С метелью наперегонки

Находка
С метелью наперегонки



На тебе сошёлся клином белый свет...

Я могла бы побежать за поворот...

Я могла бы, только гордость не даёт.



"Сколько зим,-  ты тихо скажешь,-  сколько лет!" ....

 Было это в шестом классе. Мне было двенадцать лет.

Как-то в один прекрасный, а, по-моему, совсем какой-то ужасный миг, до моего сознания дошло, что я влюбилась. 
Реальность этого факта  вошла в мою душу, пронзила и  заполнила  её  светящимся лучом, растопила, переплавила  жаром всю предыдущую мою жизнь и я вся изменилась.
 Вот кошмар так кошмар!!!
 Влюбилась, да. Серьёзно. Как диагноз неотвратимый.
  Кажется, безответно, если честно, а, главное, бОльшей любви никто в мире не испытывал и испытывать никогда уже не будет.

 Я такая единственная.
 Дура, ясно, конечно. Кто же ещё?
Умная девочка никогда бы ни в кого не влюбилась.
 
Он, Саша, был старше меня на класс. Противостоять такому состоянию души я не могла никак, так и пошла с этим в жизнь на очень долгие годы.
Мне говорила моя умнейшая учительница, что лучше, когда ЭТО  - есть, чем если бы ЭТОГО - не было совсем.
 Легко рассуждать! Особенно взрослым. Им-то что.
Они разве так страдают?
 Нет, конечно.
Им вообще жить легко и спокойно. Они уже всё знают, всё они умеют – и с чувствами бороться, если понадобится, и во всём разобраться в случае чего. Они вообще сразу всё понимают. У них на всё есть ответы и живут они очень просто. Им всё можно, опять же. Что хочешь - то и делай. Захочешь - сел в поезд и уехал куда глаза глядят. За новой жизнью... А это - самое главное. А я куда уеду от такой беды? Мне в школу надо ходить. Да и жизнь моя без него теперь невозможна... Я должна его увидеть, хоть на секундочку, но каждый день. Вечером ложилась спать с этой счастливой мыслью - что завтра в школе хотя бы пальто его на вешалке увижу и будет мне радость на весь день до дня следующего.


 Воспринимала я своё чувство как величайшее несчастье и ужасно завидовала тем, кто такого мучения никогда не испытывал... Серьёзно совершенно говорю. То ещё «счастье». Господь не приведи.

 Танечка, лучшая моя подруга, из сострадания ко мне выведала через классный журнал его адрес.
 Под страхом тюремного наказания -  так мне тогда казалось.
 Шутка ли зайти в учительскую в такую минуту, когда там никого нет...
Это же надо подкараулить!  А потом - вытащить из ячейки  классный журнал! А потом ещё его и раскрыть! Да так изловчиться, чтобы сразу  и на последнюю страничку заглянуть! Дорога каждая секунда - вдруг кто-нибудь войдёт в учительскую?!И что тогда будет?  Зачем нужна последняя страница?!
 Чтобы телефон узнать! Чей?! Мальчика!

Другие мои подруги через третьи-пятые лица, через его младшую сестричку, под  немыслимыми предлогами, всякими хитроумными ходами, комбинациями и придумками, через одноклассников моего мучителя, узнали, куда выходят окна дома, в котором он жил. Узнали.  На выяснение этого стратегического вопроса ушла целая вторая четверть. Наконец, всё стало известно.
 Осталась только возможность счастья – посмотреть на эти волнующие, необыкновенные окна, за которыми живёт ОН.
 Мне самой хотелось бы быть этими окнами...

Как на них посмотреть?  Вечером, конечно. Когда все будут выходить из школы. Часов в шесть, не раньше. Будет уже темно. Никто не заметит. А я только посмотрю на его окна и мне этого хватит на следующие два года жизни.

 Моя подруга Танечка знала про меня всё и очень сопереживала. Мы жили с ней в одном дворе и наши окна глядели друг на друга. Она мне даже вырезала его личико из общей фотографии выступления школьного хора в Доме Дружбы на Калининском проспекте. Танечка пошла на совершение очень плохого, конечно, поступка, но ради меня! В строжайшей тайне, конечно.  А я бы для неё и не такое сделала, если бы попросила... Я умирала от счастья, когда редко-редко, уверенная, что меня в эту минуту никто не видит, смотрела на его такое дорогое, такое родное лицо, подолгу, мысленно с ним разговаривая, рассказывая ему что-нибудь или просто плакала от любви... Танечка моя сказала, что ладно уж, пойдёт вместе со мной «посмотреть на окна». Нельзя же человека одного в беде оставить, что же делать?  Вот что значит настоящая подруга. И я бы тоже её в беде не оставила и постояла бы с ней где-нибудь "на стрёме", если бы понадобилось. Мало ли что может произойти. Вдруг меня схватят, да и дело это небезопасное.  Могут, наверное, и в милицию вообще-то сдать. Кто знает, можно ли вот так в окна-то заглядывать, пусть даже и на расстоянии.

  С Танечкой мы дружим с восьми лет и по сей день как родные сёстры. Только видимся очень редко. Всё-таки, живя в Москве, в противоположных концах города, часто в гости не наездишься.

В тот момент, когда ребята  гурьбой повалили из школьного двора, растекаясь в разных направлениях, мы с моей верной подружкой, переглянувшись, пошли не направо, как все нормальные дети, а налево от школьных ворот, вглубь улицы, на которой находился дом, в котором он жил. Это был красный пятиэтажный кирпичный дом. Окна Саши выходили во двор, ограниченный пологой насыпью железной дороги, где стояли вагоны на запасных путях.

    Мела метель, мягкая, пушистая, танцующим снегом рассыпаясь в жёлтом свете раскачивающегося фонаря, висевшего на столбе, похожем на букву А у ворот школы. Сколько раз я провожала Сашу взглядом, с перехватывающим дыханием от нежности к его нескладной фигурке в сереньком пальтишке! В таких вот сереньких пёстреньких пальтишках ходили все школьники Советского Союза в те годы, все пальтишки были совершенно одинаковые, но какие неодинаковые были мальчишки! И девочки, конечно, тоже. Вот и сегодня он шагнул в темную яму улицы, скрывшись из жёлтого снежного круга под фонарём. Сердце ухало и замирало в ожидании ещё одного "свидания" с моим дорогим человеком.

Мы, две дурёхи-шестиклассницы, медленно и очень неуверенно направились к его дому, то и дело нечаянно толкая друг друга и падая в сугробы, обрамляющие дорожку, нервно смеялись, чуть не плача обе от волнения.
-Тань! А что будет, если нас заметит кто-нибудь?!

-Да, ладно тебе, заранее-то! Ну, придумаем что-нибудь!
 -А что придумаем-то? - с надеждой на мудрость моей Танечки спрашивала я.

-Да не знаю я! У самой поджилки все трясутся! Вот всегда ты на что-нибудь подобьёшь, всегда с тобой какие-нибудь истории! Ну, что ты в нём такого нашла?! Какая же ты чудная, Валька! Ты хоть видишь сама-то, какой он несуразный, на дирижабль похожий...Ну, ладно, только не обижайся.... А портфель-то  у него какой смешной, не обратила внимания? Сказала же тебе Ленка: "Смотри на него! Это же дирижабль какой-то! В кого ты влюбилась?!  Дура ты, Валька, ненормальная! На него смотреть-то - обхохочешься!

 -Ну, конечно! Тебе легко так говорить. Ты счастливая - ни в кого не влюблена. Это счастье - не быть ни в кого влюблённой. Ой, какое же это счастье! Живи, как хочется, не думай ни о чём, думай только об уроках.  Я была бы рада. Я же не виновата, что так ужасно влюблена. От меня не зависит. Я не виновата, что он ...такой. Самый лучший! Разве не видно?! Никто не виноват. Не говори так. Ты что...Ты не понимаешь… Он – гений вообще… Тань! Ты понимаешь меня?!Он, знаешь, кто будет, когда вырастет?!О! Ты просто ещё не знаешь! Всё человечество в мире таких даже и представить не может … Вот увидишь… Впервые на Земле такой человек родился, я же сразу поняла. Весь мир просто содрогнётся, кто он такой. Вот ещё вспомнишь! Он сделает великие открытия, он напишет такие книги! А какой он добрый человек! О! Какие у него глаза, какое выражение лица! Посмотреть на него невозможно - прямо как молнией всё пронзает!Он до дна всё понимает!!! А …  вот его не понимает никто... Только я могу его понять! Только я одна во всём мире могу его понять...Одна-единственная.  Только он ещё об этом не знает. Может быть и чувствует что-то такое, но не знает. Так я думаю. Да я уверена, что думать-то? Всё уже понятно. 

-Ладно, иди и молчи. А то кто-нибудь ещё услышит. Ты как скажешь что-нибудь. Гений! Сочиняешь прямо на ходу. Ну, ты даёшь, Валька!

Чем ближе к дому, тем дышать становилось труднее от ощущения чуть ли не смертельной опасности.

А идти-то от школы было ровно две минуты – как раз третий дом.
Ведь ужас, если задуматься.
У девочки «нет ни самолюбия, ни гордости», как сказала бы моя мама.
От одной только мысли можно уже сразу просто умереть - девочка захотела посмотреть на окна мальчика, в которого … нет, такое и в мыслях нельзя произнести.

  Ночное январское небо куполом накрывало Москву, вдали постанывали поезда трёх вокзалов Комсомольской площади, на улице гуляли беззаботные школьники, возвращались с работы  взрослые, то здесь, то там стояли, разговаривая, женщины, присматривающие за своими детьми, всё было как обычно и вполне  безмятежно.

Только метель мела и мела, бросаясь снегом нам в лица,  насыпая сугробы струями и веерами колючих снежинок, закрывая нам рты порывами ветра.

«Зачем я это делаю?»- эта фраза выстукивала азбукой Морзе где-то в затылке, под тугим узлом моей косы... Зачем?! Всё-таки это так унизительно и так ужасно глупо - смотреть на окна. Надо же до такого додуматься! Вот, умница! Опять я не такая, как все нормальные дети, как любила приговаривать моя мама. Но рассуждать в таких делах бесполезно, как оказалось.  Я ещё не знала тогда, на что можно пойти ради любви. А пойти можно легко(!)на такое, что и в голову не придёт никогда нормальному человеку, как говорится, "ни в сказке сказать, ни пером описать»


 Вот мы и оказались напротив Сашиных окон на втором этаже, вычислили, где должно находиться окно кухни и рядом окна двух смежных комнат. Свет горел только на кухне. Попятившись вглубь, к деревьям, мы заняли наблюдательную позицию, проваливаясь чуть не по пояс в сугроб… Нервный, почти истерический смех не давал нам стоять спокойно и просто ждать, пока дорогой мой человек появится в окне…
-Тань! Если только он вдруг покажется – сразу бежим, ладно?
- Ну, конечно! Только сколько ждать-то?!
- Не знаю… Как можно такое предугадать...

Я вдруг сообразила, что ждать-то, может быть, придётся и очень даже долго.
Но ничего, зато я стою и смотрю на его окно. А это и есть счастье. Да я хоть до утра бы так простояла.
 Голубоватые и жёлтые квадраты оконных отсветов проплывали чередой по сугробам, как вагоны бесшумного поезда, с веток деревьев снег, осыпаясь, набрасывал нам на лица пригоршни рассыпающегося холода, вызывая приступы неудержимого смеха и сильного, до крупной дрожи, волнения. Мы проваливались в сугроб всё глубже и глубже, переступая с ноги на ногу, наши ботинки были полны ледяной воды... Вдруг в окне промелькнул чёрный силуэт то ли Саши, то ли кого-то из его родителей. От такой неожиданности и внезапного осознания риска и опасности быть замеченными мы заорали не своими голосами и выпрыгнули из сугроба так молниеносно, что сообразили, что бежим с нереальной скоростью только тогда, когда оказались уже за этим домом, на самой Пантелеевской улице.


Мы не бежали, а уже летели, хохоча и плача одновременно от настоящего пережитого ужаса и комичности ситуации.

Казалось, метель-свидетельница, находясь в таком же состоянии, будто зная, что произошло, стремилась нас обогнать, но мы бежали с ней наперегонки…

Снег летел в рот, а мы умудрялись ещё его и глотать, и фыркать, то ли рыдая, то ли задыхаясь в безудержном хохоте...

Вот оно, бегство. От... От чего? От любви этой окаянной! Вот отчего!

 Зачем, зачем это нужно? Мы с Танечкой мчались, а я проклинала себя за свою дурость, вот и её, бедную, подбила на это приключение. Что же это за мука такая - быть счастливой от такой ерунды и ещё и рисковать своей честью, репутацией!   Сколько всяких мыслей пронеслось в голове, пока мы мчались, как угорелые, к остановке нашего родного пятидесятого трамвая!

Только уже там, на привычном месте, обнявшись и смеясь, успокоились.

 -Слушай, ну не дуры мы с тобой, Тань, а?

 -Так это же ты захотела. Тебе же как втемяшится что в голову – уже всё, не собьёшь. Ну что, увидела своего гения? Теперь успокоишься, наконец? Или ещё пойдёшь смотреть?


-Нет, не пойду, конечно. Так рисковать... Представляешь, какой бы был ужас, если бы он узнал об этом?!

Всё, я бы тогда умерла. От позора точно бы умерла. И уже не встала бы.

Подошёл наш родной «полтинничек», мы вошли в трамвай, как в убежище, и только после этого успокоились совсем. В вагоне уж точно было совершенно безопасно. Как дома.

А вот спастись, убежать от этой любви  мне так и не удалось.
Не так просто оказалось.
Никогда никому эту историю не рассказывала.
Сейчас только, впервые признаюсь.