НАШИ ЖЕНЩИНЫ
Знаете, что я думаю? Мы потому стали такие дерганные, неприветливые, зачастую просто злые, - погода такая. Тоже «дерганая», неприветливая. Похоже, сглазил Эльдар Рязанов, когда говорил, что «каждая погода благодать». И Лариса Долина помалкивает теперь про погоду в доме. Когда-то менялась, как кокетливая, влюбчивая девица. А теперь ее не узнать, - сварливая стала. Бывает, за день-два подскакивает или, наоборот, опускается градусов на двадцать. Настоящего теплого лета сколько уже лет нет? Если удастся в июле пару раз искупаться в реке и позагорать на солнышке, уже хорошо. Про ночи и говорить не приходится, - холодные. Раньше было не так. Что днем, что ночью – духота. Не высыпались. Простыни на ночь мочили. Но и они быстро высыхали. Нам, пацанам, было легче, - в стайках ночевали. Куда эта «маята» пропала?
Постоянство в погоде, видно, и на начальство, вождей наших положительно сказывалось. Не доставали они нас, как сейчас, своими бесконечными реформами. Не беспокоились, что без преобразований в мировую историю не попадут. Потому и у людей тревоги было меньше на душе. Улыбались больше, чем плакали. А если и плакали, то чаще от радости.
А в каких условиях жили? Помести нас сейчас в те условия, сплошная ругань будет и рукопашная будет. Ладно, если только она. А то может и до перестрелки дойти из травматики. Как вспомню, что было, - дивлюсь. Как же можно было так жить? Жили.
Обо всем писать не стану – романа не хватит, один пример лишь приведу. О помоях.
Сейчас ведь как? Складываешь посуду в раковину, открываешь кран горячей воды, льешь ее вдоволь на тарелочки, кастрюлечки, еще и химии разной добавляешь, чтобы быстрей жир-то отмывался. А кое у кого, кто посудомоечную машину купил, вообще красота. Вся работа – кнопку нажать. Куда делась грязная водица, что с ней сталось потом, интереса нет ни у кого. А было как?
О-о! И не говорите. Ни раковины тебе специальной, ни крана с горячей водой. Подогреть воду на печке можно, конечно. Помыть посуду в тазике - тоже не вопрос. А куда ее потом из тазика-то деть?
Честно скажу, хоть убей, не помню всех подробностей. Могу только теоритически прикидывать. Всеми этими делами – стиркой, мойкой – заправляли женщины. Мужиков-то было после войны… начнешь считать: раз, два, а дальше до десяти, а то и боле – девчата, бабы и старухи. Летом, так думаю, помои выливали в уборную. Их сейчас называют интеллигентно «удобствами». И добавляют: на улице. Потом эти нечистоты вывозил куда-то «виночерпий» на телеге с бочкой. А вот что было зимой? Вода-то имела привычку замерзать. Ковшиком-то лед из туалета не достанешь. Где же выход? А выход был прямо у входа в барак, на улице. Женщины да пацаны в помощь, вроде меня, из снега лепили бассейн, чаще всего круглый. И сливали в нутро помои то. К весне он превращался в грязно-коричневую ледовую арену, толщиной с полметра. Потом это добро начинало таять и растекалось по двору то, а к лету все же куда-то утекало. Куда, - неизвестно. В речку. Куда еще?
Слабо нынешним женщинам такое пережить?
Наши сестры, матери и бабушки, ничего, справлялись. И никогда не жаловались, что им тяжко приходится. Скажу больше: они радовались жизни, собравшись кружком, песни пели про березоньку, что за окном колышется, распуская лепестки свои. И не только грустные.
Не стану врать, были и такие, что никогда не пели. Ни в кругу, ни в одиночку. Я такую знал. Это была мама Аркашки Громова, моего лучшего друга того периода жизни на Новой колонии.
Знаете, что такое Новая колония? Кстати, их было две в Кемерово. Другая называлась Нижней. И на обеих мне довелось пожить. Так вышло, что «Одногодичную школу мастеров», где мама трудилась, расформировали. Ее вместе с преподавателями перевели в Индустриальный техникум, где тоже готовили специалистов для шахт. А техникум находился как раз на этой колонии. Такие названия – Новая и Нижняя колонии – дали, между прочим, американцы. Да, да, они здесь, в Кузбассе жили, поднимали промышленность молодой Советской республики. Специалисты из Америки, Норвегии образовали тут так называемую «Американскую индустриальную компанию», сокращенно «АИК», которая на базе угольных шахт строила коксохимический завод. Неподалеку от строительной-то площадки и образовались эти поселения, то бишь колонии. Сейчас от них не осталось даже названия.
Но вернемся к Алевтине Ивановне, матери Аркана.
В бараке, где мы жили с сестрой и мамой, было много красивых женщин, одна другой краше. Алевтина Ивановна, черноглазая, упитанная женщина, я таких обожаю, отличалась не только солидной красотой русской женщины, казачки, а и строгой молчаливостью. Побаивался ее. Особенно неуютно чувствовал себя, когда она накоротке прибегала домой с работы, а мы с Арканом в это время сидели у него, в карты играли или просто болтали языком. Увидев меня, она ничего не говорила, но ее строгий взгляд будто спрашивал: «Ты опять здесь?». Я вставал, говорил, что мне пора, и бежал к себе.
Жили они с Аркадием в комнатушке, размеров примерно 2х4 метра. В нее почти впритык входили лишь две кровати, столик и пара табуреток. Так что втроем там и поместиться было негде. Отец Аркашки погиб на фронте. Как они ютились тут до войны, одному богу известно. Могла ли Алевтина Ивановна снова выйти замуж? Наверное, могла. То ли своего мужа сильно любила, ждала, надеялась, что он вернется, то ли просто в мыслях «замужье» не держала, теперь только гадать приходится. А тогда таким вопросом вряд ли кто задавался. Ни одна она бедовала.
Работала Алевтина Ивановна нянечкой в детском садике, что находился чуть ли не в двух шагах от нашего барака, сразу за стайками. Она там целыми днями и пропадала, хотя могла бы помыть полы, сделать что-то еще, что полагается нянечкам, и вернуться домой. Но Алевтина Ивановна любила возиться с детьми, помогала воспитательницам. Да, признаться, и дома-то ей особо делать нечего было. От скуки бы состарилась. Вот и случалось, что заскакивала на минутку домой, а там я сижу.
Не общалась мать Аркашки с соседями. Не было у нее среди них подруг. Думал, что соседки ее недолюбливают. Ошибался. О том, что ее все уважали, понял в День Ивана Купалы. Тогда же я узнал, что Алевтина Ивановна может шутить и смеяться. Еще как шутить! На грани, можно сказать, фола!
В те годы 7 июля был днем всеобщего ликования и баловства. Обливались все. И стар, и млад.
Все жители барака собрались во дворе, мокрые и счастливые. Хохот стоял невероятный. И тут из-за стаек показалась Алевтина Ивановна, совершенно сухая. Она направилась к нам, все такая же молчаливая и строгая. От ее явления люду все даже как-то примолкли, видимо, в ожидании, что же будет дальше. В воздухе повис вопрос: «Неужели она так и пройдет к себе, сухой и молчащей?». Кто насмелится поднять на этот монумент руку? Никто, однако. Меня будто кто шилом ткнул в бок. Я подбежал к ней, остановился, не решаясь облить ее – в руках держал кружку с водой. Сначала заметил в ее глазах озорной огонек, а следом… она вдруг поднимает подол легкого ситцевого платья, закрывает им лицо, а ниже – гладкое белое тело и черный «треугольничек».
- Давай! Что же ты растерялся? – услышал за спиной голоса и громкий смех.
И я плеснул в это таинственное место.
А дальше будто все взбесились. Загремели ведра с водой и без нее. Крик, гам. Веселье. Алевтина Ивановна прошла к себе домой такая же мокрая, как все. Даже более мокрая. И смеющаяся.
С тех пор прошла целая вечность. А я, нет-нет, да и подумаю: неужели Алевтина Ивановна ждала этого момента и заранее сняла нижнее белье. Зачем? Провоцировала кого-то? Кого?