Дети идеалов - 8

      Откуда это две пятнадцатые главы подряд? А дело в том, что в предыдущей нумерации возникла «пустая» цифра (седьмая глава про скандал в Вирмийском Конклаве перенеслась во второй десяток), и с переходом в новую тетрадь я это отразил.
      Что еще любопытно: набирая эти главы, я всерьез планировал переписывать роман, так что комментарии 2008 года заслуживают пристального внимания. Особенно про Вирмийский конклав – мрачная пародия на фэнтези с явным антирелигиозным подтекстом: божество играется со своими созданиями. Ну и просто на ценностный ряд Гаргата и Халявского посмотреть стоит, он в этом отрывке прекрасно обозначен.

XV.
      19.01.05. Приближался назначенный Хеленою и императором и необычайно ожидаемый день, когда государь, с соответствии с их планом, должен был завершить свое кратковременное и целенаправленное изучение чародейства; в таковой исключительный и замечательный день, назначенный на воскресенье, предполагалось удивительное, пускай, вероятно, и абсолютно незрелищное чудо – возвращение милых душе Гаргата сокровищ, бывших ему превыше даже колоссальных богатств и золота; впрочем, что представляют собою таковые сокровища, представляла, да и то весьма приблизительно, одна лишь Хелена Холиавская. Собственно, обучение волшебству окончилось полностью уже в субботу, однакож непосредственно сама торжественная и таинственная церемония откладывалась на завтрашний день: император предпочитал не суетиться бессмысленно и не спешить; в оный субботний вечер, закончивши последнее занятие, государь с Хеленою в наипрекраснейшем расположении духа, весело и спокойно разговаривая, спустились с крыльца особнячка к необыкновенной красоты темнеющему пруду и присели на скамейку под одной из великолепных плакучих ив. Солнце чрезвычайно медленно и тихо исчезало за длинною полоской горизонта, оставляя алые и оранжевые отблески и искрясь гигантским костром; отблески данные и лиловое чернеющее небо отражались в неподвижной воде прекраснейшего пруда вместе с резко выделяющимися узором ветвей и листьев плакучими ивами; лишь на противоположном берегу вода рябила и радостно, звучно и переливчато плескалась и расходилась кругами, образуя пену разнообразного цвета, принимающую поистине сказочные оттенки под лучами заходящего солнца; в таковом месте в пруд впадал, изгибаясь, стремительный и чрезвычайно узкий ручей. Недалеко горели теряющиеся меж многочисленными деревьями окна особняка, принадлежащего Хелене; трава, усыпанная духовитыми и поразительно красивыми цветами, отличалась мягкостью и ободряющей прохладой. Император с Хеленою, удобнейше расположившись, начали неспешную и размеренную, исключительно плавную беседу.
      –Да-с, какие великолепные места-то, а-с, сударыня Хелена? – усмехнулся с ласковою и умиротворенною улыбкой, наблюдая недвижный пруд и облокотившись на спинку скамейки, государь. – Э-хе-хе! Впрочем, что говорить?.. Кхе-кхе… Однако, милая Хелена, знаменательный завтра предстоит денечек… Хе-хе-хе!
      –Мне, господин Гаргат, тоже думается, что день будет необыкновенный, – отвечала Хелена, также оборотившаяся к пруду, не поворачиваясь к Гаргату; взгляды их были устремлены на удаляющееся солнце, на дальний парк; разговаривая, смотрели они единственно вперед себя, а не друг на друга, и взоры их словно бы устремлялись в одну неведомую неизбывную даль, если таковое выражение уместно, в одну абсолютнейше точку (да извинит читатель автора за некоторую грубость данного слова!), в одно им лишь известное и понятное место.
      –Вы, господин Гаргат, первый в памяти Вирмийского Конклава, простите меня, Адрадон, применяющий волшебство наше на столь благородную и бескорыстную цель. Возможно, жители Великого Серпантина рассудят, вместе с прочими Адрадонами, и по-иному, но более светлой цели мне не припоминается. Адрадоны, владевшие чародейством, в прежние века обыкновенно впадали в безумство и скудоумие: создавали себе бессмысленные богатства и могучих существ, стоявших превыше их разумения, воскрешали любимых покойников, а затем волшебство становилось для них обыденным, и они применяли его, надеясь на собственную силу, и умирали от истощения и разочарования, ибо не выдерживали гибельного для Адрадона влияния чародейства. Я надеюсь, что вы поступите мудрее, господин Гаргат, и не пытаетесь воспользоваться своими знаниями для иных целей, кроме перед вами стоящей…
      –Нет, Хеленочка, никогда я не пожелаю ни знать более о вашем недосягаемом для человечишек искусстве, ни обучаться новым его… кхе-кхе… аспектам. Даже если и почувствую я в себе такое желание, то подавлю его – достанет наверно на то воли. Я ведь, Хелена, не сочти за обыкновенные самовосхваления, не жалкое и не знающее жизни взрослое дитя, посаженное на трон для установки авторитетных подписей на документах и шествия на парадах военных-с. Нет, Хелена, мне абсолютно известно, как живет каждое сословие общества нашего и какие в государстве незаметные процессы и дела происходят. Пускай я, дорогая Хелена-с, более половины жизни не общался совершенно ни с одним из подлейших человечишек, двадцать лет будучи отшельником, а сорок – императором, однакож натура человеческая мне известна чрезвычайно-с и из памяти, Хелена, не исчезает ни на мгновение, тем более, что и гаргатинцы от человечишек незначительно отошли. Впрочем, думается-с, многое станет тебе, милая Хелена, понятнее и известнее, коли ты услышишь досконально рассказ о длинной (необыкновенно длинной, Хеленочка) жизни моей…
      22.01.05. – Я с удовольствием послушаю, господин Гаргат, если вы соизволите закончить свой рассказ, – заметила в совершенстве заинтересованно Хелена. – Вы, право же, прервали ваше повествование автобиографическое столь… спонтанно, что я даже поразилась немного, господин Гаргат…
      –Нет, Хеленочка, ты меня извини, но прерывал я отнюдь не спонтанно, как ты меня упрекаешь. Я всего лишь окончил определенную эпоху в жизни моей – эпоху основополагающую и важнейшую. Далее мой рассказ наверно сделается более простым и однообразным, возможно, и докучливым. Однакож ты желаешь выслушать его?
      –Да, господин Гаргат, желаю, – с твердостью отвечала Хелена Холиавская.
      –Ну так вот-с… на чем, собственно, я, дорогая Хелена, закончил? Да-с, на детстве и некотором незначительном взрослении. Что ж далее? А далее, Хеленочка, остаются единственно сухие биографические факты, ибо как личность я уже абсолютнейше сформировался, и взгляды мои в дальнейшем никаких изменений не возымели; копился только ценнейший жизненный опыт. (Комментарий 2008: Лучше, возможно, неоднократно отрекался он от своих взглядов, но вновь возвращался к ним.)
      Говоря же с точки зрения фактической-с, Хелена, произошло весьма даже немало. Я окончил гимназию, в которой обучался, не с отличием, но с успехами достаточными, после чего в университете поступил на факультет биологии-с. Поскольку превыше всего в те времена ценилась общительность да обаятельная глуповато-веселая улыбка исключительно в любой ситуации (под такой улыбкой предполагалась некая абстрактная «индивидуальность»), то я представления не имею, по каким причинам удалось мне поступить из университета в так называемую… хе-хе-с… аспирантуру; ох, кабы в действительности (данн*ая*) эта аспирантура походила на аспирантуру, leiber Хелена! Хе-хе-хе! С каждым годом, с отмиранием старых и пришествием молодых сотрудников она все более напоминала дикое и бессмысленное сборище-с; удивляюсь, как в столь ужасной и безнравственной, наигранно веселой среде посчастливилось мне занять положение профессора, ибо истинные научные познания ценности в подобном сборище совершенно не представляли. Впрочем, в научных трудах своих я представлял публике самые примитивнейшие и наиглупейшие мысли, каковые она и воспринимала как прогрессивные открытия-с, Хелена. А жил я полнейшим отшельником, тем более, что платили ученым лишь жалкие гроши, которые и на пропитание не хватало порой, учитывая постоянно возрастающие цены; таким образом я и существовал, чрезвычайно бедно, однакож по-настоящему независимо; в тайных записях и оставаясь один, я сатирически осмеивал нелепейшие и малоумные реформы, проводимые правительством, (Проводились всякие реформы, Хеленочка, с одним умыслом – дабы показать, что реформы происходят в целом, что, как говорилось тогда, «все меняется»). Хэ-х! Да уж-с… Все меняется! Помимо этого, я совершал истинные свое научные достижения; именно тогда я создал чудодейственный состав, укрепляющий бумагу, о котором я тебе многократно рассказывал ранее, Хелена, но расскажу и еще раз; бумага, пропитанная этим составом, становится необычайно прочной – разорвать ее человеку практически невозможно – и остается исключительно легкой и гибкой; бумага заодно и не желтеет и не ветшает со временем, а изображение на ней абсолютно неуязвимо для воды; наконец, Хелена, бумага не разлагается среди гнойных отходов и не загорается от огня. Изобретение мое, вообразимое, но не представлявшееся доселе принципиально необходимым-с, оказалось настолько универсально, Хеленочка, что я впервые за десятки лет перестал беспокоиться за судьбу собственных творений. Что не сохранилось, по тому со временем скорбь уменьшилась, а жестокие утраты позабылись. Знали же о таковом составе и наблюдали ее в действии лишь я да мой лаборант, который, к удивлению, искренно со мной подружился.
      –Да-с, а я, между тем, убедившись в безопасности всего, что представлялось и представляется доселе мне дорого, принялся за решающий, рискованный и, вероятно, смертельный эксперимент. И этот таинственный и опаснейший эксперимент у меня, когда мне минуло четыре десятка лет, получился! Лабораторию, где эксперимент проходил, разнесло заранее подготовленным пожаром и взрывом; помогавший мне лаборант был умерщвлен, ибо он, Хелена, мог принести мерзким человечишкам знания неоценимой важности. Тела якобы погибшего профессора среди обломков не обнаружили, однакож уверились исключительно, что странный человечек по имени N сгорел в результате страшнейшего пожара, и потому немедленно поставили ему могильный камень. Но, думается, милая Хелена-с, сей камень был действительно верно установлен; человеческая жизнь моя завершилась, и отныне в мире неожиданно оказалось совершенно иное существо…
      Далее, я перейду, Хелена, к самой туманной-с и малоизвестной части моей биографии, ибо даже в официальных источниках ничего почти что о ней не упоминается – слишком уж необыкновенные и многочисленные неоднозначные факты содержатся в данном периоде-с; однакож тебе я расскажу чистейшую правду, в точнейшем соответствии с реальными фактами, так как мне от тебя, Хеленочка, скрывать более нечего-с.
      Итак-с, на следующий день после гибели малоизвестного ученого N в некоем столь же малоизвестном подвале дома из наиболее запущенных и глухих кварталов поселилось с достаточным удобством страннейшее существо – Эмиус Гаргат… Уж прости, Хеленочка-с, начал ежели говорить про этот этап жизнедеятельности моей в третьем лице, в таковом, следовательно, и продолжу-с. Да! Хе-хе… Эмиус Гаргат этот, собственно, практически во всем (дабы не утруждать тебя длиннейшими описаниями, Хелена) походил на гаргатинца, каковые гаргатинцы обитают в нашей Российской империи повсеместно. Однакож, даже против гаргатинца он был вдвое более силен, могуч и чрезвычайно ловок. Обитал он в своем неизвестном подвале исключительно тихо, кормился и узнавал о мировых новостях посредством мелкого воровства, а занимался новыми экспериментами и написанием работ научных и художественных; большинство этих работ, впрочем, довольно бездарны и ничем не интересны и прежнего поразительного размаха экспериментов у Гаргата не получалось, 23.01.05. а нового превращения некоего живого существа в подобную великолепную форму не получалось, да и отсутствовало у Эмиуса Гаргата желание проводить подобные опыты, ибо ужасающими могли последствия быть… Наружу же сей Эмиус Гаргат выходил лишь изредка, а именно раз в неделю, и путешествовал в свой наилюбимейший парк, пребывая там практически целый назначенный для прогулки день и общаясь в абсолютном уединении с разнообразною природой-с, Хелена.
      Таким манером прожил он, одинокий и радующийся нескончаемому одиночеству, лет двадцать или более; однако в один исключительный и, позволю сказать, переломный в судьбе его день произошло небывалое и невиданное событие: в подвал к ученому нагрянули подлейшие людишки; и ранее, правда, два-три раза захаживали в подвал Эмиуса Гаргата в поисках неизвестно чего бандиты и разбойники, но вооружены они были чрезвычайно дурно, ежели вообще вооружены, и могучий Гаргат расправлялся с ними врукопашную, а прах, извини меня великодушно за несколько грубую подробность-с, Хеленочка, либо закапывал в земляном основании подвала, либо уничтожал химией. Однако последний этот визит оказался во многих аспектах совершенно уникальным. Дело в том-с, что заявились к пожилому ученому, Хелена, тоже бандиты и негодяи, но не из мелких уличных сошек, по ночам отлавливающих беззащитных прохожих, а из известнейшей криминальной организации, элита и руководители организованной преступности… хэ-х… Да-с, дорогая Хеленочка… Элита таковая явилась… хе-хе-хе… – император иронически засмеялся. – Хе-хе-хе! Так вот, явилась она в лице старушки Екатерины Васильевны и ее тупого и необразованного внучка – развратника и пьяницы; старуха, конечно-с, тоже представляла собой редкую серость и, прости за грубость, Хелена, сволочь, однако определенные жизненные познания и какое-то достоинство в ней имелось…
      –Я уже неоднократно слыхала от вас и от графа Аракчеева о присутствии в революции малоизвестного разбойника Кошки, – заметила Хелена, – с его бабкою. Видимо, вы о нем и рассказываете, господин Гаргат?
      –Вот ведь, Хеленочка, какая в тебе необыкновенная догадливость! – с ласковою улыбкою произнес государь. – Да-с, именно о нем я и веду повествование. В революции он, впрочем, не участвовал, даже недвусмысленно выступал против, да ты, очевидно, неверно услышала или разобрала, Хелена-с, а в результате, тем не менее, получается, что без его присутствия революции бы наверно не произошло. Так вот, явившись, они в короткой схватке Эмиуса Гаргата пленили и заставили принять унизительнейшее и нелепое предложение Кошку этого (помнится, настоящим его именем было Владимир Александрович) обучать абсолютно непонятно каким наукам, ибо к наукам Кошка оказался неспособен полностью; ученый подозревал, что за данным обучением кроется наверно некий истинный умысел, так как подобные действия, совершенное старухою явно умной и дальновидной, не имели на практике никаких принципиальных мотивов. На следующий же день вместе с продуктами (в качестве оплаты Эмиуса Гаргата пообещали снабжать продуктами и прочими необходимыми вещами, и снабжение, должен признать, было регулярное и отличное) доставили на «воспитание» несчастного дурака-внучка, и мгновенно все обстоятельства выяснились; оказалось, что расчетливая и хитроумная старуха ожидала, что Гаргат рано или поздно рассердится на своего неожиданного подопечного до смертоубийства – видно, сама желала устранить внучка как опаснейшего конкурента-с… Хе-хе-хе! Ох, и натерпелся же я глупостей, leiber Хелена, сожительствуя целыми днями с этим поразительным болваном и деспотом! Хе-хе-хе!
      –Должно быть, действительно нагл и глуп оказался этот разбойник Кошка, ежели его бабка ожидала подобного страшнейшего исхода, – медленно и печально покачала головою Хелена. – Никогда я в Вирмийском Конклаве подобных мерзостей не видала, господин Гаргат; однако Адрадоны, особенно в наши тревожные времена, способны на всякое…
      –И дай Бог не увидать тебе никогда в дальнейшем этих грязных и злобных тварей вживую, милая Хелена! Господь с ними, и не вспоминай более о них. Но именно лиходею и подлецу Кошке обязан я, Хеленочка, своим чрезвычайным открытием-с. Он уговорил меня отправиться на прогулку к берегу водохранилища, и я увидал собственными глазами появление Гробницы, иначе бы, прознав о ней из газет мерзких человечишек, не поверил бы абсолютно ничему, сочтя Гробницу за очередную «сенсационную» потеху публике. Думается, о темной Гробнице тебе, Хелена, известно не в пример более моего. Я не желал производить с новоявленным открытием никаких экспериментов и наверно позабыл бы о нем через несколько месяцев, когда слухи и легенды о ней окончательно поутихли. Но старушка, используя любопытную глупость внучка, вынудила меня отправиться вовнутрь Гробницы, в бесполезное и гибельное путешествие во тьме. Я не имел возможности воспротивиться или предотвратить бедствие, ибо находился под неуютным и бдительным наблюдением; я, Хелена, по правде говоря, не надеялся даже воротиться назад живым; однако Гробница и меня, и глупца Кошку выпустила, наделив чудодейственными дарами; Кошкин дар оказался мелким, сродни, верно, его мелочным чаяниям, да и воспользоваться с толком он подаренным не сумел; мне же достались колоссальные познания, гораздо более значительные – что по сравнению с ними мои собственные жалкие научные открытия. Я до сих пор, Хелена-с, необычайно удивляюсь своей исключительной удаче; словно бы внутри Гробницы мною руководила чья-то незримая и неосязаемая воля.
      –Вам, господин Гаргат, верно, помогала древняя магия, заложенная в Гробнице, ибо порешила наделить вас невиданной среди Адрадонов мощью. Я могу и ошибаться, господин Гаргат, но предполагаю, что права; обыкновенные и тривиальные законы человеческого «везения» внутри творений Второй Вирмы не существуют.
      –Да-с, возможно, что так и есть, дорогая Хелена; не мне, надо полагать, разбираться в таинственных возможностях Гробниц – я не имею любопытства знать о волшебстве и чародействе более, чем мне известно на данный момент, Хеленочка-с. Только знаю, что на следующий день двери Гробницы навечно заперлись, а более ни при демократии, ни после революции, произведенной мною не отворялись, да и я, в отличие от Адрадонов, оставил Гробницу в покое и общество привыкло и абсолютнейше позабыло о ней. На том я и закончу свое повествование, и о революции, и о превращении моем в это создание, каковым я сейчас являюсь-с, тебе, Хеленочка, должно быть, известно и без моих легкомысленных рассказов достаточно хорошо-с.
      –Да, я осведомлена о событиях, связанных с Российской империей – в те времена я уже была не бессловесное и непонятливое дитя, и многое начала соображать, господин Гаргат. А бессменной воспитательницей и наставницей, а затем и ближайшею подругою моей оказалась, господин Гаргат, Селения, главнейшая советница моего отца по делам разведки и тайная бунтовщица, – Хелена вдруг заговорила с надрывом и необычайною тревогою в голосе. – Да, господин Гаргат, практически всю кратковременную историю Новой Российской империи я знаю достаточно. Но недавно, в последние недели пребывания на Великом Серпантине до меня дошли неясные и туманные сведения, господин Гаргат, и в ваших разговорах с графом Аракчеевым, с Дмитрием Федорычем, я тоже слыхала упоминания о неизвестном Кошке; однако поистине зловещий и гибельный смысл этих разговоров я поняла лишь сегодня, слушая ваш рассказ о малоизвестных и смутных временах, господин Гаргат. В моем бывшем доме я узнала о переговорах отца моего с некоим Адрадоном Кошкой; Селения категорически отказалась участвовать в этих переговорах, господин Гаргат, но нынче ее отсутствие как виднейшего разведчика и дипломата, боюсь, никого не остановит. Бедная Селения! А ведь она откровенна симпатизирует вашей власти, господин Гаргат.
      –Что ж, дорогая Хелена, – печально и задумчиво проговорил, всматриваясь в потемневшее небо, государь, – коли Холиавский Чародей, отец твой, и вправду переговаривается с Кошкой, то откровенно плохи наши дела… но сколь же хитер и злобен проклятый Кошка! Он ловчайше имитировал свою гибель, а недавно позволил себе с наглостью объявиться снова, и готовится наверно к нападению на мою империю, Хелена. Ты думаешь, он затеет войну, дабы отвоевать земли? Да он и в Сибири или в Европе замечательно проживет. Нет, Хеленочка, этот жадный, губительно жадный глупец хочет владеть Гробницей. Он, вероятно, надеется открыть ее и попытаться отыскать в ней что-либо ценное…
      –Господин Гаргат, но это же бессмысленное и пустое начинание. Гробница Тьмы хранит свои сокровища неприкосновенно, и не Адрадонам с ней тягаться; я думаю, что даже в Вирмийском Конклаве не отыщется сил, способных противостоять волшебству Гробницы…
      –Я с тобою согласен, Хелена-с, не человеческое дело пытаться разгадать секреты могущественной Гробницы. А отдельный Воронеж Кошке тоже не нужен – пытаться стремительно «вскрыть» Гробницу в осаде бесчисленных гаргатинских войск – абсолютное безумие, это даже ему понятно; вот и ищет Кошка союзнической поддержки со стороны вашего Вирмийского Конклава. Впрочем, довольно говорить о страшном и гибельном грядущем, Хелена. Дорогая Хеленочка, расскажи мне про свою страну, про Великий Серпантин, как там живут благословенные сказочные существа и какие там события происходят, а то я говорю тебе чрезвычайно много-с, а тебе наверно также отыщется, чего интересного и занимательного рассказать.
      И они еще долго, практически до полуночи, задушевно и умиротворенно беседовали негромкими голосами, после чего наконец пожелали друг другу спокойной ночи и светлых, лучезарных сновидений, и отправились спать (в таковую ночь император почивал в особняке Хелены, в бывшей своей уютнейшей спальне).
      24.01.05. На следующий день, поднявшись необыкновенно рано – часов в семь утра, император с Хеленою прекраснейше позавтракали в соответствии с гастрономическими рекомендациями государя; часов в одиннадцать появился с замечательным экипажем заранее приглашенный Дмитрий Федорович; Гаргат планировал провести значительную часть дня вместе с ним и Хеленою в чудеснейшей и увлекательной загородной поездке по окрестностям Петербурга и, лишь возвратившись вечером, в гостиной, заместо обыкновенного их разговора, совершить таинственное волшебное деяние. Надо полагать, иной бы чрезвычайно поразился, что император постоянно и намеренно отдаляет столь долгожданный момент, ожидаемый уже и без того немало времени; однакож проницательная Хелена абсолютно таковой особенности не поражалась: она понимала, что кроется в душе государя и некоторая боязнь, и естественнейшее сомнение, и полузлобное, дичайшее, рефлекторное нетерпение, которое перед данным ответственным действием необходимо подавить; она искренне сочувствовала терзаниям государя, но не пыталась даже раскрывать свои предположения и вмешиваться, ибо находила во всяком вмешательстве единственно вред.
      Многочасовая поездка показалась Хелене в совершенстве скучной и ничем не занимательной или увлекательной; большинство времени Гаргат с Дмитрием Федорычем беседовали о делах политических и государственных, о разнообразнейших документах; Дмитрий Федорыч также повествовал о новейших салонных сплетнях и легендах и о некоторых весьма подозрительных антигосударственных явлениях, встречавшихся в петербургском обществе, и о секретнейшей работе Третьего отделения (благо, лошадьми правил неразумный гаргатинец, равно как и находившаяся на запятках охрана происходила из неразумной гвардии). Хелена же сидела исключительно молчаливо, задумчиво вглядываясь в необъятные дали; принимала она участие в разговоре лишь в том редком случае, когда император задавал ей риторические в определенном смысле вопросы, преимущественно касающиеся великолепия окружающего пейзажа; остальное время она спокойно размышляла, хотя все более скорбные и полные горького отчаяния мысли посещали ее; однажды она тревожно и испуганно вздрогнула и привстала, ибо ей привиделось нечто губительное и жуткое; после такового видения Хелена перестала более думать над погруженным во тьму будущем и принялась осматриваться кругом внимательнее; и несколько раз она пристальным глазом замечала, что граф Аракчеев страннейше и с чрезвычайным, но неясным интересом, искоса на нее смотрит.
      Часам к двум пополудни экипаж проехал большую часть предполагаемого маршрута и остановился по приказанию императора у неожиданно открывшегося пустынного берега моря; сделавши кратковременную остановку здесь, на посеревших склонах, государь порешил затем немедленно и удобнейшим путем возвратиться назад, дабы поспеть своевременно к обеду. Когда экипаж остановился на обочине широчайшего местного тракта, Гаргат, оставивши позади себя Хелену и Дмитрия Федорыча, спустился сквозь редкий кустарник по сухой серовато-зеленой траве к матовой потемневшей воде бескрайнего моря; на берегу, где они оказались, некогда, десятки лет назад, находилось человеческое поселение с колоссальной гидроэлектростанцией; гаргатинцы, обнаружив поселение абсолютно непригодным для жизни вследствие загрязнений, снесли электростанцию и окружавшие ее постройки до основания, разровняли асфальтовые и металлические площадки, с величайшим трудолюбием очистили загаженную прибрежную воду; однакож уродливые следы человеческой деятельности остались на покореженном берегу навечно – вода оставалась холодной и омертвелой, а на склонах в самый разгар всеобщего цветения росли на мягкой блестящей почве лишь немногочисленные кустики и понурые покореженные деревца, а трава оставалась жухлой и сухой; разве что через столетия безмятежного покоя возродились бы в давнем светлом цветении искалеченные людьми, безжалостно раненные земли.
      Пока государь, постукивая тростью о податливую прибрежную почву и придерживая рукою шляпу, стоял, созерцая настороженную пустошь, практически у самой воды, чувствуя рядом размеренный перекат волн, Хелена с графом Аракчеевым наблюдали за ним с возвышенной обочины дороги; Хелена зябко куталась в императоров плащ, дабы спастись от холодного, жестокого, пронзающего ветра; Дмитрий Федорыч молчаливо перекладывал из руки в руку свою зеленую с золотою каймой воинскую треуголку, и злобный оледеневший мертвый ветер трепал его воротник; в таковых положениях они с стояли, наблюдая отдаленные и затуманенные берега залива, теряющиеся в тусклой мгле более минуты; неожиданно Дмитрий Федорыч, доселе никогда не заговаривавший с Хеленою, разве что слушаясь принуждений императора, оборотился к ней и с чрезвычайно глубоким, длительным вздохом, негромко произнес:
      –Хм… И какого же вы мнения о нашем императоре, о его величестве, госпожа Хелена Холиавская?
      Хелена, услыхавши его голос, настороженно подняла голову и взглянула в несколько смутившиеся глаза графа Аракчеева необычайно ясным и чистым взором, и сказала:
      –Зачем вы задали мне столь странный и непредвиденный вопрос, Дмитрий Федорыч, если я имею право называть вас также, как называет вас его величество?
      –Его величество… Господин Гаргат… весьма странно-с, – проговорил практически неслышно граф Аракчеев, а затем вслух произнес: – Кхм! Признаюсь, госпожа Хелена Холиавская, я не нашел иного вопроса, чтобы к вам, сударыня, обратиться. Я уже многократно желал с вами в действительности познакомиться-с, ибо мы обязаны познакомиться, ведь мы оба – ближайшие… хм… лица к его величеству-с, госпожа Хелена Холиавская, и совершенно обязаны быть знакомы и дружны, иначе жестокая участь и кара за разрозненность-с. Что же до «Дмитрия Федорыча»… Но можете так меня в дальнейшем называть, сударыня.
      –Хелена искренно дивилась столь мудрым и правдивым словам, 25.01.05. произнесенным мрачно и сурово смотревшим на нее с высоты своего значительного роста графом; она не доверялась его словам бессмысленно или же интуитивно: она была эльфийской крови и чувствовала и распознавала ложь и затаенные мысли окружающих с необыкновенною четкостью и ясностью, и в таковой момент она абсолютнейше ясно поняла, что Дмитрий Федорович, личность даже для нее доселе исключительно таинственная и загадочная, говорит сейчас откровенно, без ухищрений и сокрытых умыслов. Никак не ожидала Хелена подобных слов от преданного, хотя и несколько легкомысленного и ветреного друга императора; граф Аракчеев представлялся ей могучим полководцем, недурным, возможно, и государственным деятелем, однакож в действительности чрезвычайным плутом и сплетником, вследствие чего у нее сложилось некое недоверчивое предубеждение против него; но, возможно, настала минута, в которую Дмитрий Федорыч считал необходимым преодолеть стандартнейшие нормы его поведения, ничем особенно не выделяющегося, и явить иные, с первого взгляда неразличимые стороны натуры своей, за которые и ценил его и восхвалял исключительно прозорливый государь.
      –Я вижу, вы смотрите на меня недоверчиво, сударыня Хелена-с, – спокойнейше и рассудительно сказал Дмитрий Федорович, – и ваше недоверие мне совершенно понятно. Бог знает, какие сомнения и мысли пронеслись за время нашего кратковременного молчания-с, простите-с, но я и не думаю о них догадываться, госпожа Хелена Холиавская. Нет, гаргатинцам, видимо, осталось жить недолго, а вы, наверное-с, проживете еще многие скоротечные для вас века (Комментарий 2008: Отличная фраза, подчеркивает вечность Хелены!) Да будет так, сударыня! Но в решающий момент поздно будет создавать прочные дружественные узы, а до решающего момента, госпожа Хелена Холиавская-с, остался срок недолгий. Боюсь, вы меня практически не понимаете, сударыня, – помедлив значительно, произнес граф Аракчеев, склонивши голову.
      –Ваши речи можно понять по-разному, – ответствовала ему, вслушиваясь в стремительный посвист ветра, Хелена, – Однако я постараюсь понять единственно так, как подсказывает мне сердце. И я не нахожу в ваших речах, на первый взгляд необычайно сложных и неясных, Дмитрий Федорович, никакого неправедного желания или чувства; вы лишь думаете порвать взаимную и непонятную нашу неприязнь, вызванную неверным изначально настроением; и я согласна, Дмитрий Федорович, эту неприязнь навеки преодолеть, ибо сейчас, вы правы, чистая дружба стоит дорогого.
      –Что ж, госпожа Хелена-с, я воистину рад, что вам удалось понять смутные мои слова-с; теперь я по-настоящему начал догадываться, каковым удивительно чутким сердцем обладают отчужденные от нас жители Великого Серпантина…
      –К сожалению, вы неправы, Дмитрий Федорыч – в последние годы тысячи наших собратьев эльфийской народности уподобились наиболее озлобленным и безнравственным, жаждущим развлечений Адрадонам, – аккуратнейше поправила графа Аракчеева Хелена.
      –Увы, вы более знакомы с вопросами и особенностями вашего государства, сударыня. Впрочем-с, посчитаем-с, с вашего позволения, пропасть, разверзшуюся между нами… хм!.. преодоленной. Но, простите меня-с, госпожа Хелена Холиавская, помнится, в начале разговора я, не находя иного повода с вами поговорить, задал вопрос относительно вашего мнения о его величестве-с. Если вас таковое не затруднит, сударыня, вы, верно, на него ответите.
      –Хорошо, я отвечу, – Хелена медленно отвернулась от своего собеседника и окинула угрюмым и печальным взглядом бушующее море, – 26.01.05. Пускай и не могу подобрать подходящих слов, какие наиболее точно и ясно выражали бы мое к его величеству отношение. Мне кажется, что он половину себя – половину замечательнейшую! – постоянно в обществе скрывает (Комментарий 2008: еще одна отличная мысль, очень жизненная; развить ее в более духовную сторону – скрывает от общества свою истинную сущность, и только Хелена смогла вытерпеть и разглядеть ее, да еще Д. Ф.; но Д. Ф. пусть дальше примерно так и говорит – таким он хочет видеть императора, это то, что он понял под речами Хелены и настаивает на том, что империю надо возрождать), притворяясь остряком и весельчаком, а истинная и прекраснейшая его половина постоянно подавляется, и лишь в разговорах со мною да, пожалуй, и с вами, Дмитрий Федорович, его величество говорит правдиво, откровенно и в соответствии с настоящими мыслями своими.
      –Да-с, госпожа Хелена, вы-с абсолютно правы. Сокрытая половина его велика, могущественна и великолепна: в военное время решительный полководец и неустрашимый воин, сам идущий впереди других в схватку, а в мирные годы государь, мудрец и философ, государь ученый и властный… Таковым он представлялся в лучшие лета своего царствования: но сейчас, видно, госпожа Хелена-с, нашего императора снедают и мучают горькие и печальные думы; он не ослабел рассудком – однако позволил-с обществу, пускай хотя бы дворянскому, иметь собственное и впоследствии оказавшееся влиятельнейшим мнение, сударыня; дабы не подпасть под совершенное рабство этого мнения, ему приходится не выдавать своих действительных настроений. А это очень страшно, госпожа Хелена-с, простите меня, очень страшно. Но не подумалось ли вам, что наш государь мягкосердечен и покладист? Нет-с, в прошлые годы мы сражались и казнили под его командованием, и он велел не щадить никого из врагов Российской империи, и мы, следуя его слову, не щадили и не поддавались жалости, убивая и уничтожая множество грязных и пошлых людей; так что… хм… хэх, сударыня Хелена, и его величества, и мои, и тысяч других гаргатинцев… хэ-х… руки обагрены человеческой кровью. Не всеместно пока еще управление безликой и тупой толпы разбойников, госпожа Хелена-с! – воскликнул повысивший резчайше голос, Дмитрий Федорович. – Только крепостные люди могут тешиться легковерными надеждами на победу в их восстаниях – они слишком большое значение придают случайности-с. Даже самые радикально настроенные гаргатинские либералы не попытаются разжечь мятеж, ибо… ибо мы просто не знаем, госпожа Хелена-с, как императора победить; Вы не видали, а я десятки лет назад видел, как государь наш оставался цел в колоссальных взрывах, в каких никто более не выжил бы; человеческое оружие для него – пустой звук, а, если он и умрет от старости, то произойдет это весьма нескоро-с, госпожа Хелена-с. Возможно, впрочем, что в мрачных научных лабораториях человеческих уже разработаны против гаргатинцев секретные вооружения… Но я, сударыня, о них и знать не желаю, а если бы знал, то никогда не вознамерился бы использовать с целью захватить власть и свергнуть императора: слишком за многое я должен быть ему благодарен, и он почти заменял мне отца… Вы понимаете меня-с, госпожа Хелена?
      –Понимаю, Дмитрий Федорович, – едва различимо произнесла ему в ответ Хелена Холиавская; пронзительный и еще более похолодавший ветер по-прежнему трепал ее чуть волнистые каштановые с рыжеватым оттенком волосы, по обыкновению не заплетенные и ничем не украшенные, и полы темного государева плаща с расшитым золотыми узорами воротником; граф Аракчеев смелым и непокорным взором с беспричинною зоркостью оглядывал унылый окружающий их край. Между тем, Гаргат наконец отвернулся от волнующегося и бушующего моря и, осторожнейше придерживая рукою шляпу и постукивая крепко тростью по холодным и мягким слоям почвы, направился, сгибаясь под порывами чудовищного ветра, назад к дороге; вскарабкавшись вверх по непроходимым и чрезвычайно крутым склонам, он грустною улыбкою улыбнулся вновь замолчавшим Хелене и Дмитрию Федоровичу, после чего велел готовиться поскорее к обратному пути, чтобы непременно возвратиться к обеденному времени.
      Обратная дорога прошла исключительно быстро и в нависшем в разговорах знаменательном нетерпении; даже обыкновенно сдержанная Хелена с колоссальным интересом ожидала предстоящий необычайный вечер. Возвратились они к особняку, как и предполагалось заранее, приблизительно к пяти часам пополудни, после чего неспешно отобедали совместно с чрезвычайно разговорчивым в тот день графом Аракчеевым; император также моментально заметил, что Хелена сделалась не в пример раскованней прежнего, и вступала в завязавшуюся беседу на удивление часто; (Комментарий 2008: это вычеркнуть?) отобедавши, Дмитрий Федорыч направился по государственным делам во дворец, а государь с Хеленою поднялись в заранее подготовленную гостиную, куда Гаргат повелел поднести графин вина и разнообразной закуски (Комментарий 2008: фу! Обязательно убрать!).
      27.01.05. Оказавшись в гостиной, император с Хеленою расположились в креслах друг напротив друга, с противоположных сторон стола; государь резчайшим и даже весьма торопливым жестом сдвинул приспособления для рисования в сторону, ближе к окну, после чего с глубочайшим вздохом отвалился исключительно расслабленно на мягкую и удобнейшую спинку кресла; Хелена в ожидании молчала, ибо догадывалась, каковыми гложущими думами беспощадно мучается Гаргат. Когда принесли вино с закускою, император моментально выпил бокал и, абсолютно ничем не закусивши, решительно поднялся с кресла и оперся вздрагивающими от волнения руками на стол; собравшись данным образом и горделиво поднявши голову, он наконец произнес с чрезвычайным воодушевлением, однакож и с надрывною, страшною мукою в голосе:
      –Ну-с, дорогая Хелена, более незачем откладывать, да и откладывать… кгм… бессмысленно – мы и так значительно отложили-с. Нынче наступил день, Хеленочка, на который я надеялся втайне несчетные годы, но теперь по неизвестным мне и самому-с причинам-с, Хелена, откладываю я его все далее, как ты вероятно-с, и… кгм… хе-хе… сама заприметила. Что ж… Впрочем, о чем более говорить сейчас, Хеленочка? Попробуем, пожалуй, и да осенит нас в эту минуту надежда! – император, совершенно очевидно, в в таковой момент собирался вновь расслабленно и бессильно опуститься в кресло, однакож неожиданно выпрямился и улыбнулся – надо полагать, он окончательно отринул опасные и навязчивые сомнения.
      –Я вижу, вам нелегко, господин Гаргат, хотя невооруженным глазом может показаться, что свершению, которое вам предстоит, должно предшествовать лишь счастье. Я помогу вам в меру моих малых сил; помогу со всею душой и со всеми немногочисленными умениями, господин Гаргат.
      –Что же поделаешь, Хеленочка? Попробуем-с.
      Государь подошел к столу практически вплотную и медленно положил ладонь на середину стола; Хелена подошла несколько ближе к нему и, оказавшись рядом, также протянула руку, и бледная мягкая ладонь ее оказалась рядом; в таковой момент лица их были значительно напряжены, но в глазах неожиданно выражалось непонятное и целительное просветление. Само по себе совершавшееся волшебство, ежели глядеть исключительно с внешней стороны, не сопровождалось абсолютно никакими эффектнейшими вспышками и огнями; произошло оно чрезвычайно просто: руки Хелены и Гаргата одновременно медленно поднялись, не разделяясь, и вслед за их руками появились на столе сложенные аккуратнейше и ровно, по возрастанию своего разнообразнейшего размера, листы бумаги; все данные листы были покрыты удивительными рисунками или же мельчайшими строками букв, порою сложенных в стихотворные строфы; никогда бы посторонний взор не придал бы этим рисункам и рукописям особенной ценности, и именно по таковой причине пропадали и уничтожались дорогие императору вещи, небрежно выброшенные или потерянные тупыми и бесчувственными Адрадонами.
      Между тем, руки Хелены Холиавской и государя разошлись и неспешно опустились; Хелена наблюдала появившиеся творения в молчании, однакож не презрительном и не разочарованном, а удивленном и потрясенном. Гаргат же с неподдельною великою радостью и невыразимым ликованием, со слезами на глазах и необыкновенно счастливым сияющим лицом опустился пред рисунками на колени; он разбирал, он разглядывал их до мельчайших деталей и с ласковою нежностью целовал (Комментарий 2008: сухими губами, чтоб слюна не размыла изображение); воистину недоступны слова, способные достоверно описать чувства, охватившие тогда старого императора, ибо древнее и непостижимое искусство Вирм и покорных им народов – чародейство – возродило, возвратило из небытия и развеянного ветром праха самые дорогие, самые замечательные и поразительно хрупкие творения, каковые государь потерял многие десятилетия назад.
      –Хелена! Хеленочка! Милая, милая моя Хеленочка! – поворотившись к Хелене, прошептал в благоговении Гаргат. – Неужели это они! О милая, дорогая Хелена! – И император, стоя на коленях и облокотившись о стол, закрывши лицо ладонями, заплакал праведными и отрадными, в совершенстве светлыми слезами; Хелена опустилась, рядом с ним и принялась его успокаивать, не так, как обыкновенно в подобных случая стараются успокоить Адрадоны, дабы непонятное и нелепейшее для них явление прекратилось, а с чрезвычайным сочувствием и добротой.
      28.01.05. Однакож, пока Хелена успокаивала и жалела пораженного и счастливого государя, глаза ее устремлялись многократно на возрожденные рукою императора творения; таковые творения вызывали у Хелены невиданный доселе и чрезвычайно глубокий трепет (Комментарий 2008: прекрасные фразы! Невиданный кем – Хеленой или рисунками за их жизнь?) и непреодолимое желание посмотреть на них, с нежностью погладить их; Хелена впервые приняла участие в великом и абсолютнейшем созидании, и теперь плоды ее могущественного чародейского искусства моментально в совершенстве полюбились ей. Наконец, Гаргат поднялся и отер в последний раз слезы, а затем исключительно торжественно и радостно возгласил:
      –Дорогая, милая Хелена! Я должен быть вечно благодарен тебе за помощь в замечательнейшем свершении, Хеленочка, свершении, на которое я давно бросил надеяться.
      –Меня не за что благодарить, господин Гаргат, я помогла вам лишь по собственному желанию, бескорыстно и без умысла о награде.
      –Что ж, милая моя Хелена, все равно спасибо тебе, спасибо от души! Многое давно потерянное вернула ты мне… Я узнаю все эти красивые и детски невинные рисунки, Хелена. Впрочем, что говорить-с? Вечер продлится еще немало времени, и оставшиеся до ночи часы, с твоего соглашения, мы употребим-с… кхе-кхе… – к императору возвращалась его обыкновенная несколько ироническая манера разговора, – на то, чтобы внимательно… кхе-кхе… рассмотреть воссозданные твоею рукою и рукой моей… кхе-кхе… полотна. Присядь поближе, дорогая Хеленочка, мы рассмотрим при свете свечей рисунки, созданные мною во дни моего детства и юности, и я расскажу тебе необыкновенные и добрые их истории, заканчивавшиеся трагически; ведь и все без исключения эти милые и беззащитные рисунки тоже – добрые. Добрые, Хелена-с, именно добрые.
      Хелена передвинула кресло и в совершенстве удобно расположилась около государя; и он поведал ей, показывая чудесные, порою неуклюжие и нелепые, порою выразительные и наполненные чувством полотна, истории их создания в далеком прошлом и их скорбной погибели, вызванной либо халатностью окружающих людей, либо безответственностью и леностью самого человека по имени N, ибо, перевоплотившись в Эмиуса Гаргата, затем и в Гаргонто, императора Российского, он  не потерял ни при каких обстоятельствах ни единого безмерно дорогого ему рисунка. Тематически и по манере исполнения появившаяся коллекция отличалась значительнейшим разнообразием, однакож везде чувствовался единый целостный и исключительно стойкий дух, который пронизывал произведения человека N в любые времена и возрасты.
      Пред глазами Хелены одно за другим возникали рисунки, и каждый удивительно четко отпечатывался в ее памяти; вот император показывал ей нарисованные акварельной краской на огромных листах плотной бумаги работы, относящиеся к его восьмилетнему возрасту, каковые он вдохновенно написал, занимаясь в упомянутой им художественной школе; но изначально он их не оценил, считая бездарнейшим творением, и беспечнейше, с колоссальным равнодушием отдал на рассмотрение некоему педагогу по части рисования, в результате чего они и пропали, так как N не потрудился их попросить назад в ближайшее время; невообразимую ценность их несчастный человек уразумел лишь чрезвычайно нескоро, когда пытаться отыскать их не представлялось возможным. Работы же, надо полагать, в действительности не отличались техническим совершенством, однакож были необыкновенно выразительны. 30.01.05. На одном из них без карандашного эскиза, размытыми синевато-белыми мазками изображалась зимняя лесная опушка, на которой находился сказочный коричневый домик с горящим ярким и привлекательным окном; в небе, для ночного времени необыкновенно светлом, светили луна и гигантские, практически с таковую луну размером, грязновато-желтые звезды; работа была необычайно трогательна и производила впечатление трогательное и отрадное, словно скрывала в себе некое недоступное при поверхностном рассмотрении мастерство. На другой акварели деревенские лесорубы, которых неумелая и непослушная рука сделала чрезвычайно неуклюжими, одетые в тулупы и шапки, с топорами на плечах, направлялись в зимний опавший лес за дровами; вдалеке на высоком холме виднелись белые очертания деревенских домов, трехголовой церквушки, огромнейшей, в сравнении с другими постройками, мельницы; небо было абсолютно прозрачным и расписанным разнообразными оттенками синего – от беловатого до яркого и даже темного, несколько лилового. Третья работа изображала осенний исключительно пестрый, рыжевато-коричневый лес, сквозь который протекала узенькая осенняя речка; на дальних всхолмьях, поразительно пустынных, возвышалась по обыкновению белая трехголовая церковь с темно-оранжевыми куполами; стояла, видимо, вторая половина октября – осень еще не абсолютнейше поздняя, однакож приближающаяся к зиме, – и колорит и тона были исключительно темны и мрачны, в тяжелом торжественно нависшем небе практически не распространяло света приунывшее холодное солнце; но, несмотря на таковую печальную окраску затухающей природы, работа словно бы дышала живительной свежестью, чуть терпкими осенними запахами опавшей листвы и влажной, прохладной земли, бодрящие и радующие душу. (Комментарий 2008: Добавить описание прозрачной речки – Хелены, приблизить картину ко времени гибели Гаргата.) К данным трем акварелям примыкала работа графическая; в центре работы летела на колоссальной огненной птице феникс, обозревая свои процветающие владения, добрая волшебница; под нею расстилались плодородные пажити, холмы, миролюбивый, полный необычайных сказочной красоты садов и хором, из которых приветствовали свою властительную, прекрасную повелительницу разнообразные мифические существа (Комментарий 2008: город или мир?); и пусть шаловливая и неумелая рука детская изобразила таковую сцену многократно хуже задуманного замечательного замысла – проницательный глаз улавливал именно подобного рода великолепный колорит. Вслед за полотнами, созданными во время обучения в художественной школе, просматривались императором с Хеленою и работы, нарисованные на соответствующих уроках; их в большинстве своем замечала и забирала в качестве предполагаемых для официальной выставки учительша, преподающая рисование; на выставку взятые рисунки впоследствии не попадали, а совершенно безжалостно выбрасывались в процессе ежегодной «уборки» архивов с ученическими работами; когда Гаргат возглавил Российскую империю, учительши в живых уже не обнаружилось, однакож всех оставшихся ее родственников и потомков государь наказал с исключительнейшей ненавистью и жестокостью. Среди «гимназических», по выражению самого государя, полотен, созданных в возрасте одиннадцати-двенадцати годов, имелось множество необыкновенной красоты; и карандашная русская изба на берегу спокойной неторопливой речки, и раскрашенный фломастерами могучий средневековый витязь с оруженосцем, изображенные на фоне высоких гор и изящнейшего средневекового каменного замка, и веселый развязнейший Шляпник вместе с Зайцем, происходящие из знаменитейшей сказки «Алиса в стране Чудес» (Комментарий 2008: книги, Льюиса Кэрролла!). Среди возрожденных рисунков нашлось и множество других, разнородных эпох, мест и разнообразнейшего содержания; одни просто потерялись, другие выбросили на помойку вместе с прочим «ненужным хламом» (Комментарий 2008: кавычки убрать – так злее) во время переезда с одного места жительства на другое, третьи размыло губительной водой до полнейшей неузнаваемости или же их по неизвестным причинам разорвали на мелкие куски. О каждом из них император рассказывал давние истории, припоминая их создание, их дальнейшую судьбу и причину для такового создания; вспоминались ему даже малейшие и незаметнейшие детали – и как спрашивала его обучающая в художественной школе художница, не выглядит ли зловещим поход лесорубов зимой за дровами, и сотни других удивительных случаев, порою комических, порою в совершенстве печальных. Казалось, ничто, даже единый стиль и манера изображения, не объединяли таковые оригинальные, абсолютно непохожие и своеобразные рисунки, однакож Хелена непередаваемым внутренним чувством ощущала неразрывную их стройнейшую связь; она чувствовала, что ни один из этих замечательных рисунков не связан никакими деталями ни с настоящим временем, ни с теми отдаленными днями, когда беспечный и беспечальный человеческий ребенок N творил их, расположившись за мольбертом, письменным столом или ученической партой; отсутствовала в них чрезвычайная грубость и порочное зло – символы современных лет; они происходили своей внутренней сущностью из бесконечно веселого, невообразимого прошлого, из вымышленного идеала, и отсутствовала у них судьба, помимо извечного гонения и разрушения жизнью; и не лелеяли их надежды на светлое будущее, и даже будущего у них не было.
      Таким образом, Хелена с императором просидели, рассматривая прекрасные и беспомощные творения многие часы; до глубокой ночи разговаривали они исключительно спокойно и легко, и радовалась нескончаемым разговорам их душа; наконец, в поздний предрассветный час они отправились спать, пожелав друг другу добрых сновидений, а государь с аккуратностью и необыкновенною бережливостью отнес возвращенные рисунки в свою запретный для прочих таинственный кабинет. 19.01.05. – 30.01.05.
      
Тетрадь 3

30.01.05. Дети Идеалов.
Роман в трех частях со вставками меж частями.
Часть II.
XV.
      Следующие за необычайным и исключительно скандальным собранием Вирмийского Конклава дни доселе многолюдный и чрезвычайно оживленный Храмгород, равно как и богатые, густонаселенные долины, окружающие его, неожиданно опустел; все обитатели центра Великого Серпантина и крупнейших торговых городов, в которые Холиавский Чародей на другой день после собрания разослал гонцов с посланиями об ужасающем и полоумном предательстве Селении, жили в абсолютном смятении и настороженном испуге; торговля моментально остановилась, ворота городов заперли, приставив на стены значительные гарнизоны. Городскими властями предполагались по неизвестной причине ужасные схватки и долговременные осады (возможно, в таковом незавидном будущем их убедил панический тон весьма эмоционального послания Холиавского Чародея); вследствие оного в крепости потянулись бесконечные обозы с продовольствием и вереницы селян; кадрового войска, по мнению градоначальников, было совершенно недостаточно, и они созвали немалое ополчение; однакож профессиональные и умелые зодчие и ремесленники военной мобилизации ни в коей мере не подлежали; первые занялись надлежащим укреплением городских стен, вторые же получили государственные заказы на разнообразное вооружение, боеприпасы и т. д.; остальное население, непригодное к несению какой-либо службы – женщины, дети, старики и увечные – молчаливо запирались в домах, ожидая в испуге страшных вестей и распространяя чудовищные слухи; таким образом, наиболее населенные города Великого Серпантина подготавливались к обороне основательно и с усердием.
      Сам же Храмовый Город изменился аналогичным образом, но защитников у него обнаружилось не в пример более обыкновенной крепости; во-первых, в столице, как известно, находились несколько тысяч элитнейших гвардейских подразделений чародеев и эльфийских могучих витязей на огромнейших бескрылых драконах; во-вторых, Чародей Холиавский совместно с военным советником, спорившим наиболее активно на совете с Селенией, приказали каждому имеющемуся в их землях городу отослать в соответствии с имеющейся возможностью подкрепления; впрочем, градоначальники более опасались в таковой ответственный момент непосредственно за собственные города и потому предпочли государственному долгу исключительную хитрость – подкрепления, несомненно, выслали, но столь смехотворно малые, что общая численность их едва ли превышала три тысячи боеспособных ратников; Чародей Холиавский о возмутительном поведении данных членов Вирмийского Конклава догадался, однакож счел обсуждение их дезертирства абсолютно несвоевременным. Несмотря на принятые меры, правда, защитников Храмового города прибавилось лишь весьма незначительно, всего на тысячу приблизительно воинов, ибо большие летающие драконьи отряды военный советник порешил отправить в дозор на важнейшие перекрестки, а также патрулировать основные дороги, дабы заблаговременно обнаружить противника.
      Кстати же, стоит упомянуть и непосредственно об источнике таковых бедственных неприятностей, каковые охватили одновременно все государство, принадлежащее Конклаву Вирмийскому, т. е. о советнице по делам внешним Селении; после неудавшегося совещания Конклава большинство жителей видели ее в пугающем багровом плаще с белым и чрезвычайно постаревшим лицом, стремительно покидающую столицу на самоличном летающем драконе вместе с немногочисленной прислугой; на следующее же утро обнаружился поразительный и совершенно непредвиденный факт – за ночь вслед за мятежной еретичкой направилась за пределы города приблизительно пятая часть колоссального гарнизона Храмового города, немалая часть населения мирного и, наконец, дюжины две советников из Вирмийского Конклава; советники отличались  преимущественно наиболее мелких и практически незаметных рангов, но, помимо них, Конклав покинуло и шестеро весьма известных и чиновных его участников, переметнувшихся на сторону Селении. Пока в произошедшем событии разбирались и устанавливали, кто именно столь неожиданно исчез, мятежное воинство отошло от храмового города уже на десятки верст южнее, и догонять его, попытавшись атаковать в пути, военный советник определил как действие абсурдное и бессмысленное, которое наверно обернется поражением.
      В оном состоянии находилось государство Великого Серпантина, когда самые отдаленные места оповестили о начинающемся восстании; все без исключения начальство, равно как и обыкновенные жители и воины, погрузились в состояние нетерпеливого ожидания, ибо требовалось непременно какое-либо чрезвычайное событие или явление, полагавшее начало таинственному еретическому бунту; большинство населения единственно искренне желало, чтобы первое нападение совершилось не на их крепость. Между тем нападения данного опасались все; южные жители опасались, мотивируя свои опасения тем, что мятежное войско направлялось на юг; северные полагали, что маневр на юг произведен с конспиративною целью, дабы обмануть и рассеять войска Конклава, а основными силами начать стремительное наступление с севера; обитатели Храмового города с уверенностью утверждали, что Селения обязательно решится на дерзостный и неожиданный шаг, и бросит имеющиеся войска на штурм замечательнейше укрепленной и практически неприступной столицы; говоря в общем, войны на территории непосредственно самого Великого Серпантина практически никогда не происходили, и потому жители пришли в неописуемую растерянность; таковая растерянность заставила их даже позабыть сделавшиеся колоссально популярными сплетни и тревоги об исчезновении Хелены Холиавской; Холиавский Чародей временно отбросил терзавшие его сомнения насчет убежавшей из-под его нежнейшей и искренней опеки дочери; оставалось лишь томительное ожидание.
      Предполагаемое чрезвычайное и абсолютно неординарное событие не заставило ожидать себя непомерные сроки; через четыре дня после скандального и бесплодного совета Вирмийского Конклава, желавшего обсудить судьбу Хелены Холиавской, под вечер в Храмовом городе появился поразительно усталый и напуганный посланец, принесший известие о первых военных действиях. В соответствии с его рассказом, рано утром армия под предводительством Селении спустилась с гор в юго-западной части страны и моментально осадила наикрупнейший местный город; город занимался в данное время мирным укреплением сторожевых башен у ворот, отчего абсолютно без боя сдался на милость победителям в процессе кратковременного двухчасового штурма; сам гонец 01.02.05. с величайшим трудом сумел выбраться из крепости заранее и схорониться незаметнейшее меж валунов в придорожном леске вместе с замечательно обученным ездовым драконом. То, что гонец увидал, потрясло его необычайно, а Чародея и военного советника привело в совершенную растерянность, так как войска на стороне мятежницы они полагали самое большое сотен двадцать, а в действительности, в соответствии с описанной гонцом картиной бесчисленной армии, Селения обладала огромнейшими полками, в несколько раз превосходящими предполагаемое Чародеем число воинов.
      Да и не только числом производило пугающее впечатление мятежное войско; не толпу безоружных мирных жителей или трусливых и дурно вооруженных, необученных воинскому искусству разбойников привела Селения; с горных вершин неведомыми извилистыми тропинками спускались стройные и сурово-величественные рати в темно-зеленых длинных дорожных плащах, замечательно экипированные, с колоссальными обозами, полными провиантом и разнообразным оружием, исключительно отважные и могучие. Город мгновеннейше окружили отряды рослых эльфов с отливающими зеленым стальными палашами, с тяжелыми меткими арбалетами, в прочнейших кольчугах и остроконечных металлических шапках; рядом с ними выстраивались низкорослые приземистые гномы, несущие на поясах острые изогнутые сабли, с отличнейше закрывающими их круглыми щитами, с палицами, молотами и бунчуками в могучих руках. Однакож, помимо существ обыденных для армии Великого Серпантина, имелись еще и доселе абсолютно неизвестные, диковинные чудища; одни из них походили более всего на медведей, но размером многократно крупнее и выше обыкновенных медведей, с ужасающими мордами, на которых светились свирепым и безжалостным зеленым огнем, гигантские отверстые пасти, полные непомерной величины зубов, изрыгали зеленый колдовской огонь, моментально поджигавший дерево и с лишь чрезвычайными стараниями подавляемый; таковые медведи, вносящие в ряды осажденных непреодолимый страх, везли за собою обозы, или же на них устанавливались камнеметные орудия или деревянные бастионы, занятые стрелками и приставной высокою лестницей; (комментарий 2008: пусть лучше эти карикатурные медведи станут по смыслу мирными тягловыми животными: только везли телеги и технику, но почему-то очень пугали; а огонь вообще должен казаться придуманным гонцом; других существ, возможно, стоит убрать, а вот медведи – пусть останутся: «где ты раздобыл такого мишку?»; а колдовской огонь в пасти – фосфор обыкновенный, Селения же могла читать «Собаку Баскервилей») другие удивительные существа походили на неожиданно вырывшиеся из земли и движущиеся деревья, окованные широкими пластами брони; двигались таковые деревья в совершенстве медлительно и несли с собою, намертво вцепившись неизмеримо сильными ветвями, стенобитные орудия . Впереди своего войска величественно и горделиво ехала на небольшом драконе Селения (комментарий 2008: это тоже оставить – чем больше картинности и ненатуральности, замаскированной банальности в ее действиях, тем лучше), одетая в зеленую с золотыми узорами чудесной красоты мантию; надо заметить, что вся армия Селении окрашивалась полностью в разнообразные зеленые оттенки, латы и оружие отдавали зеленым и чувствовался на них поразительный колдовской наговор, ибо стрелы и мечи воинов Вирмийского Конклава с изумительною легкостью отскакивали от доспеха повстанцев (комментарий 2008: все эти безосновательные утверждения, вызванные фольклорным невежеством гонца – оставить), не причиняя практически никакого вреда; мятежное же оружие беспрепятственно разило защитников, проникая неизменно сквозь кольчуги и разрубая щиты; наконец, стреляя и метаемые камни загорались в воздухе зеленым колдовским пламенем, а при попадании с чрезвычайною силою взрывались, смертельно ожигая и значительно разбрасывая окружающих воинов. Флаги, реющие над воинством Селении, изображали лучезарное светящееся солнце на фоне зеленого полотна.
      Сражение, с точки зрения весьма опытного и знающего в военном деле пожилого советника, проводилось Селенией необыкновенно грамотно, четко и последовательно, без каких-либо нелепейших ошибок и даже с полководческим изяществом. (Комментарий 2008: Описать так, что по сути сражения не было.) Сначала Селения, когда построились надлежащим образом ее многочисленные рати, выехала вперед и предложила без сопротивления сложить оружие и отворить ворота; защитники, хотя и преимущественно оробели, наотрез отказались от данного унизительного предложения (комментарий 2008: надо же создать иллюзию сопротивления!); Селения предпочла не спорить и не убеждать осажденных, а немедленно приказала начать стремительный штурм. Однакож войска, в соответствии с ее планом, не слепо бросились разбивать ворота и карабкаться на стены, а первым делом обстреляли стены (из) горящими опаснейшими снарядами из баллистических орудий и арбалетов, воспользовавшись тем фактом, что луки и «скорпионы» защитников до них практически не достреливали; нескольких залпов оказалось достаточно, чтобы устроить на стенах волшебный негасимый пожар и отогнать от бойниц имеющихся защитников; в следующий момент медведи, несущие бастионы, быстрейшим маневром подошли к стенам и высадили незначительный десант, завязавший рукопашную сечу и отвлекший основные силы осажденных; в это время живые деревья с чрезвычайным проворством, не встречая абсолютно сопротивления, подтянули стенобитные бревна с каменными наконечниками и разбили центральные ворота. Увидавши таковое неприятнейшее событие, осажденные окончательно уныли и практически сразу же сдались на милость победителям; последнее, что спрятавшийся гонец углядел – войска, беспрепятственно входящие в город и Селению, властительно тушащую колдовское пламя одним мановением руки; затем он лесом незаметно выехал подалее на дорогу и без единой передышки направился в Храмовый город, дабы сообщить неотложную весть.
      02.02.05. Прослушавши и в кратких словах обсудивши принесенные гонцом сообщения, Чародей Холиавский с военным советником, сделавшимся совершенно его правою рукой в делах государственных, с милостью отпустили гонца отдыхать после опаснейшего и многотрудного пути, а сами немедленно объявили о всеобщем собрании на центральной площади перед Храмом Первой Вирмы, дабы оповестить народ Храмового Города о событиях, каковые должно и необходимо народу было уразуметь. Сами они непосредственно перед горожанами предпочли не выступать, однакож наученные ими глашатаи и иные известнейшие чиновники Вирмийского Конклава оповестили народ надлежащим образом о взятии южной крепости и об армии Селении; надо заметить, что таковое оповещение имело с правдивейшим рассказом гонца сходство лишь весьма поверхностное, заключающееся единственно в общих деталях; войско Селении было представлено изумленным горожанам в качестве чудовищной орды ревущих демонов, кровожадных, ужасающих и изрыгающих из отверстых пастей пламя; гарнизон же, по мнению чиновников Вирмийского Конклава, сражался исключительно самоотверженно и доблестно, и противнику удалось победить отважных защитников, лишь после долговременного сражения сровняв горы трупьев огромнейших демонов вровень со стенами; венчало данное оригинальнейшее и потрясающее по выразительности повествование сцена жесточайшей расправы и разграбления города (как известно, оную сцену никто абсолютно не наблюдал, и потому, совершенно очевидно, чиновники и глашатаи оповещали о чистейшем вымысле); говорилось, что чудовища с хохотом уничтожают и поджигают памятные дома, с упоением и величайшим наслаждением убивают беззащитных жителей, а плененных демонами ратников Селения, подробнейше описывали чиновники, приказала бессердечнейше замучить и затем скормить злобным тварям. Поскольку таковая картина ни в коей мере не походила на честнейшее описание, произведенное гонцом, и поскольку она в действительности представляла  нагромождение несомненной и глупейшей лжи, даже большая часть толпы внутренне усомнилась в правильности приведенных выше сведений, но словесно подобного рода подозрения предпочла не высказывать, так как оное поведение абсолютно не соответствовало чрезвычайно почтительному отношению к Вирмийскому Конклаву и Первой Вирме, а почтительное отношение и уважение сие входили в обязательные законы; таким образом, собравшаяся толпа, выслушав речи чиновников, начала постепенно расходиться, с нарочитым интересом обсуждая необъяснимую жестокость Селении и критикуя ее как чрезвычайно злобную и коварную еретичку. В следующий момент с площади направились в дальнюю дорогу посланцы, дабы оповестить все важнейшие поселения Великого Серпантина о начавшейся войне; вследствие экстренного и не терпящего отлагательств случая посланцев отправили верхом на летающих драконах, дабы доставить сообщение с колоссальною быстротой.
      Чародею же Холиавскому в это время абсолютно неинтересно полагающееся и надобное воздействие на толпу в целях создания надлежащего настроения или важность новостей, каковые полагалось доставить в прочие крепости посланцам; он назначил к вечернему часу (комментарий 2008: вечер, желтый свет, полупустой зал, негромкие голоса, тревога) срочнейшее заседание Вирмийского Конклава, являющееся, по сути, военным советом; заседание оное неотвратимо и стремительно приближалось, а Чародей пребывал в сомнении и нерешительности; ему неожиданно припомнились былые мирные времена, сбежавшая из Великого Серпантина и находящаяся в совершенно неизвестном месте и положении Хелена, прежняя, добрая и жалостливая Селения (комментарий 2008: это стоит оставить – ведь он глуп и не может нормально оценить воспоминания; пусть она ему кажется в прошлом доброй и жалостливой, хотя она и совсем не была такой); сердце его исполнилось щемящей тоскою и жестоким, туманящим разум отчаянием. «Под каким обманом или наветом покинула меня доченька моя? – горько вопрошал, незаметно плача, несчастный Холиавский Чародей, стоявший на высоком балконе своего колоссального дворца. – Какой ложный идеал увел ее из светлых пределов моей страны? Милая, милая Хеленочка, доченька моя! Где-то ты сейчас, вместе с подлыми порождениями Гробниц? И отчего переродилась в прислужницу Темной Вирмы доселе верная наша подруга Селения? Эх-эх! Лучше бы было, если бы мы продолжали жить в мире и благе, и не тревожили нас Темные Гробницы, рушащие нашу жизнь!» (Комментарий 2008: Отличный монолог, передает позицию Чародея и его образ мысли.) Ему желалось единственно вопросить мудрого и справедливого совета у Вирмы, помолившись ей и преклонившись с бесконечною преданностью перед ней; однакож до назначенного собрания Вирмийского Конклава оставалось чрезвычайно мало времени, и Чародей порешил оставить обнадеживающую его молитву на завтра; наконец, прозвонил громогласно колокол, повелительными звуками созывавший Конклав на собрание, и Чародей, моментально опомнившись, поспешно направился в Храм.
      03.02.05. Начавшееся собрание Вирмийского Конклава в действительности представляло собою настоящий военный совет; выступали и совещались главным образом воеводы и полководцы, собравшиеся в Храмовом городе, гражданская же часть Конклава сохраняла обыкновенно внимательное молчание за полной некомпетентностью в обсуждаемых вопросах; сначала произносились разнообразнейшие речи о состоянии гарнизона городского, снабжении провиантом, фуражом и боеприпасами, о настроениях населения и т. д. – словом, о предметах, которые в достаточной степени известны были даже гражданской части собрания, не говоря уже о наиболее осведомленных Чародее и военном советнике. Наконец, когда докладывать сделалось абсолютно нечего, ведущие дискуссию персоны (Чародей практически все время молча слушал, совершенно не подавая голоса) попытались решительнейше взяться за основную проблему, ради которой, собственно, и собрался совет; проблема заключалась в сложившемся и весьма неоднозначном вопросе: что делать Вирмийскому Конклаву далее, как отреагировать на начавшуюся войну и как вести боевые действия против войска мятежников? Мгновенно обнаружилось два противоположных варианта: защитный или атакующий; оба таковые варианта имели как очевидные преимущества, так и гибельные недостатки.
      Вариант атакующий подразумевал, что большая часть армий, располагавшихся в Храмовом городе, немедленно перейдет в наступление и, оставив в крепости лишь приблизительно пару тысяч защитников, окружит и уничтожит повстанцев и еретичку в узкой долине, окружающей взятый город; данный вариант имел величайшим аргументом в свою пользу быстрое и весьма радикальное освобождение от создавшейся неприятности; отпугивали же от принятия этого решения не столько возможные колоссальные потери, сколько недостаточность сведений о силе и численности противника (потери при штурме южной крепости наверно исчислялись мизерными десятками ратников, а в глупейшую и откровенно лживую выдумку про жестокую расправу Селении над местным населением, внушенную наивернейшим образом народу, никто из чиновников, естественно, не верил; ближе к действительности было помышлять, что Селения внушительными и убедительными речами переманит в свои ряды городские войска, а наравне с ними и мирное население); ежели у предательницы находилось в распоряжении хотя бы тысяч десять воинов, она могла, получив заблаговременную весть о наступлении войск Конклава, оставить заградительный отряд из добровольцев, а затем, обладая исключительными сведениями о географии Великого Серпантина, тайными горными тропами привела бы наиглавнейшую часть подчиненного ей воинства и захватить неописуемо дерзким маневром сам Храмовый город, оставленный без многочисленной охраны; потеря же Храмового города фактически означала абсолютное и необоримое поражение.
      Вариант защитный предполагал укрытие всей армии в несомненно надежнейших фортификациях Храмового города и обеспечивал полнейшую такового города сохранность; однакож более никаких преимуществ за ним не наблюдалось, зато негативных сторон моментально обнаружилось чрезвычайное множество, причем пренебрежение большинством из них могло привести к последствиям совершенно неисправимым и трагическим. Отсутствовала всякая гарантия, что Селения попытается в ближайшее время дерзновенно осадить Храмовый город; значительно мудрее с ее стороны было последовательное подчинение прочих разрозненных крепостей; в последнем случае мятежная армия неизмеримо увеличилась бы, и Селения сумела бы окружить исключительно беззащитный и лишенный сторонней помощи оплот Вирмийского Конклава и оставить его помирать голодною смертью, либо вполне успешно штурмовать. Окончательное же падение Вирмийского Конклава наверно привело бы к началу дипломатических отношений меж Великим Серпантином и Российскою Империей; вслед за заключением их союза открылся бы доселе неприступный переход через Уральские горы, бесчисленные толпы гаргатинцев завоевали бы стремительно Сибирь и в недалеком будущем восторжествовали бы непоколебимо и на сотни веков среди прочих существующих разумных народов, обратив в рабство величайшую часть человечества.
      У обеих предлагаемых вариантов нашлись и радикальнейшие неприятели, и неразборчивые сторонники; за оборонительный вариант выступали главным образом средние и приближенные к высшим слои Конклава Вирмийского. Против них расположились военный советник с несколькими наиболее приближенным подголосками (да извинит читатель автора за в определенном роде грубое выражение), и его дружественно поддерживали мелкие и неприметные воеводы и советники, к удивлению, сведущие в коммерции и прочих абсолютно мирных делах; военный советник аргументировал предлагаемые действия в совершенстве спокойно и рассудительно, чего ни в коей мере не наблюдалось в суетливой и беспорядочной среде недоброжелателей его; он говорил следующее:
      –Мятежница наша, Селения, обладает, вероятно, некою таинственной связью с Темной Вирмой и ее Гробницами, ибо откуда еще могли объявиться столь жуткие и омерзительные твари. В ближайшие дни появятся и другие, более опасные твари. А ваша тропа – тропа ложная и гибельная. Помимо всего прочего, она восстановит против нас весь народ, а заодно придется повременить с переговорами с разбойником Кошкой…
      Холиавский Чародей, доселе по-прежнему слушавший и наблюдавший, как дискуссия постепенно, но неотвратимо превращается в злобную перепалку, едва услыхал о переговорах с Кошкой, немедленно встрепенулся. За данные переговоры он принялся еще зимой, лишь только Кошка с гусарским нахальством имел необычайное удовольствие себя обнаружить; переполох в Воронеже, естественно, в мельчайших деталях был разобран и предоставлен старательной Селенией, однакож в сформировавшемся в ближайшие дни чрезвычайно перспективном проекте с Кошкой она участвовать наотрез отказалась, сославшись на непомерную занятость разведкою в прочих местах Российской Империи; впрочем, переговоры и с участием менее талантливых дипломатов продвигались замечательно, и Чародей планировал уже к осени легчайше обмануть бесконечно наивного Кошку, заставив совместно сокрушить Российскую империю, а затем уничтожить за абсолютною ненадобностью Кошку самого. В таковой момент переговоры находились в решающей стадии, и любое, даже самое незначительное промедление могло обернуться совершеннейшим и непоправимым крахом. Наконец, Чародей не удержался и, почувствовав невыносимую усталость от неумолкающих голосов советников, негромко объявил наиглупейшим образом:
      –Мне нужно немедленно помолиться Вирме! – удалился с колоссальною быстротою из залы; советники мгновенно примолкли и настороженно оборотились к дверям, за которыми исчез их напуганный повелитель.
      04.02.05. Чародей же Холиавский поскорее и с паническою суетливостью вбежал в основную храмовую залу; по сравнению с сей неописуемой гигантской залой пристроенные к ней помещения для собраний Вирмийского Конклава казались исключительно малыми и незначительными. Храм являл собою единственную необъятную круглую комнату, пол которой украшали многочисленные выписанные на мраморе мозаики, а возвышающиеся могущественными твердынями белые стены, лишенные каких-либо узоров и изображений, терялись в распространяющейся по храму полупрозрачной прохладной мгле; ввысь уходили, становясь незримыми даже чрезвычайно острому глазу стены, и вдалеке практически не различались очертания конического купола, торжественно и равнодушно венчающего храм; из непроглядного мрачного сумрака выступали величественные, недвижные, светящиеся словно бы внутренним непостижимым волшебным светом огромнейшие статуи Коллелов, пред которыми в совершенстве чудесный скульптурный ансамбль, находящийся в зале собраний, выглядел исключительно жалкой, огрубелой и лишенной элементарной красоты копией; кругом расходились колоссальные Коллелы, проницательными каменными очами созерцающие просторы залы; супротив затворенных могучими колдовскими чарами ворот возвышалось великолепнейшее, ослепительно красивое и внушающее непреодолимый страх, смешанный с почтением, изображение Первой Вирмы; оно отливало таинственной бледною белизной и смотрело на окружающий храм с презрительным и спокойным выражением, каковое предавало ему совершенно очевидное сходство с пугающей статуей, установленной на вершине ужасной и непобедимой Темной Гробницы. Гулявшее по гигантскому залу эхо раскатывалось гнетущим гулом по невидимым закоулкам храма, и абсолютно любому посетителю показалось бы мгновенно, что он есть в оном святилище неподвластных смерти божеств дерзновенный нарушитель незыблемого спокойствия, и тоскливое чувство беспомощности и угнетенности одолевало бы его. (Комментарий 2008: Смесь авторского описания со взглядом Чародея – отлично! Угнетенность. Сходство двух Вирм должно наводить на мысль о том, что Вирма, по сути, одна и та же, все они ей поклоняются, этому бесу материальных ценностей. Гробница Тьмы – золотого цвета, Храм и звезды на мантиях – серебряные.)
      Чародей Холиавский, настороженно и с искренним почтением озираясь и напряженнейше вздрагивая, прошел мелкими стремительными шагами по окруженной небольшими, но внушающими трепет каменными изваяниями аллее, пересекающей поперек всю залу и поднялся на незначительное полукруглое возвышение, находящееся у подножия властительной статуи Первой Вирмы; он на мгновение поднял глаза на суровую угрожающую твердыню и тотчас пал ниц; затем он размеренно и практически не сбиваясь, произнес молитвенное заклинание, должное призвать Вирму; совершая таковой обряд он постоянно бил старательнейше поклоны и производил сложнейшие ритуальные действия; когда завершил он последнее колдовское песнопение и в молчании опустился на колени, сохраняя на лице выражение чрезвычайной услужливости и почтительного испуга. В следующий момент статую начали постепенно окутывать ледяные синеватые пары, а глаза ее засветились жестоким и равнодушным, необычайно страшным и обессиливающим взором и обратились немедленно к склонившемуся Чародею; вслед за этим послышался насмешливый и торжествующий громкий голос, звучавший, казалось, неразборчивым и совершенно неясным гулом, однакож в слухе Чародея отдававшийся абсолютно точными, четкими, обжигающими словами:
      –Зачем ты вновь призываешь меня, повелитель вирмиттов Арадрупа? Разве не мало дала я тебе мудрых советов во время последнего нашего разговора?
      –О Вирма, Вирма, о моя Вирма, о великая Вирма! – раболепно и с колоссальною неразборчивостью лепетал Холиавский Чародей. – Я лишь молю тебя о помощи, Вирма…
      –Какой же ты помощи желаешь, жалкий глупец? Отчего ты не сумел мудро воспользоваться данными тебе прежде наставлениями?
      –О Вирма, я нахожусь в тяжком сомнении… Ужасна судьба, настигшая меня и мой несчастный народ…
      –Не докладывай мне о превратностях твоей судьбы, ибо я проницаю время и вижу сейчас, что происходит в твоей жалкой странишке. И виной всему – одна лишь твоя глупость и слабость. Еретичка, начавшая опасный бунт, приближенная к тебе Селения, уже давно, с появлением Гробницы оказалась во власти темных сил. Она много лет обманывала тебя, приобретая среди народа и твоего Конклава влияние и власть. Ты, глупец, доверил ей воспитание единственной и горячо любимой дочери, и злая еретичка, скрывая тайные помыслы, воспользовалась твоей наивностью, склонив легковерную Хелену к содружеству с порождениями Гробниц. И теперь, по твоей воле, твоя любимая дочь находится в руках жестоких и беспощадных пособников Второй Вирмы…
      –О Вирма! О Вирма!.. Хеленочка, милая моя Хеленочка… Но ведь Селения предъявила правдивые сведения, будто ей там хорошо живется…
      –Это лишь обнажает в очередной раз твою доверчивость! Неужто Селения, давно связанная с Гробницей Тьмы, не найдет могучего волшебства, способного побороть твой оскудевший рассудок?! А если даже она и права, то тем тебе хуже и тем опаснее становится положение Вирмийского Конклава. И ты, узнав абсолютно все об исчезновении Хелены, не только не взял под стражу и не казнил опаснейшую мятежницу, но и позволил выступить на собрании, обнаружив собственное бессилие! А затем беспрепятственно позволил скрыться со склонившимися к ней тупицами! А затем заперся в крепости и позволил развязать настоящую войну, захватить богатую и плодородную долину. Ты еще спрашиваешь совета и помощи, какими все равно не сумеешь толково воспользоваться?!
      –О Вирма! Я каюсь в собственной неосмотрительности и глупости! Поверь мне… великая Вирма! Но что же делать мне далее? Советники предлагают разные пути, и оба кажутся рискованными и гибельными… А Хеленочка, дорогая моя, что-то нынче с ней, о Вирма? И, видно, с лиходеем Кошкой придется все дела побросать…
      –Отчаявшийся и слабоумный глупец! Что с твоею дочерью? 05.02.05. Да, твоя дочь оказалась приближенной к императору и в состоянии наилучшем – да и насчет этого ее спасло легкомыслие и слабость императора, поглощенного сентиментальными раздумьями. Да знаешь ли ты, чем пребывание Хелены при правителе государства, созданного Гробницею, может закончиться?! –необычайно грозно и устрашающе вопросила Вирма. – Ты думаешь, что Российская империя уже не способна сопротивляться? Что с того, что ее властелин потерял рассудок и власть, что он не желает ею управлять? Есть среди порождений Гробницы и те, кто не захочет умирать без сопротивления. Знай, Холиавский Чародей, что озлобленный пособник императора – имя ему Аракчеев – в скором времени пустыми речами попытается склонить твою доверчивую Хелену на свою сторону, и затем они совместно убедят бездеятельного повелителя существ из Гробницы создать новые, бесчисленные полчища чудовищ и погромить твой раздираемый войной с мятежницей Великий Серпантин; Аракчеев, Холиавский Чародей, не столь глуп и отдален от жизни, сколь его властелин, и руководствуется он тонким расчетом, который позволит ему управлять непобедимой армией от лица императора…
      –О Вирма! Но ведь это же неправда! Как 06.02.05. ты  не запугивай меня, Вирма! А меня надежно осведомили, о Вирма, да простишь ты меня за искренние речи милосердною думою!
      –Перестань лгать и успокаивать себя, Холиавский Чародей! Кто тебя осведомил? Предательница Селения? Неужели ты до сих пор веришь ее безрассудным суждениям и усыпляющим твою хрупкую волю речам?! Ты, глупец, хочешь ожидать того, когда порождения Гробницы начнут заселять весь Арадруп? И какие советы могу я преподнести тебе в таком случае?
      –О Вирма… о великая Вирма…
      –Но не бойся же и не теряй веры, повелитель Вирмиттов Арадрупа! – успокоительным и весьма доверительным тоном произнесла несколько смягчившаяся Вирма. – Ты верно, не изменив прежним своим привычкам, в час опасности и сомнения обратился ко мне за помощью и правдивыми наставлениями; не внимай речам испуганных и слабовольных наперстников, предпочитающих ожидание решительным свершениям. Нынче дорог каждый день, и недопустимо промедление, ибо власть Первой Вирмы на Арадрупе находится в ужасающей опасности. Но недостаточно сильны пока прислужники Гробниц; мощь и число мятежных ратей страх и молва много преувеличивают. Выступай немедленно, завтра же. Пусть направляется на бой большинство имеющегося в Храмовом городе войска, и разошли гонцов в соседние города за подкреплениями. Окружите и разбейте немногочисленные рати еретиков, плените или убейте темную их предводительницу.
      Переговоры же с людьми, с атаманом разбойников Кошкой не бросай и не останавливай; назначай последнюю перед твердым решением встречу на ближайшие дни; займись переговорами самостоятельно, не доверяя никому; сражаться с мятежниками доверь военному советнику – он умелый и искусный военачальник и преданный слуга Вирмийского Конклава. Не откладывай ничего, Чародей Хольявский, не откладывай ни на единое мгновение. И отринь тут же сомнения и сломившие тебя невзгоды – не безраздельно управляет Арадрупом Тьма и не вечно твое нескончаемое жестокое горе.
      –О Вирма, я сделаю все, как ты пожелаешь. Спасибо тебе, мудрая Вирма! Ты возродила во мне угасшую надежду и возвратила уверенность, развеяв туманное отчаяние. Спасибо тебе за мудрые и добрые советы! Я исполню твои указания, не сомневаясь и не раздумывая, Вирма.
      –Исполняй и впредь, Холиавский Чародей, и да расцветет твое счастливое царство! – ответствовала Вирма, однакож не польщенная и не обрадованная, а насмешливо-равнодушная. – Сейчас объяви о своем велении советникам и отпусти Конклав; сам же отправляйся отдыхать. Ночью отдохни спокойно, дабы избавиться от усталости и окрепнуть духом, дабы утром с твердостью приняться за дела неотложные. Да посетят тебя светлые сны! А теперь до поры, когда вновь ты появишься в моем древнем святилище – прощай, – статуя мгновенно потускнела, презрительные ледяные глаза потухли, и Чародей с необычайным облегчением вздохнул; некоторое время он абсолютно неподвижно находился на коленях у подножия колоссальной статуи; затем, медлительно и спокойно, без прежней чрезвычайной болезненной натуги, он поднялся и, пугающе сверкая непреклонными очами, удалился из храма. Двигался он быстрою и несуетливою, исключительно твердою походкою, нахмурившись и сжимая бледные холодные руки в кулаки; он совершенно не задумывался над речами, произнесенными властной и жестокой Вирмой – правду ли она ему рассказала или лишь клеветала и запугивала в собственных своекорыстных целях; ни следа не осталось в помрачневшем и очерствевшем лице Холиавского Чародея от прежнего панического испуга, прежних абсолютно не сдерживаемых чувств, прежнего внимательного и несколько нерешительного раздумья; завораживающие речи Светлой Богини окончательно испепелили в нем остатки доброты и чувствительности, и разумного понимания, оставив лишь неописуемую, чудовищную ненависть, горечь и злобу, оставив непоколебимую закостенелую твердость, что сродни тупости: он желал единственно смерти своим многочисленным лживым врагам, оскорбившим его и несогласным с ним, и ненавидел он их чрезвычайно, и наслаждался предчувствием их скорейшей и неминуемой гибели.
      На следующее утро, удивительно ясное и чистое, строились около городских ворот и на предвратной площади огромнейшие полки Вирмийского Конклава, готовящиеся к немедленному походу на город, захваченный повстанцами; слышались угрожающие и повелительные звуки рогов; распоряжался войском военный советник, назначенный руководить подавлением мятежа. Среди многотысячных ратей в синих дорожных накидках, с развевающимися на ветру гигантскими синими знаменами, были и приземистые крепкие бородатые латники-гномы, закованные в тяжелые сверкающие доспехи и несущие на могучих плечах чудовищных размеров бердыши с разукрашенными лезвиями, и всадники-эльфы на бескрылых чешуйчатых драконах, с длинными исключительно острыми пиками в руках; имелись и пешие легковооруженные отряды эльфов стрелков с высокими упругими луками и заостренными отравленными стрелами, и внушительная часть самой великолепной гвардии из военных чародеев, держащих в руках изукрашенные удивительными письменами колдовские посохи, и парящие в небе стаи изрыгающих пламя чудовищных гигантов-драконов; из ворот города появлялась колоссальная вереница нагруженных боеприпасами, провизией и разобранными орудиями повозок; таким образом, армия в совершенстве подготовилась к предстоящему нелегкому походу, хотя и настроение преобладало исключительно недоброе и подавленное, тем более, что и сам Холиавский Чародей по неизвестным причинам предпочел не провожать войско, и не услышали ратники его обнадеживающего напутствия и благословления от имени бессмертных Коллелов и великой повелительницы Вирмы. Наконец, приблизительно к полудню армия Вирмийского Конклава двинулась в путь, освободив доселе запруженное пространство около ворот Храмового города; затем улетели на оставшихся драконах и гонцы с новыми вестями, приказами и повелениями, а вслед за ними направился на запад, в сторону непосредственно Российской империи, и сам необычайно изменившийся во вчерашнего Холиавский Чародей, прихватив с собою единственно несколько десятков вооруженных охранников и наиболее приближенных советников, участвовавших доселе в переговорах с (неразборчивое слово) разбойником и лиходеем Кошкой. 30.01.05. – 6.02.05 (надписано 7.02.05.)