Замминистра ожидали завтра к обеду. Лысов задергал настойчивыми звонками начальника строительства и главного инженера Управления Луганова. Последний даже распорядился не соединять – нервозность на предпусковом объекте достигла крайней степени. Всё как-то не складывалось: то «Катерпиллер», расчищая подъезды, зацепил отвалом металлоконструкции финского укрытия и сволок в котлован, то пароспутники перемерзли, а теперь вот проблема с пожарным водоводом. Ну ладно, котлован на время приезда большого начальства присыпали снегом, с пароспутниками Кудряшов разобрался, но водовод… Подлее несчастья не придумаешь. Ни о каком пробно-показательном пуске первой турбины и речи быть не могло. Пожарные из штанов выпрыгнут от усердия – только бы показать свою необходимость. Да и правильно. Кому же охота под суд, в случае чего… А тут еще Лысов… Понимал его Луганов, по человечески понимал. Давно уже Леонтий Макарович дырочку в лацкане под звезду просверлил, да и заслуженно. Сколько старик этих станций отгрохал, и сам, наверное, не сочтет, пора и честь знать, и по чести отметить. Этот объект у него не последний, но, видимо, доброжелатели намекнули, что близка награда, вот и старается сверх обычного, нервничает.
Луганов накинул полушубок, шагнул к двери, но селектор заскрипел и раздраженный голос Лысова заставил его остановиться.
- Григорий! Григорий Николаевич, ты что темнишь, на связь не выходишь? Случилось что? Ответь по прямой связи. Тебя что, к телефону не подпускают или сам не хочешь?
Луганов помедлил, досадливо мотнул головой и вернулся к столу.
- Да нет, Макарыч, вот только вошел, по объекту лазил, - и добавил. – Всё путем… почти.
- Враль из тебя, Гриша, никудышный. Не надо коллег обманывать. Мне Куренной доложил… До завтра с этой водой управишься?
Луганов сердито засопел.
- Макарыч, а я этот чертов водовод еще не принимал, он еще как бы и не работает. Ваш он еще…
Селектор помолчал и примирительно буркнул:
- Водовод наш, турбина ваша, а по загривку получать кто будет? Не слышу ответа?.. Правильно, всем достанется – и нашим, и вашим… Что делать-то будем? Куренной сказал – отключать нельзя, заморозим, а под водой утечку не заваришь.
Луганов ничего не ответил. Этот вопрос уже полдня клином торчал в голове и решения не было.
- Ну ладно,- устало сказал Лысов, - через два часа прилечу, на месте покумекаем. Отбой.
Вертолет сел не в аэропорту, а рядом со стройплощадкой, на бетонном пятачке. Лысов грузно спустился по трапику, кивнул встречающим и, взяв под руку высокого Луганова, потянул его мимо стоявшего уазика.
- Пешком, пешком, нечего из меня аксакала делать. Где порыв? Давай прямо туда.
Колодец был доверху наполнен водой. Она переливалась через края ледяного кратера и парила.
- Сколько по метеосводке? – спросил Лысов.
- Сегодня минус сорок два, завтра обещают понижение.
Лысов с надеждой взглянул на главного инженера:
- Может, не прилетит начальство-то? Они, москвичи, сильных морозов не любят…
- Прилетит, - вздохнул Луганов, - он уже в Тюмени, звонили.
- Ну, тогда давай работать.
Он обернулся, поискал глазами:
- Евгений Иваныч, подь-ка сюда. Твои ребята плеть варили? Руки бы им оборвать! Если к ночи ситуацию не поправишь – лично душу вытряхну. Вникаешь?
Куренной попинал унтом ледяной бугор:
- Думаем, Леонтий Макарыч…
- Вопрос, чем только? Собери бригадиров, я – в штабе…
Через десять минут в штабном вагончике собрался весь комсостав строительства и начальники эксплуатационных служб во главе с Лугановым.
- Положение наше крайне неприличное, - тяжелым голосом начал Лысов. – Из-за одного какого-то раздолбая может быть сорван пуск первой турбины. Искать виноватых поздно, да и не буду я… Слушаю ваши предложения. Говорить могут все. Вне зависимости. Только без трепа, по делу.
Он замолчал и уткнулся невидящим взглядом в карту-схему компрессорной станции.
Мысли Леонтия Макаровича вяло переваливались из одного полушария мозга в другое, наползали друг на друга, путались и никак не желали принимать какую-либо логическую форму. Он давно стал замечать, что сам процесс принятия решений вызывал почти болезненное раздражение. И не в ответственности тут дело, отвечать он никогда не боялся, видимо, усталость, долгие годы копившаяся в организме, уже переливалась через край, словно вода в том колодце, и пора, наверное, подумать о капитальном ремонте. Но инерция – страшный движитель, почти неподвластный желаниям стареющего тела, продолжала толкать вперед и это «вперед» когда-нибудь окончится инфарктом или еще того хуже…
В слух проник ровный низкий гул голосов и редкое вопросительное «ну» Луганова. Леонтий Макарович поднял взгляд и сосредоточился. Совещание вел главный инженер, видимо, уловив состояние Лысова. Обсуждали варианты ликвидации аварии, но, как понял управляющий, толкового предложения не нашлось. Он жестом восстановил тишину и, слегка пристукнув кулаком в стол, спросил:
- Где орденоносец? Подать сюда орденоносца.
Куренной поднялся с крайнего стула и виновато развел руками.
- Нет его, Леонтий Макарыч, у него сегодня день рождения, празднует уже, наверное. Я всю бригаду пораньше отпустил. Виноват…
- Ну так привези! – взорвался Лысов. – Если вы, инженера хреновы, ничего не способны придумать, может, лучший сварщик Управления вас выручит! Вези, каков он ни есть. И быстро!
Витя Свинаренко отмечал юбилей – тридцать три года, возраст Христа. Отгула на этот день он просить не стал, честно отработал со всей бригадой до трех часов, но позднее начинать праздник было опасно – с утра на работу, и ребята должны как следует проспаться. Начальство вошло в положение, да и сменщики начали пораньше. В общем, всё – тип-топ.
Для гульбы сняли зал единственной в поселке кафэшки. Витя нацепил на новый пиджак оба ордена Ленина и долго мучился, выбирая – что повязать: традиционный галстук в широкую полоску или бабочку. Ни то, ни другое он не любил – на его бычьей шее верхняя пуговица рубашки была излишней, а уж галстук – тем более.. Но момент требовал, и Витя остался верен традиции, благо, что галстук можно приспустить.
К орденам он относился с почтением, даже опасливо, словно к чужой, на время подаренной вещи, и надевал их крайне редко . Сегодня был тот случай, когда он мог себе позволить, к тому же на празднике будет Светка, а она его во всей красе еще ни разу не видела.
Бригада уже переоделась и те, кто был парным, рассаживали своих дам на лучшие места, оттеснив холостяков за дальние столики.
Витя забежал на кухню, откупорил бутылку водки и налил полный стакан.
- Что, не терпится? – буркнула повариха.
- Да ладно тебе, теть Клав, это для разминки, волнуюсь.
Поздравляли Витю долго и горячо. С покупкой подарков в поселке было туго, поэтому мужчины дарили, в основном, охотничьи трофеи, запчасти к лодочному мотору (винты) и рыболовные снасти. Женщины – меховые рукавицы и вязаные шарфы. Светка сделала подарок с намеком: сварочную маску с прозрачным стеклом, на которое наклеила свою фотографию изображением вовнутрь. Витя нацепил ее на голову, а Светку посадил рядом; вышло смешно и как-то по делу.
Когда пир из торжественного застолья плавно перешел к танцам, в дверь кафе, закрытую для посторонних, сильно постучали. Тетя Клава, сердито отомкнув замок, через минуту крикнула:
- Именинник, это к тебе, начальство!
Витя с сожалением оторвав руки от Светкиных бедер, подошел к двери.
- А-а, Евгений Ваныч, просим, просим, вовремя!
Он увлек Куренного к столу:
- Штрафную опоздавшему! – он щедро наполнил водкой большой фужер.
Куренной чинно поздравил, но отпил всего два глотка.
- Витя, - тихо сказал он в ухо юбиляру, - я, собственно, за тобой. Лысов прилетел, просит тебя в штаб.
- За каким это хреном? – попробовал возмутиться Витя, но выслушав Куренного, кивнул. – Понятно. Только я, как видишь, не в форме.
- Он сказал, вези, каков есть, - пожал плечами Куренной и язвительно добавил. – Ты же у нас главный по экстремалу.
- Не заводись; я что - напрашиваюсь? – миролюбиво пробурчал Витя и, обращаясь к танцующим, громко сказал:
- Ребята, вы гуляйте, а я – скоро; там совет министров теорию сварки забыл. Шесть секунд – и я обратно.
Штаб уже закончился, и в вагончике оставались только Лысов и Луганов.
- Привет, надежда советских монтажников, - невесело пошутил Лысов, - извини, что отвлекаем от серьезного дела. С рождением тебя! Пойдем-ка, что покажу.
- Да видел я уже, Леонтий Макарыч, Куренной показал… А в чем проблема-то, сварных на площадке мало?
- Ладно, Свинаренко, не шути, и без тебя тошно… Устранить утечку сможешь?
- Если я правильно понял: насосов нет, воду отключать нельзя, а завтра Москва на голову свалится.
- Правильно понял… Садись, думать будем.
- А чё тут думать? Шесть секунд и тыщу на кон! Делов-то…
- Уж не хочешь ли ты сказать, что придумал? – встрял в разговор Луганов.
- А у меня после трех стаканов мозги шибко острые бывают; а потом – мне, однако, торопиться надо, а то всю закусь друзья сметелят… Роба чистая есть? И премию за ударный труд не забудьте.
Луганов недоверчиво покачал головой, что-то хотел ответить, но Лысов его перебил:
- Слышал, о чем тебя просят? Робу и тысячу рублей!
- Да я пошутил, - пробормотал Витя.
- Робу и две тысячи! – угрожающе глядя на сварщика, повторил Лысов. – И попробуй к утру не управиться.
Луганов кивнул Куренному и тот исчез за дверью.
У колодца, который превратился в небольшую обледенелую гору, работал экскаватор, пытаясь ковшом раздолбить склон.
Витя, облаченный в новенькую сварочную робу, махал рукавицей, указывая места ударов. Ковш царапал поверхность, скалывая ледяную щебенку, но дальше дело не шло.
- Хорош баловаться! – крикнул Витя. – Твоим «Като» только в песочек играть.
Он подошел к пыхтящему поодаль «Катерпиллеру».
- Ваня, у твоего агрегата задний клык функционирует?
Тракторист утвердительно кивнул.
- Ну-ка, проломай мне траншею от колодца вон до этого котлована.
Огромный бульдозер резво взял с места и играючи, за два прохода взломал клыком мерзлый грунт.
- Вот и ладушки! – весело кричал сварщик. – Теперь твоя работа, - махнул он экскаваторщику. – Зачищай!
Пока экскаватор копал траншею до глубины колодца, Витя сбегал к взрывникам и притащил пару толовых шашек.
- А это еще зачем? – подозрительно спросил Луганов.
- Время экономлю, - хохотнул Витя. – Колодезное кольцо пробить надо, с отбойным молотком там не развернешься.
- Трубу порвешь…
- Я что, не соображаю, что ли? Вы же сами в прошлом году направленным взрывом фундамент под рабочей опорой крушили. Я аккуратненько.
Луганов досадливо крякнул и, обернувшись к Куренному, со злостью сказал:
- Сала в голове у нас с тобой, Женя, маловато! Простую вещь сообразить не могли, мудаки… с высшим образованием.
- Так ведь и на старуху бывает проруха, - оправдывался Куренной, - заклинило, Николаич…
Лысов сидел один в штабном вагончике, прихлебывал обжигающий чай, держа кружку обеими руками. Слухи о представлении его к награде, конечно, грели душу, но той гордости, что захлестывала его после вручения первого ордена, почти тридцать лет назад, он сейчас не испытывал. Наверное, наградят и, наверное, заслуженно. Сколько лет отдано Северу? Сколько сил и нервов уложено вдоль газовых трасс под черные, брюхатые давлением трубы? Вот за них (или вместо них!?) получить этот маленький кусочек дорогого металла, словно осколок долгой войны, все-таки приятно.
Леонтий Макарович отставил кружку и вышел на воздух.
Стройка горела прожекторами, бликовала сварочными молниями, звучала треском и рокотом тяжелых машин.
- Ну, что там, Гриша? – спросил он подошедшего главного инженера.
- Шаманствует Свинаренко… Решение-то нашел – как два пальца… Я уж не мешаю. И как мы не дотумкали?
Он потоптался возле Лысова.
- Езжай, Макарыч, в гостиницу, отдыхай, мы тут сами доделаем: площадку подчистим – следов не останется.
Лысов тяжело вздохнул:
- Что-то мысли последнее время одолевают… скучные. Поеду. Ты парня после дела уважь, не скупись. Хороший парень.
Он грузно залез в уазик и сильно хлопнул дверкой, осыпав снег с брезентовой крыши.
Витя работал.
После взрыва заряда, через пролом в бетонном кольце, вода хлынула в траншею. Когда опустел колодец, Витя наложил на порыв стальной бандаж, уплотнив его куском автомобильной камеры, и стянул болтами. Дальнейшее было просто: обварил хомут по периметру двойным швом, обстучал швы от флюса и, бросив наверх держак, вылез из колодца.
- Время засёк? – весело улыбаясь, спросил Куренного.
- Два часа семнадцать с половиной минут, - серьезно ответил Куренной.
- Тебе в аптеке работать, Иваныч! – хохотнул Витя.
Куренной печально кивнул:
- Придется, наверное, когда с должности скинут…
- Не боись, Евгений Иваныч, монтажник ты классный, таких не выгоняют… Ну что, поехали допивать.
Пока сварщик переодевался, Луганов достал из сейфа две пачки новеньких сторублевых купюр.
- Держи, Виктор Петрович, обещанное, и спасибо за работу
Витя досадливо поморщился:
- Ну зачем вы?..
- Бери, бери, Лысов не любит, когда лишнего кочевряжутся. Это тебе на день рождения.
Стекла кафэшки дрожали от звука мощных колонок, топота ног и лихого посвиста. Народ разогрелся, и праздник достиг апогея.
- Во, гуляет бригада! – с удовольствием отметил именинник, вытаскивая из кабины уазика ящик коньяка. – Прими, Иваныч, а я второй возьму.
Витю встретили восторженно.
- У-р-ра юбиляру! Вовремя, вовремя! А то мы весь боезапас уже израсходовали! Откуда столько?
- Мэйк мани! – похлопав по плечу Витю, сказал Куренной. – Делает деньги!
Народ толком не понял, но фразу запомнил и по северному обычаю вылепил из нее прозвище. Сперва оно звучало правильно – мани, но со временем стали произносить привычное – Маня, а потом и вообще, забыв первоначальный смысл, - Машка.
Витя на прозвище не обижался. Он помнил сам факт его рождения. И когда Леонтий Макарович Лысов, уже Герой Социалистического труда, вешал ему на грудь медаль «За трудовую доблесть», Витя потрогал ее пальцем и тихонько сказал:
- Ух ты, моя Машенька…
- Что, что? – переспросил Лысов.
- Да это я так… - и гаркнул. – Служу трудовому народу!