Пигмалион в современном интерьере 1

 
               

                1 глава

                ПОДКИДНОЙ, ДАЖЕ ЕСЛИ И НЕ ДУРАК,
                ВСЁ РАВНО, ПРОМАЕТСЯ ВСЮ ЖИЗНЬ ...


       
        Тяжело поднимая ленивый смрад над живописными холмами всякой всячины, равнодушно светило жаркое августовское солнце. Делать ему было нечего. Вот, от нечего делать, оно равнодушно и наблюдало лишенную какого-либо смысла упорную возню на этой свалке отходов разноликой живности. Нетушки!!! Если уж возня – упорная, то точно со смыслом – ему сверху не понять тайного механизма земной суеты – его дело светить, а не разбираться в смыслах. А суетящимся светло, и ладно – сподручнее суетиться … Каждому свое, кому светить, а кому суетиться. Кстати и смысл, как правда – если одна не на одного, а хотя бы на двоих, то уже испоганена компромиссом. Вот поэтому-то суета для каждого на этих кучах была раскручена на полную собственную катушку.
       
        Галдели, недоверчиво скосив сердитые бусинки глаз на своих хотя и двуногих, но бескрылых братьев, вороны. Брезгливо, в разгребальном усердии, пофыркивали вылинявшие кошки. Рычали друг на друга, а иногда и на людей, облезлые, но по-своему гордые, собаки. Каждый искал свое, из уважения не переходя границ чужих территорий. Все искали, находили, набивали желудок и опять искали. Но если вороны, кошки и собаки вершили свое дело до примитива просто: нашел – съел, то люди из этой простоты творили сложный ритуал. Они почему-то искали несъедобные вещи. Доводя их до товарной кондиции, сбывали на барахолке и, уже на вырученные деньги, покупали то, что потом прямым ходом забрасывали в желудок.
       
        Меньшие родственники жалели людей за такую сложную технологию жизнеобеспечения. Они не боялись их, поскольку знали – если человек чем-то занят, то он уже безопасен, а здесь, на свалке, все звери, включая и людей, были по уши втянуты в добывание провианта, которого с лихвой хватало на всех. А значит и драк не было – все были довольны…
       
        …Город из кожи лез, строя коммунизм на базе развитого социализма, не догадываясь, что он уже давно построен на собственных задворках, из расточительных отходов…
       
        …Как говорится – в семье не без урода … и городская свалка в этом смысле не была исключением, честно пестуя мусорными горбами собственную белую ворону, которую мусоряне  звали Ванькой Голотеловым. Имя-то простое, а вот фамилия – с подтекстом. Ну-ка, откройте  самую роскошную энциклопедию русских (да и не только…) фамилий – телефонный справочник, там вы такую фамилию не найдете. А Ванька, вот – нашел. Очень уж откровенная она, запросто так никому не дается и ему, естественно, досталась не за понюшку…, а по заслугам...
       
        … А было это так – младенца подбросили в старой дерматиновой кошёлке, c которыми  обычно старики бродят по базару между рядами. Подбросили к порогу Дома Малютки под самое утро, в надежде, что дежурная тетка в такой час не скоро разлепит глаза, а за это время мамка будет уже далеко. И мамка действительно была уже далеко, когда над  сумкой начали колдовать проворные руки бабки в вылинявшесинем, забывшем понятие о первой свежести, байковом халате. Нечесаная, с седыми клоками волос, лезущих в глаза и синюшным следом подушечного шва через всю щеку, что придавало ей свирепый вид, старуха, хриплым с курева, да и со сна, голосом, ворковала над подкидышем, все удивляясь легкомыслию бывшей мамаши – «… голое тельце прикрыла пеленкой, вот и вся забота… Ладно, хоть в сумку сунула – все не на сырой земле лежал …».
       
        Младенец, не понимая, что с этого момента у него все отнято, пока меркантильно, не желая мириться с холодом и голодом, севшим от крика голосом, требовал грудь той, которая в это время ничком, на койке молодежного общежития давила подушкой свой звериный скулеж.
       
        Нянька уже надевала соску на согретую бутылочку, все приговаривая: «… голое тельце …-голое тельце …», когда напарница, заполняя книгу приема, спросила: « Как фамилию-то писать ... да и имя?», на что бабка, по инерции еще раз проворчав про голое тельце, задумалась, а писавшая махнула рукой и, усердствуя языком, вывела – Иван Голотелов, именем имея в виду своего покойного первенца, что перед этим видела во сне …
      
        .… Вот так и пришел в мир этот малыш, то ли чтобы коротко сверкнуть и превратиться в ничто, то ли протлеять долгую жизнь – вот этого, наверно, даже судьба его ещё не знала …
       
        … Сказать, что он не вышел физиономией, значит ничего не сказать, а поэтому про усыновление не было и речи, что еще крепче ставило его на ухабы своей собственной корявой дороги …
       
        … Чуть подросши и обзаведясь смыслом в глазах, Ванька очень заинтересовался миром, окружавшим пацана и непрестанно задевавшим его, то приятным запахом духов, то красивой шоколадной оберткой под ногами, то сытно урчащим шумом ночного ресторана. А так хотелось в царство артеков, утренников, дней рождения. И когда он собственными силенками да умишком приоткрывал щёлочку в это царство, то его беззастенчиво  щёлкали по носу, давая понять, что у него суконное рыло, и что с таким рылом в калашном ряду   делать нечего. Он даже два дня провел в Артеке, где первый день его, затравленного и голодного, ловили по всей территории лагеря, а второй – он скучно провел в отделении милиции, ожидая отправки в очередной детдом. Кстати там, в обезьяннике, молодой и веселый карманник, из пестрой компании шулеров, хулиганов и сквернословов – временных обитателей КПЗ, доверительно дал Ваньке понять, что артеки достойны не посещений, а артналётов.
       
        С днем рождения было просто – беспризорник не знал своего, а врать самому себе, согласитесь, унизительно. Вот навесить лапши на уши тетке в детприемнике – как два пальца об асфальт. А здесь, вероятность совпадения – одна триста шестьдесят пятая была мизерно смешной и, даже если бы вдруг попало в кон, он все равно не узнал бы об этом. Вот с утренниками, кино, каруселями было проще – все решала техника проникновения на них, но победы не впечатляли – радости были ворованными ...
       
        .… По жизни Ваньку вела простая до примитива дорога, но для порчи настроения – кольцевая, с четырьмя однообразно повторяющимися пунктами – детдом (а потом вялая работа), ментовка, суд, отсидка. Между командировкой и опять ментовкой была свобода, которой можно было пользоваться вечно, но это если сидеть тихо и никуда не рыпаться. Так что же это за свобода? В таком случае она не ощущалась бы, что в корне не отвечало его философии – пощупать, насладиться и … не заплатить за усладу. Это был банальный путь будущего блатного, дразнящего змею, но не желающего ее укусов …
       
        … Во вседозволенность и ненаказуемость умных, а потому и удачливых проступков он уверовал после дерзкого воровства из продовольственного магазина. Толчком послужило то, что вечером, при закрывании, в магазине не звонит охранная сигнализация – значит, ее там нет, тем более красная лампочка в витрине отсутствует. Да к тому же магазинная уборщица – ленивая толстая тетка своим появлением на работу, далеко после прихода продавцов, играла Ванькиной кодле на руку. Что касается самого Ваньки то он, не в пример своей смышлености, среди своих кентов был самым маленьким, что и предписывало ему в магазинном воровстве сыграть главную роль…
       
        «… Система, если продумана до конца со всеми мельчайшими деталями и выполняется точно по плану – варилось в Ванькином калгане, правда, на примитивном словесном уровне, – всегда выигрывает, надо только, чтобы детали сходились друг с другом …»…
       
        … Сперва подстригли квартиру уборщицы – она оказалась в спальном районе города, где днем безнаказанно можно обворовать любую хату, если опять же – с умом. Но им нужен был магазин, а не квартира, а поэтому остановились только на том, что просто выследили ... Затем, в намеченный день, в соседнем, с квартирой толстой технички, подъезде, к концу рабочего дня, два пацана с четырьмя ведрами позвонили бабке на первом этаже в дверь и попросили воды, а то, мол, в «нашем» только что отключили … Уже с полными ведрами они зашли в «свой» подъезд, поднялись на «свой» этаж и три ведра вылили на порог квартиры магазинной уборщицы… Впечатление, что за дверьми квартиры прорвало водопровод или вовсю открыт кран в ванной, без сомненья было полное. Но на этом бесенята не остановились. Четвертым ведром была облита такая же дверь этажом ниже, но облита уже с самого потолка, подтверждая, что вода уже пролилась и этажом ниже. Жуткая картина… для тех, кто не знает. Все было сделано быстро, в сосредоточенном молчании, и только фраза старшого огольца – «Все! Канаем отсюда!» - ветром сдула пацанов на улицу…
       
        А где-то через час после водопроводного хулиганства, еще не подозревающая о проделанной с ней шутке, уборщица приготовилась собрать в мешок мусор, дождаться мусорной машины, а потом уже мыть полы – так она всегда делала, но … Но вдруг из подсобки выскочила заведующая в шиньоне. Туго обтягивающий ее пышное тело, халат, от долгого сиденья в кресле, сзади был весь в поперечных складках, да и цвет имел белый только по названию. Жуя открытым ртом и имея в руках солидный кусок копчёной колбасы, она глазами, поверх голов, кого-то поискала и, наконец, увидев, протянула в ту сторону колбасу, зычно, не стесняясь, что это в помещении, прокуренным голосом заорала – Ми-и-итревна!!! Твоя соседка звонила! Бросай все и езжай домой! – В твоей квартире потоп! Вода уже на ле-е-естнице! –
       
        – Ах ты, Господи! – ахнула тетка и через три минуты ее уже не было в магазине, а пацаны, вертевшиеся у штучного отдела с соками и сигаретами, вот уже как десять минут шугаемые нервной продавщицей, вдруг послушно, как по команде, отошли к большой квадратной урне из дюрали, наполовину заваленной мусором, и долго там считали деньги, перебрехиваясь и толкая друг друга. Наконец, разрешившись в финансах, они опять подошли к «штучной» тетке, взяли пять стаканов сока – по пол-стакана на рыло, быстро выпили и в благодарственном гвалте – мол, спасибо, тетя, мол, очень вкусно, что вконец ее ошарашило, шумной ватагой выскочили на улицу…
       
        … К закрытию магазина нервное напряжение Ваньки, лежащего на дне квадратной дюралиевой монашки и заваленного сверху бумажным мусором, сначала постепенно перешло в безразличие, а потом, пока магазин еще был открыт и еще было не поздно,  –  в конкретное желание выскочить и убежать, но мысль, что он обхезался, что все пока идет по плану, и что он в этой бомбежке магазина участвует не один, да еще гвоздём программы, удержала его в неподвижности. Ему-то что – набить сумки, да дождаться открытия лабаза … И он, вздохнув, подумал сам про себя: «Забздел ты, Ванька!». Но вздохнул-то он еще и по другому поводу – этой ночью его друганам предстояло очень необычное мероприятие, идея которого принадлежала ему же, и он с гордостью это осознавал. Но все по порядку…
       
        … Покупатели уже все ушли, когда к урне, видимо с обходом своих владений, подошла, опять же чем-то чавкая, та – шиньонистая, ее Ванька сразу узнал по голосу. Она тронула мусор и крикнула – Антонина-а-а-а! Не забудь сказать Митревне, чтоб завтра, не дожидаясь мусорки, мусор выкинула куда хочет – мне на ее потоп наплевать – потом плюнула сверху в ванькину бумажную маскировку и пнула затаившегося в металлический бок … Все стихло, но по серому сумраку убежища он понимал, что свет еще не выключен, а значит и продавцы не ушли … Действительно, они ждали инкассаторов. И те вскоре появились …
       
        По репликам мужиков он понял что их – двое в магазине и один на улице, с машиной. И тут пацаненок познакомился еще с одним качеством, без которого вор никогда не состоится, и которое в будущем не один раз его выручит …
       
        … Возле урны остановилась опять же та, что плевала сверху, потому как тем же голосом, но уже завораживающе, проворковала – Петя, принял бы ты денежки один, а мне отдай для серьезного разговора этого тихоню – на что Петя ответил – забирай, он мне сегодня всю плешь переел – весь вечер рвется в твой магазин – … К урне  подошел наверно тихоня.
       
        –  Ну … Долго будем играть в молчанку, Ваня? – уже грубым голосом деловито пробасила она и зло ногой пихнула убежище пацаненка. Внутри ящика загудело, а Ванька облился холодным потом.
        –  Что же ты прячешься от меня, красавец? – пацаненок напрягшись лихорадочно соображал – сколько человек в магазине и очутятся ли они на его пути к выходу, когда придется выскочить из этой вонючей фиалки.
        –  Ведь надо вести себя честь по чести – закипала тетка –  ведь если ты чего захотел, так подойди да скажи… неужели я такая жадная и противная, что не позволю тебе? 
        – и в монашке снова загудело, а у воришки душа попыталась выскочить через пятки, предупредив, что до дверей вероятно, дело не дойдет, поскольку они (заведующая и этот, не проронивший ни слова) караулят у ванькиной фиалки и видимо уже с веревкой, чтобы повязать.
        –  Ну и долго ждать, Ваня? – 
        … слизывая пот с губ, Ванька решил: «Нет! Буду сидеть до самого конца, а там – будь, что будет!». Наконец тот, что подошёл, и до этого молчавший,  тоже подал голос: «Да ведь хотелось как лучше, Капа, чтоб ты не знала, а оно вишь как повернулось … хотел этим … как его … сурпрызем …».
       
        До Ваньки стало доходить, что это они между собой так колготятся, что этого мужика тоже зовут Ванькой, и вдруг опять перехватило дыхание  –  … а если б выскочил? – Вернувшаяся из пяток душа меланхолично заметила: «Тогда ни консервов тебе, ни свободы … Эх ты! ... Да откуда этой колбасе знать твое имя-то?»
       
        Так, молодой шпанёнок познакомился с выдержкой, которую если не предавать, всегда выручит босяка…
       
        … Ночью он вышел и спокойно набил две большие хозяйственные сумки консервами, пряниками, конфетами. Брал всего понемногу, из разных мест, в основном из мешков, а не с полок – чтобы сразу не бросилось в гляделки продавцам. Затем немного погулял по темному магазину, осчастливил собственным поливом пальму в кадке, упаковался с сумками в монашке и, в ожидании утра, спокойно заснул под бумажными коробками …
       
        … Утром Митревна в хорошем настроении, что вчерашний потоп оказался не потопом, а чьей-то хулиганской выходкой, в пол-голоса подпевая за Толкуновой из радио о носиках-курносиках, уже уходя на работу, открыла дверь из квартиры на лестницу… – на первом же шаге из квартиры ее благополучие и закончилось … Сделав, оказавшийся роковым, этот шаг, она подскользнулась, едва успев судорожно вцепиться в наружную ручку двери. В нос ударил резкий, специфический … полностью оправдывающий народную пословицу «Не трогай дерьмо – оно не воняет». Но оно уже было тронуто, и это ничем не изменишь… – на пороге … и около … в шахматном порядке, по  всем правилам саперного искусства, были навалены пяток вонючих мин. Три из них были уже распечатаны туфлями Митревны. Кстати, наружная ручка двери, на всякий случай (а он-то как раз блестяще и представился) тоже была предусмотрительно вымазана, о чем тут же и догадалась вляпавшаяся, недоуменно поднеся свою ладонь к недоверчивому носу … Хорошо постаралась ванькина шпана … В этот день Митревна не вышла на работу …
       
        … Магазин открылся как обычно … В двери хлынула ожидавшая на улице толпа. Вместе с ней ворвались и вчерашние шпанята. Они опять почирикали возле штучного отдела, и опять отошли в угол к урне, окружили ее и долго разбирались там кому … сколько … и за что платить. Наконец, договорившись, подошли к прилавку. Заплатив за пять стаканов соку, выпили его каждый по полстакана и, на ходу уже прокричав «Спасибо!», с двумя туго набитыми сумками мгновенно испарились … И опять волшебное слово благодарности остановило ее ругань на них и вертящееся на уме сомнение об их количестве. А действительно, откуда же еще один шалопай вроде бы сподобился и как же они успели столько накупить – аж две сумки … Но кодла уже выскочила на улицу и спрашивать было не у кого …
         
        … Из большого разнообразия воровских специальностей Ванька не подбирал для себя конкретную, да и никто не выбирает – жизнь подставленной ситуацией, не спрашивая, окунает его в профессию, как старик сухарь в воду … И не моги рыпаться – в таком разе, присутствующая при этом сподобии крестная, под именем судьба, представит другой вариант – намного гаже первого, и не так, как вы думаете, а в десять раз гадливее – а когда еще жизнь и судьба ссорились промеж собой из-за никчемного человечка? Ванька понимал эту истину, не рыпался, но подаваемый жизнью пирог кусал наполную, не надкусывая и не выплевывая, а тщательно разжевывая и честно, не морщась, глотая, придерживаясь, однако, открытого собственной шкурой универсального правила – будешь думать – не попадешься …
       
        … Однажды крёстная представила ему возможность быть голубятником… – Он попробовал, но ему не понравилась зависимость от каина, скупавшего краденное с веревки белье за бесценок, по малолетству надуривая его …
       
        …Был он и дачником … раскусив это ремесло как неблагодарное - а что можно утащить с дачи среднего советского гражданина? – разве что драную с засаленными рукавами вонючую телку, да рвань шкарят с подозрительными разводами в пикантных местах да с кустами ниток вместо пуговиц на ширинке …
       
        …Почуяв легкость добычи, тут же остыл к специальности клюквенника…, ведущего свой промысел в божьих домах. К тому же две приветливые старушки во всем длинном и черном, заведя в трапезную, до отвала накормили его и прямым текстом сообщили, что Господь от его воровства не обеднеет, но вот крадущий (палец ближней старушки бережно тычет ему в грудь), оказывается всегда теряет, поскольку в божеском понимании «красть» и «терять» крепко связаны веревкой синонимы. Да и стыдно красть у того, кто все видит …
       
        …Впервые пацан вбился в робу детской трудовой колонии в десять лет (не путайте комнатного ребенка с беспризорным ровесником), когда еще промышлял в кодле на водопаде – а вокзал, кстати, самое бойкое и прибыльное место для вора. Все шло как по нотам, пока он с такими же малолетними кентами, с кровью и битьем воющей вывеской об асфальт, рисовал кипиш перед пузатым сазаном. Это был отвлекающий спектакль, в котором и вой, и в красных соплях мурло были далеко не фальшивыми, за ширмой этого спектакля главный в этом представлении жульман приноравливался отвернуть угол, а попросту спереть чемодан у того пузатого сазана …

        ... Забурились они всей компанией на разные сроки не столько по своей неопытности, сколько по торопливости и любопытству главшпана. И это было до обидного просто – он хотел быстрее раздербанить уведенный джигельдон …И где же ему нетерпелось вскрыть уведённый чемодан? – да в вокзальном сортире ... да сразу же после бомбежки!!! Правда, на дверях ватерклозбанка красовалась табличка – «Туалет закрыт на ремонт», но разве это остановит советских обладателей переполненных мочевых пузыря? Они (обладатели) никакого внимания не обращали на гвалт шпаны вокруг чемодана, они были на седьмом небе от того второго удовольствия, которое испытывают свободные от тормозов, при потреблении пива, личности. И не они представляли опасность. Опасность представляла дверь в сортир. Она была одна – и для входа, и для выхода. Вот ватерклозбанк для ванькиной кодлы и оказался не гадишником, а мышеловкой … Роясь в чемодане, они и не заметили, как в этих единственных … скучающе подперев косяк … скаля желтые зубы и играя в руках черно-матовой, посчитавшей ребра не одному задержанному, татьяной (ну дубинкой же)… в засаленых  погонах … уже стоит усатый гапон и терпеливо ждет, когда же  шпанята обратят внимание на него …
       
        … Ванькина свобода всегда, до скукоты однообразно, пресекалась командировками в места не столь отдаленные, а дегустация баланды с размазанной по тарелке шпаклевкой, или заканчивалась официально в срок шпаргалкой от которой больше пользы в гадишнике при прощании с толчком, но ни в коем случае не при устройстве на работу ... или же росписью на заборе, что попросту подразумевало побег ...