Замышляя убийство

Елена Гвозденко
День, в который она замыслила убийство, запомнился ей в мельчайших картинках-деталях. Утро, пропахшее кофе и любимыми духами, которых осталось всего несколько капель именно для таких, знаковых дней. Тщательный макияж, приготовленная накануне деловая одежда, слегка вышедшая из моды, но все еще сохранившая шарм стиля.

Утренняя маршрутка, где она зачем-то загадала на улыбку своего соседа. Сосед улыбнулся, и у нее внутри тихо звякнул колокольчик надежды. Надменно-безликий офис, пустой, какой-то раздетый кабинет, куда ее пригласили для собеседования. Собственный голос, который она и не узнала и хлесткое однозначное: «позвоним».
 
Дорога домой размыта слезами, которые старательно прятала от прохожих. Какая-то бабка, на остановке зацепившая ее своим баулом и порвавшая последние колготки.

 И вот теперь, раздевшись в ванной, она ревела именно над этими своими колготками, которых было очень жаль. Эта ее жалость к колготкам была сильнее, ощутимее отчаяния,  страха перед неминуемо-голодным завтра. Именно в тот момент она поняла, что должна убить Шапокляк.

Впервые она увидела Шапокляк, проступившую сквозь  зеркальное отражение, когда ей было два года. В тот день она разбила стекло в буфете и была заперта в темном туалете. Она помнила, что когда сильная рука матери, зашвырнула ее сопротивляющуюся и ревущую в маленькую комнату, она сначала хотела съесть мыло, чтобы умереть. Она представляла картинки скорбно-грустных лиц своих родственников, которые будут сожалеть о том, что больше не увидят такую хорошую девочку. Но думать о смерти было грустно, и она, забравшись на бортик ванной, заглянула в темное зеркало.

 Именно в тот момент маленькая девочка поняла-почувствовала, что больше никогда не сможет оставаться одна. Из мутной темноты вдруг проступили черты зловредной старушки, которая грозила ей коряво-сгорбленным пальцем, приговаривая: «нельзя». С тех пор Шапокляк сопровождала ее везде. Ненавистная старуха заставляла давиться  рисовой кашей в детском саду, приговаривая всегдашнее «так поступают хорошие девочки», принуждала к дневному сну…

Иногда Шапокляк отвлекалась. Возможно, она уходила поучать других хороших девочек. В эти минуты появлялась Озорница. Она легко могла уговорить нарушить любые табу. Однажды они вместе с Озорницей сбежали со двора, и их долго искали. Позже, уже стоя в углу и размазывая слезы, она вновь увидела зловредную Шапокляк, которая не упустила случая попугать последствиями, которые ждут девочек, не желающих слушать взрослых.
Шапокляк ходила вместе с ней в школу, выбирала институт. Именно она приучила ее к мысли, что в жизни хороших девочек не может быть компромиссов. Именно Шапокляк старательно красила ее мир в строгие черно-белые цвета, изгоняя любое проявление чувственного многоцветья.

Она помнит, как старательно зловредная старуха убеждала ее в том, что интерес, который проявляет к ней одногруппник, вызван лишь «юношеской похотью», как смаковала свой триумф в тот день, когда этот самый одногруппник внезапно пропал после первой в жизни девушки ночи любви.

Постепенно молодая женщина привыкла к постоянному присутствию своей советчицы. Она даже сама довольно часто инициировала диалоги, до коих Шапокляк была большая охотница. И чем чаще вечера проходили в подобных беседах, тем меньше людей оставалось рядом с женщиной. Она и не заметила, как ее дом опустел.

И вот сейчас, плача над порванными колготками, она твердо решила убить Шапокляк. Женщина встала, умылась и вышла из дома…