Полметра рваного камня, сверху плиты и выползающие время от времени ящерицы – местные пограничники, так он окрестил их про себя. Как правильно назвать эту огражденную площадку, что примыкала к номеру, являясь его неотъемлемой частью? Терраса? В его представлении это нечто из дерева. Скорее все-таки, патио – маленький, кстати, отнюдь не маленький, и не внутренний, а внешний дворик. Двор.
К ограждению приступала вплотную средиземноморская зелень. Нет, не заросли чего-то непроходимого, напротив, стоящие на удалении друг от друга низкорослые сосны, судя по характерным длинным иголкам, зеленым на деревьях и темным на песке и камнях. Травы здесь не было вовсе. Кроме хвойных росли еще какие-то неизвестные ему кустарники, усыпанные цветами. Рельеф уходил вниз, возможно, даже обрывался на склоне, потому что дальше начиналось сияние моря. Солнце искрилось рябью волн, отражалось от них, заставляло прищуриться. Море манило и завораживало своим цветом. Голубые карбункулы в перламутре. Тишина обволакивала негой, от которой замирал воздух, пропитанный насквозь солнечным светом и теплом, словно протопленная печка.
Море действительно не издавало ни звука, а лишь подмигивало и переливалось уходящей до горизонта россыпью драгоценностей. Что могло заглушить шелест волн? Обрыв, зелень, ограждение в полметра или стена прозрачного неподвижного тепла, изолировавшая нас от всего мира и тут же вобравшая всю вселенную в себя? Не знаю! Помню лишь тишину. Летнюю тишину. Не ту хрустальную, с застывшим в снегу колокольным звоном, к которой он привык в северном лесу, а совсем другую, тягучую, наполненную ароматом неведомых цветов с привкусом терпкой смолянистой влаги деревьев, впитавшую дыханье раскаленных камней, и упрямо вторгавшимся морем с его запахом соли и йода. «И насадил Господь Бог рай в Едеме… и поместил там человека, которого создал…»
Душа замирала, как воздух, блестела, как море, светилась, как солнце. Она больше не была черной дырой, пристанищем боли и страданий.
Он усмехнулся, вспомнив, как они добирались туда. Вы суеверны? Если нет, то стали бы. Весь путь был похож на полосу препятствий, каждый этап которой настойчиво предлагал повернуть назад. Нужна была гостиница, чтобы переночевать перед вылетом – ее не было. Словно весь мир ринулся в эти последние дни августа в Хельсинки. Оставалось ехать в ночь, но накануне интернет выдал единственный номер, который удалось забронировать. Парковки возле отеля были запрещены. Оказалось, что в городе саммит ЕС, и полиция прогоняла машину прочь – ищите, где хотите. Естественно все близлежащие улицы были забиты автомобилями намертво, не втиснуться. Они делали круг за кругом, пока он не наплевал на штрафы и не поставил машину под знаком. Будь, что будет. Утром квитанции не было, хотя все остальные автомобили удостоились листка «счастья». В аэропорт приехали вовремя, но на регистрацию не успели из-за огромной очереди. Неприятно. В душе появились первые сомнения. Он вспомнил сразу все авиакатастрофы, которых избежали лишь те, кто по каким-то причинам опоздал, передумал лететь или… поменял рейс.
- Плохая примета. Я боюсь! – Прошептала она.
- Не бойся! – Он сжал ее тонкие пальцы. – Я с тобой!
Рейс поменяли, но задача усложнилась. В Милане, где предстояла пересадка, имеется два аэропорта. Если бы они улетели утром – проблем никаких. Куда прилетели, оттуда же отправились бы дальше. Теперь предстояло преодолеть 70 км и добраться до другого аэропорта. Время между рейсами один час сорок минут. Шофер-итальянец на секунду задумался, потом широко улыбнулся и сказал:
- Двести евро, синьор!
Дорогу описывать нет смысла. Они стали участниками съемок фильма «Такси». Отчаянно сигналя и выдавливая всех из крайнего левого ряда автострады, водитель успевал разговаривать по телефону и даже читать сообщения. Мелькнула мысль:
- Отвечать он не собирается?
Посмотрел на ее побледневшее лицо. Она словно услышала вопрос:
- Если начнет отвечать - я описаюсь от страха.
Он снова крепко сжал ее пальцы:
- Не бойся! Я с тобой.
Больше никаких мыслей не было. Они замерли вдавленные в сиденья огромной скоростью. Рейс задерживался, но пицца была великолепна…
Сажа итальянской ночи накрыла все вокруг - летное поле и аэроплан, напоминавший пассажирский Дуглас из кинохроники времен второй мировой войны. Запомнились белозубые шутки пилотов, не утруждавших себя даже закрыть дверь в кабину и благополучное приземление.
Оставался серпантин горной ночной дороги и бумажные пакеты, во множестве торчавшие из карманов сидений в такси. Он попросил остановиться, когда почувствовал в темноте ее бледность и то, что сейчас ей необходим свежий воздух и именно такой пакет.
- Не бойся! Я с тобой!
А утром они проснулись в огромном номере, вышли в свой дворик, окунулись в тягучую тишину и он понял, что счастлив. Нет, наверно, он понял это все-таки на второй день. Первый стал днем настройки этого удивительного инструмента – счастья, опробованием его первых аккордов – завтрак, пляж, обед, сон, работа, ужин, фильм – он набрал много дисков, и снова сон в этом удивительном мире тишины. Что было еще? Ах, да, забыл главное – была любовь, тягучая и терпкая, как воздух, молчаливая, как море, согревающая, как солнце…
Слова были не нужны, они растворялись в тишине, переносились взглядом, прикосновением, улыбкой, простым ощущением близости любимого человека или полным растворением в нем.
Он сидел и работал, она, расположившись неподалеку, погружалась в книгу. Время от времени он отрывался от компьютера, смотрел на нее, она чувствовала его взгляд, поднимала глаза и молча улыбалась в ответ.
Они ложились в постель, он входил в нее и замирал, наслаждаясь тем, что плоть их стала единой, ее ресницы начинали трепетать, приоткрывались, она украдкой бросала удивленный взгляд, потом широко раскрывала глаза и улыбалась. Мгновение спустя ресницы умиротворенно смыкались, но улыбка Джоконды уже не сходила с лица.
Все когда-то кончается… Но остров остался навсегда мерилом счастья и любви.