* * *
Девушки терпеливо ожидали в большом высоком зале, словно прорезанном холодновато-стальным светом из стрельчатых окон. И Клод хоть и чувствовала себя крайне неловко, невольно залюбовалась ажурной красотой оконных переплетов, каменной резьбой на верхней галерее и невиданными ею никогда прежде мавританскими светильниками, которые в этом серебристом свете выглядели совсем уж необычно.
Кроме них с Жанной в зале находились еще несколько придворных герцога Лотарингского. Они-то и смущали Клод больше всего, несмотря на то, что разглядывали придворные в основном Жанну. Но - странное дело: разглядывающие тоже явно смущались. Герцог ещё не появился, и они не решались пока самостоятельно реагировать на присутствие этой девушки. Мало ли что о ней судачат! Вот появится его светлость, и они - давно изучившие его настроения и повадки - сразу поймут: можно ли им посмеяться или следует все же проявить уважение. Поэтому и откровенные насмешники, и те, кто просто подумывал: «А почему бы и нет?» - с одинаковым недоумением косились на Жанну, признавая однако, что держится она с большим достоинством.
А та как будто и не замечала ничего: стояла без вызова, но и без робости, в терпеливом, уверенном ожидании. И только один раз обернулась на Клод, подбадривая её взглядом.
- Его светлость, герцог Карл! - возвестил, наконец, управляющий.
И все моментально подобрались. Дамы присели в реверансе, кавалеры согнулись в поклоне, а Жанна с Клод - как и положено крестьянкам - низко опустили головы.
Карл вошёл, опираясь на руку Рене, в сопровождении дамы под густой вуалью, которая скромно задержалась у дверей, как будто не смела пройти дальше. Зато Рене, усадив герцога в кресло, остался стоять рядом, по-свойски облокотившись о высокую спинку. Он пристально смотрел на Жанну, и, когда она подняла голову, ответил на радостное удивление, плеснувшее в её глазах, еле заметным запрещающим покачиванием головы, словно говорил: узнавать меня сейчас не надо.
- Значит, это о тебе судачит вся округа, - тяжелым голосом прохрипел через притихший зал герцог, не столько спрашивая, сколько констатируя уже известное.
Он сделал Жанне знак подойти ближе и, когда она подошла, уставился на девушку немигающим взглядом, способным смутить любого.
Но Жанна не смутилась. И даже не опустила глаза, как сделал бы кто-то, менее в себе уверенный.
- Ты знаешь, что мои вассалы называют тебя Лотарингской Девой?
- Да, знаю.
- И что скажешь по этому поводу? Ты действительно Дева, посланная нам Господом нашим, или люди лгут?
- Я не могу сказать больше того, что знаю. А знаю я одно — то, что Господь наш повелел мне свершить, кажется настолько страшным и тяжелым, что мало найдётся охотников принять на себя такую ношу без его благословения и помощи.
В зале загудели. Никто не ожидал от деревенской девушки такой правильной и смелой речи. Многие, возможно впервые, подумали и о том, что имя Лотарингской Девы не просто звание - его надо подтверждать делом, которое ей ещё более не пристало.
- Как же будешь ты вершить свою миссию, если страшишься её? – спросил Карл.
- Страшусь... да, - чуть помедлила с ответом Жанна. – И время тянется для меня, как для женщины, ждущей ребёнка. Но чем скорее наступит мой час, тем быстрее пройдут и страхи. Бездействие пугает ожиданием неведомого, когда же действуешь - ожидать уже нечего, надо только добиваться…
- Поразительно! – не выдержав, воскликнул кто-то в зале.
Карл сердито глянул в ту сторону, затем снова обратился к Жанне.
- А если завтра придет известие, что французские войска одержали славнейшую победу, и враг разбит – что ты будешь делать тогда?
- Такое известие не придет, мессир, - уверенно заявила Жанна. – Дофин одержит победу только с моей помощью, поэтому нужно спешить. Если до середины поста я не приду, а французское войско вступит в сражение, будет беда.
Карл с усмешкой развел руками:
- Ты до сих пор называешь короля дофином, как будто не знаешь, что он был коронован. Как же можешь ты предрекать, что случится до середины поста, живя в таком неведении о делах прошедших?
Жанна наклонила голову то ли огорчённая, то ли разочарованная, но произнесла твёрдо и упрямо:
- Дофин может стать королем только короновавшись как положено - в Реймсе. А то, что произойдет в будущем, сама я, конечно же, знать не могу, а знаю лишь потому, что сказал мне об этом Господь.
- Ты слышала его голос? – вскинул брови Карл.
Жанна еле заметно повернула голову туда, где стояла Клод и ответила, кивнув то ли ей, то ли себе - убеждая, что права:
- Я слышала голос святой, которая передала мне Его волю. И можете не сомневаться, мессир, эта святая Господа слышит.
Глаза на лице Карла застыли. Словно раздумывая над чем-то, он потер пальцами лоб, потом откинулся на спинку кресла и вдруг громко заявил:
- Я желаю говорить с этой девушкой приватно, в присутствии только самых близких… Я желаю узнать о своей болезни и не хочу посвящать в это весь свой двор.
Дамы и кавалеры даже не сразу поняли, чего хочет от них герцог. Уже почуяв, что зрелище их ожидает невероятное, все они продолжали топтаться на местах, пока Рене не разъяснил с нажимом:
- Его светлость просит вас удалиться, господа.
Только после этого все задвигались, засуетились и с поклонами поспешили к дверям.
Какой-то придворный, проходя мимо Клод, задел её плечом и, смерив хмурым взглядом деревенского мальчишку, прошипел:
- Ты чего стоишь? Убирайся!
Клод послушно двинулась было из зала, но уже почти на пороге путь ей преградил управляющий герцога.
- Тебе велено остаться, - высокомерно возвестил он и, покинув зал, прикрыл тяжелые двери.
- Мне известно, что вы больны, ваша светлость, - зазвучал тем временем звонкий голос Жанны, - но я не умею исцелять.
- Я знаю.
Карла словно подменили после того, как ушли придворные. Поднявшись из кресла легче обычного, он сам подошёл к Жанне и, слегка нагнувшись к ней, заявил:
- Я знаю о тебе много больше, чем ты думаешь. Знаю от этого молодого человека, который многому научил тебя когда-то, не так ли?
Не оглядываясь, герцог указал туда, где стоял Рене. Молодой человек не улыбнулся, и Жанна, явно растерянная, только молча кивнула.
- Не пугайся, - продолжал Карл, - здесь никто не будет требовать от тебя чудес. Но прежде чем ты предстанешь перед нашим королем, я бы хотел убедиться, что твоё умение достаточно для той высокой миссии, на которую тебя облекли. Я знаю что такое война. Там мало иметь крепость духа, который не спасет, если не готово тело... Мой зять приготовил для тебя удобную одежду. Иди переоденься и покажи нам всем, что к сражениям ты готова. Мадемуазель Мей тебе во всем поможет.
Теперь он обернулся и слегка кивнул даме под вуалью, которая не ушла за остальными придворными, а так и стояла у двери. Только теперь вуаль её была поднята, и Жанна со странной смесью радости, удивления и какой-то непонятной тревоги узнала свою давнюю воспитательницу, мадам Ализон.
- Её ты тоже знаешь, правда?
Снова молчаливый кивок.
- Ну вот видишь: в моём замке ты как дома - одни знакомцы. Ступай и ничего не бойся. А я…
Тут взгляд Карла снова замер, и он, наконец-то, позволил себе посмотреть на Клод.
- Я пока побеседую с твоей подругой…
* * *
- Ну, здравствуй, деточка моя дорогая!
Мадам Ализон пылко обняла Жанну и, не отпуская, ласково погладила её по голове. Она сильно располнела за последние годы, но дородность нисколько её не испортила. Скорее добавила значительности и, возможно, чуточку высокомерия, которого прежде Жанна не замечала.
Как только герцог позволил им уйти, обе - и мадам Ализон, и Жанна - как будто испытывали неловкость. Но стоило за ними закрыться двери в небольшую уютно обставленную комнатку, где лежали разложенные на сундуке легкие доспехи для тренировок, как воспитательница и её воспитанница бросились друг к другу в объятия.
- Так ты теперь живешь в замке? – спросила Жанна, когда мадам Ализон отстранилась, чтобы достать из-за манжета платок и стереть с глаз слёзы.
- Живу… С той поры, как мадемуазель Катрин - младшая дочь его светлости - вышла замуж за мессира фон Бадена, мадам герцогиня изволила уехать, а его светлость велел мне перебраться сюда и жить при нем открыто... Я ведь давно при нём… И тот дом в Нанси, помнишь? Тоже им пожалован…
Она всхлипнула.
- Ты меня не осуждай, Жанна. Видно Господу это угодно, коли Он благословил нас пятью детками… И о прощении я каждый день молюсь… И то, что довелось с тобой еще раз увидаться, может и есть то самое прощение! Уж больно я горевала, когда тебя увезли…
Губы мадам Ализон задрожали, и она расплакалась всласть, а Жанна в полном недоумении опустилась на табурет.
Из давнего прошлого само собой всплыло забытое детское воспоминание, как на первые вопросы об отце и матери ей было сказано, что спрашивать о них запрещено. И каким удобным и простым тогда показалось предложенное на вопрос «Почему?» пояснение:
- Ты – дитя Божье, - говорила еще совсем молодая мадемуазель Ализон. - Твой отец – Господь Всемогущий, и надо ли желать другого? А я буду любить тебя как мать…
И она действительно была заботлива. И учила молиться истово, старательно, словно замаливала какой-то грех…
Теперь этот грех явился во всей своей очевидности, окрашивая многое из вспомнившегося сейчас совсем в иные цвета и порождая тысячи догадок и вопросов.
- А Рене? – спросила девушка. – Он кто? Он не похож на простого слугу… Это твой сын? От герцога?
- Что ты! Что ты! – замахала руками Ализон. – Это же и есть зять его светлости! Герцог де Бар, сын королевы Сицилии, тёщи нашего короля, герцогини Анжуйской! Прежде он жил тут воспитанником, а как стал рыцарем, женился на старшей дочери Карла… его светлости, то есть…
Она запнулась и покраснела. А Жанна, стиснув руки и опустив глаза, тихо спросила то главное, о чем теперь уже не спросить не могла.
- А я?.. Кто же я такая?
Мадам Ализон быстро утерла слёзы и со страхом посмотрела на девушку.
- Не тот я человек, чтобы говорить с тобой об этом.
Она присела перед Жанной и ласково взяла её за руки.
- Нас всех Господь послал в эту жизнь за какой-то надобностью. Кому-то он сразу определяет всё, что положено, а кому-то дает выбирать… Ты всегда была особенная. И путь себе выбрала особенный. На этом пути Отец наш небесный тебя не оставит, и только Он один доподлинно знает, кто ты такая… А я по-прежнему люблю тебя, как мать, хотя матерью тебе не была никогда.
- А герцог? – тихо спросила Жанна. – Он знает - кто я?
Мадам Ализон встала. Карл никогда не говорил с ней о Жанне, если не считать тех первых лет, когда малышка только подрастала. А потом появился Рене – более знатный, более близкий и более достойный говорить об этой странной девочке, о происхождении которой Ализон могла только догадываться… Она и сейчас - когда по всей округе поползли слухи о Лотарингской Деве - догадывалась, только верить в свои догадки не хотела. Тем более делиться ими с той, которую растила с пелёнок.
- Я тебе только одно скажу, - печально вымолвила женщина. – Свою дочь Карл на эту войну не отпустил бы…
* * *
Клод нервно теребила край своей куртки, не зная куда деть руки, глаза и саму себя, далеко не такую уверенную, как Жанна. То, что герцог назвал её подругой, а не другом своей гостьи не вызвало никакого удивления – в конце концов, он же сам сказал, что всё знает о Жанне от Рене, а тому прекрасно известно, что Клод не мальчик. Но вот почему Лотарингский владыка так странно на неё смотрит – почти робко, с испугом – девушка понять не могла. И сама страшно оробела, когда Карл, не дойдя до неё пары шагов, вдруг слегка поклонился и предложил ей присесть на обитую мягкой тканью скамью вдоль стены.
- Это слишком большая честь, ваша светлость, - пролепетала Клод, наконец осмеливаясь поднять на герцога глаза.
Но что-то в его лице сразу подсказало: Карлу очень нужно поговорить с ней, и он не оказывает милость деревенской девушке, а скорее просит, если не сказать больше - умоляет. Поэтому Клод послушно прошла к скамье и села. Герцогу же Рене поднес небольшой стул с низкой спинкой.
- Мне говорили - ты умеешь пророчествовать, - сказал Карл.
Он всё ещё глядел на девушку так, что она уже не решалась опустить глаза и смотрела в ответ, будто прикованная к герцогу этим взглядом, безо всякой возможности уйти от ответа, или в себя – в привычное, надежное убежище, где летали феи, разговаривали всезнающие деревья и достаточно было закрыть глаза, чтобы даже в самый тяжелый день почувствовать за спиной крылья.
- Я не умею пророчествовать, ваша светлость. Я могу только предчувствовать.
- В этом есть какая-то разница?
- Пророк говорит: «Я знаю», а я могу сказать только: «Мне кажется».
- Однако испанский монах, который давно тебя знает, говорит, что ты делаешь вполне конкретные предсказания о том, кто и когда в вашей деревне родится или умрет. Он лжет?
- Отец Мигель? – выдохнула Клод, чувствуя почему-то радостное облегчение. – Нет, ваша светлость, он не может лгать и говорил чистую правду. Но эти предсказания делаю не я!
- А кто же?
- Возможно наши феи – в Домреми их всегда было немало. Иногда деревья. Они очень много знают про людей. А иногда я слышу голос в нашем церковном колоколе…
- Ты слышишь голос?
- Голоса. Они возникают внутри меня. Некоторые я узнаю, потому что слышу чаще других, а некоторые возникают так редко, что всякий раз слышатся новыми.
Карл, до сих пор сидевший неподвижно на своем стуле, подался вперед.
- Как же это происходит? Расскажи подробнее.
Взгляд его потеплел, словно отпуская её в привычный мир, чтобы девушке легче было вспомнить, и Клод отвела глаза, обращая их в прошлую, почти беспечную жизнь.
- Порой я смотрю на женщину, ожидающую ребенка, и сначала сама себя спрашиваю: «Интересно, кто у неё родится?». А потом как-то быстро начинает темнеть в глазах… В такой момент лучше остановиться и переждать, потому что я становлюсь будто слепая. А потом снова вижу эту же женщину, только через несколько лет, и рядом, например, девочку… Эти видения очень живые, настоящие, и как бы я ни пыталась, я не могу уже представить рядом с этой женщиной мальчика или какую-то другую девочку, потому что всё или исчезает или становится... даже не знаю... как вот эта картина на стене. Плоская и не движется… Так я и узнаю, кто в скором времени родится.
- Где же тут голоса?
- Они говорят мне имя будущего ребенка. Но об этом я никогда не рассказываю… Не знаю почему, но чувствую, что не надо этого делать. Как и тогда, когда вижу печать смерти на чьем-то лице. Такие лица делаются похожими на луну и светятся таким же холодным светом. И мне бывает очень больно… Я слышу, как они умрут – тихо, или в мучениях. Слышу, как будет отрываться от тела их душа... - Клод сморщилась, потрясла головой. – Это очень плохо, потому что слушая, я всё переживаю вместе с ними, а потом болею… Но голоса просят, чтобы я рассказывала – не всем, но некоторым – обязательно! Так им дают возможность покаяться и, возможно, что-то изменить в своих предсмертных муках…
Девушка замолчала, возвращаясь к реальности и робко глянула на герцога – не злится ли? Не смеется?.. Но Карл слушал очень внимательно, не отрывая взгляда от её лица, и задумчиво тёр рукой подбородок.
Притихший за его спиной Рене тоже широко раскрыл глаза, увлечённый рассказом не меньше герцога. Глядя на них Клод удивилась – её впервые так расспрашивали и впервые воспринимали настолько всерьёз.
- А когда случился Азенкур, что ты чувствовала? – тихо спросил герцог.
- Боль и удушье, - ответила Клод. – Я не знала, что где-то сражаются, а просто чувствовала, что во Франции происходит страшное…
Что-то в лице Карла в этот момент вдруг подсказало, что другого такого шанса помочь Жанне у неё не будет, поэтому девушка заговорила быстро и страстно, чтобы не перебили, не заставили замолчать:
- Я и теперь чувствую, что надо спешить! Помощь нашему королю придет только с Жанной, потому что она – истинная Дева Лотарингии! И дух её крепок, и тело!.. Вы убедитесь в этом, когда она сядет на коня! Но потом ей надо как можно скорее ехать…
Девушку не перебивали, но она все равно волновалась, теребила шнурок у ворота, а потом, как будто ища какой-то особенной поддержки, бессознательно вытащила из-за него нательный крестик – очень странный, с короткой, выгнутой поперечиной и навершием в виде большой петли. Клод носила его сколько себя помнила и мало задумывалась о том, почему кресты, носимые другими людьми, совсем на этот не похожи.
- Если хотите, я поклянусь, ваша светлость! Чем скажете, тем и поклянусь! Но Жанна – именно та, которую все ждут! И время её уже пришло!
Клод очень хотелось быть убедительной. Однако, по лицу герцога она вдруг поняла, что тот её совсем не слушает, а только смотрит – опять смотрит этим своим застывшим взглядом – на её руку, зажавшую странный крестик, лишь на мгновение промелькнувший перед его глазами.
- Покажи мне его, - словно охрипнув в одночасье, попросил Карл. – Разве в Домреми надевают такие при крещении?
Огорченная Клод выпустила крестик из руки.
- Он всегда был у меня, - сказала она без прежнего воодушевления. – Матушка говорила, что это память о предках. Наверное остался с той поры, когда семейство моего батюшки имело дворянство… И если крестили меня в Домреми, значит, там такой и надели…
Ей было непонятно, почему в тот момент, когда она заговорила о самом главном, герцог вдруг заинтересовался таким несущественным, таким мелким вопросом – откуда у Клод такой странный крестик?! Она захотела снова вернуть разговор в прежнее русло, но тут Карл повел себя еще более странно.
Тяжело, словно был прикован цепями, он оторвал себя от стула и не столько шагнул, сколько качнулся к девушке…
- Позволь, я посмотрю…
При этом рука его, протянутая к крестику, тряслась как в лихорадке, что изрядно напугало Рене, подскочившего как раз вовремя. Не подоспей он, и Карл, так и не коснувшийся креста, рухнул бы на колени прямо перед Клод.
- Эй, кто-нибудь! – закричал Рене. – Сюда!!!
Через мгновение управляющий герцога, будто карауливший под дверью, заскочил в зал.
- Вашей светлости плохо?!
- Ерунда…
Всё еще бледный, но уже переставший дрожать Карл выпрямился и, указывая на Клод, приказал:
- Отведите… этого мальчика в его комнату… И обращайтесь с ним так, словно это мой сын.
А в ухо Рене, сжав его ладонь, тихо прошептал:
- Идем со мной… Немедленно!
В уже знакомой сокровищнице герцог словно прошлогодние листья смел на пол несколько свитков, прикрывавших, как выяснилось, искусно скрытый среди каменной резьбы рычаг. Этим рычагом он открыл неглубокую нишу в стене и вытащил на свет крошечный реликварий, больше похожий на обтянутые кожей и скрепленные между собой половинки очень крупного ореха. Никаких украшений на нём не было, а грубый замок, скреплявший эти половинки, представлял собой всего-навсего петлю с протянутой сквозь неё палочкой.
- Это то, что я хотел открыть тебе только перед самой смертью, - незнакомым голосом сказал Карл. – Ценнейшая реликвия… Может быть, самая ценная здесь… Но теперь это знак! Знак, чтобы жить… И видимо я не зря прожил свои годы… Смотри, Рене… Смотри и осознавай! Если это не Чудо... если не откровение Божье, то я тогда не знаю, что еще можно так называть!
Герцог открыл замок, бережно разложил половинки реликвария и протянул их зятю.
Внутри, на кусочке тонкого, почти прозрачного холста, лежал странный крестик – точно такой же, как был на шее у Клод.
- Эту реликвию Ги Бульонский якобы получил от старца из какой-то Иерусалимской провинции и никогда никому не рассказывал, что это был за старец, и кому принадлежал этот крест. Но было завещание... или скорее памятка для всех магистров Ордена… И, хотя время еще не пришло, ты должен её прочесть именно сейчас!
Со дна открытой ниши Карл взял почти истлевший от замковой сырости листок пергамента, осторожно, едва касаясь, развернул и, не доверяя драгоценность грубой поверхности стола, поднес его к глазам Рене на собственных ладонях.
Молодой человек, крайне удивленный и озадаченный, взял со стола чадящий светильник, пробежал глазами по строчкам, по весьма условному рисунку какого-то надгробия, потом вчитался, цепенея прямо на глазах, и, наконец, поднял на герцога глаза, полные то ли ужаса, то ли благоговения, то ли восторга.
- Этого не может быть!
- Почему же? Мы ждали Чуда, и оно нам явлено, не так ли? Разве не ты убеждал меня, что странная девочка из деревни и есть подлинная Дева? А теперь, когда понял, что Господь явил много больше, чем просто благословение нашему делу, что Он послал свою истинную дочь-Спасительницу, чтобы дать нам второй шанс - заявляешь: «Не может быть»! Вот Мигель... тот давно догадался! Правда, когда он мне сказал, я тоже упирался, не хотел верить, но – велик Господь! – он позволил мне прозреть.
Карл, уже оправившийся от потрясения и словно бы помолодевший, так же невесомо и бережно, как открывал, сложил листок, вернул его на место, затем отправил туда же реликварий и потянул за рычаг.
- Нельзя верить в одну только возможность Чуда, Рене, - приговаривал он. - А ведь вся наша вера до сих пор была именно такой. Новый приход Спасителя мы сделали разменной монетой, за которую покупали и продавали истины, без коих этот приход якобы невозможен. Причем, истиной сегодня могло быть одно, завтра - другое, а в конечном итоге - всё, что нам угодно, потому что «Этого не может быть!». И Слава и Величие давно уже на стороне тех, кто вроде бы служит Спасителю, а на деле как раз и скажет: «Не может быть!», когда Он явится! Но мы с тобой должны понимать: здесь, среди подлинного духа того первого прихода, мы не смеем поддаваться сомнениям! Знак явлен. Спасительница пришла, и крест на ней - не распятие, а тот же знак, что был дан её предшественнику! Я сам никак не могу до конца поверить в происходящее, но уже исцелен благоговейной дрожью... И страхом! Да, страхом, потому что таинство - это не проглоченная облатка: оно всегда пугает, особенно, когда противишься и по привычке хочешь себя убедить, что «невозможно!». Да, мне не по себе, но я готов держать ответ. И готов сделать всё, чтобы вопросы были заданы… И в ноги упасть твоей матери, которая, до конца не ведая, что творит, создала Предтечу…
Глаза Карла сверкали, как в лучшие годы его бурной жизни. Герцог действительно выглядел исцеленным, чего нельзя было сказать о потрясенном Рене.
- Мне нужно придти в себя и обдумать, - пробормотал он, не замечая, что накренившийся светильник в его руке уже потух, а всё ещё горячее масло стекает через край прямо под ноги. – Но в одном вы правы, Карл – Чудо вершится.
- И мы при нём присутствуем, - подхватил герцог. – Не читаем о нём, не слушаем проповеди, а видим собственными глазами! Ты это осознаешь?
- С трудом.
- А я – со счастьем! И знаю, как должен помочь…
- Как же?
- Я сделаю то, что не делал никто и никогда! Я произведу Жанну в рыцари! Уравняю её с нашими принцами и князьями полным обрядом посвящения, чтобы не могли уже смотреть свысока. А на равных - глаза в глаза - они может быть лучше разглядят и ту, что будет рядом…
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/11/24/1573