(Сказка без конца)
Каждое утро мы с псом выходим пораньше. Для проверки нашего бульвара мы обходим по периметру все дворы. В первом же мы делаем пи-пи на кустики и травку. Шелест этой утренней струйки очень успокаивает.
— Ну, куда ты тащишь меня? Подожди!
Подвижный, девятимесячный щенок тащит меня мимо удивлённых прохожих. Сколько же я вешу? Интересно, как лучше с собакой расправиться? Может, просто отпустить? Пробегающие рядом бродяжки заглядывают на него. Что-то показывают глазами и оставляют струю на зелени, на заборе, на углу дома. Потом мы бежим и долго нюхаем эти следы свободы. Я чего-то по-человечьи не понимаю, не «чую носом»!
— Тьфу, Боба, ко мне!
Потом с интересом, достойным занятия кладоискателей, мы приступаем к настоящей собачьей прогулке, не забывая при этом смотреть на дома. Они называются как-то хрустяще и выглядят «зоологическо-политически». Хрущ — это жук, я помню. И имя политика, которое приклеилось намертво к этим каменным коробкам, — именно то, что вы подумали. Того самого, что стоя на трибуне ООН трахнул по ней своим башмаком и научил жить сразу всех, только по своему, по-стариковски. Но в мире люди-то разные!
Какая-то длинная присказка получилась! Пусть! Ведь я о начале новой жизни!
Тем утром я искала собачий поводок и наткнулась на туфли, что зимой поставила в дальний угол и забыла. После влажных и поднадоевших кроссовок было приятно держать в руках настоящую кожу и вдыхать запах мягкого материала. На коже еле заметное тиснение из больших розеток, и они бликуют, если смотреть издали.
Я подняла глаза и увидела на стуле юбку. Всё сложилось. В юбке буду выше, на каблуке. И «с ногами»! Брюки уже не отвечали новому стилю. Из дому вышла, зацепилась на лестнице только раз, наступив на соседскую газету, выпавшую из почтового ящика.
Обувь была удобна, ножки ликовали! Эта пара досталась мне от знакомой, дочери известного писателя. Её полноценная окололитературная жизнь имела много ответвлений. И одно из них — делание (дурацкое, как будто переводное слово!) счастливыми близких людей. С помощью подарков, милых вещиц!.. Того, что французы называют «souveniere».
Мне выпало принять забракованные по причине высокого каблука, классные туфли от настоящей западной фирмы. И вот я в них!
Вскоре первый звонок, который меня удивил. Весть от моего редактора. Мы старались понять друг друга уже пять лет. Я писала вдвое больше, чем он публиковал. Он умел отсекать, но бывало, просто сдавался (с поднятием рук над красивой мужской головой).
— Подруга, ты зайди. Я поправил и отдаю твоих «Зайчиков» в «Приму», — он упомянул мой рассказ о мужчинах. Значит, в печать! И скоро! И в приличный журнал! Але! Телефон щелкнул: немногословный Дан Семёнов отключился. Он обещает уже долгие месяцы. Редакторы — известные мучители.
Зачем я ему? Интересно, посмотреть бы мой гороскоп на сегодня! Может, у меня сегодня выпадает убийство редактора?
— Помягче, пожалуйста, — сказала я себе. Устранение неугодного — это подходит больше. Может, просто его напоить?
Это что же, что-то происходит от новых туфель? Я закурила и вспомнила, что вчера бросила курить. Сигарета полетела в чашу нашей ребристой фарфоровой урны. И такие детали я раньше не замечала!
— Зачем вы все ходите сюда? — Взгляд бухгалтерши переместился на мою юбку. Циклер верна себе: поворчала.
— Господи, садитесь, какие ноги! Вы видели последний фэшн по МТВ? В Европе совсем нет ног! Ковыляют, — тарахтела Циля Циклер, в просторечии Цика.
Она всегда стрекотала как цикада, по смыслу выдавая несусветные эскапады мыслей, озвучивая невероятные конструкции, и это не было трёпом, ибо всегда было новой информацией. Главное, что телевидение без неё не представляли — она была хороший бухгалтер, причём добрейший. Это страшная редкость, когда богемный шик сочетается с математическим умом.
Она помнила смету любой передачи и могла без особого труда подрезать крылья любой идее. Думали, что она уедет к брату, в Вену, но она осталась. И по-прежнему картинно фыркала при виде конвертиков с левыми деньгами «телесотрудникам», а по большому счету была философом и устроилась уютно в этой жизни. И главное, убивала взглядом своих еврейских глаз всякого, кто стоял в студии, не затаив дыхания. Её отличала беспредельная преданность телевидению как искусству. А ещё она любила туфли.
Ими я сразила её наповал (туфли-то не мои, их носила одна известная женщина). Свой гонорар за передачу я получила как раз из рук Цики, и под звук слов восхищения расписалась в ведомости. Я картинно прошлась по кабинету, привыкая к произведённому эффекту. Каблук, оказывается, не помеха, а оружие в борьбе за права образованной женщины! Уходя, я слышала, как Цика берёт телефонную трубку.
Думаю, что Цика уже перезвонила своей знакомой, и вечером они обязательно пойдут на шопинг! Итак, получается, я мотивация, своей персоной пробуждаю интерес к жизни! В чём дело? Циклер любит вещи, красивое, мужчин. Это цепочка. Иногда она даёт сбой. Я сегодня, как космонавт на орбите, залатала какую-то дыру в обветшалом космолёте Цили Циклер. Ура! Идём дальше! И опробуем эту магию на других.
Лёнька ждал меня в суси-баре и глубокомысленно изучал весёленькое меню-раскладушку. Я вошла как обычно, но он даже привстал, когда я ногу только поставила на ступеньку. Лёгкость моей поступи объяснима — я ничего не ела с утра. На самом деле меня пошатывало, а с виду я шла вихляющей походкой и с желанием выжать из него информацию о проекте во французском посольстве! Поясню: он был устроитель литературных тусовок (надо же!), входил в круг, где гуляют, как кошки, большие деньги.
— Bon jure, — выдавил остолбенело Лёня. — С 12-го числа тебе будут звонить об издании в Лионе. Соглашайся на всё.
Благодаря моим новым качествам представьте: походка, ноги, стать, уверенность, всплывшая из молодости, — Лёне даже не понадобилась промежуточная стадия переговоров. Я безоговорочно принята в проект, я еду, я участвую. Легко так, что даже неинтересно! Друг мой, подумала я, а ведь ты даже не коснулся моей спины, а ведь очень хотел, я это видела. На мгновение я опять поняла, что такое — жить! Леня мурлыкал!
Но магия не длится бесконечно. Любой обряд заканчивается. Я начала уставать на каблуке, мне хотелось снять их, я хочу домой! Я усядусь на большой пластиковый шар, или положу на него ноги, расслаблюсь. Всё! Туфли летят вверх (аккуратнее!). Я в прихожей! Я вдвоём с новой дамочкой, что смотрит на меня из зеркала. А всё — туфли!
В их магическом воздействии есть предел — всё же надо будет изучить ситуацию. Что привнесли туфли в мой день? Ведь всё это происходило стоя! Значит… Фантазия уже вклинилась в реальность.
Я дошла до кухни, соображая, что всё это значит для меня. Это значит, что моя предшественница выстояла, всё принимала с гордой осанкой и поднятой головой! Ну, значит, выносливая и успешная. Я же рассчитана только на полдня. При этом подошва — сама твердость, словно хочется не столько стоять, сколько топать ногой! Ну, вот друг Лёня, неумолимый и деловой, сломался!
Я — во французском проекте и твёрдо стою на ногах! 100 евро за одну страницу моего текста и поездка по югу Франции! Условия! И всё от ног, заметьте, а не от головы! Сова бьен! Мой стиль: уехать-приехать, пойти-дойти, запись бесконечной женской болтовни моих соседок дал результат — литературный трансфер быта.
Ну, а с Цилей всё ясно: она своим радаром уловила сочетание моих туфель с итальянскими колготками. Она за вкус, за ансамбль, так сказать! Мелкая сетка рисунка чулок, моя любимая. Так что я видела себя немного стервой, и это явно от туфель! По-другому их не наденешь, прёт от них характер. Говорят же о воздействии духов — горы наговорили. Я же открыла «обувной секрет» проведения дня обычной интеллектуалки.
На кухне, как всегда, мне было ни до чего. Тёк кран, и по контрасту, после уборки, с укором сверкала поверхность стола. Верх комфорта! Я набрала номер ЖЭСа и одновременно, уже не надеясь на хорошее, сняла левую, «волшебную» туфлю. По-моему, нога могла бы поблагодарить! Вдруг трубка отозвалась.
— Вы знаете, мы сделаем исключение, ведь уже конец рабочего дня. Мастера пришлю.
Женский голос произнёс слово «конец». Это просто слово. Раньше это был бы конец. А теперь я услышала именно «конец дня». И это было нормально! Когда пришёл мастер, я открыла дверь в одной туфле! Значит, работает и одна, продлевая «волшебство»! Милые чудеса продолжались!..
…Маленький Гайяк — чудная южная Франция. Я — провинциалка с востока. Мой визит — это обязательная часть с речью на ступенях мэрии, встречей с издателями всего русского и просто хорошего. Следующее утро представить несложно. Но во времена, когда все вокруг за здоровый образ жизни, лучше не описывать, как мы вчера напробовались коньяку у богатого армянина (самого богатого в городе!) вон в том замке у подножия горы. Утро после пати с коньяком. Звучит как название живописного полотна! И ещё я много улыбалась. Болели не мышцы, болели челюсти. Может, я вопила от восторга? Вот только что? Что?
В мозгу мелькают слова восхищения хозяина замка (представьте себе площадь дома в целый квартал!). Я там сказала что-то о Сарьяне, кажется, в превосходной степени. Но ведь я чистую правду говорила! Сарьян из моих любимых, «создатель говорящих пятен», чьи картинки — какофония радости, но для кого-то оказалось — желанная далёкая родина! Какие бы пятна ни малевал!
Для эмигранта родительские мотивы — святое! Само-идентификация!
Осторожное «дзинь» — Равель повсюду. Даже в мелодии гостиничного звонка — и на пороге милый гарсон. Как и положено, без лица. Я улыбаюсь. Это средство сближения абсолютно всех. Мы, улыбаясь, обмениваемся жестами. Он подаёт утренний набор: тёплые салфетки, полотенце, свежее мыло, саше для шкафа, о боже, даже крем для ног! Обалдеть! Потом ставит обувь на полку у двери. Я всё тупо улыбаюсь.
Наконец двери закрыты. Я, улыбаясь, иду посмотреть на туфли. И тут улыбка сходит с моего лица. Туфли не мои! Ещё одни туфли — и тоже не мои! Кожаные, изящные, на каблуке, и тиснение похожее, но не они, мои помощники! Я помню, как успеваю открыть дверь, и свой безумный бег. За гарсоном, как за счастьем. Приступ, связанный с выбросом адреналина.
Туфли пропали! Никто не знает и не слышал о гарсоне! Итак, начало на французской земле положено. Подменили подарок, пустяк, а мне не по себе. Я слишком зависима от этих туфель. Уже образовались тонкие связи между событиями, уже многое произошло! Попробовала не обращать внимания, но… Не мои туфли тёрли ногу, и в них я съезжала, то есть нога моя съезжала в носочную часть. Передвижение становилось невозможно!
Администраторша (на бейджике le Molle) принесла новые кожаные мокасины — мечта любой туристки, но события уже закрутились. Меня удовлетворили бы только мои, особенные, подаренные писательницей туфли!
Дальше всё выстраивалось обыденно: карточка не обналичивалась, телефон перестал отвечать, за завтраком подавилась косточкой ёжика, не простого, а морского! Хотя, может, это была зубочистка! Что же делать? Звонить коньячному армянину? Буду звонить из номера, французы всё оплатили и пусть меня терпят!
— Алан срочно уехал, — без удивления услышала я. — Вам оставлено письмо. Его доставят. — И связь с маленькой чёрненькой женой армянина безнадежно прервалась. Телефон больше не отвечал. До меня медленно дошло, что день у меня свободный, и следующий тоже, что меценат мой «сгорел» и поездка по Франции теперь зависит от Лёни, а он на родине и ничем мне не поможет!
Я стояла одна, в чужих кожаных тапках, без каких-либо надежд на литературное путешествие, опять в состоянии выживания, к которому так привыкла дома. Всё — туфли? Получается, что именно так! Я принялась искать плюсы своего положения, как моя подруга, которая сидит на рекситине . И выяснилось первое, важное обстоятельство — мне предстоит шведский стол в отеле. Большой плюс!
Прежде всего, надо поесть. Затем — второе: я оказалась на юге, где жил Сименон, мною очень любимый. Вдохновитель. Именно после его подробных объяснений я села за свои зарисовки жизни, потому что накопилось. И сейчас появилось время, чтобы найти его знаменитый дом. И третье, самое важное: я планировала побывать у Франсуазы ! Пусть даже в чужих тапках-туфлях.
С первым глотком французского вина все проблемы стали меньше в калибре. «Люблю жить налегке…» Я вернулась к реальности и увидела рядом с собой месье, который жадно внимал мне на литературном пикнике (такие сейчас практикуются встречи с писателями). Это было на прошлой неделе. Тогда он задал вопрос:
— Мадам Ольга имеет красивое женское имя и тело (так дословно прозвучало!), а описывает мужской мир. Ведь он для вас — чужой?
— Такое не объяснишь словами, это — состояние. — Это меня укусило, но я подошла к нему и поцеловала в губы. И сорвала аплодисменты.
Эти французские ребята были ошарашены. Из меня пёр какой-то студенческий кураж, скорее, меня зацепило, что я, литератор, для французского мужика — тело! Они вообще чуткие до телесных качеств. И ещё очень любят наши женские имена, певучие, по-восточному гортанные, с круглым О и открытым А, совершенно угрожающими У и Ы. И близкие им французские звуки И и Е тоже ими замечены.
Я думаю, что наша речь напоминает им аборигенов Новой Гвинеи. Французы любят только себя, запомните это! Они купаются в своих ощущениях, как в травяной ванне, изредка подводя к ней электрический разряд. Сейчас, поедая закуски со шведского стола, я опять попала в поле зрения поцелованного мною месье. Он явно хотел быть мне полезным. Что ж, тупо использую!
— Мадам Ольга, у меня «Пежо», и я еду в Нормандию, могу вам предложить знакомство с моим любимым уголком Франции. Еда для вас там будет недорогой.
Хорошенькое дело, за еду, стало быть, я буду платить? У меня есть выход: сдаться посольству, и они найдут новые варианты. Но насколько приятнее непредсказуемое состояние путешествия с таинственным месье по Нормандии. Тем более он согласен отвезти в дом Жоржа Сименона и помочь найти Франсуазу.
К чёрту армянина, что даёт деньги, к чёрту Лёню, что выбрал такие условия! Еду! Я решаю сама, безо всяких там туфель. Это то, что я могу сделать сама.
— Уи, — был мой ответ. Рефреном прозвучала моя рабская участь, которую мой спаситель не должен был заметить.
В отеле у меня оплачен месяц. Так что маленькая сумка и… — уи! — вперёд! Все вещи охраняются, в отеле безопасность поставлена на высоком уровне. Не считая этой тупой истории с пропажей туфель, непонятной для самих французов. Посмотрим с другой стороны. Как тут мог оказаться наш домовой? И чем он недоволен?
Ещё я чувствую ночницу. На родине моей славянской эта сущность является ночами и её, ночницу, надо задабривать. Это воплощение наших кошмаров, видений. Предки по-иному подходили и к наркотикам, то есть травам и корешкам: с их помощью они справлялись со своими химерами, видениями, и это было их преодолением! Все то же, что и сейчас, но всё равно по-другому. Всё-таки человек проживает какую-то законченную, цельную жизнь и умирает, исчерпав себя, уже ничего не боясь.
Как сказал мне один пишущий стихи священник, человек умирает, когда он ближе всего к богу. А я бы сказала — к ипостасям бога. По-старинке. Их все-таки у нас было много. Только самому богу мы поклоняемся и служим, а остальные присутствуют, но они есть. Так что иду осторожно.
Как я чувствую домового? И в жилье своём, и там, где бываю случайно. Набегают мысли, а домовой и нужен для контроля! Как его только не кличут! Хатник. Доброжил. Доброхот. Шёпотом говорят: Он, Сам. Самые волевые зовут Хозяином и переговариваются! По примете, в моём случае с пропажей туфель, домовой шалит, значит — помогает! И в каком образе он ко мне придёт, неважно — лохматого старика я не боюсь, кошку или другого малого зверя даже не замечу! А надо! Чтобы кашей его накормить, еду оставить — вот хотя б эти солоноватые французские конфетки!
Всё. Еду по Нормандии. Уже попробовала камамбер, как его могли пробовать Жид, Пруст и Флобер. А пейзажи за окном, как могли видеть Николя Пуссен, Писарро, Сислей, Сера. И, конечно, мой любимейший Клод Моне. Погода переменчивая, наверное, будь моё время, я бы тоже стала импрессионисткой. Но передвигаться во времени я бессильна, никаких иллюзий. Машина так хороша — идёт тихо, уже и Руан позади, как и страдания Жанны д‘Арк. Чувство потери шевельнулось в душе. А перед глазами навсегда теперь фрагмент кружева руанского собора.
Ночлег в маленькой гостинице в Круля просто за пределами моей мечты! Дом — кирпичной кладки. Местами оштукатурен и нежно окрашен: сочетание свежести белой стены и теплоты кирпича. И это просто деревня! А я — птица, зимующая летом. Мне холодно и очень хочется к своим темам! Когда же мы доедем до Франсуазы? До центра Сименона?
На парковке я пыталась выйти и зацепилась за камень у дороги — у нас бы тут же поискали какую-нибудь примету! Ну а я опять подумала про туфли. Уже промелькнули Кан, Шербур, Гавр. Я опомнилась в Онфлёре, у церкви св. Екатерины, самой большой церкви из дерева, к тому же один неф — это перевернутый корпус старинного судна.
— Это самая большая церковь из дерева в стране, — мой спутник пытается меня удивить! Я уже попробовала много яблок разных сортов. Кальвадос для меня как чай. Проехали дорогой сыров в Оже. Кто не знает, каков ливаро или Пон-Левек, — это ко мне! Я вместила всё это в одну неделю! Но так и не смогла понять, кто же мой спутник. Он хочет снять очки, хотя за рулём. Он берёт меня за колено — и не знает, что делать дальше. Он шепчет… А я не хочу больше ни-че-го!
Я в Онфлёре, а здесь она, Франсуаза, и, наверное, к ней я не попаду, как не попала в центр, к Сименону. Мягко ступая в балетках, я иду по французской земле, древней Галлии. Галлы-шмалы, а моя французская леди…
— Ольга, мы в фаворе!
— Что опять?
— Сын Франсуазы ждёт. У меня поручение от газеты в Париже.
Почему сын? А, нездорова. Я лечу к этой отравленной алкоголем и таблетками женщине и пытаюсь увидеть угасающую красоту. Глаза, глаза Франсуазы для меня! Она всегда смотрела вокруг в поисках любви. Я так же пуста, как она, я тоже ищу любовь, бегая от случая к случаю. Но это непременно должен быть случай. Этот случай — истина. «Всё остальное — пустыня».
Уже утром пришёл мой спутник и сказал, что Франсуазы больше нет. Я села на низкую скамейку и почти завыла. Мой мир в золотой бухте и среди рыжих скал поплыл перед глазами. Так писала эта мадам. Для меня она — девочка с удивлёнными глазами, и я опять завыла. Моя козья тропа к ней через всю Европу оборвалась!
И что осталось мне? Большая группа комплексующих волшебниц: Улицкая аки раввин, Донцова — продавец мелкой розницы, Хаецкая — шаманка, есть и комиссар, есть и певичка. Одинокие затворницы, слушающие грозу и кузнечиков, одинаково разговаривающих с соседками, цветами и птицами, ускользающие от власти денег и платящие за всё самой звонкой монетой, своим здоровьем, временем своей жизни. Только что этот выскочка Бегбедер объявил, что Франция теряет последнего из гениев — Франсуазу, и она умерла недалеко, в клинике, как у меня на руках. И последняя любовь — к своим четырём собакам — животным. Лишённые людской любви, мы тянемся к ним.
Моё одиночество выглядит малопривлекательно. Брожу по дому и разговариваю с некупленным хомячком Аркашкой, пропавшей кошкой Сонькой, но больше всего новостей я обсуждаю с умершей собакой. Мой знакомый, гештальт-терапевт, говорит, что надо записывать.
Записываю. Десять лет уже. Если думаешь или говоришь — всё кувырком. «Воруют…» — говорил он и выразительно показывал рукой вверх. Так что пишу.
Когда я узнала обо всём этом, я поняла, что поход в консульство неизбежен, а это — возвращение домой, к Бобе, письменному столу и недоделанным рассказам, в полном смысле недоделанным, ибо только что Франсуаза ушла «высоким штилем», походя своей смертью оживив мои комплексы. Я плакала о потере. И всё же я наполнила пустоту, окружающую всякого, кто не дома, я сделала эти места своими.
Чужие лица, деревья, дороги. Я нашла нормандского месье, я узнала юг, узнала Онфлёр. Теперь стою в Орли, и через весь зал удивлённый атташе несёт нечто, похожее на свёрток, на котором моё имя. Там мои туфли, которые я просто оставила на лужайке у отеля: страсть ходить босиком по траве не отпустила меня и здесь, во Франции! Я не успела только к Франсуазе, возможно, я не успела прожить именно свою жизнь.
Домовой всё-таки позаботился: из отеля в Гайяке прислали туфли. Домой, с домовым и его проделками за спиной. Я прочла «Отче наш», всё-таки самолёт взлетает. Вот такие мы, и живём!
Фото: Вильня,ул Стиклю.Прогулки с радостью.