Я родился в семье филологов. Мои мать и отец закончили филологический факультет Саратовского пединститута. Они оба очень любили поэзию. Моя мать – Сыроежкина Антонина Тимофеевна (1916-1980) – украинка. Она родилась в деревне Волково Еланского района Саратовской области. Жители этого села – это бывшие запорожские казаки, которых Екатерина II за «плохое поведение» когда-то расселила по России. Язык в этом селе остался почти украинский. Поэтому, когда во время войны мы жили с мамой на её родине, я научился говорить на украинском языке (впрочем, сейчас я его практически забыл, только, когда слышу украинские песни, у меня наступает какое-то особое душевное умиротворение). В этом селе преобладали четыре фамилии: Волковы, Сыроежкины, Коробкины и Мухины. Причём почти все жители этой деревни приходились друг другу какими-то близкими или далёкими родственниками. Один такой достаточно близкий маме родственник – Григорий Сергеевич Сыроежкин был видным чекистом и внёс некоторым образом своё имя в историю русской поэзии. Он был один из главных организаторов поимки Бориса Савинкова, который потом погиб в Лубянской тюрьме. Как известно, Савинков был неплохим поэтом, писавшим стихи под псевдонимом Ропшин. Григорий Сыроежкин воевал в Испании и по возвращении оттуда был арестован и расстрелян. Впрочем, вроде бы есть сведения, что его обвиняли в том, что он не верил в то, что Тухачевский был шпионом. В шестидесятые годы Григорий Сыроежкин был реабилитирован, и в деревню Волково прислали какие-то копейки, которые у него изъяли при аресте. Григорий Сыроежкин фигурирует в качестве главного героя в двух романах Юлиана Семёнова. О нём много материалов в Интернете. Есть том из серии «Жизнь замечательных людей» под названием «Чекисты». Там есть его биография.
Моя мать очень любила стихи Пушкина, и поэтому такие стихи, как «Мороз и солнце, день чудесный…», «Буря мглою небо кроет…» она читала мне в самом раннем детстве, и эти стихи мне очень нравились. Я также помню, что мама читала мне стихи Тараса Шевченко на украинском языке, и эти стихи тоже мне нравились.
Мама рассказывала, что во время учёбы в институте папа довольно долго добивался её взаимности, буквально от неё не отставал ни на минуту. Впрочем, в институте они так и не поженились. После института мама поехала преподавать русский язык немцам в республику немцев в Поволжье. Эта республика была расформирована в первые дни войны, а её жители были сосланы в основном в Казахстан. Папа же, учившийся очень здорово, по совету и рекомендации А.П.Скафтымова поехал в Москву и поступил в аспирантуру знаменитого ИФЛИ. Вообще, творческий характер отца проявлялся во всём. Например, у отца почти не было музыкального слуха (В отличие от мамы, у которой этот слух был абсолютный. Она рассказывала, что по выходе из кинотеатра, папа обычно запоминал слова звучавших в кино песен, а она запоминала мелодии). Однако папа умудрялся сочинять мелодию песен на свои слова. Я даже помню одну такую песню со словами: “Наша дружба, камрад, как смолёный канат…” Проучился отец в аспирантуре очень недолго. По особому приказу маршала Тимошенко в 1939 году стали брать в армию всех поголовно, даже имевших всяческие отсрочки. В частности, в это же время взяли с первого курса Саратовского университета в армию маминого младшего брата Владимира, который так и застрял в армии до самой смерти. И вот замечательная группа друзей – студентов и аспирантов ИФЛИ, студентов ГИТИС'а: отец, Владимир Архипов, Аркадий Анастасьев, Борис Эпштейн, Владимир Государенко, Даниил Фрейлихер, Иван Хмарский оказались солдатами 5-го полка связи в Брянске. Через некоторое время их перевели в Военно-политическое училище РККА вроде бы учиться, но фактически сделали преподавателями. Папа рассказывал, что они чуть ли не на коленях умоляли генерала не делать их офицерами, чтобы не остаться в армии навсегда. О каждом из этих папиных друзей он мог рассказывать бесконечные истории. Они же активно сопереживали истории папиных отношений с Тоней. Суровый начальник ВПУ полковник Устьянцев вошёл в положение влюблённого солдата – моего отца – и дал ему небольшой отпуск для поездки в Балаково, где работала тогда моя мама. В результате папа привёз Тоню в Брянск, где папа со своими друзьями и отпраздновали скромную свадьбу. Как писал мне папа: “Это была трагедия и роман в духе Бальзака. Некоторые эпизоды – из ряда вон. В мировой литературе я подобного не встречал”. Вся эта компания друзей и встречала маму, когда она выносила меня из роддома в марте 1941 года.
Итак, когда началась война, мой папа служил в Брянске в армии. И там же в крошечной комнатушке жили мы с мамой. Папу сразу повезли на фронт в Карелию, а мама со мной 3-х месячным отправилась на свою родину в деревню Волково, Еланский р-он, Саратовской области. По дороге ей пришлось плыть на пароходе по Волге. Она так измучилась со мной, что однажды уснула на лавке, а я, завёрнутый в пелёнки, свалился и закатился под лавку. Она проснулась и, не обнаружив меня рядом, пришла в ужас. Потом она устроилась работать учительницей в школу в Елани (это место расположено в 75 км от Балашова), а, когда я немного подрос, меня мать частенько летом отдавала своему отцу (моему деду Тимофею Максимовичу) и мачехе Матрёне в деревню Волково. С мачехой у мамы были натянутые отношения. После четвёртого класса мачеха заявила матери: “Хватит учиться, учёней меня будешь”. В результате мама ушла из дома. Днём мыла полы в школе, а вечером там училась. И в институте училась на одну стипендию. А когда отец ехал к Тоне в Саратов, мачеха его обыскивала, чтобы он часом дочери из домашних припасов что-нибудь не увёз. Я в Волково бывал и сразу после войны, поэтому своего любимого деда помню хорошо. Однажды на берегу реки дед возился в огороде, а я с кручи свалился в речку, и деду пришлось меня спасать. В другой раз я с мальчишками побольше купался (ещё не умея плавать), шёл, шёл от берега, пока не стал тонуть. В этот раз меня вытащила какая-то девочка лет пятнадцати. Дед ловил сетью рыбу, и, когда он приносил её домой бабка Матрёна её чистила на каком-то чурбане. А рядом сидели коты и кошки и облизывались, ожидая, когда бабка кинет им внутренности. Вижу эту картину до сих пор, как живую. Помню там было много терновника. Помню игры на сеновале. Помню, как с мальчишками мы лазим в траве, ища ягоды паслёна. Помню как дед и я с тачками ходили косить траву для коровы. Дед сделал мне маленькую тачку, а косу делать для меня не хотел. Я очень расстраивался по этому поводу.
Когда немцы подошли к Сталинграду, папина родня эвакуировалась оттуда и приехала жить к маме. С этим приездом связан эпизод, о котором мама всегда рассказывала со слезами. Бабушка Рая и дед Михаил с детьми – папиными братьями Виктором и Геннадием и сестрой Лидией просыпались и начинали печь лепёшки из муки, которую мама каким-то чудом раздобыла и надеялась с ней прожить зиму. И только когда мука кончилась, Абрамовы пошли устраиваться на работу. Они переехали на хутор Водяное, а для мамы со мной, полуторагодовалым, началась голодная зима.
После войны, когда отец демобилизовался, он восстановился учиться в аспирантуре МГУ (дело в том, что ИФЛИ к этому времени был расформирован). Прописал нас у себя на даче в Подмосковной Мамонтовке папин саратовский друг – архитектор Сотников. Благодаря ему папа познакомился с несколькими очень известными архитекторами и художниками. В частности, была такая трогательная история. Папа, мама и я были в гостях у архитектора Посохина, и он угощал нас молочной рисовой кашей. Это были голодные послевоенные годы. В Подмосковье были случаи людоедства. Хлеб выдавали по карточкам. Весной, когда у нас кончалась картошка, мама посылала меня в подвал, может быть, в земле мне удастся отыскать хоть одну картофелину. И вот я впервые в жизни попробовал молочную рисовую кашу. Мне она страшно понравилась. Я съедаю несколько ложек этой каши, толкаю маму и говорю ей тихо: давай остальную кашу оставим на завтра. Мама объясняет гостям ситуацию. Взрослых она прошибает до слёз.
Когда отец закончил аспирантуру и защитил диссертацию о творчестве Маяковского, наша семья переехала в Воронеж, где отец стал сначала доцентом, а потом профессором на кафедре Советской литературы, которую он сам и организовал. Моё знание биографий великих показывает, что в семейных делах эти великие были, как правило, великие эгоисты. Не стоит даже приводить примеры, есть только единичные примеры обратного. В некотором смысле это очень естественно. Если быть хорошим семьянином, то на великие дела просто не хватит времени. Здесь мой папа вполне соответствовал этому стандарту великих. Я не припоминаю случая, чтобы отец в доме вбил хотя бы один гвоздь. Он за всю жизнь не удосужился узнать, что электрический ток течёт по сплошному проводу, и мне примерно с двенадцати лет приходилось самому чинить всякие утюги, электроплитки и тому подобные вещи. Заезжая к нам в Москву, проездом в Малеевку, и, всё-таки зная о существовании внуков, не было случая, чтобы он позаботился о какой-нибудь для них игрушке. Моя мама была отцу великой помощницей в его делах, она освобождала его совершенно от домашних дел, терпеливо выслушивала его бесконечные монологи о литературе, была в некоторых случаях полезным критиком. Но всё-таки отсутствие какого-нибудь участия в её делах со стороны папы, её приводило в уныние. Хотя она (по образованию филолог) в молодости в талантах тоже была далеко не последняя, но ей так и не удалось завершить диссертацию, которая у неё уже была почти готова. Папа вызвал её из Москвы, где она её завершала, сказав, что он не может без неё работать. Мать была очень добросовестным человеком и прекрасным учителем. Её ученики переписывались с ней в течение многих лет, после окончания школы. Когда мы переехали в Воронеж, она стала работать преподавателем на кафедре русского языка в Воронежском университете. Ей пришлось разработать несколько важных курсов по лингвистике. Она работала над кандидатской диссертацией «Обращение в русском языке», и у неё уже были хорошие публикации по этой теме. Она преподавала русский язык для немецких студентов, которые учились в ВГУ. Эти студенты относились к ней с обожанием. К сожалению, последние 13 лет своей жизни она прожила полупарализованной после инсульта.
В целом мама прожила очень трудную жизнь. Осталась без матери в возрасте 4 лет (мать - Анна умерла в 1920, когда от чахотки умерло половина деревни Волково), училась на одну стипендию, сбежав от мачехи, которая не давала ей учиться после 4-го класса. Мама рассказывала, как закончив институт и приехав на работу учителем в республику немцев в республику немцев в Поволжье, она на первую зарплату пошла на рынок, купила крынку молока и смогла вдоволь его попить. Какое это было для неё чудо! Потом в войну, когда мой отец (её муж) воевал, она осталась одна с младенцем на руках. Я родился в марте 1941 г. У мамы было два брата, и она всю жизнь мечтала о родственной женской душе, о дочке, внучке, которых собиралась назвать Наташей. Но у неё два сына, а внучки она тоже не дождалась, т.к. рождались Миши, Володя, Женя, Игорь. Только через несколько лет после её смерти в семье моего брата Сергея, наконец, родилась Наташа, которую назвали так в память о маминой мечте.
Ещё несколько слов о моём дедушке Тимофее. Я знаю, что по его линии в деревне Волково у них было прозвище "Писаревы", что означает, что они знали грамоту, когда другие в деревне были неграмотные. Сам Тимофей был бухгалтер и по маминым словам был настолько умным человеком, что к нему за советом приходили из соседних деревень. Я думаю, что уже то удивительно, что все дети Тимофея: мама, братья Иван и Владимир получили высшее образование, дядя Ваня стал кандидатом педагогических наук, дядя Володя прекрасно рисовал. Правда, что касается личной жизни деда, здесь он вёл себя, по-моему, не лучшим образом. Когда умирала в 1920 г. бабушка Анна, она говорила деду: "На ком хочешь женись, только не на Матрёне". Но после её смерти он таки женился как раз на Матрёне. У неё уже было двое своих детей, и к детям Тимофея Ивану, Антонине и Владимиру отношение к неё было значительно хуже, чем к родным детям.