Двадцать третьего октября две тысячи одиннадцатого года, в семь часов тридцать восемь минут утра по московскому времени покой планетки Земля нарушило инородное тело. Метеорит, размером с обувную тумбу, вгрызаясь в слои атмосферы, сгорая и оплавляясь, плюясь маленькими частичками и смертельно устав от космических скитаний, рухнул, наконец, в нагревающиеся пески монгольской пустыни Гоби. Свое появление на Земле метеорит представлял не так – от его удара лишь вздыбился мертвый песок, разбежались в сторону, а после, раздираемые любопытством, вылезли из своих укрытий пять ящерок, да полумифический, вездесущий, но крайне редко видимый человеком песчаный червь олгой-хорхой приполз посмотреть на виновника его пробуждения, но, так и не заметив ничего подозрительного, обнюхав метеорит и оставив на нем следы своей семенной жидкости, закопался в песок и уснул. А метеорит так и остался одиноко лежать, сохраняя в себе примитивные одноклеточные организмы, которыми бы очень заинтересовались земные ученые в силу их исключительности и уникальности и несколько десятков килограммов неземного металла. Ничем не примечательное событие так и осталось бы ничем не примечательным, если бы не одно незаметное с первого, да и со второго… впрочем, вовсе не видимое, обстоятельство, которое не смог распознать даже олгой-хорхой. Метеорит, вздыбив энное количество песчаных частиц и закончив свой героических полет на Земле, заставил вздрогнуть, заколебаться, а после и вовсе порваться сокровенную материю, созданную на протяжении истории всеми без исключения людьми, обитающими на Земле. Ноосферу.
***
Восьмиклассник Коля проснулся от приступа сильной мигрени – лоб пульсировал, глаза пытались вылезти из законно принадлежащих им орбит, мозг объявил революцию здоровому воскресному сну. Тяжело поднявшись, пошатываясь и держась за стены, Коля доковылял до кухни, нащупал в сумерках шкафчик с лекарствами и вытащил оттуда пачку цитрамона. Наполнив стакан водой, он запил одну таблетку, потом подумал, и выпил еще одну.
Через двадцать минут боль отпустила, но осталась непреодолимая тяжесть – будто мозг Коли был старой книгой, в которую школьники положили несколько листьев для высушивания и изготовления гербария, а сверху поставили тяжелый предмет. Коля посмотрел на часы – было только восемь утра. «Как же досадно! Решил выспаться в воскресенье, называется!» - подумал он. В сон совершенно не клонило.
Прошел час, но тяжесть не уходила, а только принимала отчетливые формы, как грузовик, приближающийся к человеку из тумана, укреплялась в сознании, становилась очевидной. «Сначала будет непонятно, а потом все разложится по полочкам» - почему-то вспомнил Коля слова школьного учителя. Именно так! Он чувствовал эти полочки у себя в голове – навесные, дубовые, покрытые блестящим лаком и подписанные красивым каллиграфическим почерком. И тяжесть растекалась по ним, равномерно занимая пустующее пространство.
У каждого человека бывают моменты, когда ему кажется, что он знает все в своей специальной области. Коля в то утро чувствовал, что знает все во всех областях, а если и не знает, то обязательно додумается.
Он медленно поднялся с дивана, стараясь не провоцировать голову на новые болевые импульсы, прошлепал босыми ногами к окну – семья Коли жила на пятом этаже и из окна квартиры открывался вид на вечно жужжащее транспортное чудовище, поселившееся в Москве. Коля прислонился горячим лбом к приятно ледяному стеклу, привыкая к необычному процессу архивации, происходящему в бушующей голове, как вдруг, сфокусировав взгляд на шоссе, вздрогнул. Круглосуточно бурлящий и кричащий разными голосами автомобильный монстр уполз – шоссе было пустое.
Москва была пуста.
***
«Рекордное количество самоубийств произошло в Нью-Йорке сегодня утром!» - возбужденный диктор, радостно кричащий из маленького телевизора в углу кафе, вывел финансового директора компании «Остин и Дженкинс», Хэлену Стоун из прострации. Поставив на стол пустую чашку кофе, она обернулась к источнику звука и прислушалась. «Шестьсот семьдесят два человека найдены мертвыми в промежуток от девяти утра до двух часов дня. Среди них выдающиеся ученые-астрономы Питер Колански и Уилл Барбер, а так же одиннадцать известных экстрасенсов и астроло…» - голос диктора заглушил шум проезжающей мимо неотложки.
- Какой-то бред творится, газеты назвали все это «Эзотерический коллапс», по-моему, полная чушь – просто несколько сот дебилов сговорились больше не обременять нашу перенаселенную планетку своим присутствием, ну и слава Богу – переводя взгляд с телевизора на Хэлену, резко прокомментировал ситуацию официант, собирающий посуду с ее стола. Хэлена глупо улыбнулась, протянула официанту пятидолларовую банкноту чаевых, после чего он почтительно замолчал, и вышла из кафе.
Она вспомнила вечерний приступ головной боли, после которого стало тяжело думать и пришлось закончить отчет о финансировании, дабы не допустить ненужных ошибок. Хэлене казалось, что эти события, эта череда суицидов тонкой шелковой ниточкой красного цвета связана с приступом.
Хэлена Стоун не торопясь – до окончания обеденного перерыва было еще двадцать минут – направилась в сторону офиса. Нью-Йорк жил своей жизнью – бежали куда-то желтые такси, бездомные с огромными сумками, наполненными всяким хламом, спешили по неотложным делам, мигали светофоры, светило не греющее уже совсем Солнце. Мысли и догадки Хэлены постепенно стирались из сознания, заставляя думать о более насущных и реальных вещах – финансовых отчетах компании. Она было совсем ушла в себя, неосмысленно переводя взгляд от торопящихся людей к машинам, от них к дорожным знакам, рекламным плакатам и потом снова на людей, как внезапно нечто сильной мускулистой рукой вырвало ее из дневного радушия – посреди суматохи стоял нищий, обросший, не имеющий возраста – как это обычно у них бывает, весь в грязной засаленной одежде мужчина. Хэлена никогда бы не обратила на него внимания в другой день, но тогда, двадцать третьего октября две тысячи одиннадцатого года его серые, подернутые наркотической дымкой глаза смотрели прямо на нее. И в них Хэлена, финансовый директор крупной компании, прошедшая за время своей карьеры столько трудностей и разочарований, по-настоящему сильная, волевая бизнес-леди, увидела ужас, который мог быть только во взгляде напрочь умалишенного человека. Хэлене стало не по себе, но странные чары – так казалось ей, а на самом деле движущаяся толпа, толкали ее прямо к нищему. Поборов оцепенение, Хэлена перевела взгляд на табличку, которую нищий держал в грязных, синевато-серых руках, и тут на нее нахлынула вторая волна страха, посильнее первой, означающая только начало прилива. На картонке кривым, смазанным почерком было написано: «Я узрел Бога, он блажен и велик!». В другое время и в другом месте любой другой человек счел бы такие слова бредом сумасшедшего бродяги, пропившего последние остатки разума. Но не Хэлена – красная шелковая ниточка, крепко связавшая загадочную череду самоубийств с вечерним приступом головной боли сделала оборот вокруг нищего с табличкой и начала приматывать их к предыдущим событиям.
Когда Хэлена приблизилась к нищему, он вдруг выронил табличку, и, схватив ее за запястья, притянул к себе. От него пахнуло алкоголем, мочой и нечищеными целый век зубами, но она будто не чувствовала этого смрада – на нее смотрели чистые, глубокие глаза, брови нищего подрагивали, губы шептали - «Я видел Бога, я видел его, я видел, я видел Бога, он велик, я видел…». Хэлена отпрянула и вскрикнула:
- Но как?! КАК ТЫ ВИДЕЛ ЕГО?!
- Разве ты не видишь?!! – голос нищего заглушил все звуки улицы. Он притянул Хэлену к себе, так близко, что между их глазами оставалось всего несколько сантиметров. Хэлена нырнула в расширенные, будто при стадии глубокого наркоза, зрачки. Вокруг потемнело, пространство схлопнулось до размеров божьей коровки, а потом, засасывая в себя миллионы литров воздуха, расширилось, поглощая в себя все вокруг.
И тут Хэлена Стоун, финансовый директор компании «Остин и Дженкинс», сильная, целеустремленная карьеристка, за двадцать лет работы в организации успевшая повидать многое, увидела…
Врач неотложки растолкал собравшихся зевак и склонился над женщиной, неподвижно лежавшей посреди улицы. Ее деловой костюм помялся, рыжие волосы были растрепаны, веки полуоткрыты. Рядом валялась картонная табличка. Прочитав надпись, врач подумал – «Видать, бродяга какой обронил, вон их сколько, зевак собралось», после чего приложил два пальца к яремной вене, и, нащупав пульс, громко объявил:
- Прошу всех разойтись и не мешать работе врачей. У женщины обморок, но жить будет, - и, после того, как эти слова не сработали, прикрикнул: - Никто не умер, представление окончено!
***
В ашраме «Прашанти Нилаям» стоял хаос. Около двухсот человек бежали из ашрама «куда глаза глядят» - буквально, без разбора дороги, крича что-то на своих родных языках, стеная, плача. Хосе Ромеро, живущий в ашраме около года, решил для себя, что то, что произошло утром двадцать третьего октября, свело этих бедных людей с ума – их невозможно было удержать, все, кто вставали на их пути были повергнуты нечеловеческой безумной силой – люди бежали, то держась за голову, то размахивая руками. Рядом скакали, пародируя странное поведение людей, макаки, что придавало трагической картине какой-то комический оттенок и заставляло сохранивших рассудок людей повторять про себя известные им молитвы.
Состояние оставшихся жителей ашрама «Прашанти Нилаям» тоже заставляло желать лучшего – люди были сильно подавлены – кого-то мучили видения, многие лежали в бреду и лихорадке, самые счастливые отделались жуткой головной болью и угнетенным состоянием. Райское место теперь больше походило на полевой госпиталь – многоязычный люд ходил по улицам, заглядывая друг другу в глаза, стараясь выразить то, что привиделось каждому из них, словно контуженные на поле боя солдаты. Всеобщее смятение еще более усиливалось из-за того, что сам Кумар Аш-Шатан Саи Чандир с утра двадцать третьего октября, на протяжении двух суток, не выходил на традиционные даршаны – встречи со своими учениками, сказавшись больным.
Хосе Ромеро приехал в ашрам Саи Чандира из Мексики. Увлечение тайными знаниями началось для него с того, как друг подарил ему на двадцатилетие книгу Карлоса Кастанеды. Прочитав за год все труды Карлоса, Хосе почувствовал, что полученных знаний ему недостаточно и принял решение отправиться в Мекку духовных учений – Индию.
И вот, утром двадцать пятого октября он сидел на ступеньке своего домика, наблюдая за бесцельно бродящими людьми в разноцветных сари и панджаби. Тяжесть в голове стала настолько привычной и родной, что Хосе не представлял, как он мог жить без нее раньше. Он вспоминал воскресное утро – острый приступ лихорадки и боли. И видения… тысячи ярких картинок, сменяющихся очень быстро, лики, образы, действия. Хосе вспомнил, как быстро он выбрался из спального мешка, схватил тетрадь и начал записывать все, что ему удалось увидеть. Одержимость действием прошла спустя полчаса и Хосе, выронив ручку, упал на твердый деревянный пол, лишившись сил, и проспал до позднего вечера.
Ветер принес откуда-то из-за угла сладковатый запах пряностей, и желудок Хосе радостно заурчал. Вернувшись в свой номер, чтобы свернуть спальный мешок и закрыть дверь, он машинально поднял с пола тетрадь с записями и снова прочитал написанные ровным, но каким-то чужим почерком строчки, разорванные по смыслу, словно собранные в одной книге афоризмы известных людей. На желтых листках тетради было записано:
«Я вижу Бога, каков он есть, он велик и блажен»
«Я вижу искру его воли, я вижу, как из искры начинается Вселенная»
«Да будет Малая Земля»
«Я вижу, что мы не одни, я вижу сотни населенных планет»
«Я узрел Рай и Ад, и не было разницы меж ними»
«Закат жизни так красив, а я просто сижу и внимаю ему, ведь я верю – за спиной у меня будет рассвет»
«Я сын Вселенной, я Бог сам себе, я сам творю свое завтра»
«Все предопределено, и есть Судьба, и есть Путь, и нет ничего, и есть все»
«И правда во всем, и правды нет»
Помимо коротких фраз в тетради были рисунки, сделанные наскоро черной ручкой. Пейзажи планет, расположение звезд, образы обитателей космоса, образцы инопланетной техники – все было там, на желтых листах тетради. Хосе всегда рисовал плохо, но в этих рисунках было нечто особое, настолько правдоподобное, что у него не было сомнений в том, что все, отображенное на рисунках, существует на самом деле. Около рисунков стояли аккуратные подписи, знаки и символы. Хосе не знал их значения, но ему казалось, что стоит немного напрячься и все станет очевидным.
Помимо фраз и рисунков в тетради были написаны цитаты мудрецов древности, а под ними обширные объяснения, которые сейчас, двадцать пятого октября, Хосе считал нелогичными и не связанными друг с другом. Вспомнить что-то большее, что он не успел записать, было сложно, и вскоре Хосе бросил попытки понять хоть что-нибудь и решил продолжать жить и радоваться. Просто любить, как завещал Саи Чандир. По крайней мере до двадцать третьего октября это выходило у него вполне сносно.
Прочитав все записи до конца, он вышел из номера, закрыв дверь. На улице царило оживление, люди выходили из своих номеров, бледные, с испариной на лбах. «Что увидели они?» - успел подумать Хосе, как вдруг, проходящие мимо женщины в синих сари, ускорили шаг, радостно восклицая: «Саи Чандир вышел! Саи Чандир вышел!». Хосе побежал за ними.
Кумар Саи Чандир как и прежде проводил традиционный даршан. Хосе Ромеро как и прежде внимал ему. Кумар Саи Чандир излучал любовь. Хосе Ромеро излучал смирение.
***
В комнате совещаний было особое освещение – директор не любил яркого света, поэтому лампы в комнате горели только над интерактивной картой мира. На карте красными точками светились места, откуда поступала информация. Лицами к карте и спинами к столу стояли два белых халата.
- Значит письма с описаниями видений поступают из всего мира? – спросил первый халат.
- Да, нам так и не удалось выявить какой-либо географической закономерности – с плохо скрываемым сожалением ответил второй, - статистический отдел подсчитал, что больше всего писем приходит из Сибири, Китая, Средней Азии и приморского края Российской Федерации.
- Тематика писем?
- Схожая, письма различаются только по литературному стилю, писательским возможностям авторов, да глубине увиденного. Все люди, написавшие письма, примерно в одно время почувствовали сильный приступ боли – чаще всего головной, но отмечены случаи боли в конечностях. После приступа, дословно – «появилось ощущение, что голова моя наполняется знаниями, будто кто-то вносит их с помощью огромной клавиатуры, заполняя пустующую базу данных».
- А дальше? – первый халат выражал нетерпение.
- Кто-то успел записать видения, некоторые попытались просто запомнить, но это было плохой затеей – кроме «тяжелой головы» они не помнят решительно ничего. Записанные видения в основном состоят из описаний чего-то глобального и необъятного, «Знания вселенского масштаба» – как выразился в письме житель Японии, рисунков неизвестных современной науке мест, существ, символов и подписей, а также «божественных афоризмов» - это тоже из письма, и цитат философов древности – второй халат заметно нервничал и торопился.
- Хорошо – первый халат удовлетворительно кивнул, - закончим со статистикой. Меня больше всего интересует ваша теория, коллега, по поводу всего этого «ментального хаоса» - ох уж эти газетные заголовки. Вы ведь готовы выдвинуть гипотезу перед научным советом?
Второй халат медлил, собираясь с мыслями. В комнате повисла тишина, точки на карте пульсировали в такт болевым импульсам в голове первого халата – его тоже, начиная с двадцать третьего октября, периодически тревожили боли.
- Что-то оказало воздействие на ноосферу, - второй халат запнулся, но после, кашлянув, продолжил более уверенно – я не берусь утверждать точно – это ведь просто гипотеза, но я считаю, что какой-то объект, естественного или искусственного происхождения во временном промежутке между полночью и часом ночи по Гринвичу, двадцать третьего октября две тысячи одиннадцатого года повлиял на нашу, земную ноосферу. О способе влияния мне неизвестно, но я могу сделать предположение о внесенной в ноосферу информации. Судя по описаниям, сделанным в письмах, эта информация содержала революционные данные из области теологии, астрономии и планетологии, о теориях сотворения мира. Что-то, или кто-то целенаправленно поделился с человечеством поистине великими знаниями, но мы… - второй халат опустил взгляд, - то есть человечество, оно еще не было готово к принятию столь обширного объема информации, объем ноосферы, как я смею предположить, не достаточно велик для этого…
- И вы хотите сказать…
- Да, увы, но мы упустили их! Мы прогуляли урок по фундаментальным теориям, и теперь вынуждены будем заниматься на дополнительных занятиях, чтобы догнать уходящий вперед класс! – последнюю фразу второй халат выкрикнул с такой досадой, что первый поежился.
Двадцать минут халаты молчали.
- Ладно – обычным голосом продолжил первый халат, - допустим, ваша теория верна. Но как объяснить, что у большинства людей не было видений, и они ограничились только болями? Кто-то видел видения четче, кто-то более расплывчато. Как вы это объясните?
- Возможно, вы конечно меня поругаете, но дело в уровне развития каждого субъекта… - второй халат осекся.
- Ох, бросьте! Как вы, немцы, любите делить людей по классам! Все, довольно. Так как прецедент события в истории так и не найден, оно является уникальным и нуждается в дальнейшем тщательном изучении. Как жаль, что у нас так мало объективной информации!
Первый халат ругал и стыдил себя за то, что сам в ту ночь так ничего и не записал, как ребенок боится ночного кошмара, он испугался видений, преподнесенных неизвестным, но, несомненно, могущественным дарителем. «А ведь этот молодой профессор прав – все дело в уровне сознания» - подумал он, и сказал:
- Представьте свою гипотезу в письменном виде с доказательствами до завтрашнего утра. Мы соберем конференцию, и я порекомендую вас совету.
***
Двадцать третьего октября, в десять часов утра Петр Михалыч проснулся с жуткого бодуна. В его вместительной черепной коробке оркестр играл военный марш, особенно налегая на тарелки и литавры. Михалыч покряхтывая, поднялся с кровати и вышел на крыльцо избы. Морозное сибирское утро неприветливо встретило Михалыча, растрепало его бороду ветром. «Ух ты ж, блять!» - подумал Михалыч. Ему снился какой-то бородатый дед, похожий на него самого, но борода у деда была совсем седая, а глаза добрые-добрые – Михалыч же был суровым сибирским мужиком. Дед говорил что-то про любовь, но Михалыч забыл, что такое любовь давно, как умерла его жена Люда. Еще дед тянул руки к Михалычу, забирал у него початую бутылку водки. Михалыч бузил и бутылку отдавать не хотел. Тогда дед, видимо обиделся. И ушел. А Михалыч остался. И проснулся.
Он нацепил телогрейку, пригладил бороду. Оркестр не унимался. «Надо Семенычу морду набить, мудаку», - подумал Михалыч – «опять, гад, паленую водку вчера притащил».
Петр Михалыч протяжно зевнул, надел шапку и пошел запрягать коня – за полем Михалыча ждал лес, а в лесу ждали дрова.
***
Двадцать пятого октября, под вечер, метеорит, прорвавший ноосферу, полностью скрылся под песками великой пустыни Гоби. Пять ящерок выползли на остывающий песок и уставились на заходящее Солнце.
Никому не суждено было узнать, откуда прилетел сгинувший в песках инопланетный камень. Никто так и не смог ничего понять. По глупости своей и по гордости.
Ни мальчик Коля, ни нищий с серыми глазами, ни Кумар Саи Чандир, ни белые халаты в темной комнате, ни полумифический, вездесущий, песчаный монгольский червь олгой-хорхой.