Не всегда судьба благоволила Кузьме Червякову. Мы сейчас можем со здоровым цинизмом утверждать, что это хорошо, и что путь Поэта должен лежать через всяческие мерзости, и что только горнила страдания создают истинную душу. А скажи мы это Червякову (представься нам такая возможность) - непременно послал бы куда подальше, да еще бы и помог, и был бы прав.
Так вот, в середине лихих девяностых неким образом закончилась у него квартира, которую он делил со старым котом Мефодием. Да и кот закончился тоже. А друзей у Червякова как и сейчас нет, так и тогда не было. Проснувшись же под вечер, неясно где и неясно зачем... или лучше так: Случайно вдруг оказалось, что с этим миром его больше ничто не связывает, и что некуда ему больше идти, и что это ему совершенно безразлично. Он лежал и думал, что подобным образом, наверное, чувствует себя путник на пороге Шамбалы. И тут - вдруг - услышал он Голос, не слишком разборчивый, но какой уж был. «Встань», - мол - «и иди.» «Куда?» - спросил Кузьма, но ему не ответили. И он встал и пошел.
К вечеру он оказался на заброшенном дворике, посредине которого стояла избушка на колесах. Подойдя поближе, Кузьма понял, что это железнодорожный вагончик, и даже не целый, а всего половинка, а на окошке криво-косо прилеплен номер 10. Так началась его жизнь в половине десятого, и именно этому «бёллевскому» периоду обязаны своим появлением чуть ли не самые пронзительные его стихи. Вот такой, например.
Как темно
В половине десятого...
Утомленные
populi vox'ом,
Спят колёса
Безмолвными дятлами,
Языки заплетаются
В косы.
Закружила листва
Тебе голову,
О мой друг,
О моё
alter ego,
Повела под венцы
Уголовные,
Посыпая не пеплом,
А снегом.
Но раздавленным
Огнетушителем,
Щас тебя, снисходя,
Подопру я,
Чтобы выйдя до ветра
Решительно,
До утра
Простоять
На ветру.
?