Реквиемом по Русской цивилизации звучат слова старика Шпенглера, но в то же время, ясность и острота его суждений найдет свой отзыв в каждом сердце Русского человека и отзовется эхом в каждом уголке Русского рассудка. По моему твердому убеждению, Россия действительно станет сильным и мощным государством, тогда, когда весь свой ресурс и всю свою мощь наконец то направит на самоё себя.
Освальд Шпенглер:
Я до сих пор умалчивал о России; намеренно,
так как здесь есть различие не двух народов,
но двух миров. Русские* вообще не представля-
ют собой народа, как немецкий или англий-
ский. В них заложены возможности многих на-
родов будущего, как в германцах времен Каро-
лингов^. Русский дух знаменует собой обеща-
ние грядущей культуры, между тем как вечер-
ние тени на Западе становятся все длиннее
и длиннее. Разницу между русским и западным
духом необходимо подчеркивать самым реши-
тельным образом. Как бы глубоко ни было ду-
шевное и, следовательно, религиозное, полити-
ческое и хозяйственное противоречие между ан-
гличанами, немцами, американцами и францу-
зами, но перед русским началом они немедленно
смыкаются в один замкнутый мир. Нас обманы-
вает впечатление от некоторых, принявших за-
падную окраску, жителей русских городов. На-
стоящий русский нам внутренне столь же чужд,
как римлянин эпохи царей и китаец времен за-
долго до Конфуция, если бы они внезапно по-
явились среди нас. Он сам это всегда сознавал,
проводя разграничительную черту между ма-
тушкой Россией и Европой.
Для нас русская душа - за грязью, музыкой,
водкой, смирением и своеобразной грустью -
остается чем-то непостижимым. Наши сужде-
ния о России, суждения поздних и духовно со-
зревших городских жителей совсем иной куль-
туры, - мы создаем их сами. То, что мы здесь
<познаем>, это не первые проблески теперь
лишь рождающейся души, о которой даже До-
стоевский говорит лишь беспомощными наме-
ками, но созданный нашим духом образ этой
души; он возникает на основании поверхност-
ного представления о русской жизни и русской
истории. Почерпнутыми из собственного наше-
го внутреннего опыта определениями вроде во-
ли, разума, душевного склада мы делаем его
ложным. Тем не менее некоторым, быть может,
доступно едва выразимое словами впечатление
об этой душе. Оно, по крайней мере, не застав-
ляет сомневаться в той неизмеримой пропасти,
которая лежит между нами и ими.
Эта по-детски туманная и полная предчувст-
вий Россия была замучена, разорена, изранена,
отравлена Европой, навязанными ей формами
уже мужественно зрелой, чужой, властной куль-
туры. Города нашего типа, указывающие на наш
духовный уклад, были внедрены в живое тело
этого народа, перезрелые способы мышления,
жизненные взгляды, государственные идеи, на-
уки - привиты его неразвитому сознанию.
К 1700 году Петр Великий навязывает народу по
западному образцу политический стиль барокко
с его дипломатией кабинетов, династической по-
литикой, управлением и войском; к 1800 году
переносятся сюда совершенно непонятные рус-
скому человеку английские идеи в формулиров-
ке французских писателей, чтобы отуманить го-
ловы тонкого слоя представителей высшего
класса; к 1900 году книжные глупцы из русской
интеллигенции вводят марксизм, этот в высшей
степени сложный продукт западноевропейской
диалектики, об основах которого они не имеют
ни малейшего понятия. Петр Великий перестро-
ил истинно русское царство в великую державу,
входящую в систему западных государств, и та-
ким образом нанес вред его естественному разви-
тию. Интеллигенция, которая представляет со-
бой часть истинно русского духа, испорченного,
однако же, городами, созданными по чужому об-
разцу, исказила примитивное мышление этой
страны; свои смутные стремления к собствен-
ным, осуществимым в далеком будущем поряд-
кам, вроде общинного владения всей землей
<матушки России>, превратила она в детские
и пустые теории во вкусе французских професси-
ональных революционеров. Петровство и боль-
шевизм одинаково бессмысленно и роковым об-
разом, благодаря русскому бесконечному смире-
нию и готовности к жертвам, воплотили в реаль-
ную действительность ложно истолкованные по-
нятия, созданные Западом, - Версальский двор
и Парижскую коммуну. Тем не менее введенные
ими порядки держатся лишь на поверхности
русского бытия, и одно, как и другое, может вне-
запно исчезнуть и столь же внезапно вернуться.
Русский дух сам по себе до сих пор проявлялся
лишь в религиозных переживаниях, но не в ре-
альных социальных и политических действиях.
Не понимают Достоевского, этого святого в навя-
занном ему Западом бессмысленном и смешном
образе писателя романов, если его социальные
<проблемы> воспринимают не только как форму
его романов. Его сущность читается больше меж-
ду строк, и в <Братьях Карамазовых> он дости-
гает такой религиозной глубины, с которой мож-
но было бы сопоставить только проникновен-
ность Данте. Революционная же политика исхо-
дит от небольшого, не способного уже чувство-
вать <по-русски> и по происхождению своему
едва ли русского, слоя жителей больших горо-
дов, она проявляется поэтому в форме доктри-
нерского принуждения с одной стороны и ин-
стинктивной самозащиты с другой.
Отсюда та плодотворная, глубокая, исконная
русская ненависть к Западу, этому яду в собст-
венном теле, которая с одинаковой силой сказы-
вается как во внутренних страданиях Достоев-
ского и в резких выпадах Толстого, так и в бес-
словесных переживаниях среднего человека;
эта часто бессознательная, часто скрывающаяся
за искренней любовью, ненасытная ненависть
ко всем символам фаустовской воли, к городам
- прежде всего к Петербургу - которые, как
опорные пункты этой воли, внедрились в крес-
тьянскую стихию этой бесконечной равнины,
ненависть к наукам и искусствам, мышлению,
чувствованию, государству, праву, управлению,
к деньгам, промышленности, образованию, об-
ществу, ко всему. Эта исконная ненависть апо-
калипсиса к античной культуре, нечто от мрач-
ного ожесточения времени Маккавеев^ и того
восстания, которое в гораздо более позднюю эпо-
ху привело к разрушению Иерусалима, лежит,
безусловно, в основе большевизма. Его доктри-
нерские построения не смогли бы вызвать той
силы движения, с которой оно продолжается до
сих пор. Инстинкты коренной России наталки-
вают его на борьбу с Западом. Запад воплотился
в <петровстве>, и большевизм, как порождение
этого <петровства>, в конце концов будет унич-
тожен для завершения внутреннего освобожде-
ния от Европы.
Западный пролетарий стремится преобразо-
вать цивилизацию Запада в своем духе; русский
же интеллигент стремится ее уничтожить, боль-
шей частью вопреки своему знанию, которое со-
ставляет тонкую поверхностную оболочку его
инстинктов. Таков смысл восточного нигилизма.
Наша цивилизация стала чисто городской, там
уже не существует <массы>, а только <народ>.
Истинный русский всегда крестьянин, кем бы он
ни был - ученым или чиновником. Города, воз-
никшие из подражания, с их искусственно со-
зданной массой и массовой идеологией, не затра-
гивают интересов русского человека. Несмотря
на весь марксизм, здесь существует только аг-
рарный вопрос. <Рабочий> - это недоразуме-
ние. Нетронутая, неразрушенная страна, как
у германцев времен Каролингов, здесь единст-
венная действительность. Эту ступень мы пере-
жили тысячелетие тому назад. Мы не понимаем
друг друга. Мы, западные европейцы, больше не
связаны с землей. Если мы селимся в деревне,
то мы приносим туда с собой город, со всеми его
душевными условиями, и притом носим их
в крови, а не как русский интеллигент только
в голове. Русский же переносит в душе своей де-
ревню в русские города. Необходимо постоянно
отличать русскую душу от русской системы, со-
знание вождей от инстинктов идущих за ними
масс, чтобы постичь непроходимую пропасть
между восточным и западным <социализмом>.
Что такое панславизм, как не западно-политиче-
ская маска, за которой кроется чувство великой
религиозной миссии? Русский рабочий, несмот-
ря на все промышленные лозунги вроде приба-
вочной стоимости и экспроприации, не является
рабочим большого города; это не человек массы,
как рабочий в Манчестере, Эссене и Питтсбурге,
а бежавший от земли пахарь и косарь, исполнен-
ный ненавистью к чужой далекой силе, оторвав-
шей его от прирожденного призвания, от связи
с которым его душа все же не может освободить-
ся. Совершенно безразлично, на основании ка-
ких воззрений действует большевизм. Если в его
программе стояли бы прямо противоположные
требования, то его бессознательная миссия по от-
ношению к пробуждающейся России была бы
все же та же - нигилизм.
Но духовные подонки наших городов вооду-
шевляются большевизмом. Он стал модой у пра-
здных и расхлябанных умов, оружием для за-
ржавевших душ жителей мировых городов, -
проявление гнилой крови. Салонный спарта-
кизм - тоже самое, что теософия и оккультизм:
у нас это то, чем был не для восточных рабов Ри-
ма, а для самих вырождающихся римлян, культ
Изиды. То, что спартакизм внедрился в Берли-
не, объясняется невероятной лживостью этой
революции, в которой не осталось ничего истин-
ного. Что непроходимые глупцы учредили крес-
тьянские советы, чтобы подражать советским
формулам, не заметив, что там проблемой яв-
лялся аграрный вопрос, здесь же вопрос город-
ской - все это имеет мало значения. В Герма-
нии спартакизм, в противоположность социа-
лизму, не имеет будущего. Но большевизм заво-
юет Париж, и здесь в соединении с анархичес-
ким синдикализмом даст удовлетворение уста-
лой, нуждающейся в сенсациях французской
душе. Он будет формой, в которой выразится
taedium vitae* этого пресыщенного жизнью го-
рода-великана. Большевизм, как опасный яд
для рафинированных душ, имеет на Западе
большую будущность, чем на Востоке.
В России его сменит единственно возможная
при таких условиях народная форма в виде ново-
го царизма какого-либо типа, и можно предпо-
лагать, что этот строй будет стоять ближе к прус-
ско-социалистическим формам, чем к парламен-
тарно-капиталистическим. Однако будущее,
скрытое в глубоких недрах России, заключается
не в разрешении политических и социальных за-
труднений, но в подготовляющемся рождении
новой религии, третьей из числа богатых воз-
можностей в христианстве, подобно тому как
германско-западная культура начала к 1000 го-
ду бессознательно создавать вторую. Достоев-
ский - один из идущих вперед глашатаев этой
безымянной, но ныне уже с тихой, бесконечной
нежной силой распространяющейся веры.
Мы, люди Запада, в религиозном отношении
конченные люди. В наших городских душах
прежняя религиозность давно приняла интел-
лектуальную форму <проблем>. Деятельность
церкви завершилась на Тридентском соборе.
Из пуританства родился капитализм, из пие-
тизма - социализм. Англо-американские сек-
ты воплощают только потребность нервных де-
ловых людей в душевном развлечении при по-
мощи богословских вопросов. Ничего не может
быть отвратительнее попытки известного на-
правления в протестантизме оживить его труп,
растирая его большевистской грязью. В другом
месте тот же опыт был проделан с оккультиз-
мом и теософией. И нет ничего обманчивее на-
дежды на то, что русская религия будущего оп-
лодотворит западную. В этом ныне не должно
было бы быть сомнений: русский нигилизм, на-
правляя свою ненависть против государства,
знания, искусства, направляет ее также против
Рима и Виттенберга, дух которых сказался на
всех формах западной культуры и разрушается
вместе с ними. Русский дух отодвинет в сторону
западное развитие и через Византию непосред-
ственно примкнет к Иерусалиму.
Но этим еще раз подчеркивается, насколько
незначителен большевизм - эта кровавая ка-
рикатура на западные проблемы, когда-то воз-
никшая из западной религиозности - в вели-
ком мировом вопросе, который ныне ставится
Западом и имеет значение лишь для поверхно-
стного слоя России: выбор между прусской или
английской идеей, социализмом и капитализ-
мом, государством и парламентом.
Прусская идея и социализм