Плачущий большевик
Советская власть не только бесплатно лечила своих подданных, она еще, зачастую, лечила их принудительно, против воли самих больных. Принудительно лечили, и от венерических заболеваний, и от туберкулеза, не говоря уж о нервно-психических, алкоголизме, наркомании.
Казалось бы – какое счастье – бесплатное обязательное лечение. Но задумаемся - лечение ли? Лечение это когда человек осознает свою болезнь и хочет от нее избавится. А если не хочет - значит не лечение, а наказание, кара! Отличный способ сведения, и личных счетов, и расправы над неугодными людьми.
Чтобы отправить кого-то топтать зону, его надо было изобличить в преступлении, найти свидетелей, осудить в суде и признать виновным. Сколько людей было в этом процессе задействовано. Да и у осужденного всегда остается надежда на апелляцию, УДО и амнистию.
Принудительно лечимый не имел никакой надежды. Без суда и следствия по одному заключению врача человек оказывался в той же самой тюрьме, называемой спецбольница, наглухо изолированным от всего мира. За преступление по Закону положен срок. Болезнь законом не регламентировалась и для выздоровления сроков не устанавливалось. Только врач мог определить – выздоровел больной или нет. Одна, единственная личность, распоряжалась судьбою принудительно лечимых! Человек мог долгие годы провести в больничных коридорах, если это кому-то было надо. И никаких кассаций, апелляций, амнистий… Если зону иной раз сравнивают с адом, а волю с раем, то спецбольницу можно сравнить с чистилищем – ты и не жив, да и не мертв.
Если один человек, сравнивая фотографии европейских городов с тем, что он видел за окном, называл Москву «самой провинциальной столицей Европы», то его начинали лечить от «вялотекущей шизофрении». Сбрендил – говорили врачи!
Если другой человек, ничего не говорил, а начинал тихо-мирно выпивать, чтобы скрасить свое унылое житье-бытье в отсутствии предметов первой необходимости, то тебя принудительно лечили от пьянства. Спился – говорили врачи!
А как можно было «жить и не пить»? Чтобы трезвым взглядом глядеть на серость и убожество советской жизни? Чтобы ощущать бесцельность своего существования в условиях уравниловки, бессмысленность денег, когда в магазинах «только полкило в руки»? Тосковать по труду, при отсутствии права на средства производства? Не знаю? Я, когда работал в МАДИ с 1982 по 1991, мы пили на рабочем месте два-три раза в неделю. От скуки. Для удовольствия.
И никто не обращал внимания. Преподаватели ходили пьяными на лекции, мы проводили лабораторки, когда в глазах все двоилось и расплывалось. Студенты не отставали от учителей и сами надирались порою до такого состояния, что не могли, после лекции, покинуть аудиторию.
Это с одной стороны. А с другой стороны - достаточно было решения трудового коллектива, заявления жены или родственников, и любого жителя Страны Советов можно было упрятать в лечебно-трудовой профилакторий сроком от одного до трех лет. Где люди лишались не только свободы, но и элементарных прав, например, оплаты за труд, поскольку, заработанные в профилактории деньги, переводились их семьям, женам и детям. Это ли не самое настоящее рабство о наличии которого на американских плантациях, нам твердили учителя в школе?
Вот о таком случае мне и поведала мать.
Вернувшись с работы, она заливалась смехом, чего с ней, честно говоря, было не часто.
– Помнишь, сынок, – начала она – стихотворение Маяковского со словами «если выставить в музее плачущего большевика, то весь день в музее торчали ротозеи – еще бы такого не увидишь и в века»
– Да, помню, – ответил я.
– Так вот – прошло всего полвека, а плачущие большевики уже появились. Маяковский был неправ.
Дальше мамка рассказала, о партийно-профсоюзном собрании, на котором она присутствовала и где одного их сотрудника, члена КПСС, приговорили к принудительному лечению от алкоголизма, по заявлению жены и решению трудового коллектива.
Когда собрание закончилось, он вышел из кабинета весь в слезах. Причем не просто плача, а рыдая навзрыд. Держа в руках, какую-то бумажку, видимо постановление собрания, он заливался слезами, предчувствуя те беды, которые совсем скоро ожидают его. А может ему было обидно, что его семья и его коллеги, прекрасно понимая, что такое принудительное лечение, с легким сердцем отправляют его туда, как, ставшего ненужным, котенка или песика на усыпление.
Кто знает, какие мысли были в душе у этого человека, что заставило его, зрелого мужчину, зареветь горькими слезами. Но матери это показалось смешным, во-первых, поскольку он был коммунист и она сразу вспомнила стихи про «плачущего большевика». А, во-вторых, потому, что она решила – если человек плачет, значит ему жаль расставаться с пьянством, как ребенку с любимой игрушкой.
Мне это смешным не показалось…
Уже тогда, в возрасте одиннадцати лет, мне, по-взрослому, стало страшно.