Червяков много чего любил в жизни. Любил бегать стремглав, задыхаясь от восторга собственного существования. Любил петушков на палочке, особенно красных, а желтых — нет, не очень. Любил небо и мог этой любви посвящать часы, лежа при этом, все-таки, на земле. Но настоящее Чувство вервые он испытал в третьем классе, когда его посадили за одну парту с девочкой Людочкой.
Вы уже думаете, наверное, что он влюбился в эту малышку с крысиными хвостиками и вздернутым носиком? Ну нет, не так Червяков прост. Он влюбился в Людочкину маму. Она была пышна телом, мягка характером и не очень поворотлива, и в ней чувствовалась ленивая глубинность. Ничего этого Червяков тогда, конечно, не осознавал, но замирал каждый раз, когда ее видел. Наверное, и сердце у него тоже переставало биться.
А все думали, что он сохнет по Людочке. И она - тоже, и с удовольствием разрешала нести ее портфель до самого дома, не замечая, с каким трепетом он ждет того момента, когда приоткроется обитая черным дермантином дверь и в проеме, наконец, покажется Она...
Потом он шел куда глаза глядят и бубнил:
Как ангорская кошка
Пушистая,
Вы томитесь
В объятьях
Халата.
Если сунутся гады
Фашистские,
Я засуну им в жопу
Гранату...
Потом это как-то кончилось, и Червяков даже не помнит — как, но с тех пор он ведет счет своим любвям. Сейчас у него восемьдесят третья и восемьдесят пятая, одновременно. А восемьдесят четвертая не получилась.