. Правда, маму все время нужно было уговаривать купить это воздушное облако удовольствия на тонкой деревянной палочке.
- Лучше давайте персиков купим? - бодро предлагала мама. Но Нюся была неподкупна. Потом у нее болел живот, и она заранее знала, что он будет болеть, и что мама будет кормить ее розовыми таблетками и причитать: «Хорошо, хоть до рвоты дело не дошло!» Но идти по улице, и лопать эту сладкую вату на глазах завистливых детей, которым не удалось победить своих мам – это, скажу я вам, было удовольствие из наивысших!..
Свою маму Носику удавалось победить, к сожалению, очень редко. С папой и бабушкой было гораздо легче. Папа и бабушка бывали с Нюсей реже. С мамой же они были вместе целый день, и мама видела Носика насквозь, иначе как бы она догадалась, что книжку про Незнайку исчеркала именно она? Маму невозможно было победить громким ревом, она отводила в таких случаях Носика в туалет и оставляла там одну, без игрушек и мультиков. Приходилось переставать реветь, чтобы снова пойти играть. Нет, мама точно не любила Носика.
Вот папа простил Нюню, даже когда она назвала его «тварью». Дело было так: папа укладывал по вечерам дочь спать, а мама уходила «заниматься делами» - но это она обманывала, конечно, сама телевизор смотрела. Папа очень долго всегда Нюню «укладывал». А особенно долго пришлось «укладывать» на этот раз: уже почитали книгу, рассказали сказку, спели песню про «Черного ворона», про «Спят курганы темные» и еще одну какую-то, какую именно, Нюня забыла, а сон все не приходил. И главное, она точно знала, что мама СМОТРИТ ТЕЛЕВИЗОР! Нюся просила: «Папочка, отпусти меня, я только посмотрю маленечко телевизор и сама спать лягу. Правда, правда – сама лягу и усну! Тебе даже не надо будет меня песнями усыплять. Я даже больше не попрошу почитать мне…» Но папа оставался непреклонным. Тогда Нюня вспомнила одно странное слово, которое слышала от бабушки. Этим словом бабушка на улице отпугивала собаку, забежавшую на детскую площадку. Нюне показалось оно тогда очень сильным, рычащим, почти как сама собака. И страшная зверюга действительно удалилась тогда. То ли бабушки испугалась, то ли слова…
Нюня сказала папе это слово. Он замолчал. Отодвинулся и сказал: «Иди, смотри свой телевизор!» Нюня почувствовала что-то неладное, но внезапно полученная свобода, заставила ее подумать: «Какое интересное слово! Наверно, есть еще такие похожие слова… Надо будет у бабушки спросить…»
Мама очень удивилась тогда, увидев Носика в большой комнате. Сразу же спросила – что случилось? Носик честно ей все рассказала: что не хотела спать и, что потом назвала папу «тварью». Мама тоже замолчала. Потом подумала и сказала:
- Это очень, очень нехорошее слово. Оно обозначает очень неприятное грязное животное. Разве наш папа такой?.. Надо пойти и извиниться перед ним. Он, наверное, очень обиделся на тебя, - мама взяла Носика за руку.
- Ладно, пойдем, - обреченно согласилась Нюся и зашмыгала носом, - Только можно я немножечко посмотрю телевизор?.. Мне совсем-совсем не хочется спать…
- Только 10 минут, - сказала мама, и они пошли извиняться.
Вот какие же все-таки непонятливые взрослые! Пока не обзовешь, оказывается, ничего не понимают.
А еще Носику очень нравилось болеть. Тогда все сразу бежали исполнять все ее капризы. Целыми днями читали книжки, чесали спинку, приносили всякие вкусности. Все были добрыми и ласковыми, не заставляли учить буквы, запоминать цифры. И хотя это Носику все было легко, она не любила тратить на это время, которое можно было потратить на игру. Поэтому иногда она болела специально – ела потихоньку снег или дышала во все горло во время рева «холодным воздухом». Ей казалось, что мама подозревает обо всех этих ее проделках, потому что, иногда она хмурила брови и спрашивала строго: «Носик, опять?..»
- Господи, отстань от ребенка, - тут же вставала на ее защиту ласковая бабушка, - Не видишь? Болеет деточка, у нее жар поднимается.. Пойдем, заинька, я тебе морсик сделаю, полежим, почитаем… Я тебе спинку почешу.
И начиналась счастливая жизнь.
Но иногда болезнь брала над Носиком верх и тогда ей становилось страшно, что она может совсем никогда не выздороветь и вдруг даже умереть. Но мама всегда ее вылечивала. Вообще с мамой болеть было не страшно. Она всегда знала, какие лекарства точно Носику помогут: что надо поделать, чтобы жар спал, а что, чтобы живот не болел. Когда мама была рядом все было понятно и спокойно.
А вообще в жизни Нюси случалось не только счастье, но и волшебство. По секрету можно рассказать, что был у нее такой специальный горшочек, который «варил конфетки» за хорошие дела. Да, да! Сам, независимо ни от чьего присутствия, совершенно самостоятельно «варил конфетки»! В это невозможно было поверить. А обнаружен он был совершенно случайно.
Носику не хотелось прибирать игрушки, потому что она точно знала, что потом ее обязательно разденут и заставят днем опять залезать в постель. Она долго хныкала, хотя и знала, что ей это поможет навряд ли. Просто тянула время. Не помогали даже угрозы «запылесосить все игрушки». Потом мама все-таки взяла ее за руку и они стали собирать игрушки, как грибы в корзинку. Постепенно процесс увлек Носика. Она стала представлять себя Красной Шапочкой, которая, гуляя в лесу, случайно набрела на Злого Волка, и, чтобы отвлечь его, уговорила страшилище пособирать с ней грибы. Когда сбор урожая был закончен, мама сказала Носику: «Поправь еще крышечку на горшочке в кукольном уголке. Что-то она криво лежит…»
Конечно! Как она могла лежать прямо?! Там было целых ТРИ, три настоящих шоколадных конфеты! Мама очень удивилась и сказала:
-Интересно, откуда они там взялись?.. Может, ты их туда положила и забыла потом?
Но Носик всегда все хорошо помнила в отличие от бабушки. А уж про конфетки она помнила все всегда еще даже лучше. Она точно не складывала в этот горшочек ничего.
-Может быть, это волшебный горшочек? – предположила мама - Может быть, он сам варит конфетки?
-Как это? – живо заинтересовалась Нюся.
-Не знаю как, - ответила хитрая мама, - Может быть, этот горшочек варит тебе конфетки за добрые дела? Такое иногда случается. Смотри, ты прибрала игрушки – и мы нашли в горшочке три конфетки. Давай попробуем лечь спать без капризов? Просто ляжем и уснем. А потом проснемся и проверим, что же там с горшочком?
Нюся нехотя согласилась. Она решила поверить маме, ведь взрослые знают, что говорят. Нюся сама разделась и залезла в постельку. Долго возилась и спрашивала у мамы: не пора ли проверить горшочек? Но мама сказала, что если все время спрашивать, то можно и не дождаться волшебных конфет. Пришлось незаметно уснуть.
Когда Нюся проснулась, мама еще лежала на диване с закрытыми глазами. Нюся не стала ее будить, а быстро-быстро выскочила из постельки и побежала прямо к горшочку. Крышка на нем лежала ровно. Сердце у Нюси ёкнуло, но она решила заглянуть вовнутрь. И о, чудо! Там лежала еще одна шоколадная конфета!
Вот скажите: кто мог туда ее положить? Мама, конечно, не могла – ведь она спала. Бабушки не было дома. Собака не знала, где лежат конфетки. Сомнений нет, горшок оказался волшебным. Вечером он был торжественно продемонстрирован папе и бабушке. Но так, как хороших дел к вечеру никаких не осталось, мама предложила Носику просто шепотом попросить горшочек «сварить» конфетки для папы и бабушки.
Все пошли в кухню ужинать. И опять – никто не мог положить в горшочек конфет, потому что все точно сидели в кухне рядом с Нюсей. Но когда ей разрешили сходить проверить – в горшочке опять теснились ТРИ конфеты – как раз для Нюси, папы и бабушки! Пришлось делиться. Но Нюсю грело то, что теперь она знала свой, независимый от мамы способ получения конфет!
Горшочек, к слову сказать, вел себя очень странно. Сначала он «варил» конфетки очень часто, но с мамой – только за «хорошие дела», а с бабушкой – за все подряд. С папой он вообще «варил» редко, а одна дома Нюся не оставалась никогда.
Волшебный горшочек потом куда-то делся. Куда – Нюся вспомнить не могла. Возможно, потерялся во время переезда. Иногда Нюся по нему скучала. Но, благодаря этому случаю с горшочком, ощущение волшебства она запомнила навсегда. И потом всегда ждала его в жизни. Когда Нюся стала взрослеть, она придумала себе мечту про шкафчик, в котором ниоткуда брались бы деньги, как конфетки в горшке. Потому что взрослым уже не так важны конфетки сами по себе, как возможность их покупать, и не только их, а всякое другое, что им захочется. Но мечта про шкафчик так и осталась, к сожалению, мечтой.
Еще у Нюси была собака и кот. Собака, правда, была раньше. Собаку звали Бетховен, сокращенно – Бит. Папа и мама подобрали его на улице возле гаражей, когда все вместе ходили зимой гулять в лес на саночках. Бит был похож на толстую рыжую булку. Мама долго у него «гоняла глистов» и все удивлялась, как в таком маленьком пузике могут жить «такие огромные палки»? С Битом весело было беситься, весело было кусать друг друга. Когда Бит вырос в огромного пса, он стал катать Нюсю на саночках, да так быстро, что папа не успевал бежать рядом по заснеженной лесной тропинке, а мама все кричала им вслед: «Володя, следи, угробит ребенка!» Но никто никого, к счастью, не угробил. Снег летел в лицо, было слышно тяжелое дыхание пса впереди и папы позади. Все было нормально.
Потом Бит съел всю мамину косметику и встретил их однажды вечером мордой, раскрашенной во все цвета радуги. Такой забавный собачий макияж почему-то совсем не повеселил маму. Потом Бит съел мамину обувь, потом снял огромными когтями обивку с входной двери. И мама сослала его в деревню, потому что у нее начал дергаться глаз. А в дом взяли кота.
Кот тоже был рыжий. Звали его Бенцион Крик, по короткому – Беня. Котенком у него был хвост, загнутый крючком. Он был очень ласковый. Иногда Нюся пыталась очистить ему язык от «шершавок», но Беня яростно мяукал и вырывался. Мама этого не знала и стала стричь ему когти, чтобы он Носика нечаянно не поранил. А потом выяснилось, что у Носика вообще аллергия и с животными в доме было покончено насовсем.
В три года Нюсю отвели в «группу развития», где разные тетки, как мама, учили ее рисовать, читать, считать, петь, танцевать, и даже – английскому языку! Все бабушкины подружки удивленно цокали языками, когда им сообщалась эта информация. «Мучают ребенка», - сокрушенно качала головой бабушка. Нет, Нюсе это нравилось. Не нравилось вставать рано и бежать на занятия, не смотря на «погодные условия». Поэтому иногда она позволяла себе поболеть, чем очень расстраивала маму.
В четыре года отвели Нюсю еще и в музыкальную школу. Хотя скрипочку Нюся тоже очень любила, но разучивать эти этюды было совершеннейшей мукой. Она бы пиликала себе и пиликала целыми днями, скрипочка была такой красивой, а тут – стойка, изгиб, вибрация… Слова все сплошь непонятные. Нюся капризничала, мама нервничала. В общем, никакого удовольствия.
В шесть лет Нюсю отдали в детский сад. Сначала она испугалась, а потом поняла, что это та же самая «группа развития», но на целый день. «Надо готовиться к школе», - сказала строгая мама.
И Нюся поняла, что детство кончилось. А она и поиграть-то, к слову, толком не успела…
Энн была нимфеткой, острой, как игла.
Сквозь панцирь ее подростковой угловатости уже отчетливо прорисовывались крылья женственности. Они, видимо, несколько смущали Энн, потому что были ей еще не по росту. Скорее всего, Энн не очень хорошо понимала, что с ними делать и как ими пользоваться, поэтому всем своим видом пыталась крикнуть окружающему миру: «Не влезай, убьет!» Банальное нападение она считала лучшей защитой в такой ситуации, как и многие ее сверстники.
Энн сидела на набережной, отгородившись от мира темными очками в пол-лица. Воротник черного жакета был поднят вверх, защищая шею. Волосы, туго собранные в пучок на затылке, открывали высокий чистый лоб. В черепной коробке за этой великолепной ширмой кипел невообразимый коктейль из ясных принципов, тайных желаний, темных мыслей и прочей всякой ерунды, которая то и дело увлекала Энн жаждой испробовать жизнь на вкус. И вкус этот, если честно, не всегда ей нравился, но эксперименты давали ощущение свободы, которая в свою очередь помогала обрести чувство собственной значимости.
Она курила, глядя в даль. Она демонстрировала спокойствие индейца племени чероки, но невооруженным взглядом было заметно, что нервничала и, скорее всего, кого-то ждала.
Три месяца назад Энн покинула родительский дом. Хотя какой родительский? Родители ее разбежались два года назад, по малопонятным для нее причинам. Мать пыталась ей что-то объяснять: типа «мы зашли в тупик», типа «тесная жилплощадь», типа, чтобы «отец окончательно не спился» – но Энн чувствовала, что все это фигня. Она понимала, что мать отчаянно ездит ей по ушам, пытаясь остаться хорошей. Отец все больше молчал и, тоже пытаясь остаться хорошим, совал Энн деньги. Девочка быстро смекнула выгоду. Вот он – шкафчик с деньгами! И стала обращаться к маме за помощью в учебе, там рефераты-доклады, а к папе – за материальными стимулами.
После того, как она пошла в первый класс «элитной» гимназии, заниматься скрипочкой становилось все труднее и труднее. Мама тогда еще зачем-то отвела ее в балетную студию и Энн легко, на свою голову, прошла отбор. Совмещать все это было просто невозможно и мама предложила ей выбор: «Можно оставить скрипку и перейти в другую школу. Можно остаться в этой школе и перейти на класс фортепиано. Можно бросить музыку и заняться танцами.» Энн выбрала гимназию и фортепиано.
Сейчас она сожалела об этом. В классе у нее все складывалось не шоколадно. Элитными в гимназии были, по сути, только размеры родительских кошельков. А какой кошелек был у директора спортивной школы и воспитателя дошкольного отделения этой же гимназии догадаться не трудно. Мать ей твердила: «Ты не понимаешь еще, что такое быть спокойным, что твоего ребенка не ограбят на перемене, не изнасилуют в туалете, что он будет накормлен нормальной едой, будет общаться с одноклассниками на нормальном языке.» А Энн, изнемогая от кучи бессмысленных домашних заданий, причитала: «Лучше бы вы меня отдали в школу для умственно отсталых! Я бы там отличницей была, как вам надо!»
Мама никак не могла въехать, чем бюстье за 7 тысяч отличается от лифчика за 500 рублей. Скорее всего, она притворялась и продолжала толдычить, что «не одежда красит человека, а человек одежду» И где она только набралась этой пошлой лабуды? Она старалась, конечно, как могла, поддерживать «имидж приличной семьи», но им с отцом все равно было не допрыгнуть до того уровня понтов, которые были приняты у Энн в классе. Мама говорила иногда: «Хорошо, посмотри, пусть у твоих одноклассников двухуровневые квартиры, но в гости-то все бегают все равно к нам, в однокомнатную! Значит им интересно?» Тут даже и разгонять было не о чем – просто в двухуровневые квартиры никого особо не пускали. В какое-то время Энн начала стесняться своих родителей.
В общем, она просто была из другого теста. Матери это было трудно понять. Она все воспитывала, все пыталась устремить вдаль, все придумывала для Энн новые увлечения – то телевидение, то бассейн. «Пробуй себя, - говорила она, - примеряй на себя жизнь, смотри, что тебе больше подходит. Настанет время и нужно будет выбирать.» Спасибо, Энн однажды уже «выбрала».
Она все еще очень скучала по скрипочке, хотя и фортепиано ее тоже увлекало, но эмоции были совершенно другие. Она порой злилась на мать за то, что та постоянно напоминала ей: «Ты сама сделала этот выбор». Как будто тогда она что-то могла соображать! Она злилась. Злилась за то, что мать так лихо нашла способ перекладывать ответственность.
Кроме всего прочего, у Энн прихрамывала учеба. Окружающие говорили: «Девочка очень способная, но с полным отсутствием силы воли». «Вы знаете, мы учимся в музыкальной школе, более силу воли может развить разве что кадетский корпус» - сокрушалась мама и набирала Энн тучу всевозможных репетиторов. А Энн по сути своей была тусовщицей и, ей было просто не интересно сидеть на уроках, где она ощущала личностный дискомфорт.
Отец тоже был тусовщиком. Энн видела, как он преображался в компании своих друзей. Ему физиологически были необходимы застолья. Там он ощущал себя в фаворе. А мать злилась. Ее раздражали его поздние возвращения домой. Она просыпалась и не могла уснуть уже до утра. Она все твердила про «законы общежития» и про «взаимоуважение». «Может, ей самой просто негде гулять по ночам?» - думала тогда Энн.
В общем-то, родители никогда не ругались. В их доме не бывало скандалов, о которых иногда живописали ей одноклассники. Но эмоциональная мозоль между ними заметно росла, Энн догадывалась об этом. Однажды она услышала ночной разговор на кухне: «У нас однокомнатная квартира, Володя, - в полголоса говорила мать, - растет дочь – о какой нормальной семье может идти речь? Я понимаю, что с жильем нам ничего не светит, но скажи мне – отчего тогда ты отказался два года поработать на стройке? Унас была бы квартира в прекрасном кирпичном доме… Отчего сейчас ты считаешь лучшим потратить деньги на своих друзей, а не на мебель в дом? Если семья тебе не по карману – давай поговорим об этом.»
Энн почему-то тогда остро стало жаль отца.
Еще один «выбор» ей пришлось сделать по возвращению из Болгарии, с музыкального конкурса. На вокзале ее встретили «добрые» папа и мама. Но уже в такси Энн почувствовала сквозняк, который дул из каждого диалога, происходившего между ними. После торжественного семейного поедания арбуза, мать объявила-таки официально о необходимости принять очередное «решение». Все сели в комнате.
- Аня, - начала мать, - у нас случилась такая ситуация: папа два дня не ночевал дома. Я искала его по моргам, по больницам, по друзьям. Я очень сильно переживала. Потом оказалось, что он жив-здоров и просто уехал в другой город на похороны какого-то своего друга. Я попросила папу пожить отдельно, пока тебя не было. Теперь ты вернулась. Я хочу, чтобы ты помогла нам принять решение: продолжать нам жить всем вместе или дать возможность папе жить такой жизнью, какой ему нравится. Если ты скажешь папе – оставайся, я приму твое решение, но я хочу, чтобы он дал обещание тебе и мне, что подобного больше не повторится, что в десять часов вечера все будут дома, и мы будем спокойно спать, зная, что все живы и здоровы.
Энн была готова провалиться сквозь землю, ей было стыдно за мать, безумно жаль отца. Она украдкой посмотрела на него: он сидел, ссутулившись и опустив голову, как сама Энн не раз сидела, нашкодив в детстве. Мать нервно теребила кончик зачем-то принесенного с кухни полотенца. У Энн все пересохло в горле и, она глухо сказала:
-Пусть остается.
-Хорошо, - облегченно вздохнула мать, - Тогда пойдемте все в кино. Хотя после арбуза это не лучший вариант…
Мать улыбнулась и исчезла вся эта безумная сцена, казалось, что ни о чем таком стыдном и ужасном они сейчас не разговаривали. Матери вообще это очень хорошо удавалось – она так же хорошо умела разряжать атмосферу, как и нагнетать ее. Одного она никак не понимала, что Энн с отцом были абсолютно другими людьми. И им не хотелось скакать на закат на красном коне.
Еще один «выбор» мать приготовила Энн уже после их расставания с отцом. Конечно, никакого слова он не сдержал, все продолжалось в том же духе и как-то раз достигло своей кульминации.
Морально Энн была к этому готова. У одноклассников многие родители давно поразводились к этому времени и они делились с Энн впечатлениями, что не всегда это так уж и плохо: отец и мать живут отдельно, но зато в два раза больше водят в кафешки, покупают шмоток и дают бабла. Так все и произошло. Кроме всего прочего, мать стала больше работать, стала меньше следить за жизнедеятельностью дочери, что Энн очень и очень устраивало.
Где-то в это же время мать сказала ей: «Не хочешь учиться нормально - иди в колледж. У тебя сейчас есть такая возможность. Я не могу всю жизнь, как танк, толкать тебя вперед. Можно привести лошадь на водопой, но нельзя заставить ее пить». Как-то мать тогда, видимо, подзабыла, что Энн в общем-то не лошадь, а дочь. Но, раз уж Энн предоставили в очередной раз «свободу выбора», она, как всегда, решила, что лучше – проще. И выбрала колледж. Ей тогда так показалось, что это проще.
И она опять промахнулась. То, что она увидела в колледже, не могло присниться ей в то время даже в страшном сне. Девочка после манерной гимназии попала в мир, где «отжимались» телефоны, в открытую на переменах раскумаривался косячек. Когда между кланами девушек начинались разборки, ей кричали: «А ты вообще иди в библиотеку!»
Первые полгода она пребывала в каталепсии. Тогда она и ушла от мамы, потому что не могла дальше жить на разломе двух миров – идеального маминого и реального колледжского.
Случай был немного неприличный. Ее другу на что-то там понадобились деньги. А Энн всегда знала о суммах, хранящихся в доме. Естественно, она сделала своему приятелю маленькое одолжение. Мать несвоевременно обнаружила пропажу и подняла хай: «Ты не понимаешь, что это по сути своей воровство?» - как всегда залезала она под кожу.
Энн не стала ей особо объяснять ситуацию, собралась и ушла жить к бабушке. Тем более, что ей действительно было стыдно, но признаваться матери в этом не хотелось. Энн боялась невзначай дать ей аванс на ощущение силы.
Бабушка приняла внучку с радостью. Даже не стала ни о чем расспрашивать. «Поругались с мамой? – Да, поругались, - Тяжелый все-таки у твоей мамы характер.» Энн как-то подсознательно замечала, что мама и бабушка из-за нее немного соперничают. Поэтому, чтобы получить свой бонус, она немного пожаловалась на мать, немного поподдакивала бабушке, на том и угомонились.
Энн точно знала, что мать прибежит мириться. Она же как-никак была у нее единственная дочь. Энн даже мысленно рисовала себе разные варианты сцены примирения, проигрывала эмоции, которые она заставит мать переживать. Но – прошла неделя, а от матери не было никаких признаков жизни. Прошел месяц, два, а мать даже не звонила. «Какая она у тебя жестокая! Всех разогнала!»- сокрушенно вздыхала бабушка, поглядывая украдкой на внучку, и, оценивая в свою очередь, точность попадания.
А Энн искренне удивлялась: ну как же так? Мать, которая докучала ей своим воспитанием, постоянными заботой и участием – вдруг, оказалось, может спокойно обходиться без нее? А где же родительская любовь? Где материнские, простите, инстинкты?..
К тому времени Энн уже работала, она устроилась официанткой в кафе недалеко от дома. Работать ей нравилось, учиться – нет. Она все чаще и чаще пропускала занятия. У нее накопилась куча академических задолженностей. Дураку было понятно, что ни к чему хорошему это привести не может. Энн срочно нужен был спасательный круг. Ей было тревожно, и потом, она вдруг ясно поняла, к своему удивлению, что безысходно скучает по маме.
Набравшись смелости, Энн позвонила. Когда услышала в трубке знакомый голос, у нее предательски улетучились все мысли, а с ними и заготовленные слова. Мама заговорила первой. Она говорила спокойно, как будто буквально вчера они вместе бегали в киношку. Спросила, как бабушка, как папа? Давно ли она с ним виделась? Энн, естественно, сказала, что все хорошо и, предложила встретиться. Мама легко согласилась.
Энн докурила вторую сигаретку и встала со скамейки. Мама, наверное, уже ждала ее в кафешке. Энн машинально поправила безразмерную сумку на плече, и пошла на встречу, смутно догадываясь чему.
Мама сидела на летней веранде, спиной ко входу. У Энн странно заколотилось сердце, она быстро обогнула ее и села за столик:
-Привет…
-Привет, - улыбнулась мама и подняла на макушку темные очки, - Я заказала пиццу, ты не против?
Могла ли Энн быть против? Она вдруг увидела мать совершенно другими глазами. Перед ней сидела просто женщина. Женщина, средних лет, с умными выразительными глазами, спокойная, свободная, уверенная в себе. И Энн неожиданно для себя стала ощущать, что где-то именно такой ей всегда и хотелось быть. Пока ждали пиццу и, Энн отвечала на дежурные вопросы, рассказывая что-то о себе, она не переставала разглядывать мать. Нет, конечно, Энн бы добавила стиля в одежде, бабла в кошельке, но в целом видимая сейчас женская суть ее очень и очень привлекала.
Это открытие заставило Энн со временем провести ревизию своей черепной коробки. Она изменила рецептуру кипящего под ней коктейля впервые в пользу ясных принципов. Энн странным образом отчетливо ощутила необходимость в расстановке приоритетов. Как ни удивительно все это было осознавать, но Энн пришла к выводу о том, что она, наверное, начала взрослеть…
Анна…
Анна была молодой девушкой, спелой и соблазнительной, как лесная ягода. Она была пропорционально сложена: ни лишнего роста, ни лишней полноты. Тело ее было округлым там, где оно должно быть таковым и утонченным там, где это обычно принято ожидать. Пепельные волосы мягкими волнами покрывали ей плечи. Длинные ресницы обрамляли выразительные карие глаза. Анна благоухала юностью. Она взяла все лучшие черты внешности своего отца и преломила их в женском воплощении. От матери ей достался неуловимый шарм соблазна, некая аура мимики и жестов, которая внеситуативно притягивала к себе внимание лиц противоположного пола.
Анна сидела с родителями в кафе. Осень за окном золотила серые городские тротуары. Сегодня они запоздало праздновали ее день рождения. Отец пришел с букетом шикарных бордовых роз. Мама одобрительно погладила его глазами. Они бодренько заказали любимую японскую кухню и начали непринужденную болтовню.
Родители жили порознь уже 6 лет. Анна так и не могла определиться – тяжело ей было от этого или никак. Порой ей было очень жаль, что нет у нее единого дома, где мама и папа всегда были бы для нее вместе; порой – она думала, что это хорошо, что они не вместе, потому что они не имели возможности выступить против нее единым фронтом в решении каких-то вопросов. Иногда она думала, что мама, как всегда сделала все правильно и вовремя. Ее все чаще поражала в матери эта способность к принятию верных решений. Она даже стала обращаться к ней за советами. Но, естественно, редко следовала им – ведь это была ее собственная жизнь.
Мама смеялась: «Зачем я трачу свой ум на бессмысленное сотрясание воздуха? Ты живешь по принципу – послушай, что говорит мать и сделай наоборот.» Где-то да, так оно и было. Теперь с высоты своей юности она с удивлением замечала, что с матерью соперничали все, кому не лень: начиная от бабушки и, кончая ей самой. Причем мать никогда не задавалась, не провоцировала никого, но вот именно это ощущение ее вечной правоты и заставляло окружающих противопоставлять себя ей. Анна понимала, как тяжело было отцу быть ее мужем. Она вообще относилась к отцу с сочувствием. После мамы ему было очень сложно перестроиться на других женщин. А самое интересное заключалось в том, что мама и в вопросе расставания с отцом оказалась права: он действительно завязал-таки с алкоголем и увлекся своей профессией. «По сути, от их расставания все только выиграли, как ни печально это звучит…» - подумала почему-то именно сейчас она про себя.
Анна смотрела на родителей и отмечала неуловимую схожесть между ними. Какая-то гармония отношений несомненно до сих пор присутствовала в них. После подаренной жизнью возможности сравнивать, она теперь понимала, что родители подарили ей счастливое детство, полное волшебства и радости. Как это мама всегда говорит – большое видится на расстоянии? Да, именно так оно и оказалось.
Анна теперь дорожила своими воспоминаниями. Она удивлялась тому, что ее по жизни так стремительно пронесло над всеми возможными искушениями, не приземлив ни к готам, ни к эмо, ни к растоманам. Она не обременила свое тело тоннелями в ушах, пирсингом и наколоками. О исканиях переходного периода теперь напоминали только отвязные фотки, которые она уже давно даже никому не показывала. Теперь она пыталась строить свою жизнь самостоятельно, потому что иначе просто не умела. Опять мама оказалась тогда права, когда не стала затаскивать ее обратно жить домой от бабушки. Она только все время теперь повторяла: «Смотри, это проходит ТВОЯ жизнь…» Анна была благодарна маме за то, что она приняла ее такой, какая она есть. Хотя до сих пор видела, что это ее очень сильно беспокоит.
Решив сделать матери комплимент, она вдруг сказала:
-Ты знаешь, папа, вчера мама угощала меня шарлоткой – знаешь, пирог такой из яблок? Очень был вкусный. И когда она у нас научилась так готовить?
-В смысле? – даже прекратила жевать мама.
-Мама всегда хорошо готовила, - сказал отец.
-Да? – смутившись, переспросила Анна, - А я Сереге своему говорю, что я не умею готовить потому, что у нас мама дома никогда не готовила, а готовил всегда папа…
Мама запрокинула голову и, закрывая лицо руками, залилась смехом. Отец усмехнулся в усы. Анна улыбнулась, потому что почувствовала в себе маленькую девочку Нюсю, которая опять что-то сказала искренне и невпопад. Посетители осеннего кафе, не сговариваясь, оглянулись, посмотрев на их столик. Розы пылали в вазе багровыми фонарями.
…На выходе из кафе мама спросила:
-Носик, ты куда сейчас? Меня встретит Виктор. Тебя подвезти?
-Нет, я наверное с Дашей встречусь. Мы в кино собирались. Папа, ты куда?
-Да я на автобус, наверное. Домой.
Они поцеловались и разошлись в три разных направления.
Шуршала под ногами листва. Осень объедала уже почти нагие деревья. Каждый год она была той же и иной. Каждый год она завоевывала город по-разному. А может, это зависело от настроения топчущих тротуары горожан?
У каждого из них осень всегда была своей…