Он читал ее письмо и почти слышал журчание ее голоса:
«Ты знаешь, я сегодня слышушала гороскоп. Тебе там советовали не скрывать своих тайных желаний. Тебе в них удача, видимо, будет»
Он улыбнулся и задумался о своих тайных желаниях. И почти сразу выдохнул, выдохнул тяжело и резко. Потому что первым его тайным желанием было...
...Легкие сумерки начинали опускаться на город. В комнате, куда она его провела, это чувствовалось особенно ярко. Синие тени начали сгущаться, но свет они не стали зажигать – так надо, так лучше.
Она рассказывала ему о разном. О том, что слышала от подруг, и о том, что было с ней, и о том, что могло быть… А он, слушая, взял ее ладонь в свои руки. И она вдруг осеклась, остановилась… И стало почти по Фраю, когда возможность вместе помолчать о чем-то – это гораздо ярче, гораздо ближе, чем возможность поговорить…
И не нужны были слова, потому что каждое прикосновение говорило куда больше, чем куча фраз. Она доверчиво прижалась к нему, положила голову на плечо, а он обнял ее. Вторая рука легко легла на ее колено и мягко погладила его. А потом на секунду сжала и расслабила, немой вопрос о том, что понятно обоим. Она ответила легких вздохом предвкушения, огоньком разгорающейся страсти, и прижалась к нему чуть сильнее. Так началась беседа их тел, горячая, жаркая, длящаяся вечность и еще немного.
Потом они расслабленно лежали на диване. Ее голова покоилась на его плече. Надо было встать, пойти в душ, но не было ни сил, ни желания. И не было слов. Лишь когда он уходил, с мокрыми после душа волосами, разгоряченный и расслабленный, он вдруг обнял ее и поцеловал.
А с ее губ весь вечер не сходила рассеянная, расслабленная улыбка...
...И следом...
...Разухабистая таверна качала кружками в такт его песне. Он сбивал пальцы, горланя веселые песни, а народ ржал, как табун лошадей. И каждый считал долгом налить менестрелю, а тот не мог не выпить. И когда он спел «Налейте чашу менестрелю» и приложился к бокалу вермута, он впервые почувствовал себя по-настоящему пьяным…
Но почти сразу пришло...
...Тропинка на гору вилась как хмельная. Местами она пропадала совсем. Мало кто мог добраться к тому, ушедшему пару лет назад на глухую гору, к тому, кто посвятил жизнь медитациям, познанию дзена и боевым единоборствам. Лишь однажды нашелся не то смельчак, не то безумец, который решился пойти в ученики к мастеру, и вот уже полгода отшельников двое...
Он замотал головой, сбрасывая наваждение. Первое… первое невозможно сейчас. Он пробовал много раз, и сегодня не настолько счастливый день, чтобы все получилось настолько. Второе – снисходительная улыбка – нет, нет… Третье… он не готов бросить все ради этой странной мечты. Он не неистовый малыш Штернблад, да и таинственной школы немощных мудрецов у нас не наблюдается… Желание, которое может сделать его счастливым, недоступно, а доступные безрассудны и принесут горькое похмелье после краткого мига радости.
Он написал ей ответ спокойный, почти шутливый, хотя одна картина не отпускала его до вечера...
...она, в расстегнутой рубашке, с откинутой головой выгибается навстречу его ласкам, пальцы запущены в его волосы и судорожно сжаты, а с губ срывается стон. Он же, распаленный, припал губами к ее груди, ласкает, и она обнимает его ногами, и вдруг резко приникает к нему, чуть сутулясь и словно скрывая его от посторонних глаз...