Две жутковатых и болезненно-противоречивых главы завершают вторую часть; до того, что будет твориться в третьей части, им еще, впрочем, далеко. Я их неустанно редактировал: еще тогда, по мере написания, да и впоследствии, набирая, намечал возможные направления этого дела. Неоднозначное они производили впечатление, а где-то были странны с чисто сюжетной точки зрения – при всей, в сущности, простоте сюжетных схем «Детей идеалов». Ни каких-либо интриг, ни хитросплетений, ни захватывающих моментов (что дальше, что дальше?) я в них особо не стремился включить: по-моему, что будет дальше, совершенно очевидно.
Неочевидна разве что гипотетическая вставка между второй и третьей частью – что прочитала Хелена? Историю, связанную с мифологией Гробниц, «книгу Эмиуса Гаргата», сумму его взглядов на мир, запись мировоззрения, либо неизвестные страницы его биографии? В разные годы я придерживался разных взглядов на этот вопрос, но даже чернового варианта так и не создал.
XVI.
13.02.05. Эпиграф:
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль,
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
А. К. Толстой.
08.02.05. В один из раннеиюльских дней, числа приблизительно пятого, на северо-западной окраине города Воронежа глубоким вечером пробирались две практически незаметных и чрезвычайно подозрительных тени; таковые тени стремительно двигались, преодолевая неприятнейшие кручи, вдоль окраины, в некотором отдалении от возвышавшихся на пологом всхолмье одноэтажных небогатых мещанских изб, окна которых совершенно не освещали затхлую и чрезвычайно жаркую, если так возможно выразиться, приторную темноту. Поскольку солнце уже совершенно закатилось, описываемые тени темнота (неразборчиво зачеркнуто) полнейшая и непроглядная; они шли стремительно, пробираясь сквозь жесткий кустарник и бурьян, заполонивший повсеместно пригородный овраг, (неразборчивое слово) о многочисленные камни или, однакож не падая и абсолютно молчаливо; направлялись они в сторону тракта, ведущего непосредственно к столице Российской империи – к Санкт-Петербургу; до обочины оного тракта оставалось не более двух километров, что для передвигавшихся со значительным рвением и усердием теней представляло, даже учитывая столь неровную и непроходимую местность, не более четверти часа.
Первую из данных теней, наиболее молчаливую и ловкую, ростом повыше другой, звали Демонессой; шла она действительно абсолютно бесшумно, не вздыхая и не бранясь тихонько, осторожнейше выбирая дорогу; ее замечательно скрывала длинная черная накидка с капюшоном, сливавшаяся своею окраской с окружающей тьмой; Демонесса в таковой момент ни над чем не размышляла, сосредоточившись на поиске наиболее удобного пути и на предстоящем неописуемо ответственном предприятии. Вслед за нею шагала уныло, в угрюмой злобе согнувшись, исключительно понурая и вздрагивающая Гаргонта; она старалась следовать в точности за Демонессой, но непослушные дрожащие ноги постоянно подкашивались, спотыкались и относили ее в сторону, в громчайше хрустящий кустарник; Гаргонта взволнованно оглядывалась по сторонам, словно ожидая некоего чрезвычайного явления, тяжело дышала и часто весьма громко кашляла, а иногда даже и останавливалась, утомленная многочасовой, опасной и неудобной дорогой; в таких ситуациях Демонесса ужасающим блестящим взором подгоняла ее; однакож Гаргонта продолжала путь не мгновенно, а лишь достаточно отдохнувши, совершенно не замечая испуганной злобы своей приятельницы; глаза Гаргонты непрерывно застилал обжигающий и слепящий туман; Демонесса же казалась нетерпимой и неописуемо требовательной, что приводило Гаргонту в рассеянное раздражение. Она старалась возвратиться в действительный окружающий ее мир, но мысли ее непрерывно отдалялись, рождая в памяти полузабытые картины далекого прошлого; наконец, дабы вырваться из тяжкого оцепенения, Гаргонта принялась вспоминать факты, известные ей о предстоящей миссии. Еще в первом насчет оной темы разговоре, произошедшем со старухою Екатериной Васильевной, Гаргонта явственно представила, каковая грандиозная (09.02.05.) ответственность на нее возлагается и каковые значительные силы и решительную смелость ей придется выполнить в процессе исполнения данного ей задания; 09.02.05. и хотя в подробностях Екатерина Васильевна до последних дней ничего практически не разглашала, по обмолвкам фраз окружающих Гаргонта задолго до главнейшего инструктажа догадывалась о сути предстоящего ей мероприятия. Собственно, она знала таковую суть достаточно поверхностно и теперь; ей известно было, что Кошка, Екатерина Васильевна, Демонесса и прочая примыкающая к ним масштабная и разветвленная разбойничья армия уже несколько месяцев подряд проводили чрезвычайно непростые и неоднозначные дипломатические переговоры с некоим Холиавским Чародеем, касающиеся совместного нападения на Российскую империю; впрочем, до планирования нападения переговоры оставались покамест весьма далеки; пускай Холиавский Чародей (личности которого, Гаргонта абсолютно ничего толкового не ведала и над оною личностью совершенно не задумывалась, зная о ней единственно из непонятных и путаных слухов, знаний никаких не дававших) и являлся союзником несомненным и верным, обе стороны постоянно проявляли своенравие и взаимную неприязнь, что в значительной мере препятствовало надлежащему соглашению. Однакож с наступлением лета переговоры неожиданно возобновились с удвоенной силой, и заместо мелких встреч и свиданий, производимых без непосредственного участия Кошки и его присных, сложилась ситуация, предвещавшая решающий и неоспоримый договор; сам Холиавский Чародей, по неизвестным причинам не могущий или не желающий проникать в южные губернии, но притом требующий непременно своего присутствия при заключении договора, назначил местом для такового торжественного акта Петербург; о том, что именно содержалось в договоре, Гаргонта представления не имела. Однакож ей заранее сообщили, что она принята в ряды организации Кошки исключительно для подобного рода ситуаций в процессе переговоров, когда дело требовало лица ответственного и компетентного, а сам Кошка, Екатерина Васильевна или Демонесса не могли покинуть Воронеж из-за чрезвычайной опасности: Кошка с уверенностью утверждал, что пробраться сквозь бесчисленные вооруженные посты разыскиваемому лицу, оставаясь в неизвестности, абсолютно невозможно; (комментарий 2008: пусть это утверждение – конкретно про север; после третьей главы третьей части – Кошка пакует вещи и за границу) да и самой Гаргонте данное путешествие, ничем не законспирированное, наверно не удалось бы, вследствие ее принадлежности к угнетаемой и подозреваемой человеческой расе. Прекраснейше осознавая оный неприятный факт, и не безумствуя и не рискуя, ибо любая неудача оказалась бы несомненно гибельной, Екатерина Васильевна вместе с легкомысленным внуком разработали авантюрный и весьма эксцентрический, однакож действительный и вполне реалистичный план; заключался он в том, что во время очередного спровоцированного старухою восстания крепостных людей в Воронеже, небольшого, впрочем, и незначительного, гаргатинцами были захвачены в плен практически все участники (комментарий 2008: а ехать им все-таки стоит на поезде, но обочина останется – заключенных ведут из загородной тюрьмы в город, на вокзал, ночью) такового восстания; их бы наверно с легкостью допросили и сразу же казнили, из Петербурга пришла непосредственно от Аракчеева и Третьего отделения бумага, предлагавшая всех пленных мятежников немедленно доставить для подробнейшего и обстоятельнейшего допроса в Петропавловскую крепость в качестве подозреваемых в отношении к Кошкиной организации; в совершенной благонадежности заключенных Екатерина Васильевна убедилась самолично, так что быть раскрытым тайному Воронежскому прибежищу возможно было оказаться лишь по недосмотру или же случайности, которых, однакож, не предполагалось (комментарий 2008: тем более, что вещи были уже упакованы и готовность к эмиграции – стопроцентная, а большая часть комплекса уже перевезена, пусть в третьей главе Кошка будет сидеть в почти пустом комплексе); зато предполагалось водворить в ряды данных заключенных Гаргонту 12.02.05., дабы незаметнейшее и без возможных осложнений (комментарий 2008: один из охранников куплен, на этом и построена стратегия проникновения и сохранность Гаргонты) возможных осложнений направить ее в Петербург, в загородную тюрьму, в которой и назначена была кульминационная встреча с Холиавским Чародеем; план же внедрения опытная в подобного рода манипуляциях и чрезвычайно хитрая старуха продумала и исполнила предназначенные ей действия в совершенстве: были созданы подложные списки заключенных с именем Гаргонты среди прочих многочисленных имен, истинные списки аккуратнейше заменены данными подложными, проработан надлежащим образом момент непосредственно появления Гаргонты в рядах пленных повстанцев; заранее отправлять Гаргонту в тюрьму Екатерина Васильевна почла колоссально опасным и бессмысленным, и решила исполнить задуманное во время остановки с соответствующей перекличкою, следующей за выходом из городской черты; способствовать реализации плана назначили Демонессу как единственную представительницу гаргатинской породы.
Итак, Гаргонта с Демонессою поспешно преодолевали пригородный овраг, чтобы в указанное время находиться у обочины тракта, направляющегося прямо в Петербург; любое, даже самое незначительное опоздание угрожало полнейшим провалом задуманного плана и, следовательно, немедленной остановкой исключительно важных переговоров; оное происшествие было абсолютно недопустимо, и потому Гаргонта и Демонесса весьма торопились. Неизвестно, что творилось в полной сомнений и таинственных чувств душе Демонессы да и Гаргонта о страннейшем состоянии своей подруги совершеннейше не задумывалась; Гаргонту мучил непреодолимый, гложущий страх перед стремительно приближающимся и пугающим будущим; она с ужасом осознавала, что даже в случае удачнейшего исхода предполагаемого мероприятия ее ожидают жестокие испытания, жуткий мрак многодневного, бесконечного пути, среди злобных и ненавистных угнетателей-гаргатинцев, среди боли и страданий; она осознавала, что наступила неожиданно пора платить за продолжительное и беспечное проживание в подземной цитадели, принадлежащей разбойнику Кошке; и ей представлялась впереди единственно мучительная и страшная погибель, погибель близкая и неотвратимая. Однакож Гаргонта старалась отогнать тоскливый испуг и надвигающуюся панику; несколько раз, когда она останавливалась, взор ее обращался к указательному пальцу правой ее руки; таковой палец был завязан грязною тряпицею, словно порезанный, но в действительности под перевязкой скрывался сверкающий золотом и замечательнейше ограненными рубинами перстень дивной работы; данный перстень неожиданно появился на руке Гаргонты за десять дней до осуществления плана; надевая оный перстень, Гаргонта испытала чрезвычайную, практически невыносимую боль.
Наконец, Гаргонта и Демонесса, хватаясь за камни и взбираясь по исключительно неудобным кручам, выбрались к обочине надобного им тракта; выбравшись же, они моментально перебежали к окружающим тракт аккуратнейшим рядом деревьям и незаметно расположились в необычайно высоко разросшихся кустах; в соответствии с предложенным им планом, они оказались у тракта приблизительно на четверть часа ранее появления обоза с заключенными и конвоем. Едва они наиболее удобно сиим образом и притом неприметно уселись в зарослях, Демонесса, абсолютно ничего не говоря, извлекла из потаенной сумки металлические звенящие и весьма тяжелые кандалы – несколько менее (неразборчивое слово) ручные и ножные, – каковыми гаргатинцы обыкновенно заковывали пленников 13.02.05. и совершенно спокойно, не встречая никакого сопротивления или негодования, нарядила в таковые кандалы Гаргонту, закрепивши замки на них с колоссальным усердием и несомненною прочностью; Гаргонта же, едва процессе облачения ее в кандалы окончательно завершился, с некоторым затруднением поднялась и, гремя металлическими цепями, с непривычки медленно прошлась по кустам, то и дело склоняясь и останавливаясь.
–А тяжеловаты, блин, сволочи будут… – досадливо и с нескрываемой жалобой в голосе произнесла Гаргонта; она в действительности испытывала чрезвычайное неудобство и скованность.
–Да тише ты, идиотка! – раздражительно и испуганно проговорила ей в ответ Демонесса, переходя постепенно на практически неразличимый шепот. – Все ведь слышно, черт тебя подери.
Гаргонта послушнейше смолкла и остановилась, прислонившись в утомлении к придорожному дереву; однакож смотрела она на Демонессу в высшей степени презрительно и с грандиозной ненавистью, ненавидевшей ее плохо скрываемый страх, растерянность и корыстное себялюбие.
Но недолго они оставались в оном состоянии, ибо в ближайшие минуты из-за поворота улицы, выводящей на тракт, появились бесчисленные огни фонарей, послышался размеренный и монотонный стук твердых солдатских сапог, донеслись злобные и грубые окрики, болезненные стоны и свист рассекающего воздух бича. Следом за данными явлениями на дороге объявилась непосредственно полностью собравшаяся и необычайно цельная колонна, состоящая из более десяти соединившихся незначительных отрядов (заключенных в целях несомненной изоляции помещали преимущественно по разным казематам); окружали колонну достаточно плотно многочисленные рядовые гаргатинцы, все исключительно могучие, дюжие, колоссального роста и крепкого сложения, со штыковыми винтовками на широких плечах, с пугающими свистящими хлыстами, готовыми моментально обрушиться на непослушных или подозрительных заключенных; изредка меж их пешими рядами появлялся оседлавший рысь офицер-кавалерист, занимающийся главным образом раздачей соответствующих приказов; основную же и наиболее крупную часть таковой процессии составляли измученные и полуживые от голода и непреодолимых страданий пленные люди, закованные в обременяющие их кандалы и цепи, необычайно худые, согбенные и молчаливые; в середине покидающего город каравана располагались пять огромнейших обозов, содержащих в себе разнообразную необходимую снедь и прочие принадлежности и также бдительно охраняемых гаргатинскою инфантерией; везли обозные телеги серые гигантские пауки, для собственного развлечения порою грозя стоящим рядом заключенным ужасающими зубастыми пастями и сверкая многочисленными черными глазами. Современный Российской империи достаточно образованный человек из государства демократического наверно предположил бы, что заключенных отправляли в путь в ночной час, дабы заранее надломить их волю и подточить ослабевший рассудок, уничтожить и пресечь всякое возможное сопротивление; в действительности, однакож, причина столь непривычного и абсолютно непонятного графика была много проще и незамысловатей: она заключалась в чрезвычайной и доходящей даже до нелепости спешке, вызванной высочайшим повелением из Петербурга; как и следовало предположить, воронежское начальство не имело желания быть уличенным в нерадивой службе государю, и посему торопились с исполнением приказания. (Комментарий 2008: С поездом этот фрагмент будет сочетаться куда лучше.)
Колонна остановилась всего в нескольких саженях от укрытия, в котором находились выжидающие Гаргонта и Демонесса; остановилась она с целью совершить подробнейшую перекличку среди заключенных на случай возможных побегов и подобного рода неприятнейших казусов; производить перекличку офицеры порешили еще при составлении плана транспортировки заключенных именно здесь, поскольку окончательно колонна собиралась фактически лишь у самой городской черты. В соответствии с требованиями к оной перекличке офицеры и некоторая часть охраны продвинулись в середину, к обозам; заключенным же был отдан приказ в кратчайшие сроки построиться по обочинам дороги в последовательно две шеренги; данные шеренги моментально оцепляли вооруженные гаргатинские гренадеры.
Гаргонта вздрагивала с чрезвычайною силою; в глазах ее вновь возникла туманящая разум, непреодолимая холодная пелена; она понимала, что наступает наиболее важный и кульминационный момент предстоящего ей свершения; практически рядом с нею виднелся отталкивающий и поистине страшный черный силуэт гаргатинского ратника с колоссальною винтовкой в огромных чудовищных руках; на дороге, между тем, царила неописуемая суматоха и абсолютный хаос – перепуганные и совершенно бессознательные заключенные выстраивались надлежащим образом лишь с величайшим трудом. 14.02.05. Гаргонта услыхала позади себя тихий, однакож выразительный и непреодолимо властный, полный злости шепот: «Гаргонта, пошла, быстрей!» – и ее недовольно и ненавидящим жестом подтолкнули моментально к дороге; естественно, оные манипуляции произвела лежавшая в непроходимых зарослях Демонесса, от присутствия поблизости бдительного стража струсившая еще более и оттого чрезвычайно озлобленная. Гаргонта, повинуясь испуганно и натужно подруге своей ,и беззвучно освободившись от плаща, под которым обнаружилось рубище заключенного, с величайшею осторожностью и бесшумностью легла медлительно на землю и, стараясь сохранять совершенную незаметность, поползла неуклюже вокруг дерева, дабы во время шумной и исключительно бессистемной суматохи в колонне заключенных оказаться в общем построении; земля была мягкой, трава, окружающая Гаргонту, источала сочные, чудесные ароматы и овевала живительной прохладой ее изможденное, зардевшееся лицо; но Гаргонта таковой травы абсолютнейше не замечала; она старалась полностью и без отвлечений сосредоточиться на совершаемых ею в реальности действиях, а душу полнила необычайная, неописуемая, колоссальная ненависть к Демонессе, находящейся в совершеннейшей безопасности и притом паникующей; чтобы отвлечься от данного возрастающего чувства, Гаргонта пыталась подстрекать себя к аккуратным и слаженным эволюциям, представляя последующие за неудачей в мероприятии чудовищные невыносимые сцены; однакож легче и спокойнее от оных воображаемых сцен не становилось и сосредоточенности никакой особенной не появлялось. Наконец, она резчайшим движением поднялась и последними усилиями вышла на дорогу промеж двух наблюдавших за построением зорких и наблюдательных стражников.
Ей, надо полагать, повезло чрезвычайно; достаточно было одному из таковых охранников поворотить взгляд в сторону трактовой обочины, и в следующий момент Гаргонта наверно оказалась бы замечена и с тщательностью допрошена посредством кнута и шпицрутенов, что, вероятно, обеспечивало несомненный провал разработанного Екатериною Васильевной плана. Но Гаргонте сопутствовала исключительная фортуна, и она беспрепятственно оказалась среди рядов многочисленных подобных ей в одеянии людей; люди оные с неописуемою бестолковостью и хаотичностью, однакож молчаливо, суетились, мешались и пытались единственно построиться и избежать возможной строжайшей экзекуции за неповиновение и нарушение надлежащего порядка; Гаргонта, несмотря на подавленность и усталость, мгновенно оценила положение и сообразила, каковые для нее наиболее естественны в данной ситуации действия, вследствие чего принялась наравне с прочими заключенными молчаливо и нахмурившись неуклюже толкаться, топтаться на месте и передвигаться к предполагаемой позиции в построении. Тем не менее, она практически сразу приметила, поправ искреннюю жалость к окружающим ее несчастным людям, что прочие пленники наблюдали ее чрезвычайно подозрительно и недоверчиво, и о причине оного отношения тут же догадалась; причины, угаданные Гаргонтой, заключались в том, что по сравнению с прочими заключенными она выглядела приметнейше, если так возможно в описываемой ситуации выразиться, белою вороной; думается, некоторые особенно подозрительные и недоверчивые заключенные предположили даже, что она введена в их ряды гаргатинцами с целью наблюдения за ними, т. е. в качестве доносчика и фискала. В самом деле, плененные мятежники не случайно вызывали у Гаргонты сочувствие и сострадание; все они были ужасающе тощи и измождены тяжкими мучениями и невзгодами, измучены невыносимым голодом; одежда их представляла собою незалатанные, разорванные в клочья грязные лохмотья. Спутанные их немытые и нечесаные волосы обвисли уродливыми клоками; спины их в совершенстве сгорбились, а худые шеи не в состоянии были удержать тяжести выдающихся несколько вперед голов; лица же их, также покрытые мерзостной грязью, с запавшими глубоко глазами и нависшими значительно лбами, светились многочисленными ссадинами и ушибами, порою перебитыми и сплющенными носами, порою несомненно выбитыми зубами; таким образом, заключенные виделись как существа исключительно жалкие, запуганные, преждевременно состарившиеся от бесчисленных мучений и постепенно умирающие. Гаргонта же казалась в сравнении с ними свежей, чистою и спокойною, очевидно значительно их крепче и упитанней, с горделивою несколько осанкой, без чудовищных синяков и ушибов; отсутствовали в ее глазах дикая затравленность и жалкое ничтожество согбенного и надломленного человека; надменно и неприкосновенно возвышалась она среди копошащейся толпы пленников. Однакож не становилось ей от такового факта, ею замеченного мгновенно, приятнее или спокойнее; наоборот, столь значительные отличия и некая исключительность заставляли ее в очередной раз насторожиться.
Впрочем, несмотря на абсолютнейшую беспорядочность совершаемых пленниками передвижений, надлежащее построение наконец завершилось; по два весьма плотных ряда заключенных расположились по обе стороны дороги, оцепленные неусыпными охранниками-гаргатинцами; в середине образовалось открытое пространство, которое занимали лишь обозы с прилагающимся конвоем и спешившиеся офицеры вместе с рысями, денщиками и адъютантами; к таковому времени уже окончательно стемнело, и на небе зажигались многочисленные звезды, и появлялся недавно народившийся месяц. Старший представитель имевшегося в сопровождении офицерства – высокий усатый и исключительно строгий с виду капитан лет приблизительно тридцати пяти (остальные офицеры были званий отнюдь не значительных – поручики и подпоручики да один штабс-капитан) оглядел находившихся перед ним пленников преимущественно с грандиозною суровостью, отчего большинство людей совершеннейше смутилось и потупилось, и коротко потребовал:
–Список сюда!
–Так точно, ваше благородие! – ответствовал ему адъютант и предъявил немедленно список заключенных.
Капитан сей список практически равнодушно оглядел в свете поднесенного фонаря, после чего поднял глаза на замерших в совершенной неподвижности заключенных и объявил чрезвычайно кратко:
–Значит так! Я твое имя читаю, а ты и гаркни, что «я»! Поняли, бестолковые?
Люди незамедлительно и подобострастно поклонились.
–Ну и давай! – и капитан принялся, с тщательностью водя указательным пальцем по предложенному ему листу, оглашать поочередно имена имеющихся заключенных; поименованный человек выкрикивал, вытягиваясь во фрунт, «Я!»; тех, кто от хрипоты или невыносимого измождения, отзывался с недостаточною громкостью, капитан считал должным в грубейших выражениях отчитать. Гаргонта, тем временем, необыкновенно разволновалась и даже неприятнейше стушевалась, ибо фамилия ее находилась, в соответствии с алфавитом русским, приблизительно в начале оглашаемого списка; она в совершенстве опасалась, что за названием ее фамилии последует некое ужасающее и разоблачительное для нее событие; и вот, наконец, капитан с прежними интонациями громогласно объявил:
–Гаргонта Z! Здеся?
–Я! – в совершенстве напряженно и с колоссальным усилием воскликнула Гаргонта, готовясь непременно к гибельным последствиям.
15.02.05. Капитан, однакож, по неизвестной причине не спешил продолжать далее перекличку, а внимательнейшее и с некоторым удивлением присмотрелся к по несчастию оказавшейся в первом ряду Гаргонте; Гаргонта же от такового пристального и абсолютно невыносимого для нее взгляда совершенно бестолково засуетилась и растерялась, обративши глаза к земле; заключенные испуганно и многозначительно переглядывались промеж собою; капитан, посмотревши таким образом на подозрительную заключенную, пораженно и даже с неуместнейшим комическим испугом проговорил:
–Эта… Чой-то я тя раньше не видал. Подойди-ка сюда!
Гаргонта явственно и несомненно почувствовала чудовищную дрожь и обессиливающий холод, мгновенно наполнивший ее и окончательно подточивший сознание; «Черт, все, попалась!» – подумалось с чрезвычайною тоскою ей; она представляла, что думает в данную поистине трагическую минуту наверно до сих пор лежащая среди зарослей Демонесса, тоже уверившаяся, вероятно, в полнейшем поражении и неудаче; но, преодолев в очередной раз хладное оцепенение, направилась медленными и мелкими шагами вслепую к наблюдавшему за ней офицерству; ноги ее абсолютно не желали двигаться, хотя она в невыносимом испуге и не замечала громчайше гремящих цепей. Подошедши к капитану практически вплотную, она подняла на его лицо утомленные глаза; стоял перед нею обыкновеннейший, ничем не примечательный, необразованный и даже в некотором роде туповатый и скучный провинциальный офицер; на громоздком, с огромными щеками и темными усами лице его стояло неизменное выражение строгости, сочетаемой с откровенной глупостью; капитан сей, впрочем, житейским умом и почитаемым здравым смыслом был отнюдь не обделен, однакож образования не имел совершенно, умел единственно писать и считать, да и то без идеальной грамотности или каллиграфии, читал лишь одну литературного или публицистического содержания книгу, называемую «Краткое и дозволенное знать каждому жизнеописание его величества государя и императора Российского»; тем не менее, несмотря на таковые очевиднейшие факты, Гаргонту лицо капитанское чрезвычайно удивило, ибо увидела она в нем чувства, ее саму никогда не посещавшие и ей, соответственно, совершенно непонятные – доброту искреннюю и душевную, искреннюю и душевную преданность и спокойствие; Гаргонта поглядела на оное лицо – и моментально отшатнулась.
–Гаргонтой тебя значит звать? – сказал ей капитан.
–Д-да… – неслышно прошептала в ответ Гаргонта.
–Гаргонтой, значит… – повторил, вздохнувши, как показалось Гаргонте, с печалью, капитан и неожиданно и резчайше оборотился к стоящему во фрунте справа гренадеру-гаргатинцу с устрашающим гигантским бичом в колоссальной руке; гаргатинец данный жест, знакомый ему заранее, немедленно понял, и, прежде чем пораженная увиденным Гаргонта сориентировалась в происходящем, с чудовищною силою ударил ее бичом. Подобной чрезвычайной боли Гаргонта ранее, несмотря на разнообразнейшие злоключения и жестокие испытания, не чувствовала; мгновенно исчезли из ее головы мысли, затмились все прочие ощущения, и она с протяжным стоном невыносимого страдания повалилась на землю; сознания она, однакож не потеряла, и приземлилась она удачнейше – на руки; здесь вновь родилось первое, в совершенстве инстинктивное опасение, не обронила ли она незаметно глубочайше запрятанные кинжал и документ, каковой она обязалась передать Холиавскому Чародею.
–А ну-ка еще разок ее! – скомандовал, не обращая внимания на дичайшие муки Гаргонты, капитан.
–Есть, ваше благородие! – басисто ответствовал гаргатинец, и незамедлительно замахнулся бичом вновь.
Последовавший удар окончательно повалил и распластал в пыли несчастную Гаргонту; иссеченные места горели нестерпимо, ощущался жар и во лбу, на глазах проступили слезы, однакож Гаргонта мужественно сдержалась и не издала жалобного крика или стенаний; единственное, что в таковой момент ей думалось –последует ли очередной удар или болезненная мука прекратится? Но капитан порешил наверно, что для острастки и поддержания надлежащего порядку произведенной экзекуции будет достаточно и, нагнувшись, стремительно поднял Гаргонту на ноги за шиворот, развернул ее лицом непосредственно к колонне заключенных и, произнеся совершенно равнодушно «Гаргонта, выходит… Ну да пошла вон!», практически безболезненным пинком отправил абсолютно не сопротивлявшуюся, даже не двигающуюся, лишь вздрагивающую и тяжело дышащую Гаргонту назад в строй, после чего продолжил зачтение списка. Гаргонта еще некоторое время находилась в подавленном и невменяемом состояния, никак не реагируя на проявления окружающие; наконец, терзающая ее боль от двух ужасающих ударов значительно поутихла, и Гаргонта словно очнулась от невыносимого кошмарного сновидения; она стала соображать с известною трезвостью и немедленно поняла, каковой поистине колоссальной опасности она подвергалась при общении с капитаном и что данная грандиозная опасность удачнейше ею преодолена; впрочем, в процессе дальнейшей переклички она приметила, что подобным образом капитан обратился еще с несколькими заключенными, а, следовательно, причиною оных экзекуций являлись не действительные подозрения, а заблаговременное усмирение и подавление любого возможного бунта или даже мельчайшего побега.
В конце концов, перекличка окончилась, заключенные и конвой перестроились в прежнюю четырехугольную формацию, офицеры вновь оседлали порывающихся вперед огромнейших откормленных рысей, и процессия молчаливо двинулась по дороге в противоположную от Воронежа сторону, наипрямейшим путем на Петербург; послышались последние строевые команды и распоряжения, капитан с чрезвычайною представительностью прокричал: «Ать-два! Левой-правой! По-ошли!»; Гаргонта в первые минуты своего мрачного и необычайно сложного путешествия думала о все более ненавистной и нетерпимой Демонессе, верно, пролежавшей сокрыто в кустах до того времени, когда колонна удалилась на значительное расстояние, а затем бросившейся опрометью через овраги и бесчисленные заросли назад в заброшенные кварталы северной части Воронежа…
Процессия двигалась не особенно медленно, однакож из без какой-либо исключительной спешки; несмотря на полнейшую бессловесность составляющих большинство колонны заключенных и рядовых охранников; издавали режущий слух весьма неприятный скрежет и дребезжание кандалы, сковывавшие людей, скрипели недостаточно обработанные маслом колеса повозок, громозвучно вскряхтывали и кашляли гренадеры гаргатинские, порою посвистывали в воздухе наказующие медлительных или выглядящих подозрительными людей, бичи, переговаривались весело и шутливо собравшиеся в единую процессию офицеры-кавалеристы; разговаривали они преимущественно на темы бытовые и самые примитивные: о возможных при подобных путешествиях непорядках и проблемах, о разнообразнейших невыгодах обитания на предоставленных квартирах, о произошедших за последнее время забавных и комических, с точки зрения разговаривающих, событиях; часто рассказывали вымышленные или передающиеся из уст в уста легендарные истории анекдотического характера и т. п.; иногда офицеры хором затягивали военную или походную песню, а порою одни их них запевал со скорбною тоскою и душераздирающей грустью мещанский жестокий романс (офицеры сии, кстати же, были происхождения главным образом чрезвычайно низкого и абсолютно незначительного, и потому по многим аспектам своего существования, а также по культурным воззрениям практически не отличались от обыкновенных мещан). В плане порядка и спокойствия среди конвоируемых пленников нарушений заметнейших и грандиозных не наблюдалось; лишь раз в процессе пути случилось несомненно бунтарское и мятежное происшествие. Заключалось оно в том, что по преодолении в наиболее темный предрассветный час небольшого, но в совершенстве густого и непроходимого леса, один пленник из боковых рядов, человек лет приблизительно сорока пяти, низкорослый и необычайно подвижный, видимо, окончательно потерявший рассудок от боли и страданий, бросился с бессмысленными восклицаниями в лес бежать, молниеносно проскользнувши промеж двоих охранников; капитан объявил остановку колонны и немедленную облаву, вследствие чего за убегающим ринулась часть гаргатинской инфантерии, дабы захватить человека в обязательном порядке живьем; однакож инфантерию опередил молодой офицер на рыси, моментально нагнавший и поваливший на землю заключенного; впрочем, без осложняющих ситуацию последствий водворение беглеца на надлежащее место не обошлось, так как рысь, в соответствии со своею природой животное неразумное, громаднейшею лапою придавило несколько несчастного человека и, пускай и не) раздавила абсолютнейше, но переломила ему оба колена; посему капитан, наблюдая пойманного человека и так в состоянии совершенно изувеченном, приказал в качестве наказания за коварнейший умысел произвести порку из всего сотни шпицрутенов; после таковой порки заключенного, потерявшего от неописуемых мучений сознание, положили без всякой целительной помощи в обоз и там оставили до появления на дороге какого-либо медицинского учреждения; капитан увенчал оное событие следующей репликой:
–Пусть он у меня, подлец, только подохнет ране первой клиники-то! Ужо я ему устрою!
16.02.05. Если же говорить в отдельности о Гаргонте, то первый переход дался ей с необычайными волнениями и переживаниями; едва колонна двинулась в путь и отошла от места своей остановки на значительное расстояние, Гаргонта совершенно забыла о Демонессе, и ею овладело тоскливое и печальное ощущение необыкновенной безнадежности происходящего. Под утро таковое ощущение многократно усилилось; хотя и двигалась процессия относительно небыстро, Гаргонта за несколько часов невыносимо устала; тяжелые жестоко обременяющие ее кандалы клонили ее к земле, ноги ужаснейше зудели, избитые о каменную, ухабистую дорогу, продолжали болеть и разгорались временами нестерпимо иссеченные кнутом места, в том числе и полученные в процессе путешествия (Гаргонта старалась поддерживать несомненнейшую исключительную порядочность и смирение, однакож гаргатинцы несколько раз ударили ее, пускай и не столь болезненно); Гаргонту терзало полузабытое за последние месяцы и оттого еще более мучительное чувство голода и боли. Но безнадежность своего существования она ощущала более заметно, и именно оная безнадежность абсолютно лишила ее воли и надежды; она прекраснейше понимала, что ей предстоит бесконечно долгий путь среди дорожной грязи и пыли, в постоянном измождении, голоде и страхе быть уличенной в неправедном замысле, среди чудовищных, презирающих и ненавидящих род человеческий гаргатинцев, всегда готовых изобличить ее в тягчайших грехах; с гаргатинцами ранее Гаргонта практически не общалась, она постоянно и безоглядно убегала от их чудовищного преследования, а ныне ей предстояло долговременное с ними сосуществование; и никакой помощи или даже элементарной поддержки она в процессе своего путешествия не встретит, так как невозможна никакая поддержка) от затравленных и недоверчивых, давно разобщенных мятежников-людей, и от населения окружающего; ей, неизвестной и настойчивой противнице владычества гаргатинцев, предстояло совершить труднейший и безрадостный путь ради избранной навеки цели; и сего пути Гаргонта чрезвычайно пугалась, и виделся он ей туманным и гибельным.
Остановку для подкрепления сил и сна колонна произвела, добравшись наконец до некой достаточно крупной по размеру гаргатинской слободы (комментарий 2008: в финальной редакции – поезд стал на станции), приблизительно в шесть часов пополуночи, когда уже заметнейше рассвело. Офицеры расположились в комнатах, сдающихся для проезжающих при местном трактире, обозы распрягли, и содержащихся в процессе рысей и пауков распределили по конюшне того же трактира; заключенным выдали в надлежащем порядке по краюхе хлеба и кружке воды, после чего позволили отдыхать на приречном лугу, находящемся в относительной близости от трактира; часовых выставили для их охраны число удивительно малое, а именно пятерых; остальная гаргатинская инфантерия одною частью разбила воинские палатки, обнаружившиеся мгновенно в обозах, и таковых палатках улеглась почивать; другая же часть направилась в радостнейшем настроении в трактир, собственно, в питейное заведение, дабы путем разнообразных удовольствий провести необычайно весело кратковременный досуг. Заключенные, стремительно откушав данные им скуднейшие блюда, отошли в большинстве ко сну, улегшись весьма удобно на мягкой луговой траве; наравне со всеми повалилась на траву и моментально уснула абсолютно отвыкшая от таковых неудобств, однако неимоверно усталая Гаргонта; сумасшедшего беглеца с перебитыми ногами двое гренадеров совместно с подпоручиком отправили к местному доктору, дабы последний надлежащим образом перевязал его и дал рекомендации по дальнейшему его содержанию вплоть до заживления имеющихся ран; вслед за оным заживлением предполагалось полнообъемно произвести полагающееся за намерение побега наказание.
К часу пополудни уготованное для привала время окончилось; 17.02.05. заключенных побудили грубыми окриками и ударами бичей, подвыпивших гаргатинцев единственно пожурили за дурное и не соответствующее воинскому званию поведение, отличнейше подкормленных и обмытых рысей вновь запрягли, после чего процессия, хотя уже в значительной мере более нестройная и беспорядочная, отправилась в дальнейший путь. Столь краткая и неуютная передышка абсолютно не возвратила Гаргонте бодрости и сил, а также окончательно уничтожила надежды на какие-либо просветы в бесконечном и печальном своем странствии; подкрепилась она ужасающе мало, даже в бедной людской ночлежке прежде кормили многократно лучше, и выданный ей вторично перед продолжением пути скудный и мерзкий паек (необыкновенно черствый и заплесневелый хлеб, ржавая теплая вода) вызывали отвращение и противнейшую боль в отвыкшем от такового провианта желудке.
Чтобы не задумываться над грядущим и не терзать себя безнадежностью и мраком своей избранной самолично участи, Гаргонта постоянно пыталась отвлекаться и размышлять о неких предметах, к ее участи совершенно не относящихся; старалась она не замечать и окружающей местности и злобных заключенных, неудобств, побоев и других мучительных тягот, обрушившихся на нее. Однакож думалось ей не про прежние расплывчатые и скитальческие годы, о которых оставались лишь смутные, бессистемные, отрывочные воспоминания и картины, ничего не означавшие и отдаленно ассоциирующиеся одна с другой; зато отчетливо и весьма своеобразно представлялся ей ее кратковременный период обитания в подземном логовище разбойника Кошки, в обществе преимущественно непосредственно Кошки и его немногочисленных ближайших подручных – старухи Екатерины Васильевны, приятелей Кошкиных, известных под названиями Богомол и Лисица, изменницы гаргатинского рода Демонессы; первое время в процессе оных раздумий Гаргонта собою необычайно изумлялась: никогда она ранее не задумывалась и не размышляла серьезно и искренне об окружающих ее лицах и предметах; впрочем, жизнь ее и не требовала от нее никогда особенных и заинтересованных размышлений; думы ее были всегда исключительно сиюминутны, составляла она свои позиции в представлявшемся ей положении мгновенно, преследуя целью получше прокормиться и выжить, и времени ей выбраться из непроницаемого легкомыслия и борьбы с невзгодами абсолютно не оставалось; но теперь, когда возможности таковой борьбы испарились, и не отвлекали ее разнообразные блага и пустейшие разговоры, имеющие места в обществе Демонессы и проч., оказавшись в полнейшем одиночестве и бездеятельности (требовалось от нее единственно идти далее, но и не больше), Гаргонта впервые задумалась глубочайше над своим существованием и над существованием других. Первой приходила ей на ум Демонесса – в прошлом гаргатинская великосветская девица необыкновенной красоты, царица балов столичных, а ныне предательница, осведомительница врагов Российской империи и императора русского; доселе Гаргонта считала Демонессу (истинного имени гаргатинской изменницы Гаргонта никогда не слыхала ни от нее, ни от других присутствующих в их разговорах лиц) своею ближайшею подругою, однакож в последний месяц начала накапливаться у Гаргонты непонятная и совершенно необъяснимая к ней неприязнь; последние же часы вечернего путешествия по оврагам совместно с Демонессою Гаргонта ее несомненно с чрезвычайно ненавидела. И лишь сейчас, равнодушно и понуро двигаясь среди толпы несчастных людей, Гаргонта начала догадываться об истинных мотивах данного отчуждающего ее чувства; Гаргонта, несмотря на должную ее окончательно одурманить грубость и грязь, постоянно ее сдавливающие и уничтожающие, притупляющие разум и чувства, создающие жалких и неумных, убогих глупцов, подобных Лисице или Богомолу, сохранила несомненный и даже проницательный природный ум и умение накапливать и использовать в действительности опыт и знание; именно сей замечательный и спасительный ум позволил Гаргонте понять, что представляет собою предательство Демонессы и каковые бессмысленные мотивы Демонессою руководят: «Да что ж она? И совсем, блин, она дура выходит!» – подумала в таковой момент о Демонессе Гаргонта; император же российский Эмиус Гаргат, приводимый тут лишь в качестве примера, услыхавши трагическую историю Демонессы, предпочел бы в соответствии с данной ему эрудицией объясниться цитатою из поэмы «Полтава»: «Мария, бедная Мария! Опомнись! Боже, что с тобой?». И император, и измотанная тяжкою мрачною жизнью человеческая девчонка, пообщавшись достаточно с Демонессою, заключили бы о ней мнения практически одинаковые, что оставалась она по-прежнему абсолютно той же легкомысленной и наивною богиней петербургских торжеств, для которой жизнь являлась единственно подчиненною ей и веселою игрою и развлечением; отличалась она от прочих светских барышень лишь направленностью мыслей и деяний да некоторой, впрочем, весьма незначительной, предприимчивостью; (комментарий 2008: чушь какая-то, надо это будет переписать) увлекшись идеалами, рассказанными ей крепостной человеческой старухой, оная светская барышня сумела с чрезвычайною ловкостью и умением незаметнейше присоединиться к законспирированной человеческой организации, желающей уничтожения и разграбления Российской империи. Однакож внутренне светская барышня практически не претерпела изменений, а каковые претерпела, те претерпела в определенно худшую сторону; лишившись светлой доброты, мягкости, нежности, элементарной женственности, барышня, присоединившаяся к тайной организации, приобрела взамен нелепую жестокость и внешнюю исключительную храбрость, перевоплотившуюся в неприятнейшую и злую офицерскую, в совершенстве мужицкую, ибо характерна она лишь для лица невежественного и пустейшего, браваду, храбрость сродни самодовольной наглости; поведение ее виделось абсолютнейше противоестественным, существующим в подражание идеалу тех демократических времен, когда почитался нахальнейший разврат, надругательство над добрыми качествами, человеку доступными; проявленная несколько раз, оная храбрость моментально обращалась в настороженный испуг, свидетельницей какового и стала Гаргонта в последние минуты пред совершением мероприятия (откорректировать); необычайно хитрые же покровители таковой барышни – в данном случае ими являлись Екатерина Васильевна с внуком ее Владимиром Александровичем – использовали фанатично и ужасающе наивно исповедуемые ею идеалы в целях собственных и своекорыстных, дабы затем перенести на несчастное сие обманутое и себя само обманувшее существо ответственность за совершенные преступные деяния; и неожиданно Гаргонта поняла с грандиозною четкостью: Демонесса вскоре сделается для воплощения Кошкиных чаяний ненадобною и даже опасною, и Кошка постарается в кратчайшие сроки избавиться от доселе абсолютно и инстинктивно преданной ему прислужницы 18.02.05.; избавление данное произойдет наверно с поразительною простотою – Кошка объявит доверчивую и увлеченную Демонессу предательницей, опираясь на ее чуждое человечеству гаргатинское происхождение; пускай Демонесса и усмехалась, повествуя с удовольствием Гаргонте о чудачествах некоего молодого дворянина-гаргатинца, распустившего своих людей из крепостного состояния, она, очевидно, незначительно удалилась в предполагаемой идеологии от его сказочных вымышленных идеалов справедливого человеческого общества; впрочем, после вчерашних происшествий доверчивость и наивность Демонессы, возможно, заменит испуганная трусость, ведущая порою к немедленному и удивительному прозрению; однакож если не непонятливый Кошка, то Екатерина Васильевна таковое прозрение преждевременно заметит и обязательнейше подавит.
Подумавши о горькой и гибельной грядущей судьбе Демонессы, Гаргонта испытала лишь мгновенное сочувствие и сострадание, ибо неожиданно почувствовала она чрезвычайную жалость и недоумение по отношению к себе; впервые Гаргонта обратилась к совершенно не занимавшему ее доселе вопросу: а она-то каковыми целями и идеалами руководствуется? Ради чего она избрала путь столь страшный и мучительный? Ежели говорить вернее, ради кого? Избравши даже путь страданий во славу освобождения человечества и счастья человеческого, о котором постоянно человечество мечтает, она бы усомнилась и задумалась; никогда не помышляла она о героических и великолепных свершениях во славу исключительной, искренно почитаемой цели, а единственно кормилась неустанно и сопротивлялась жестокому миру, добиваясь положения наилучшего из существующих для нее в аспекте материальном; непоколебимая ее ненависть к Российской империи обуславливалась чудовищным угнетением, притеснением ее всевластными и могущественными гаргатинцами и отсутствием действительных союзников, пускай и не столь могущественных, но союзников душевных, обращающихся с нею ласково и тепло; у Демонессы имелись подобные несомненные союзники, однакож они в своей обеспеченности и абсолютнейшем спокойствии, размеренности наскучили ее жаждущему какого-либо потрясающего и ошеломляющего события уму, и оказались без сожалений преданы. Гаргонта же виделась безысходно и навечно заблудившейся меж двух несомненно враждующих и ей враждебных сторон; не существовало ныне ни единого увлеченного и самоотверженного, бескорыстного борца за человеческое счастье. Она совершала поступки свои из соображений сугубо личностных; Демонесса удовлетворяла собственную ненасытную, бескрайнюю и беспочвенную скуку; Богомол и Лисица, очевидно, и не представляли себе столь высоких и замечательных понятий; Екатерина Васильевна с внуком Владимиром Александровичем преследовали интересы в совершенстве корыстные и личностные; малоизвестный Гаргонте Холиавский Чародей, вероятно, также руководствовался единственно целями, касающимися его и его таинственного народа. И получалось из оных рассуждений, что Гаргонта вынуждена созидать колоссальные свершения и подвиги по мановению руки такового разбойника и душегуба Кошки, который ни в коей мере к освобождению всеобщему человечества не стремился абсолютно, и освобождение сие являлось побочным, но одним из важнейших и необходимейших элементов его решительных интриг; следовательно, и действует она, не получая за свои действия ни собственного спокойного удовлетворения, ни благодарности чьей-либо; проведи она удачнейше предстоящие ей законспирированные переговоры и возвратись с чудеснейшими вестями к Кошке, они ничем ни материально, ни духовно не вознаградит ее, а постарается без малейших сомнений умертвить или выбросить помирать совершеннейше аналогично Демонессе. Демонесса говорила ей неоднократно, что наблюдала абсолютно очевидное и несомненное сходство меж императором Российским и Кошкою; Гаргонта ей, однакож, изначально не верила, ибо предполагала таковое невозможным и даже абсурдным; однакож, чем более она теперь размышляла, противопоставляя и сравнивая известные ей немногочисленные факты, тем более обозначалось пред ней их чрезвычайное и несомненное сходство; и сходство таковое Гаргонта примечала не столь в схожих душевных терзаниях, сколь в фактах непосредственных и действительных; к примеру, рассуждала она, император имел собственные удивительные и своеобразнейшие интересы и, попытавшись воплотить их в жизнь, спровоцировал значительнейшее событие – государственный переворот и революцию; Кошка также деяния все свои совершает эгоистически и своекорыстно, однакож и планирует происшествия революционные и масштабнейшие; Гаргонта припоминала и выводила еще грандиозное множество подобных доказательств схожести государя и лиходея Владимира Александровича.
«А чо я это, блин, всякий бред несу? – неожиданно подумалось Гаргонте. – Не гаргатинцам, блин, сволочам, ведь идти стучать!»; от мысли о надлежащем донесении властям государственным Гаргонта мгновенно отказалась не из нравственного принципа, а единственно потому, что и от гаргатинцев не получила бы самой элементарной доброты и благодарности в ответ на верное служение; однакож, порешив, что никакая возможная позиция не сулит ей светлого удовлетворения и счастья, Гаргонта с еще большею твердостью и окончательно отбросила снедавшие ее многочисленные сомнения; она абсолютно подчинилась судьбе, давшей ей лишь возможность безрадостно сопутствовать планам коварного и пошлого дурака; и Гаргонта уверилась, что уготованный ей путь она преодолеет непременно и ради поставленной цели выдержит все исключительно невзгоды и испытания. 08.02.05. – 18.02.05.
XVII.
21.02.05. Июль и август для Хелены Холиавской прошли удивительно незаметно; собственно, в действительности таковые месяцы практически не отличались ничем особенным или замечательным, и какие-либо запоминающиеся и эксцентрические события в них отсутствовали. Хелена по-прежнему обитала в подаренном ей особняке, с утра, позавтракавши, занималась обыкновенными занятиями – гуляла по чудеснейшим аллеям окружающего ее обиталище парка или же вокруг блестящего на солнце пруда, над которым склонялись прекрасные плакучие ивы, читала предлагаемые ей многочисленные книги (поскольку в течение августа имелось множество непогожих и дождливых дней, Хелена отдавала значительное предпочтение именно оному занятию), обучалась играть все совершеннее на рояле; (вариант: среди читаемых ею разнообразнейших сочинений следует упомянуть о недавно изданном колоссальном труде, законченном императором лишь в последнее десятилетие; громаднейший, поистине необъятный труд сей, включавший в себя полдюжины огромных томов, назывался «Архив рисунков и прочих произведений искусства, рукою его императорского величества созиданных и их рукою составленный»; данное сочинение являлось лишь определенным аспектом биографии государевой, причем главным образом детства его и отрочества, проницательный разум Хелены угадывал меж строк бесценные и интереснейшие факты;) выбросить (22.02.05.); 22.02.05. неспешные и размеренные совершаемые Хеленою моционы отличались особенною замечательностью, ибо в процессе оных прогулок она со временем познакомилась с большинством обитателей всех окружающих местечек; в частности, встречала она неоднократно Тимофея Васильевича с супругою или же без супруги; однакож, несмотря на вежливые и радушнейшие приветствия со стороны князя Енотенского, Хелена ощущала некую несомненную прохладную неприязнь его к ней и сокрытое, заметное лишь в мимолетных, мгновенных взглядах презрение; совершеннейше по-другому обращался с нею Иван Андреевич Веканов, уже известный читателю попечитель прилагающейся к Царскосельскому лицею лечебницы, действительный статский советник, персона, впрочем, развязнейшая, говорливая, в определенном роде ленивая, но не без характерной веселости нрава и не без умения повествовать чрезвычайно забавно и комически. Познакомился господин Веканов с Хеленою, к удивлению, без некоего умысла и абсолютнейше непосредственно – можно даже сказать, что знакомство произошло случайно или вследствие элементарнейших обстоятельств жизненных; Хелена, собственно, практически ежедневно встречалась, гуляя после завтрака, с данным суетливо и поспешно идущим на службу гаргатинцем; однакож в течение первого месяца ее пребывания в Царском селе их общение заключалось лишь в том, что, встретившись с Хеленою на аллее парка, господин Веканов стремительнейше, не останавливаясь, поднимал шляпу, комически приветствовал ее, получая обыкновенно безразличный, пускай и исключительно вежливый ответ, отправлялся далее; тем не менее, однажды, приблизительно в начале июля, Иван Андреевич, грандиозно взволнованный и возбужденный услышанными за завтраком интереснейшими новостями и отправившийся на службу несколько ранее, приметил прохаживающуюся по аллее Хелену Холиавскую и, поздоровавшись, неожиданно для себя, супротив собственного желания, принялся ей пересказывать услышанное, добавляя некоторые оригинальные и смехотворные подробности и градации; (комментарий 2008: а вот этот отрывок – в утиль или хотя бы переделать реакцию Хелены) речи его предшествовали следующие слова:
–Вы, очевидно, не представляете-с себе, сударыня, какой премилый случай приключился третьего дня в салоне графини Пульхерии Федоровны… Да-с, сударыня, забавная приключилась история, даже анекдотическая… – И далее господин Веканов принялся с величайшим воодушевлением и значительным артистизмом поведал Хелене известную ему историю; первое время Хелена слушала его в совершенстве равнодушно, воспринимая как ненадобную и бессмысленную помеху, но затем также неожиданно для себя самой и искренно рассмеялась и продолжили таким образом беседу далее; она проводила господина Веканова практически до ворот Царскосельской лечебницы, причем во время такового кратковременного разговора Иван Андреевич успел, помимо комичнейшей сплетни, представить пред Хеленою в аспекте весьма ироническом, а порою и саркастическом свое обыденное и мало примечательное существование, достаточно легкие обязанности попечителя лечебного заведения (которые он, впрочем, предпочитал отвергать и старался к ним не возвращаться в разговорах, находя различнейшие для сего действия поводы) и несколько других бытовых зарисовок и инсценировок, каковые особенно интересовали его. С тех пор Хелена совместно с господином Векановым совершала обыкновенно недолгое путешествие до поворота, за которым находилась лечебница, выслушивая разнообразные и преимущественно юмористические рассказы и беседуя с чрезвычайно разговорчивым Иваном Андреевичем на обнаружившиеся моментально темы, касающиеся главным образом положения дел в государственных канцеляриях и благотворительных учреждениях, характеров бесчисленных чиновников и прочего комического вздору; любая нелепейшая и скучнейшая, составленная наиболее самодовольной беззаботной частью дворянства, сплетня в устах господина Веканова необычайно преображалась; его остроумные, пускай и несколько простоватые фантазии и рассуждения виделись Хелене значительно милее надменного и исключительно недовольного, злобного обсуждения нескончаемых секретов и таинственных событий чужой жизни, столь почитаемого Тимофеем Васильевичем с супругою; Хелена, общаясь с Иваном Андреевичем, забывала абсолютнейше его нерадивое отношение к службе – не единственно вследствие государственной пользы ценен собеседник! – его действительное малодушие, пустейшее его существование и отсутствие некоего очевидно глубокого чувства в его (обличие внутреннем; 26.02.05. Хелена вскоре окончательнейше убедилась, что господин Веканов – персона определенно интересная и своеобразная. (Комментарий 2008: Что ж в этом дураке своеобразного? Хорошо хоть персона, а не личность.)
Абсолютно не изменились и отношения ее с императором; по-прежнему они беседовали вечерами на разнообразнейшие темы, к концу августа преимущественно о прочитанных Хеленою книгах (государь о таковых книгах говорил весьма проницательно, разумно и оригинально); по-прежнему пели они прекрасные, радующие и трогающие душу песни, причем Хелена, обучившись достаточно искусству музыкальному, аккомпанировала замечательно себе и Гаргату игрою на рояле. Однакож некоторые былые занятия их исчерпались: в частности, Хелена более не обучала императора волшебству; в первое время, усмотревши в нем чрезвычайно способного ученика, она предлагала ему продолжить изучение удивительных чародейских премудростей, на что государь незамедлительно и без сомнений отвечал единственно категоричным отказом; впрочем, Хелена и не убеждала его значительно; кстати же, следует. думается автору, упомянуть и о возрожденных чудесною магией потерянных и уничтоженных творениях императора; творения оные государь с величайшей тщательностью просмотрел, после чего обработал в целях сохранности изобретенным им эликсиром, поместил, распределивши надлежащим образом, в дворцовые архивы, где находились прочие рисунки и рукописи его. Помимо сих фактов, император приблизительно в начале июля завершил свою масштабнейшую и сложнейшую работу – портрет Хелены Холиавской; таковой графический рисунок, несмотря на многочисленные уверения государя в его колоссальном несовершенстве, необычайно полюбился Хелене; действительно, Хелена выглядела на картине поразительно живо и естественно (Комментарий 2008: нет – застыло, мертво! Вот нужные слова. Ее природа – вечности и смерти.); мгновенно пленяли зрителя чуть склоненная в раздумье голова, печальное с выразительными, светящимися глазами тонкое лицо, падающие на него неровные вольные пряди волос, тонкие подвижные пальцы руки, на которые грациозно опустила Хелена подбородок. Дмитрий Федорыч вместе с Хеленою нашли портрет исключительно талантливым и достойнейше исполненным, и притом достоверно облик изображаемой передающим, что, как известно, в графическом стиле рисунка значительная редкость; законченный портрет немедленно повесили в гостиной над роялем, дабы и император, и Хелена имели возможность ежедневно им любоваться. 27.02.05. Однакож, наравне с отменением некоторых прежних досужих занятий, появились занятия и новые, порою еще более увлекательные; у императора в конце августа неожиданно освободилось немало доселе уходившего на государственные дела времени, поскольку образовавшиеся в период его отстранения от государственных обязанностей многочисленные завалы требующих изучения документов были разобраны, а на появлявшиеся вновь бумаги и прошения уходило значительно менее драгоценных часов; таким образом, государь обыкновенно приезжал к Хелене в особняк часа приблизительно в три пополудни, и образовавшийся досуг они употребляли на обучение Хелены рисованию в графической манере; Хелена необычайно увлеклась таковой оригинальной манерой после того, как император завершил портрет ее, и пожелала обязательнейше уметь созидать подобные изображения собственною рукою; Гаргат моментально согласился ей преподать все доступное ему графическое мастерство, и обнаружил в Хелене, равно как и она в нем, ученицу исключительно способную и прилежную (прилежание, в соответствии с его представлениями, являлось основополагающим качеством в работах графических, ибо требовали они десятки часов кропотливого и внимательнейшего труда и умения абсолютно сосредотачиваться на выполняемом рисунке); следует также отметить, что технику рисования графических изображений аналогично собственному стилю император разъяснил столь удивительно прозрачно и ясно, что Хелена практически мгновенно суть данной техники замечательнейше поняла и восприняла; в следующие же дни Хелена принялась за самостоятельное и весьма своеобразное полотно под надлежащим руководством государевым; он обучал ее разумно манипулировать густотой графических точек, дабы реалистичнейше воспроизвести чудесную игру бесчисленных теней, грамотно выписывать одну из сложнейших и наиболее неоднозначных для графики деталей – складки одежды, соотносить, наконец, различные предметы на полотне, чтобы не превращались они в единое и неразличимое полотно, а явственно выделялись и виделись несомненно один на фоне другого; Хелена постигала сии тонкости не спеша, но разборчиво и усердно, желая наилучшим образом научиться их применять и использовать. Наравне с прочими занятиями император с Хеленою изредка совершали какое-либо значительное путешествие; главным образом направлялись они в Петербург по воскресным дням, однакож один раз произвели нечто действительно в высшей степени грандиозное и колоссальное, а именно поездом отправились в Москву; Гаргат с удовольствием показал Хелене великолепные достопримечательности московские и рассказал ей занимательнейшие истории, связанные с оными достопримечательностями и историческими памятниками; таковые памятники заинтересовали и увлекли даже несколько впечатлительную Хелену, и в целях изучения их тщательнейше и подробнейше император совместно с нею задержался во втором столичном городе Российского государства вместо предполагаемых двух дней на целых пять; впрочем, впоследствии он также полнейше удовлетворился оной кратковременной поездкой, пускай и никогда не был особенный охотник до путешествий; в дальнейшем, приблизительно в сентябре, планировалась и поездка непосредственно на родину государеву, в Воронеж, но, к сожалению, вследствие дальнейших произошедших событий она не состоялась. (Комментарий 2008: Бредовый абзац, явно проходной, 99% здесь вообще ни к чему.)
Непременно стоит отдельно рассказать о чрезвычайно необычных и на первый взгляд совершенно ничем не выделяющихся наблюдениях, проводимых с некоторых пор Хеленою Холиавской; заключались они в том, что, ложась обыкновенно спать, она чутким эльфийским ухом отличнейше слышала, что происходит в оные минуты в расположенной через одну никем не занимаемую спальню в страшнейше закрытом для нее и весьма таинственном кабинете императора, являвшемся совместно и спальней его; проводивши Хелену и пожелавши ей спокойной ночи и приятных сновидений, государь отправлялся непосредственно в данный кабинет, но отходить незамедлительно ко сну практически всегда 1.03.05. не собирался; император подолгу ходил по комнате в совершеннейшем напряжении или же непреодолимой жестокой тоске и апатии; Хелена состояние душевное государя замечательно чувствовала по походке его, по звучанию шагов: то решительных и резких, то медлительных и задумчивых. Хелена явственно воображала себе, как ходит по своему кабинету в раздумьях государь, тяжело склонивши поседевшую голову, заложивши руки за спину, ходит неустанно и слепо, негромким неустанным голосом, практически неразличимо произнося таинственные слова; иногда же Гаргат неожиданно останавливался, суровым жестом зажигал настольную лампу (таковое явление Хелена узнавала вследствие заметнейших отблесков, исходящих из окна кабинета) и, усевшись с величайшим удобством в кресло, принимался с увлечением писать, и Хелена слыхала едва различимый, беззвучный даже среди необычайно тихой, покойной ночи скрип пера, выводящего на бумаге в соответствии с волей императорской печальные и мудрые строки или же красивейшие мимолетные грандиозно выразительные рисунки; Хелена, услыхав в темноте сии отдаленные звуки, приходила обыкновенно в туманное и ей самой абсолютно непонятное, смутное волнение, причину которому она многократно и с колоссальными усилиями старалась угадать, однакож никогда не приближалась даже незначительно к логическому и рассудительному объяснению оного чувства; лишь смутный и расплывчатый призрак ощущала душа ее и холодное, несомненно повелевающее ею предчувствие. Между прочим, обязательнейше следует заметить тот весьма своеобразный факт, что Хелена, надо полагать, была более всех прочих осведомлена об истинном творчестве императора; граф Аракчеев, считавшийся наилучшим и ближайшим другом его величества, о данной стороне государевой личности имел представление) весьма поверхностное и совершенно таковой стороной не интересовался; впрочем, Гаргат и сам предпочитал не разговаривать с Дмитрием Федорычем на темы художеств собственных, прекраснейше осознавая, что собеседник сей ничего из сказанного ему не способен действительно и полноценно понять и воспринять соответствующим образом; Хелена же, единственная из всего российского общества, помимо непосредственно государя, получила с разрешения его величества возможность свободного и беспрепятственного посещения архивов дворцовых в целях разнообразного изучения и исследования находящихся там творений, а также с целью ознакомления с ними из чистейшего любопытства; при оном разрешении оговаривалось (император данную оговорку присоединил к разрешению лишь ради формальности, а потом многократно и с величайшею искренностью извинялся пред нею за столь очевидное оскорбление, которое, кстати же, Хелена перенесла абсолютно без обиды), что Хелена Холиавская не имеет права предоставленные ей творения уничтожать, изменять или из архива выносить, равно как и использовать в самоличных целях; оговорка, думается, виделась действительно к приводимому случаю не исключительно уместной; ее, впрочем, никто и не воспринимал серьезнейше, ибо упомянутые в ней случаи Хеленою наверно не допускались. Как результат, пользуясь предоставленным правом, Хелена неоднократно посещала архив императорский и с чудеснейшим удовольствием изучала бесчисленные рисунки и рукописи, а также, совместно с ними, и составленные императором за долгие годы колоссальные, всеобъемлющие, расположившиеся на нескольких тысячах страниц составленные императорской рукою автобиографические комментарии к ним; комментарии сии охватывали необъятное творчество императора и включали в себя подробнейшее описание, историю и прочие сведения о созиданных рукою Гаргата творениях; отсутствовали в архивах единственно творения последних двух лет. 02.03.05. (Вариант: Таковые рукописи и рисунки, по сделанным Хеленою предположениям, каковые подтверждались убедитейльнейшими фактами ((ведь Хелена, как уже рассказано выше, практически ежедневно слыхала отличнейше, что государь по вечерам занимается, несомненно сочинительством), находились в запретном кабинете государевом, внутреннее содержание которого Хелена не видела ни разу, однакож до сих пор увидать оный кабинет абсолютно не стремилась.
Тем не менее, в конце августа, прогуливаясь однажды после завтрака по берегам прекраснейшего пруда, Хелена неожиданно, задумавшись в очередной раз над необыкновенным и таинственным чувством, все чаще и настойчивей посещавшем хрупкую душу ее, разгадала истинные и действительные причины сего терзающего ее постоянно чувства; мгновенно представились ей два наиболее значительные известные ей об императоре факта – творчество его прежнее и творчество настоящее, законспирированное и секретное, и подумалось ей: «О Вирма! Что за смутное желание твоею волей или волей иной мучит все время меня? Вирма – Темная или светлая! – пролей на мои мысли луч прозрения, молю тебя! Отчего испытываю я невыносимую, болезненную, к слезам зовущую нежность, держа в руках старые полотна, созданные рукою Адрадона? (Комментарий 2008: Хорошая фраза.) Отчего некое ощущение и желание мною владеет, когда удаляюсь я из покоев, в коих хранятся старые эти полотна, о Вирма? Отчего возвращаются они в мое сознание ночами, при звуке шагов Адрадона этого? Просвети меня во славу твоих идеалов, о Вирма, и дай мне великое понимание, молю тебя! Чего я желаю, о Вирма?.. Чувствую я это непрерывное желание, а объяснить его не могу…») (03.03.05. именно таковая отсутствующая) Не достойно! Вычеркнуть
03.03.05. Читателю, верно, будет неясно, к чему столь подробно и с уделением значительного внимания описаны здесь автором посещения Хеленою архивов, находящихся в государевом дворце, поскольку абсолютно никакого отношения к туманному овладевающему Хеленой чувству оные занимательные визиты, на первый взгляд, не имеют; однакож в действительности связь между двумя данными фактами обнаруживалась несомненная и наипрямейшая. Заключалась она в том, что, засыпая обыкновенно и прислушиваясь к приглушенным звукам движений Гаргата, Хелена с исключительною ясностью вдруг вспоминала чудесные мирные творения императора; вспоминалось ей, как с болезненною, слезливою, просветленною нежностью дотрагивалась она до твердой приятной бумаги; и совместно с воспоминаниями все более ощутимым становилось охватывающее ее ночное волнение, и даже почувствовала Хелена особенности такового волнения – и определила мгновенно, что волнение ее сродни некоему таинственному желанию, желанию пока что совершенно неизвестному, но терзающему ее с необычайною силою; произнося перед сном молитвенные слова Вирме, Хелена мысленно вопрошала: «О Вирма, дай мне великое прозрение, объясни мне, верной прислужнице твоей, странные чувства ее, Вирма! Чего я желаю, Вирма? Ведь чувствую я постоянно неясное, но неотступное желание. Гибельное, чувствую я, Вирма, Адрадоново желание, ибо желание мое сродни любопытству и непониманию… О Вирма, что же за желание мучит меня! Просвети меня, о Великая, славная Вирма!» Однажды же, приблизительно к концу августа, Хелена, вновь с грандиозною неожиданностью, окончательнейше осознала и поняла собственные чувства; произошло таковое чрезвычайное событие в архивах императорских, где Хелена в очередной раз занималась весьма интересовавшими ее полотнами, сверяясь с соответствующими комментариями; и в оный замечательный момент думалось ей: «Все в этих архивах есть, вся жизнь его есть, лишь последние два года его жизни оставались и останутся навсегда загадкой. О Вирма! Да что же со мною происходит ныне? Неужто ж просто все так?! Ведь я только тем и мучаюсь, что желаю эти последние неведомые творения увидеть… Да, гибельны и страшны даже самые мелочные наши желания, Вирма!» Пусть Хелена и поняла суть своего столь необыкновенного и удивительного желания, облегчения она не почувствовала ни малейшего; наоборот, она в совершенстве осознала, что овладевшее ей желание, действительно в высшей степени близко Адрадонам, их жестокому и неприятному любопытству; посему Хелена чувствовала, что, несмотря на поразительную внешнюю мелочность и несостоятельность сего чаяния, оно непременно смертельно и разрушительно; даже если бы Хелена умышленно побывала в кабинете государевом, где наверно и сохранялись последние творения его, и если бы император прознал про ее неподобающее деяние и нарушение данных ему обещаний, едва ли он значительно рассердился бы или возмутился; однакож Хелену ужасало таковое колоссальное снисхождение, она знала наперед, что, поправ прощение со стороны Гаргата, себя непосредственно она вследствие оного поступка не способна будет простить; помимо прочего, казалось ей, что за ее поступком обязательно последует непоправимое и губительное событие; Хелена была не Адрадон и прощение окружающих не являлось для нее абсолютным и достаточным, и боялась она укоров собственной совести. Но преодолеть, воспротивиться, окончательно подавить в себе Адрадонов соблазн она не могла, ибо не находила в себе столь могущественных и непобедимых сил, способных предотвратить грядущее умопомрачение; Хелена заранее осознала, что рано или поздно она решится осуществить сей поступок.
04.03.05. Однажды, в самые первые дни осени, фактически в первые числа сентября, император, (Комментарий 2008: Однажды, в первых числах сентября – очень хорошее начало) закончивши государственные дела необычайно рано, возвратился к Хелене в особняк в два часа пополудни; дальнейший их день проходил в совершенстве спокойно и размеренно; прошли очередные уроки рисования, вслед за таковыми уроками Хелена исполнила с замечательным мастерством на рояле сочиненную ей краткую музыкальную пьеску; она занялась сочинением пьесок, так как получила к сентябрю весьма достойный опыт и порешила, руководствуясь полученными знаниями, начать самостоятельное творчество; далее последовал обыкновенный, приготовленный с исключительным вкусом и оформленный в соответствии с гастрономическими познаниями обед; несмотря на внешнюю же обыденность, наблюдательная и прекраснейше знавшая государя Хелена почувствовала некоторую неприятнейшую напряженность и натянутость, словно Гаргат постоянно чувствовал должным ей высказать нечто, однакож долг оный исполнить надлежащим образом окончательно не решался; впрочем, Хелена, хотя и не одобряла сокрытия от нее неизвестных фактов, предпочла не расспрашивать императора и не тревожить его чрезвычайнейшим и абсолютно неуместным любопытством. Кстати же, следует упомянуть, что в процессе трапезы, в то время как Хелена удалилась на мгновение, дабы произвести требующиеся распоряжения насчет подачи десертов и вин к закускам, государь произнес вслух, пускай и негромко, немногословный и ничем особенным и занимательным не выделяющийся монолог; посмотрел он на окружающую природу, еще неотличимую ничем от летней, на легонько колышущиеся от теплого ветерка деревья и прекраснейшее синее безоблачное небо; глаза его, печально откинувшегося на спинку удобнейшего кресла, затуманились давними, невозвратимыми воспоминаниями, полузабытыми мечтаниями; он, однакож, с заметною иронией и скептическою насмешкою усмехнулся и прошептал:
–Хе-хе.. Да-с, именно такая погода тогда и была, помнится… Ранняя осень тоже, светлая погода, почти летняя… Черт возьми, как оно принято – влюбляются-то все, как утверждается, весною, а мне ранней осенью угораздило влюбиться… Дурная, вздорная, правда, история получилась… Да-с, хе-хе! Печальная пора, очей очарованье, приятна мне твоя прощальная краса… Именно такая осень и была… И – о господи, как же я тогда был глуп! Теперь-то уж, в высоты прошедших годов, на все можно правдиво и верно взглянуть… Хе-х, черт возьми, а?..
Между тем, вновь появилась Хелена и, спокойно улыбнувшись государю, села напротив него, дабы продолжить прервавшуюся во время ее недолгого отсутствия трапезу; Гаргат же наверно наконец порешил более не откладывать предстоящего ему сообщения и, моментально изменившись из состояния раздумчивой мечтательности в состояние деловое и напряженное, наклонился поближе к Хелене и произнес весьма неопределенно:
–Да-с, так, Хеленочка, оно и бывает… Но послушай, что я тебе теперь скажу.
–Я слушаю вас, господин Гаргат.
–Да-с, так вот… Ты, верно, уже и приметила, что я тебе чего-то не договариваю или умалчиваю-с. Ты уж не обижайся на старика, leiber Хелена, что не говорил тебе доселе. Да-с, нынче, боюсь, не удастся нам более с тобою свидеться. Понимаешь, Хелена, в Петропавловскую крепость поступает партия важнейших заключенных, и Дмитрий Федорыч вместе с комендантом крепости требуют непременно моего присутствия. Впрочем, что же отказывать? Оно так и должно быть, Хелена-с. И заночую я, видимо, в Зимнем дворце. Так что ты уж извини меня-с, дорогая Хеленочка, что до завтра нам не придется более свидеться.
–К чему же, право, просить извинений, господин Гаргат? – ответствовала ему с нескрываемою грустью Хелена. – Ваши дела государственные не нуждаются ни в каких оправданиях.
–Вот и хорошо, Хелена! Ну да, должно быть, завтра мы увидимся.
С невыносимою, угнетающей тяжестью в сердце и жестокою скорбью провожала Хелена взором удаляющийся стремительно по аллее государев экипаж, в котором направлялись к вокзалу Царскосельскому император и граф Аракчеев, отправляющиеся наблюдать прибытие исключительно ценной для расследования по поводу преступлений политических партии заключенных из Воронежа; она не чувствовала обиды на то, что ее столь очевидно обделили вниманием; она в совершенстве осознавала беспочвенность и дерзостную глупость подобных необоснованных обид; однакож терзало ее тоскливое предчувствие грядущей чудовищной беды и трагедии, и казалось ей, что уехавшего императора ожидает впереди некая неизвестная и непредвиденная, а потому губительная опасность. Возвратившись в особняк, Хелена немедленно заперлась в своей комнате и с грандиозным усилием молилась Вирме и вопрошала свою покровительницу о помощи и спасении от неминуемой жестокой судьбы; помимо печального предчувствия овладело ей в скором времени с чрезвычайною мощью и доселе забытое Адрадоново желание, лишь принесшее новые страдания и сомнения; неожиданно подумалось ей, что кабинет государев, никем не охраняемый, оказался для нее абсолютнейше доступен и что она может мгновенно проникнуть в него, дабы увидать желанные творения; Хелена пыталась колоссальными усилиями и бесконечными молитвами отогнать таковое порочное искушение, появившееся непроизвольно и мелочное по сравнению с назревающей трагедией; 06.03.05. однакож пересилить и победить назревающее хотение представлялось ей действием невозможным и даже невообразимым.
В половине десятого часу вечера разумное терпение и спокойствие окончательно покинули Хелену; тяжкое, гнетущее, ужасающее предчувствие неминуемой беды совершенно не вытесняло желание, а единственно потакало ему и пестовало его, обещая несчастной Хелене хотя бы мгновенное успокоение и просветление. Хелена, не выдержавши жестоких мучений, неспешно, с тихими блестящими в темноте слезами на понурившихся, опустившихся в землю глазах, с поразительною подавленностью, с неубранными и растрепанными волосами, в несколько измятом от бесконечно долгого лежания на кровати платье, направилась неуверенными шагами к кабинету государеву; последние, практически полностью приглушенные порывы совести и понимания сдерживали еще ее, и она после каждого шагу непроизвольно останавливалась, а порою и оборачивалась назад, вглядываясь в притягательную и спасительную полуоткрытую дверь ее спальни, однакож страшнейшая ее грандиозная решительность неизбежно увлекала ее вперед; наконец, дошедши в умопомрачении до кабинета императорского, Хелена, часто и напряженно дыша и вздрагивая, дотронулась легонько, но повелительно и необычайно четким движением до красивейшей сверкающей медной резной ручки двери, и запертый замок, поддавшись могущественным колдовским чарам, моментально отворился, и Хелена прошла в кабинет, притворивши за собою чудесную красного дерева дверь.
Лишь единожды, во время первой своей проводимой императором в целях ознакомления ее с планировкой строения экскурсии Хелена заглядывала, и то мимолетно, в уютнейший и исключительно приятный государев кабинет; обстановка его за три месяца абсолютно не изменилась, и Хелена, обладавшая замечательною памятью, мгновенно признала окружающие предметы и не восприняла их как нечто особенно новое и ей диковинное; вспомнилось ей также, что в процессе упомянутой экскурсии увидела она впервые, не обративши тогда значительного внимания, аккуратнейше и упорядоченно разложенные на письменном столе бумаги, писанные рукою Гаргата; таковые стопки бумаг, незначительно увеличившиеся с тех пор, располагались удобнейше на столе и поныне. Как оное не удивительно, оказавшись в мирном и молчаливом тесном кабинете императорском, Хелена почувствовала несомненную уверенность и чрезвычайное облегчение на душе; милая и чудесная обстановка сего прекраснейшего кабинета словно заставляла забыть бесконечные тревоги и горести, снедавшие доселе разрывающуюся душу Хелены, заставлял наслаждаться спокойным, незыблемым, изначальным уединением; в кабинете таковом виделась совершенно неуместно и разрушительно разнообразнейшая суета, бессмысленные сомнения и терзания, противен становился любой мельчайший беспорядок.
Хелена ощутила сие невообразимое, сказочное наслаждение обстановкою необыкновенного кабинета; она несколько привела себя в надлежащий порядок, пригладила растрепанные не заплетенные в косу волосы, поправила несколько разошедшиеся оконные занавеси и, осветивши кабинет замечательным, изумительно теплым светом настольной лампы, опустилась не спеша в мягчайшее великолепное кресло; лицо ее, доселе зардевшееся от слез, вновь побледнело и обрело выражение светлого, однакож не бессмысленно-радостного удовольствия, движения из порывистых и стремительных превратились в плавные и грациозные; она наклонилась поближе к столу и осторожнейшее, дабы не нанести никакого вреда, докоснулась до ближайшей стопки бумаг.
07.03.05. На первом же попавшемся ей листке – обыкновеннейшем листке, достаточно уже старом, вероятно, использованном более года назад – Хелена прочитала абсолютно бессвязные и написанные без строк, вразнобой многочисленные отдельные слова: «Смерть… Кровь… Боль… Месть… Тьма… Зло…», вслед за ними разнообразнейшие практически бессвязные словосочетания и обрывки фраз: «Во тьме ночной и тьме земной», «Во славу смерти» и некоторые другие, каковые Хелене впоследствии не запомнились; на следующем листке обнаружился цельный и чрезвычайно заинтересовавший Хелену текст: «Вспоминается, было там шесть стихий: Жизнь, Природа, Порядок, Хаос, Сила, Смерть… Из них мне дано понять и принять лишь три – Порядок, Смерть и Природу.. иными тремя живут мерзкие человечишки», далее обнаружился еще один в совершенстве цельный и связанный текст: «Что есть демократия? Демократия не есть возможность выбирать себе рабовладельцев, нет! Демократия есть власть толпы, власть глупцов и негодяев. В государстве авторитарном управляет и заставляет поддерживать определенные мнения высшее общество, обычно немногочисленное, а то и единственное лицо. Свободы, даваемые демократией – иллюзорны, ибо отдельным лицом в ней управляет толпа, тоже заставляя поддерживать глупейшие мнения. Если их не поддерживать и бороться с ними, то и толпа казнит борца с тою же жестокостью, что и правительство, поправ установленные государством законы, ибо государство демократическое слабо и податливо, а толпа законов свободно в нем ослушивается. Путь к глупости и безнравственности, путь к успокоенному сну рассудка – вот что есть демократия». Прочитавши таковое рассуждение, Хелена временно оторвалась от записей государевых и задумалась; несомненно, прочитанные ею строки представляли собою мысли, в мгновенном порыве вдохновения или иного грандиозного чувства занесенные на бумагу; то чудовищный гнев и невыносимая скорбь обволакивали вечно томящуюся душу Гаргата, то философское раздумье одолевало его, когда рука его выводила на бумаге сии таинственные строки. «Что означают прочитанные мною слова? – рассуждала, вглядываясь в необычайно тоскливый и равнодушный осенний вечер, Хелена. – Что за раздражение, ненависть терзали его, чтобы он написал о боли и мести? И что даже такие слова означать могут? Тьма ночная и тьма земная… Земная тьма… Земная тьма – тьма Арадрупа, тьма сердец, полных злобы, печальный сумрак – видимо, так; а тьма ночная есть тьма первозданная, природная, добрая, тьма, созиданная рукою Вирм. Впрочем, напрасны и нелепы и, видно, далеки от истины, о Вирма, мои пустые рассуждения! О Вирма! Великая Вирма, заметки его, какие я читаю, все старые, года прошлого, а то и позднее… Должно быть, он вчера просматривал их, любовался ими, и потому оставил их наверху стопки… (Комментарий 2008: Прекрасный монолог. Новое – это книга Эмиуса Гаргата; в его прощании – репетиция прощания вечного, Гаргат чувствует, что сегодня может не вернуться.) Что же он про меня написал и есть ли здесь строки, про меня или же мне посвященные? Наверно есть, не мог он многие последние дни писать единственно про другое… – Хелена почувствовала колоссальное, стремительно нападающее на нее волнение. – О Вирма, вновь мне Адрадоново, страшное искушение! Как болезненны Адрадоновы опасные страсти! Но посмотрю я и дальше». Хелена, несколько успокоившись, снова пододвинулась ближе к замечательному красивейшему резному столу и потянулась за очередным творением государевым: таковым творением оказалась весьма объемистая папка, содержащая в себе приблизительно пять-шесть десятков скрепленных промеж собою и полностью исписанных мелким и неразборчивым государевым почерком листов; Хелена, пролиставши поспешно оную папку, в совершенстве убедилась, что видит пред собою значительный по объему и исключительнейше занимательный текст, причем небольшой, вероятно, давности; Хелена, оперевшись локтями в стол и подперевши голову, со вздохом мирного удовольствия, абсолютно забывши о неприятности и запрещенности своего посещения, принялась вдумчиво и неспешно читать. 21.02.05. – 07.03.05.