Совместитель

Алексей Казак Козлов
                Осмысление связано с сегментацией недискретного пространства
                Ю.М.Лотман

Сегодня ночью я погиб в автокатастрофе. Так уж получилось. Точнее, вышла абсолютно глупая и никчемная смерть: превысил скорость, вылетел на обочину и выбыл из жизни.

Всё было бы ничего, но, к сожалению, еще при жизни был я в роду и племени, а от того забеспокоились, засуетились люди. Кому, казалось бы, нужен мертвый профессор?! Ан нет, - не тут было, и закопошилось, зароилось облако со-болезнующих, со-страдающих, со-чувствующих. Такое множество этих со- получилось, что застыло колесо Сансары, померкло солнце и высохли чернила горящих для мира скрижалей.

А весь сыр-бор вышел из-за того, что работал я до старости в трёх местах, и везде по совместительству. Еще в глубокой молодости зарыл я свою трудовую книжку да пошёл обивать пороги: института, завода Химических концентратов да родной школы. Казалось бы, им какой резон: нет меня в трудовой (и трудовой, по совести, нет) - значит и хлопот меньше.

Но как-то иначе думали люди. И вот - столпились они у моего трупа (а он, как и любая бренная плоть, начал уже отдавать чем-то тлетворным), и давай решать - куда же меня везти.

Тут же пригнали эвакуатор, чтобы освободить трассу от останков меня и моего автомобиля. Вот уж и тронулись - сели в какой-то автобус. Едут и рассуждают, стучат по трупу костяшками пальцев. И самое страшное - даже родственников не вижу. Начальство, начальство, начальство. Каждый начальствует себе в удовольствие, и начальник начальником погоняет.

Долго ли, коротко ли ехали мы, только стали на бивуак, и начали люди рассуждать - как же меня им разделить. Каждый приводит резоны свои, и, надо сказать, риторически сильные, каждый силлогизмы разворачивает: словом, консилиум над мертвым телом.

Побились они так с часок, да стали допытываться - а где и сколько я работал. Выяснили, что на заводе был я часов 10-15, и была там моя голова. В школе был я сердцем - часа 2-3 в месяц, а уж в институте видели меня постоянно, так сказать, ощущали телесно.

Решали сердешные, думали, да тут какой-то чертенок (а сам такой мааленький, на овчарку похожий) встает, хлопает по моей позеленевшей груди, и слово молвит: "Взять надо да поделить". Бедное мое мертвое тело! Отъяли мне голову, разъяли грудь да сердце эксгумировали, хотели было выпотрошить, да решили - и так пойдет.

И повезли сердце мое в школу, а голову на завод, а тело - сосуд греховный - в институт. Ходят студенты, тыкают своими пальцами в мягкую зеленую плоть, язык кажут.

Смотрю и думаю: угораздило же в автокатастрофе погибнуть.

Дальше, совсем чертовщина: сердце сломали, голову потеряли. На похороны привезли - смотрю, не моя. На моей еще 2-3 волоска оставалось, а это - лохматая, песья, одним словом. Да и сердце - как назад вставили - чую: булыжник-то в красной тряпице, а не сердце.

Начали тут читать псалтирь, да только не тот какой-то. У батюшки чих разыгрался, решили без чиха. Да и без батюшки.

Тут глядят мои начальнички - видят, дело плохо, изгнил весь, да еще и голова песья. Проходит час - уехала школа. Второй прошел - завод тронулся. А института еще раньше след простыл.

Шли мимо сердобольные работники - видят тело. Снесли меня в кочегарку да зажгли огнём пламенным.

Зашумело, зашептало колесо сансары. Загорелось на небе солнце красное. Зажглись румянцем девичьем скрижали огненные. И я тут покой обрел, и даже перестал укоряться, что погиб незадолго до описанных событий в автокатастрофе.

Лег я камнем на мостовой - хорошо лежать век.