Божий дар. книга третья. в поисках истины

            
      Издательский дом «БЭТ»
      Израиль, 2011, - 320с.

      Редактор Нина Рождественская
      Художники:
      Василий Рождественский: обложка и иллюстрации
      Наталия Ланге: иллюстрации
     ISBN – 978-965-7467-206
 
      All rights reserved
©   Leonid Lukov, 2011
      ©  Vasili Rojdestvenskii, cover and illustrations, 2011
      ©  Nataly Lange, illustrations, 2011

                КНИГА ТРЕТЬЯ

             В ПОИСКАХ ИСТИНЫ
 
              В таинственном чертоге откровений
              Царица Истина в короне знания
              Читает манускрипт сомнений
              Предвечного издания.

                ОТ АВТОРА
     Книга "В поисках истины" завершает трилогию под общим названием "Божий дар". Ей предшествуют первая книга "Предназначение" и вторая - "В обмен на душу".
     Роман "В поисках истины" продолжает историю жизни одарённого молодого человека, Иосифа Раскина, влюблённого в психиатрию и обладающего паранормальным даром. Он, продолжая учёбу в мединституте, параллельно работает ассистентом профессора на часть ставки в Научно-исследовательском институте (НИИ) им. Сербского, в котором психиатрия поставлена на службу органам госбезопасности. Ранее, подрабатывая санитаром в этом НИИ в период студенческих каникул, Иосиф сделал предложения, чрезвычайно заинтересовавшие и профессора, и его высокопоставленного патрона из органов. Этим и объясняется его появление в режимном НИИ, куда евреям доступ был, практически, закрыт. К началу данного повествования Иосиф ведёт в НИИ исследовательские работы, основанные на его же идеях.
     Действие настоящей книги происходит в 1949 – 1953 гг., когда антисемитская истерия в СССР достигла своего пика. Фигура Иосифа Раскина, одарённого еврейского учёного, несмотря ни на что преуспевающего в научной карьере, весьма характерна для того времени. Работая в НИИ, он встречается  с уникальными пациентами, помогающими ему глубоко понять преступную сущность сталинского социализма. Иосиф осознаёт, что у него нет морального права добросовестно служить бесчеловечному, репрессивному режиму, патологически враждебному его народу. И он начинает свою собственную борьбу с ним.
     Повествование затрагивает отношения главного героя с окружающими русскими людьми, которым не чужды проявления лучших человеческих качеств, таких, как любовь, справедливость, порядочность и самоотверженность.
    Раздумья об исторической судьбе еврейского народа, а также поиск общественных и философских закономерностей его бытия, являются постоянным фоном повествования.
     Мне не удалось привести повествование к завершённости, может быть, потому, что у еврейской истории и судьбы нет конца. Они бесконечны, как и сама жизнь.
 

                Автор признателен психиатру, доктору
                медицинских наук Иосифу Келейникову
                за помощь в работе над этой книгой.


                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

      ПСИХИАТРИЯ В ЗАСТЕНКАХ

            Шеренги мыслей поплотнее сдвиньте,
            И пояс воли затяните туже,
            Чтобы желанный выход обнаружить
            В непроходимом лабиринте.            
 

                ГЛАВА 1. РИСУНОК ХУДОЖНИКА

                На полотне, околдовавшем взор,
                Представлены рукою  гения
                Характеров загадочный узор
                И судеб странные видения.

     Со вторника Иосиф вышел на работу в Научно-исследовательский институт (НИИ) им. Сербского. Работа начиналась в четыре часа дня. Профессор предложил ему поработать на старом  месте, пока не отремонтируют новый врачебный кабинет.
    - Чем, Михаил Андреевич, мне заниматься?
    - Познакомьтесь с художником. Он на бывшей койке Хавкина.
    - Извините, Михаил Андреевич, а что Хавкин?
    - Выписан под наблюдение районного психиатра.
    - Понятно. Какие же проблемы с художником?
    - Об этом поговорите с Лопахиным. А пока я вас с  этим пациентом познакомлю, - он поднял телефонную трубку. - Олечка, приведите, пожалуйста, в мой кабинет больного Мохова.
    - Но, Михаил Андреевич, это же не основная моя работа?
    - Не основная, но очень важная. За ней стоит ваша должность и зарплата. Имейте это в виду. Что же касается основной, вы помните, какие идеи мы обсуждали в последнее время?
    - Мы говорили об отслеживании противоречивых тенденций в мышлении подростков с целью профилактики паранойи.
    - Замечательно, Иосиф. Как вы представляете себе эту работу?
    - Теоретическая база, Михаил Андреевич, у нас есть. Это ваша докторская монография. Я бы мог изучить психотипы людей, склонных к заболеванию, их социальные и семейные отношения, образование, религиозность, наследственность, национальное и сословное происхождение, возраст возникновения болезни. По этим данным можно разработать критерии, индицирующие опасность заболевания, и затем анкетировать подростков.
    - Я одобряю такое исследование и подскажу, как его провести. Вы видите шкаф? - профессор указал на коричневое жестяное сооружение в углу кабинета. - Это истории болезни наших пациентов. Для начала, я выдам вам под расписку двадцать папок. 
    - Будут ли среди них истории болезней подопечных Сорокина?
    - Да. На их папках стоит гриф ОС - особо секретно, и все шаги по их обследованию вы должны согласовывать со мной.
    - Какие шаги?
    - Я полагаю, вы захотите побеседовать с некоторыми из них. Имейте только в виду, что у вас ещё нет диплома врача. Никаких рекомендаций или назначений лечебного характера.
    - Это понятно. Но я могу приглашать пациентов сюда?
    - Да. У нас имеется специальный бланк со штампом института, - профессор достал из стола стопку бумаг. - Вот, возьмите. Для вызова пациентов с грифом ОС бланк должен быть подписан мной, а для остальных достаточно вашей подписи.
     В это время постучали в дверь, и на пороге кабинета показался высокий мужчина лет тридцати шести в больничном халате. Его лицо с выразительными тёмными глазами было обрамлено короткой рыжеватой растительностью. За ним вошла Олечка.
    - Здравствуйте, Роберт Игоревич. Как вы себя чувствуете?
    - Спасибо, профессор. Чувствую я себя, как и положено среднестатистическому психу.
    - Познакомьтесь с Иосифом, нашим молодым психиатром.
    - А в каком он звании? – пациент даже не удостоил Иосифа взглядом.
    - Я, Роберт Игоревич, знакомлю вас с хорошим человеком. 
    - Хорошо, профессор. Я буду иметь это в виду, - он мельком взглянул на Иосифа.
    - Тогда я вас больше не задерживаю. Спасибо. Олечка, проводите больного в палату.
     Художник пошёл к выходу. Медсестра поторопилась за ним.
    - Вот вам, Иосиф, первое представление о пациенте. Он, как корабль без руля, мчится прямо на скалы. Но то же самое было и с Хавкиным. Вы же как-то нашли к нему подход.
    Зазвонил телефон, Иванцов снял трубку, и это позволило Иосифу не реагировать на его последние слова.
    - Помните, Иосиф, - продолжил затем профессор, - мы говорили о методе лечении параноиков, не лишающем их гениальности?
    - Да. Вы предполагали заняться этим, когда поступит художник. 
    - Вот он и поступил. Изложите ваши мысли в систематизированном виде. Подумайте о постановке эксперимента. Такими исследованиями ещё никто не занимался.
    - Хорошо, Михаил Андреевич.
    - Тогда на сегодня всё. И не забудьте взять двадцать историй болезни для анализа.
     Иосиф вышел из кабинета. На дежурном посту сидела Галина Антоновна, тридцатишестилетняя медсестра с хронически усталым лицом. У неё было двое близнецов, и они с мужем, работавшим в первую смену, передавали их друг другу с рук на руки.
    - Здравствуйте, Галина Антоновна.
    - Привет, Иосиф. Вы теперь у нас постоянный работник?
    - Да. Я работаю во вторую смену три дня в неделю. Пока в палате без номера. А с этим вы знакомы? - он показал ей бланк для вызова пациентов.
    - Да, с такой бумагой больные приходят к нам на обследование.
    - Мне тоже, Галина Антоновна, придётся вызывать пациентов.
    - Не беспокойтесь, Иосиф. Дело знакомое.
    - А как насчёт чая? - поинтересовался он.
    - Это, завсегда можно. Электроплитка есть, чайник имеется.
    - Спасибо, Галина Антоновна. 
     Он направился к себе, но не успел сделать и десяти шагов, как зазвонил телефон. 
    - Иосиф, - позвала Галина Антоновна, - звонят вам.
     Он спешно вернулся и снял трубку.
    - Раскин слушает.
    - Иосиф, поздравляю с выходом на работу! - это была Катя. - Мы можем встретиться?
    - Вы Бармина Екатерина... как ваше отчество? Ах, да, Васильевна. Я пригласил вас на завтра к шести часам дня.
    - Иосиф, говори хотя бы так, чтоб можно было понять.
    - Я послал вам приглашение на обследование. Завтра утром вы найдёте его в своём почтовом ящике. В нём всё указано - адрес, подъезд, этаж и номер отделения. 
    - Иосиф, нашёл ли ты незнакомое место по моему описанию?
    - Завтра мы поговорим и о головных болях. Всего хорошего.
    - До встречи, мой милый.
    - Спасибо, Галина Антоновна, - он положил трубку.
    Домой Иосиф добрался только в час ночи, поскольку по дороге ему пришлось опустить в почтовый ящик Екатерины Васильевны приглашение на психиатрическое обследование. За завтраком мама рассказала, что они получили заключение санинспекции с положительной оценкой санитарного состояния больницы.
     На следующий день в мединституте Иосифа ожидала приятная новость. Тренер Панкратов позаботился, чтобы в расписании занятий третьего курса физкультура приходилась на среду. Теперь в эти часы Иосиф имел возможность заниматься боксом.
      По дороге на работу у станции метро он купил цветы.
    - Вы, молодой человек, у меня уже третий раз покупаете белые астры, - цветочница улыбнулась. - Только эти астры, видимо, последние.
    - Но их же обычно продают до середины октября.
    - Обычно, да, - согласилась она, - но в этом году обещают раннее похолодание.
    - А когда начинают продавать астры?
    -  Обычно, в августе. Но я высаживаю их дома в горшки в феврале, в апреле переношу в теплицу, а в мае-июне уже продаю. Если вам понадобятся астры в мае, приходите.
    - Спасибо. Обязательно приду.
     На работе Иосиф зашёл в свою палату, чтобы оставить вещи, и поторопился к Лопахину.
    - Разрешите, Анатолий Романович?
    - Заходите, Иосиф. Вы уже вышли на работу?
    - Со вчерашнего дня, - они обменялись рукопожатием. - Профессор просил меня поговорить с вами относительно Мохова.
    - Пожалуйста, я дам вам его историю болезни.
    - А кроме этого? Он же не обычный пациент.
    - Мохов иллюстрировал новое издание "Божественной комедии" Данте. В его изображениях чертей цензор разглядел лица членов политбюро.
    - Каких, именно, Анатолий Романович?
    - Главного там не было. Иначе Мохов не оказался бы у нас.
     Он вышел от Лопахина без десяти пять. В коридоре у окна стоял высокий мужчина в больничном халате. Это был Мохов.
    - Здравствуйте, Роберт Игоревич, - поздоровался Иосиф как бы мимоходом.
    - Здравствуйте, Иосиф Абрамович.
    - Яковлевич, - уточнил Иосиф.
    - Пусть будет Яковлевич, - пожал плечами больной, - какая, в принципе, разница?
    - Никакой, Роберт Иванович.
    - Игоревич, - поправил художник.
    - А какая, в принципе, разница?
    - Извините, Иосиф Яковлевич. Мне вас представили по имени. Я и изобрёл отчество.
    - Разумеется, - сухо заметил Иосиф, - склонность к  изобретательству - характерная черта творческой личности. До этого вы уже изобрели для меня офицерские погоны.
    - Погоны я не изобретал. Не секрет, что ваше учреждение филиал одной военизированной организации, всего лишь с некоторой специализацией.
    - С какой же?
    - По превращению нормальных людей в параноиков.
    - А вы не думали, Роберт Игоревич, что люди, превращающие вас в параноика, хотят вас тем самым спасти?
    - Что вы сказали?! Хотя, понимаю, - пациент криво усмехнулся. - Высокое искусство проникновения в человеческую душу, чем не поприще для еврейского гения? Но только у этого поприща имеется русское  название - подсадная утка.
    - Демонстративное фрондёрство, Роберт Игоревич, гораздо больше придаёт вам сходства с этой птицей. А какой тонкий замысел?! Уничижённый пациент проверяет персонал закрытого учреждения на политическую завшивленность. Чем не поприще для русского гения?
    - Давайте, Иосиф Яковлевич, на этом остановимся.
    - Давайте. Но у меня предложение. Если хотите узнать, кто я такой, доверьтесь своему художественному чутью.
    - Что я должен сделать?
    - Нарисуйте меня.
    - О, Иосиф Яковлевич. Из всех, кого я здесь видел, вы самый опасный. Но я согласен. Вот только на чём рисовать?
    - Я дам вам двойной тетрадный лист и карандаш. Другого у меня нет. И зовите меня, пожалуйста, просто по имени. 
    - Идёт, - согласился Мохов.
     Иосиф принёс ему обещанные принадлежности, пожелал творческих успехов и вернулся в свою палату.

     Катя пришла ровно в шесть. Галина Антоновна постучала в дверь, затем приоткрыла её.
    - Иосиф, к вам пациентка.
    - Доктор, - Катя вошла и положила на стол приглашение.
    - Здравствуйте, Екатерина Васильевна, садитесь. Я сейчас.
     Он вышел к Галине Антоновне, продолжавшей стоять в коридоре у двери.
    - Неужели, - зашептала она, - у такой замечательной дамы не всё в порядке с головой?
    - Болезнь ни с кем не считается, - философски заметил Иосиф. - Я буду беседовать с ней около часа. Если мне позвонят, попросите перезвонить попозже.
    - Не беспокойтесь, - она нехотя пошла к своему посту.
     Он вернулся в палату, запер изнутри дверь и достал астры.
    - Катенька, это тебе. Они последние в этом году.
    - Спасибо, Иосиф. Меня просто захлёстывает благодарность. Здесь ты и проводишь психиатрическое освидетельствование?
    - Да. Вот и специальное оборудование - кровать и душевая. А с методикой ты знакома.
    - Я уже всё забыла, - она опустилась на койку и закрыла глаза. - Объясни мне  заново...   
     Через полчаса она поднялась с постели.
    - Куда ты торопишься, Катя? У нас ещё есть время.
    - Мне всё кажется, что сейчас постучат в дверь.
     Она сходила в душ и поспешно оделась. Иосиф сделал то же самое. Потом он отпер входную дверь и сел за стол напротив неё. И в это время в дверь легонько постучали.
    - Войдите, - он схватил ручку и наклонился над бумагами.
     Дверь приоткрылась, и в неё заглянула Галина Антоновна.
    - Может быть, Иосиф, вам принести чаю?
    - Спасибо, Галина Антоновна. Мы уже заканчиваем.
    - Ну, извините, - дверь закрылась.
    - Я чувствовала, что вот-вот это произойдёт, - на Екатерине Васильевне не было лица.
    - Прости её, Катя. Она же совсем измучилась от любопытства.
    - Боже мой, Иосиф! Я на такой подвиг больше не отважусь.
    - Успокойся, Катя. Хочешь, я расскажу тебе, что я нашёл по твоему описанию?
    - Очень хочу, - она постепенно приходила в себя.
    - Перед описанным тобой домом растут гладиолусы.
    - Да.
    - А справа, напротив душевой, четырёхугольная беседка.
    - Точно. Мы в июле снимали комнату в правой части дома.
Быстро ли ты нашёл?
    - В первую же ночь.
    - Вот видишь! Теперь в твоём даре уже нет никаких сомнений. Но ты не должен прекращать упражнений. Я принесла тебе ещё одно описание, - она положила на стол запечатанный конверт.
    - Спасибо, Катя. А ещё я хочу поблагодарить тебя за маму.
    - Знаешь, Иосиф, инструктор райкома  утверждал, что в терапевтическом отделении у больных грязные халаты, а под тумбочками мусор. Но муж предложил повторную проверку, и он отступил.
    - Благодарю, Катя. Мама от тебя в восторге. Ты мне скажи, у твоего мужа мать жива?
    - Нет. А что?
    - Ты сказала своему сыну, что вы идёте к бабушке. К какой же бабушке ты его вела? Мама говорит, что он напоминает ей меня.
    - Ох, Иосиф, - вздохнула Катя, - в твоей голове творится Бог знает что. Ты должен думать о своём предназначении. У тебя уникальные способности. А мой сын, Бармин Иосиф Николаевич, обожает твоего зелёного крокодила и без него не хочет засыпать.
    - Приятно это слышать.
    - Иосиф, мне пора. Но перед уходом я хочу тебе кое-что
подарить. Вот, - она достала  медальон с цепочкой и положила на стол перед ним. - Прошу бережно хранить.
     - Катя, ты опять от меня уходишь?
     - Какое-то время мы не сможем встречаться. Ты же сам видишь.
    "Не уходи, Катя. Я тебя очень люблю", - он хотел сказать ей эти слова, но не сказал, потому что она всегда сама определяла каждый шаг своей жизни. И сопротивление не имело никакого смысла.   
     - Катя, в твоих медальонах есть что-то мистическое?
     - Нет, мой милый, абсолютная жизненная реальность. Поцелуй меня на прощанье.
     Иосиф проводил её и задержался у поста медсестёр, чтобы набрать чаю.
    - Эта женщина, Иосиф, произвела на меня впечатление, - призналась медсестра, наполняя кипятком его чашку. - Такая красивая, а больна. За что Бог людей так наказывает?

     На следующий день, придя на работу, Иосиф сразу же заметил в коридоре фигуру Мохова.
    - Здравствуйте, Роберт Игоревич. Как дела?
    - Благодарю, Иосиф. Хотите посмотреть, что я нарисовал?
    - С удовольствием.
     С первого взгляда на рисунок Иосиф не смог сдержать улыбки. Там был изображен молодой человек с его лицом, у которого штаны были приспущены. Он показывал свой зад двум офицерам госбезопасности с лицами профессора и Лопахина. А офицер с лицом Сорокина, стоявший в стороне, спрашивал у них: "Неужели он без хвоста?!". Эти слова были обведены линией, исходящей изо рта говорившего. У каждого офицера сквозь галифе торчал хвостик с кисточкой. Иосиф же был без хвоста и без погон.
     Заслуживало внимания композиционное совершенство рисунка, скупость и выразительность линий, передававших индивидуальность персонажей и отношения между ними. Иосиф взглянул на художника. Мохов с напускным безразличием смотрел в окно.
    - Ваше мастерство, Роберт Игоревич, вызывает уважение.
    - А я в таких же выражениях думал о вас, как о психиатре. Я не смог наделить вас хвостом и погонами.
    - Спасибо, Роберт Игоревич, - Иосиф протянул ему рисунок.
    - Вы можете оставить его себе.
    - Я приму его с благодарностью.
     В коридоре показался профессор. Он сделал Иосифу пригласительный знак рукой и зашёл в ординаторскую. Иосиф извинился перед художником и пошёл к профессору.
    - Здравствуйте, Михаил Андреевич. Вы хотели меня видеть?
    - Здравствуйте. Я вижу, вы уже беседуете с пациентом.
    - Мы с ним только чуть поближе познакомились.
    - А по историям болезни какие-нибудь вопросы имеются?
    - Пока нет.
    - Хорошо, - подытожил профессор. – Это я так, мимоходом.

     Теперь Иосиф мог всецело сосредоточиться на своей новой работе. В последние дни он разработал специальную таблицу и согласовал её с профессором. В неё предполагалось заносить данные из историй болезни параноиков – бывших пациентов НИИ им. Сербского. Эта таблица сразу позволила выявить некоторые закономерности. В основном, паранойей страдали представители интеллигенции. Те из них, чья болезнь не была связана с наследственностью, как правило, получили образование до революции и в молодости принадлежали к прореволюционным кругам. Они составляли наиболее многочисленную группу больных. Очевидно, это были прямые жертвы катаклизмов общественной психологии, вызванных революцией. Особое внимание привлекал шестидесятилетний пациент из сибирских баптистов, и Иосиф намеревался в последующем с ним побеседовать. Но профессор при каждой встрече напоминал ему о необходимости обследовать художника.
    Иосиф и без того знал, что должен им заниматься. Ради этого его
и назначили ассистентом. Тем не менее, он непозволительно долго, уже почти неделю, с Моховым не встречался. Основной причиной была неопределённость. Она относилась и к личности самого художника, и к перипетиям его отношений с органами госбезопасности, и к выбору подхода в работе с ним. Иосиф просто не знал, что с ним делать. Кроме того, он хорошо помнил предостережение матери: "Пойми, Иосиф, ты не можешь спасти все жертвы режима. Для тебя это, рано или поздно, кончится очень плохо". Дважды он успешно помог таким жертвам. Но везение никогда не бывает постоянным.
     Проблема разрешилась совершенно неожиданным образом. В среду, через полчаса после начала работы Иосифа, в его палату постучал санитар дядя Паша.
     - Привет, Иосиф! Теперь, когда ты работаешь только во вторую смену, мы почти и не видимся.
    - Здравствуйте, дядя Паша! Присаживайтесь. Как поживаете?
     Однако пожилой санитар садиться не стал.
    - Ты ведь работаешь с художником?
    - Да, - насторожился Иосиф. - А что?
    - Да тут такое дело, - санитар замялся. - Ну, в общем, поймал он меня в коридоре и предложил выпить.
    - Водки?
    - Ну да. Передал, значит, ему какой-то посетитель чекушку в обход нашего дежурного поста. Да художник-то наш, видно, не пьёт без компании. С виду парень вроде ничего. Грамм по сто можно было бы и тяпнуть. На конец смены в самый раз, - дядя Паша сладостно улыбнулся.
     Иосиф помолчал. Собутыльничество с больными было  вульгарным нарушением всех мыслимых правил. Но с другой стороны... Сколько времени и трудов до сих пор приходилось тратить, чтобы добиться доверия пациента. Без этого никакое психиатрическое обследование не могло быть успешным. А ведь нет более благоприятных условий для завоевания доверия русского человека, чем посидеть с ним за рюмкой водки.
    - Парень он действительно ничего, - нерешительно протянул Иосиф. - Если в виде исключения и только по сто грамм...
    - Так я его сейчас приведу, - подобные мысли дядя Паша ловил на лету.
     Через несколько минут санитар вместе с пациентом входил в палату. Иосиф не преминул  тепло пожать художнику руку и справиться о его самочувствии. Тот отвечал без характерного для него вызова, и Иосифу показалось, что больной искренне рад встрече с ним. Расставить на столе стаканы и достать несколько кусочков хлеба было для дяди Паши делом минутным. Бутылку он, как человек опытный, на стол не ставил, и даже стаканы наполнял, держа их ниже уровня стола. Они выпили, стаканы моментально были убраны, и наступил один из самых волнующих моментов питейного ритуала, когда, кряхтя и гримасничая, собутыльники закусывают, обмениваются короткими замечаниями и переживают эмоции дружеского общения. Потом дядя Паша встал.
    - Хорошо, мужики. Так бы и сидел с вами. Но моя смена кончилась. Прощевайте.
     Они все вместе вышли в коридор.
    - Какое неожиданное событие, - заметил Иосиф, чтобы преодолеть неловкость, возникшую после ухода дяди Паши.
    - Я даже не представлял, что такое возможно, - признался пациент.
    - Вы правильно представляли, - подхватил Иосиф. - Это  единичное исключение.
    - Почему же вы пошли на него?
    - Вы, Роберт Игоревич, могли бы сами ответить на этот вопрос. Судя по вашему карандашному рисунку, вы человек достаточно проницательный.
    - Неужели для вас это всего лишь элемент какой-то психиатрической процедуры?!
    -  Вам это кажется возмутительным?
    - Не знаю, - задумчиво произнёс Мохов. - Мною здесь никто не интересуется. Меня просто бросили. А ведь профессор знакомил нас как будто с тем, что вы будете меня обследовать.
    - Вы хотите, чтоб я не медлил?
    - Как вам сказать? Но, если честно, - он взглянул на Иосифа с вызовом, - хочу.
    - Почему?
    - Иосиф, в самом начале нашего знакомства вы обронили одну фразу, может быть, случайную. Она не даёт мне покоя.
    - Я сказал, что люди, превращающие вас в параноика, хотят вас спасти. Вы эту фразу имели в виду?
    - Да! – пациент не скрывал своего удивления. - Но если вы помните её две недели спустя, значит, она не была случайной?!
    - Это, Роберт Игоревич, зависит от того, насколько вы будете
откровенны.
    - А что вас интересует? Вы ж меня уже проверяли. Теперь я понимаю, рисунок был самым настоящим психиатрическим тестом.
    - Что меня интересует? - переспросил Иосиф. - Очень многое. Например, как вам передали сюда водку. У нас это запрещено.
    - Очень просто, - улыбнулся художник. - Чекушку положили в кулёк из плотной бумаги, сверху засыпали пряниками, и медсестра пропустила. А что ещё?
    - Вернёмся к вашему рисунку. Почему вы изобразили меня без хвоста и погон?
    - Иосиф, это уже психиатрическое обследование?
    - Но вы же сами хотели.
    - Нет, я не возражаю. Но разве вам не понятен смысл рисунка? Вы не принадлежите к силам зла. Пока ещё не принадлежите.
    - Я не об этом, Роберт Игоревич. Меня интересует, на каком основании вы сделали подобный вывод. Никаких же сведений обо мне у вас не было.
    - Не было. Так вы считаете, что я  просто польстил вам, как врачу, от которого, может быть, зависит моя судьба?
    - Нет, Роберт Игоревич, в вашей искренности я не сомневаюсь. Меня как психиатра интересует характер вашего мышления.
    - Но я просто не знаю, что вам ответить.
    - Тогда я задам наводящие вопросы, - предупредил Иосиф. - Значит, ваше представление обо мне не было сформулировано, хотя бы мысленно, в виде фраз, основанных на анализе каких-то конкретных аргументов?
    - Конечно, нет. Когда я попытался пририсовать вам хвост, что-то во мне запротестовало.
    - Что-то?
    - Да, Иосиф. Что-то внутри меня было против.
    - На мой, не очень квалифицированный взгляд, вы талантливый художник. Я бы очень хотел посмотреть ваши работы.
    - Спасибо, Иосиф. Мои работы приобретены несколькими крупными музеями в нашей стране и, даже, продавались заграницу. Значительная часть хранится у меня дома.
    - И каждый раз вы мыслите подобным образом? Чем-то внутри?
    - Да. Когда я выбираю цветовой оттенок, изгиб линии или форму объекта, я никогда не формулирую свои ощущения в словах. А что, это патология?
    - Совсем нет.
    - Словами, Иосиф, хорошо владеют искусствоведы. Они могут рассказать вам, что
     Художник здесь изобразил
     Глубокий обморок сирени,
     И красок звучные ступени
     На холст, как струпья, положил.
    - Это, Роберт Игоревич, Мандельштам, поэт запрещённый. Откуда вы его знаете?
    - Я знал эти стихи ещё до того, как их запретили. А вы?
    - Чисто случайно. Попался как-то потрёпанный томик.
     У дежурного поста появился профессор. Он бросил в сторону Иосифа короткий взгляд и направился в ординаторскую.
    - Извините, Роберт Игоревич, - заторопился Иосиф, - мне нужно поговорить с профессором. Иначе он сейчас уйдёт.
    - А когда мы продолжим?
     Пациент интересовался их следующей встречей. Это уже было достижением. Но к такой встрече нужно будет подготовиться.
    - Можем завтра. До шести я, наверно, буду занят. Значит,  Роберт Игоревич, завтра после шести.
     Иосиф поторопился в ординаторскую.
    - Здравствуйте, Михаил Андреевич!
    - Привет-привет, Иосиф. Я вижу, вы работаете с пациентом. Есть что рассказать?
    - Пока не очень много. Но сегодня мне хотелось бы получить у вас очередную партию историй болезней для анализа.
    - Хорошо, Иосиф, идите к моему кабинету. Я сейчас там буду. А
завтра в четыре жду вас с рассказом о Мохове.


                ГЛАВА 2. ЗВЕРИ ПОДСОЗНАНИЯ

                Не только у заоблачных вершин
                И за созвездьями бескрайними,
                В пределах человеческой души -
                Миры, окутанные тайнами.

     Вернувшись на своё рабочее место с комплектом новых историй болезни, Иосиф погрузился в размышления о Мохове. Этот человек даже мысленно не формулировал в словах свои творческие
решения, когда писал картину. Однако мысли могут быть выражены не только в словах, но и в образах. Но Мохов исходил не из образов. Его заключение о непринадлежности Иосифа к силам зла было результатом абстрактного аналитического мышления, оперирующего этическими понятиями. И если он сам не зафиксировал подобных мыслей в своём сознании, а заметил лишь какой-то внутренний протест, значит, этот мыслительный процесс происходил в его подсознании.
     На втором плане размышлений Иосифа был вопрос об аргументах. На каком основании сделал Мохов своё заключение? Он не знал ни биографии Иосифа, ни его взглядов. А подсознание художника, с его безбрежным  информационным фондом прошлых поколений, вероятно, могло почерпнуть какие-то сведения из внешнего вида Иосифа, выражения его глаз, тембра голоса, или даже из каких-нибудь волновых сигналов его мозга. Таким образом, рассмотрение аргументации художника тоже приводило к мысли о решающей роли подсознания в творчестве Мохова.
     Такой вывод, в общем, соответствовал прежним предположительным представлениям Иосифа о роли подсознания. Он только не подозревал, что эта роль может оказаться  настолько значительной. Значит, Мохов - своего рода феномен с широко открытой дверью в подсознание? И его редчайшие способности можно использовать не только в живописи.
     Однако все подобные заключения носили предположительный характер. Их нужно было подтверждать. Необходим тест, который бы превратил  эти гипотетические идеи в твёрдую убеждённость. Об этом нужно подумать. Он взял верхнюю папку из вновь принесённой стопки историй болезни и стал заполнять таблицу.
     На следующий день в четыре часа Иосиф уже был у Иванцова.
    - Я вас слушаю, - после кратких приветствий профессор машинальным движением поправил очки и остановил на собеседнике внимательный взгляд.
    - У меня, Михаил Андреевич, в разработке три темы, - начал Иосиф. - Первая - профилактика психических заболеваний у подростков. В этой области я работаю с историями болезни параноиков. Вторая - исследование взаимодействия сознания и подсознания применительно к методам медикаментозного лечения душевнобольных. И третья - обследование Мохова. С чего начать?
    - Я, Иосиф, сижу как на иголках. Жду звонка. Боюсь, что  основательно поговорить сегодня не удастся. Сделайте по всем трём темам самый общий обзор.
    - Попытаюсь, Михаил Андреевич. По историям болезни вырисовываются определённые закономерности. Проясняются группы населения, наиболее подверженные заболеванию, и внешние факторы, этому способствующие. Что касается двух других тем, то обе они связаны с обследованием Мохова. Я уже преодолел начальный  барьер недоверия и начал с ним беседовать.
    - Да-да, Иосиф, это замечательно. Я видел. И что же? Есть какие-нибудь первые результаты?
    - По-моему, есть. У этого человека уникальная роль подсознания в процессе творческого мышления. Я пытаюсь разработать тесты, чтобы возникшие догадки превратить в убедительные аргументы.
     В это время зазвонил телефон.
    - Спасибо, Иосиф, - профессор потянулся к телефону. - Я буду в командировке до конца следующей недели. После моего возвращения и поговорим.
     Иосиф встал и неуверенно отступил к двери, в то время как профессор уже говорил по телефону. И, когда он уже открыл дверь, Иванцов улыбнулся и сделал прощальный жест рукой.
     Иосиф вышел в коридор и увидел со спины Олечку. Она шла к посту медсестёр, в том же направлении, куда нужно было и ему. Он невольно обратил внимание на её платье. Оно было шире, сложнее и дороже того, что она носила раньше. Это был прямой результат её новых финансовых возможностей, обеспеченных замужеством. Но оно, увы, уже не оттеняло пленительные изгибы Олечкиной фигуры так, как это делали её прежние простенькие платьица. Иосиф догнал её.
    - Рад вас видеть, Ольга Анатольевна. Как поживаете? Вот, думаю, идёте вы по коридору и мысленно повторяете физику к следующему уроку.
    - Ох, Иосиф! - она растерянно улыбнулась. - Привет. С чего это ты со мной на вы?
    - Сейчас же исправлюсь, - торопливо заверил он. - А насчёт физики я не ошибся?
    - Почти не ошибся. Вот поеду сейчас домой, в трамвае достану учебник и начну повторять. А какие у тебя новости?
    - Похоже, никаких. Я всё время во второй смене. Пока ещё в палате без номера. В октябре, видимо, переберусь в новый врачебный кабинет.
    - А как дела с чаем? - она остановилась у поста медсестёр.
    - Никак.
    - Сейчас принесу.
    - Я буду счастлив.
     Иосиф пошёл к своей палате. Была половина пятого. В шесть у него встреча с художником, и к ней он совершенно не готов. О чём он будет с ним говорить? Ни стратегии, ни тактики. Такие же тягостные периоды неопределённости бывали у него и раньше. Но после длительных поисков всегда наступал момент озарения. Может быть, так будет и теперь. Нужно только об этом непрерывно думать. Часами, сутками, неделями. Он так и делал. Визит к профессору и встреча с Олечкой были лишь кратковременными перерывами в этих раздумьях. Правда, от мыслей об Олечке так просто отделаться не удавалось. Они продолжали существовать параллельно, наслаиваясь на размышления о Мохове.
    Вскоре появилась Олечка с чайником в руке. Она оставила открытой дверь его палаты, тем самым, исключая любое проявление интимности, подошла к его столу и стала наполнять кипятком чайную чашку. Вызывающий, матово-розовый цвет её лица пробуждал у Иосифа грустные чувства. Не он теперь ежедневно прикасается губами к этой волшебной коже. А совсем недавно она никогда не уходила из его палаты без поцелуев. И она так помогла ему в работе с пациентом Хавкиным. С Хавкиным?! Да! Конечно! Он вдруг понял, о чём сегодня он должен говорить с больным художником. Это был тот самый момент озарения.
    - С этой работой, Иосиф, ты, возможно, и бокс забросил? - донёсся до него Олечкин голос.
    - Нет, Ольга Анатольевна. Для психиатрии, с её высокой заумью, наверно, необходим какой-то очень реальный противовес, вроде человеческих кулаков. Я люблю бокс. Только тренируюсь я теперь в своём мединституте. Это экономит время.
    - А когда соревнования?
    - Тренер говорил, к Новому году. Придёшь посмотреть?
    - Хотелось бы, - она взглянула на свои часики, - о, да мне пора. Пока, Иосиф.
     - Олечка, ещё только полминуты, - он встал из-за стола и вместе с ней вышел в коридор. - Ты помнишь, как помогала мне в работе с Хавкиным?
     - Припоминаю.
     - Сейчас я обследую больного художника. Ты знаешь его. Он на той же койке, где лежал Хавкин.
    - И что?
    - С этим пациентом те же проблемы. Поговори, пожалуйста, с ним. По той же методике. Скажи, что Иосиф просил тебя уделить ему внимание. При случае, сообщи, что мой отец был репрессирован в тридцать восьмом году.
     - Репрессирован? - она взглянула ему прямо в глаза, всего одно мгновение, но этого было достаточно, чтобы он вздрогнул. В этом взгляде было столько любви. - Я этого не знала. Хорошо, Иосиф. Можешь не сомневаться. Завтра же поговорю.
     Он остался один. Но поработать с историями болезни не удалось. Поток мыслей, связанных с художником, настоятельно требовал к себе внимания. Если ему удастся основательно проверить свою гипотезу относительно образа мышления пациента, перед ним откроются воистину новые горизонты.
     В шесть часов, когда Иосиф вышел из своей палаты, Мохов уже нервно прогуливался в коридоре.
    - Добрый вечер, Роберт Игоревич. Как самочувствие?
    - Спасибо, Иосиф. Встречи с вами теперь единственные события моей жизни. Я о них только и думаю целый день.
    - Но вы же не в одиночной камере, Роберт Игоревич. Вы в гуще обычной жизни. Вокруг снуют служащие нашего учреждения. Вы завтракаете, обедаете и ужинаете. Ваши соседи по палате о чём-то беседуют. Рядом появляются женщины, в конце концов.
    - Женщины? - Мохов сделал паузу. - Есть одна. Олечка.
    - Она вам нравится?
    - Её трудно не заметить. Редкостное сочетание юности и уже вполне пробудившейся женственности.
    - Почему редкостное? - перед Иосифом, очевидно, был тонкий знаток женщин.
    - Обычно, женственность у столь юных особ ещё не пробуждается в такой мере. У неё же это плод усилий какого-то весьма незаурядного человека, в которого она была сильно влюблена. Предположительно так.
    - В неё можно влюбиться?
    - Конечно, Иосиф. Она обаятельна. Но очень опасна.
    - Чем же?!
    - Она смотрит на мужчин, как на неодушевлённые предметы. Тот, кто пробудил в ней женственность, так и остался в её душе беспорочным мужским эталоном. А тот, кто в неё влюбится, тщетно будет надеяться на взаимность. И когда он это поймёт, полюбит её ещё сильнее. Женщин такого типа как раз и называют роковыми. Я узнаю их за версту.
    - Боже мой, Роберт Игоревич, такая же ситуация была и с вашим рисунком. Вы сообщаете массу сведений о человеке, о котором совсем ничего не знаете. Откуда это в вас?
    - Это, наверно, началось в детстве. Мой отец был искусствоведом. Он водил меня в Эрмитаж с шестилетнего возраста. Мы тогда жили в Петербурге. А позже я уже не мог жить без Эрмитажа. Меня увлекала портретная живопись. Ван-Дейк, Рембрандт, Франс Гальс. Вы понимаете, Иосиф, что это значит?
    - Догадываюсь. Вся информация о человеке закодирована в чертах его лица?
    - Да. Сначала отец объяснял, что полные губы - признак чувственности, а маленький подбородок говорит о слабой воле. Но потом я сам сделал массу открытий и, со временем, начал понимать человека с одного взгляда. Это происходило на уровне чувств. Я даже перестал формулировать в словах свои впечатления.
    - О каких открытиях, Роберт Игоревич, вы говорите?
    - Это больше связано с раскрытием содержания глаз. Где-то там, в глубине человеческой души, живёт зверь. Его можно заметить в глазах большинства людей.
    - Какой зверь?
    - Тот самый, в чьём облике мы жили миллионы лет на пути от амебы к человеку. Он не исчез, только затаился.
    - О чём вы говорите, Роберт Игоревич?!
    - Вот видите, Иосиф, на какую откровенность вы меня вызвали. Вы даже не можете меня понять. С вашей точки зрения, я – душевнобольной. А каково было мне, когда я это обнаружил!
    - А что, этот зверь страшен?
    - Иногда, очень страшен. Он может быть и убийцей, и насильником, и каннибалом, и злым колдуном.
    - И как же вы вышли из положения?
    - Очень просто. Я стал избегать прямого взгляда в глаза. Дело в том, что, в большинстве своём, эти люди были и приветливы, и доброжелательны, и вежливы. Очевидно, такими их сделали воспитание, социальное окружение, религия, жизненный опыт, то есть, тот комплекс их знаний, который называют сознанием. Они носили маску благопристойности, которая настолько срасталась с лицом, что выглядела, как их личность.
    - Но как вы, Роберт Игоревич, относитесь к таким людям?
    - Я пришёл к выводу, что у человека есть право представлять себя в обществе в той роли, которую он для себя выбрал. Уважение к человеку состоит в том, чтобы не видеть, или стараться не видеть того зверя, которого он сам добровольно удерживает в узилище своего подсознания.
    - О, с этой точки зрения можно многое объяснить.
    - Что вы можете объяснить? - в глазах художника вспыхнули искорки искреннего интереса.
    - Например, феномен гитлеровского фашизма. Становится понятным, откуда в Германии вдруг появилось столько убийц, насильников и садистов. Нацистская мораль устранила необходимость носить маски. И люди их сбросили. Вы, Роберт Игоревич, создали весьма плодотворную модель человеческой психики.
    - Нет, Иосиф. К подобному видению приходил не я один. Вы помните картину Врубеля "Пан"? Там изображено абсолютное чудовище с добрыми-предобрыми глазами. Это и есть моя модель. Если чудовище позиционирует себя носителем доброты, мы должны признать за ним право считаться прекрасным человеком.
    - Но Врубель, вполне определённо, был душевнобольным.
    - Я знаю, Иосиф. В отличие от меня, он, видимо, продолжал смотреть людям прямо в зрачки. Выдержать такое, без того, чтобы не свихнуться, невозможно. А то, что Врубель прекрасно читал содержание человеческих глаз, ясно из его умения изображать их. Вы помните, какая  бездонная тоска в глазах Демона в его картине "Демон сидящий".
     Наступило длительное молчание. Но Иосиф, вспомнив о своих планах, прервал паузу.
    - Роберт Игоревич, сегодня я шёл на встречу с вами с определённым намерением. Я хотел попросить вас повторить опыт с рисунком, - Иосиф показал собеседнику свёрнутые в трубочку несколько двойных тетрадных листов и карандаш.
    - Снова нарисовать вас? - удивился Мохов.
    - Нет. Нарисуйте кого-нибудь другого, например, Олечку.
    - Будет честно, Иосиф, если вы объясните мне, зачем это нужно.
    - Я объясню. Вы знаете, с какой целью вас поместили в наш Институт?
    - Да. Я видел направление районного психиатра. Вы должны подтвердить наличие у меня паранойи.
    - Допустим, Роберт Игоревич, всё, что вы мне сейчас рассказывали, я буду трактовать, как классический параноический бред, и на этом основании вас признают параноиком.
    - А вам это, действительно, кажется бредом? - в голосе Мохова звучало плохо скрытое разочарование.
    - Давайте этот вопрос пока отложим. Я же сказал, допустим. Но если это паранойя, мы обязаны вас лечить. Вам предпишут нейролептические препараты, которые подавляют функции центральной нервной системы.
    - Что подавляют?
    - То самое ваше умение выбирать цветовой оттенок, изгиб линии или форму объекта, не формулируя свои решения в словах. То есть, подавляют вашу способность генерировать творческие идеи, поскольку они параноические.
    - Как же я тогда буду рисовать?! - почти выкрикнул Мохов.
    - А власти и не хотят, чтобы вы рисовали так, как до сих пор. Может быть, мне удастся помешать им. Но для этого я должен понять специфику вашего мышления. Кое-что я уяснил из вашего первого рисунка. Но этого недостаточно. Сделайте мне ещё один.
     Мохов довольно долго молчал. Он выглядел подавленным.
    - Я сознавал, Иосиф, - наконец, заговорил он тихим голосом, - психиатрия в преступных руках - страшное дело. Но у меня нет другого выхода, кроме как довериться вам. Я готов сделать второй рисунок. Однако здесь замешано третье лицо. Мне нужна уверенность, что молодая женщина никак не пострадает.
    - Это, Роберт Игоревич, я вам гарантирую. Рисунок  мне нужен исключительно для внутреннего потребления.
    - Тогда давайте ваши принадлежности, - Мохов протянул руку к
тетрадным листкам.
    - Только, пожалуйста, не избегайте прямого взгляда в её глаза. Мне нужна максимальная информация о ваших возможностях.
    - Я не возражаю, - согласился Мохов, - но как вы это себе представляете? Я подойду к ней и попрошу разрешения внимательно посмотреть ей в глаза? Я же с ней, практически, не знаком.
    - Не беспокойтесь, Роберт Игоревич. Она сама подойдёт к вам.
    - Что?! Вы управляете людьми, как кукловод персонажами кукольного театра?
    - Куда уж мне, Роберт Игоревич. Я же не обладаю вашей способностью всё узнавать о человеке неизвестно откуда.
     Учёба в мединституте, работа во вторую смену в НИИ и спортивные тренировки значительно ограничивали контакты Иосифа с матерью. В будние дни они виделись только утром, когда спешно завтракали перед уходом из дома. А когда Иосиф возвращался с работы, после двенадцати, мама уже спала. Зато в субботу у него вечер был свободен.
    - Так что, Иосик, у тебя  на работе? - поинтересовалась она, когда в субботу они ужинали дома. - Ты уже работаешь две недели.
    - Как будто ничего неожиданного.
    - А новые пациенты от госбезопасности имеются?
    - Конечно. Меня же для этого и взяли на работу, - и, увидев встревоженный взгляд матери, он добавил, - только ты не думай, что обязательно должны повторяться предыдущие варианты. Новые пациенты могут быть на самом деле параноиками. Так что мне ничего подделывать и не придётся.
    - Твой новый пациент похож на параноика?
    - Этого, мама, я пока не знаю. Но человек он крайне интересный. Художник по профессии. Кстати, он по моей просьбе сделал один карандашный набросок. Я хотел тебе его показать. Вот, - он достал из своей сумки рисунок Мохова и положил перед матерью.
     Фаина Моисеевна сосредоточилась на тетрадных листах, а Иосиф продолжал жевать, наблюдая за ней. К его удивлению, на её лице не мелькнуло даже тени улыбки.
    - Тебя я узнаю, а кто остальные?
    - Который в очках - это профессор, рядом с ним лечащий врач, а третий, говорящий, - это Сорокин, из госбезопасности. Их изображения такие же узнаваемые, как и моё.
    - Почему он выделил тебя из остальных? У тебя ни погонов, ни хвоста. Он что-то о тебе знает?
    - В том-то и дело, мама, что нет. У него особая система восприятия. Он очень точно определяет человека по внешним признакам. Я предполагаю, он пользуется свободным доступом к своему подсознанию. Сейчас я пытаюсь в этом разобраться.
    - А кто-нибудь видел этот рисунок?
    - Пока нет. Через неделю вернётся из командировки профессор, и мы с ним будем его обсуждать.
    - Иосик, этот рисунок ты никому не должен показывать.
    - Почему, мама?
    - Как ты не понимаешь? Когда профессор разберётся в способностях твоего пациента, он без труда поймёт по этому рисунку, что ты человек нелояльный. Ни хвоста, ни погонов. По возможности, нужно скрывать, что у него есть такие способности. И он сам в этом кровно заинтересован. Иначе органы немедленно начнут использовать его для разоблачения диссидентов.
    - Боже мой, мама, - Иосиф отложил ложку, - почему же я об этом не подумал?! Это же почти очевидно. Но я так увлёкся обследованием пациента, что забыл, где нахожусь.
     Несколько минут он, подавленный, продолжал молча ужинать. Потом поднял к матери лицо.
    - Теперь я понимаю, мама, почему твой главврач так тебя защищает. Ты должна быть прекрасным диагностом.
    В ответ она улыбнулась.
    - В прошлом году главврач взял меня с собой на консилиум в госпиталь Октябрьского района. Он, как авторитетнейший хирург, - постоянный участник подобных мероприятий вне нашей больницы. А меня туда никто не приглашал. Я была в роли его ассистентки. Но на том консилиуме я поставила свой диагноз, который не был принят, поскольку противоречил всем остальным.
    - Больной скончался? - не выдержал Иосиф.
    - Да. А вскрытие подтвердило мою правоту.
    - Но это, конечно же, замолчали?
    - Замолчали. Но с тех пор, в особо тяжёлых случаях, меня стали приглашать на консилиумы. Иногда, даже без главврача.
    - А его это не раздражает?
    - Нет. Ты не представляешь, какой это благородный человек.

     В воскресенье Иосиф встал поздно. Это был единственный день, когда можно было отоспаться. Мама в ванной стирала бельё. Он позавтракал и, впервые за последние месяцы, с удивлением отметил, что ему никуда не нужно торопиться. С любимыми женщинами он расстался. В интенсивных занятиях английским уже не было необходимости. Он довольно свободно читал американские журналы по психиатрии и делал это почти ежедневно. До экзаменов за пятый семестр ещё далеко, а квалификационные соревнования по боксу уже позади. Вполне можно было ограничиться еженедельными трёхразовыми тренировками в мединституте. Иосиф открыл свою рабочую сумку и бегло просмотрел лежавшие там бумаги. Среди них был запечатанный конверт с описанием неизвестной местности. Его принесла Катя, и с тех пор он так и не удосужился раскрыть его. Иосиф достал из конверта листок с калли
графическими Катиными строчками и начал читать.
     "Этот город издали напоминал причудливое скопление скворечников, укреплённых на высоких шестах. С расстояния в несколько километров скворечники оказались огромными многоэтажными домами. Каждый дом располагался на вершине опорного столба высотой метров семьдесят и диаметром метров десять. Столбы эти были полыми и внутри них размещались многочисленные коммуникации, включая лифт, канализацию, водопровод, электрокабели. Вокруг каждого опорного столба, через каждые десять-пятнадцать метров по высоте, находились обширные круговые площадки, занятые фруктовыми садами, огородными грядками или одноэтажными строениями промышленного назначения. А внизу, на грунте, рос первозданный лес, населённый дикими животными. Как будто строители этого города стыдились отнимать у животных их извечный ареал. Тем более что столбы эти были отдалены друг от друга на значительные расстояния, измеряемые сотнями метров. Расположенные на столбах строения соединялись между собой крытыми галереями. Между домами сновал воздушный транспорт в виде юрких летающих тарелок, базировавшихся на круговой площадке непосредственно вокруг каждого дома. И мне очень хотелось верить, что они совершенно бесшумны.
     Потрясающей особенностью городского пейзажа, производившей на меня какое-то колдовское впечатление, были два солнца. Когда одно из них клонилось к закату, второе только всходило на противоположной стороне кругового горизонта".
     Иосиф прочёл текст на одном дыхании. Долго думать над его происхождением не приходилось. Это было знакомое ему описание планеты Чарити из научно-фантастического романа "На далёком Марсисе". Катя только основательно отредактировала его. А подчёркнутое ею предложение подтверждало её заключение, что паранормальное восприятие автора романа не фиксировало чаритианские звуки. Но неужели Катя считает, что он, Иосиф, готов к такому трудному заданию? Он провёл два пробных паранормальных поиска местности по её описаниям и только со второй попытки преуспел. Но это же были ближние, земные, более того, подмосковные места. И сразу после этого давать описание гипотетической местности, расположенной за миллионы километров в другой планетной системе?! Нет, Катя не могла предлагать ему подобное задание, как очередное. Но давать очередные задания, постепенно увеличивая их трудность, у неё уже не было времени. Она знала об их скором неизбежном расставании. Скорее, она, таким образом, определила его конечную цель. Чтобы идя к этой цели, он её, Катю, всё время вспоминал? Он и так не сможет её забыть. Но что же делать с этим текстом? Ну, конечно, попробовать он может. Нужно только определить поточнее месторасположение планеты Чарити.
     Иосиф подошёл к книжному шкафу и достал из нижнего отделения свой старый школьный учебник по астрономии. В нём, в виде вкладки, была карта звёздного неба. Иосиф развернул её. Планета Чарити, согласно роману, находилась в созвездии Тукана. В южном полушарии Земли его можно наблюдать невооружённым глазом. Значит, он может определить расположение созвездия Тукана сначала относительно созвездия Южный Крест, а потом и относительно Большой Медведицы. Если вечером привязать координаты окна своей комнаты к положению Большой Медведицы, можно найти направление на Тукан. Очень, очень ориентировочно.
     Вечером Иосиф отправился на прогулку и нашёл на небе Большую Медведицу. Потом он долго обрабатывал в своём воображении описание чаритианского города, пытаясь представить его в виде единого зрительного образа, как это он делал  последний раз перед поиском подмосковной местности по Катиному описанию.
     Но его ночной поиск оказался совершенно безрезультатным. Таким он и должен был быть. Чтобы хоть как-то приблизиться к цели, ему придётся довести до совершенства свою паранормальную способность ночного поиска мест, расположенных в самых удалённых и труднодоступных уголках Земли. Потом необходимо овладеть практиками максимальной концентрации энергии. Такая вот огромная работа ему предстоит! А пока... Он сунул конверт с описанием чаритианского города в ящик письменного стола и поехал в свой мединститут.


                ГЛАВА 3. ОЛЕЧКИН ТРИПТИХ
 
                Три очень непохожих ипостаси
                В душе у женщины живут в согласии:
                Одна грустит без видимой причины,
                А у второй в уме одни мужчины,
                А третья в поднебесной мгле
                Летает ночью на метле.

     Начинался октябрь. В понедельник, после лекций, у Иосифа была тренировка. Войдя в спортивный зал, он сразу же увидел Королёва, тренера армейского клуба. Он сидел за маленьким тренерским столиком и беседовал с  Панкратовым. Староста боксёрской группы, четверокурсник Олег Марунин, подошёл к Иосифу.
    - Привет, Иосиф! Панкратов велел начинать разминку. Пошли.
     Вскоре подошли тренеры. Олег построил ребят в шеренгу.
    - Товарищи, - обратился Панкратов к спортсменам, - у нас сегодня представитель республиканской федерации бокса Фёдор Сергеевич Королёв с инспекционным визитом. Он должен оценить уровень вашей подготовки. Поэтому проведём демонстрационные бои по одному раунду. Начнём...
    - Сначала претенденты на первый разряд, - поторопился уточнить гость.
    - Тогда начнём с пары Марунин - Раскин, - решил Панкратов. - А остальные внимательно наблюдают. Потом проанализируем каждый бой с учётом замечаний Фёдора Сергеевича.
     Марунин и Раскин пошли на ринг.
    - Иосиф, только, пожалуйста, без апперкота, - попросил Олег. - Я после гриппа ещё не вошёл в форму. В конце концов, это же не квалификационные бои.
    - Идёт, - пообещал Иосиф.
     Они провели раунд, и Королёв попросил ещё один. Потом Панкратов вызвал на ринг пару Спирин - Луценко. Когда бои окончились, Раскина позвали к тренерскому столику.
    - Иосиф, ты меня помнишь? - улыбнулся Королёв.
    - Как не помнить, Фёдор Сергеевич.
    - Почему ты не нокаутировал соперника? - в этом вопросе уже звучали жёсткие начальственные нотки. - У тебя дважды была такая возможность.
    - Фёдор Сергеевич, Олег Марунин хороший боксёр. Он просто ещё не вошёл в форму после гриппа. В нормальном состоянии он бы мне таких подарков не сделал.
    - Я так и подумал, - примирительно отметил Королёв, - ты явно уклонялся от апперкота. Я всё вижу.
    - Но в остальном, Фёдор Сергеевич, я же старался.
    - А по остальному у меня и замечаний нет. Алексей Сидорович, когда ты выводишь его на квалификационные соревнования?
    - Планирую в начале декабря подать заявку в ваш клуб. У нас претендентов на первый разряд не больше трёх. Свои соревнования с такой численностью не проведёшь.
    - Напрасно! - возразил Королёв. - Иосиф вполне может получить первый разряд ко дню Октябрьской революции. У нас в начале ноября как раз будут квалификационные соревнования.
    - Рановато, - покачал головой Панкратов.
    - Слушай, боксёр! - обратился Королёв к Иосифу с весёлым вызовом, - а ты всё равно приходи к нам на соревнования в начале ноября. Если не захочешь участвовать, просто познакомишься с нашим клубом. Тебе это будет интересно.
    - Спасибо, Фёдор Сергеевич. Я постараюсь прийти.
     Когда Королёв ушел, и кончилась тренировка, Панкратов попросил Иосифа задержаться.
    - Ты догадываешься, зачем он приходил?
    - Полагаю, Алексей Сидорович, по делам федерации бокса.
    - Какой там! – махнул рукой Панкратов. - Эти бланки из федерации, с которыми он пришёл, я обычно получаю по почте, заполняю и по почте же отправляю. Он приходил ради тебя.
    - А вы не переоцениваете значение моей скромной персоны?
    - Пойми, Иосиф, он на взлёте карьеры. Его воспитанники один за другим получают медали, ему  присвоили звание тренера всесоюзной категории, ввели в совет федерации. Вот-вот он попадёт в её высшее руководство. Ему позарез нужны успешные ученики.
    - Но есть же у него талантливые спортсмены! Тот же Огурцов.
    - Конечно. Но Огурцов психологически неустойчив. После того, как ты его нокаутировал каким-то непонятным даже для меня образом, он, похоже, не может войти в форму.
    - И с этим связан визит Королёва? - усомнился Иосиф.
    - Я этого не исключаю. Ему нужно спровоцировать тебя на преждевременные соревнования, когда Огурцов ещё имеет шансы тебя побить и, благодаря этому, восстановить свою бойцовскую психику. В противном случае, Королёв не постесняется оприходовать твою победу, как своё тренерское достижение, если ты примешь участие в соревнованиях без моей предварительной заявки.
    - Что вы, Алексей Сидорович?! Я просто не поеду к нему.
    - А вот этого, Иосиф, я тебе не говорил. Более того, советую съездить. Не участвовать в соревнованиях, а увидеть зал, в котором ты будешь драться за первый разряд, познакомиться с уровнем боксёров и особенностями публики. И свои силёнки оценить поточнее. Там есть, что посмотреть.
    - Так вы считаете, Королёв блефовал, когда говорил о моей готовности к борьбе за первый разряд?
    - Может и не блефовал. Но только я хотел бы выпустить тебя на соревнования с хорошим запасом прочности. После восстановления левосторонних мышц, ты продвигаешься вперёд семимильными шагами. Как будто твои силы удвоились. Я не знаю, чем это объяснить. Тебе ещё не хватает концентрации воли во время боя и выносливости. Но, если так дальше пойдёт, к Новому году на ринге ты будешь выглядеть кандидатом в мастера. Вот увидишь, как к нам сразу изменится отношение.
     Последние фразы Панкратова произвели на Иосифа впечатление. Тренер заметил, что его силы удвоились? Ну да, теперь, когда он расстался с любимыми женщинами, вся его энергия отдаётся спорту. А что касается концентрации воли, она нужна ему не только для бокса. Без неё нечего даже мечтать о паранормальной межпланетной связи. Кажется, этим занимаются йоги? Вот у кого нужно поучиться концентрации воли и энергии. Тем более что это же непосредственно из области его любимой психиатрии.
     Последняя мысль оказалась чрезвычайно притягательной. Она моментально выделилась из общего потока размышлений, образуя бесконечную цепь новых аналитических построений. Обследуя художника Мохова, Иосиф всё более углублялся в область взаимодействия человеческого сознания и подсознания. Какую роль здесь играет воля, как часть сознания? Способна ли она в сконцентрированном виде целенаправленно управлять подсознанием?

     Когда во вторник Иосиф появился на работе, Мохов нервно прогуливался в коридоре. Со времени их последней встречи прошло четыре дня. Художник не мог не ждать его. Но Иосиф спокойно поздоровался и прошёл в свою палату. Ему не хотелось начинать разговор с пациентом в пересмене, когда в любую минуту их могли побеспокоить. Только к шести часам, когда движение  людей в отделении сошло к минимуму, Иосиф вышел из своей палаты. Мохов стоял у застеклённой стороны коридора и смотрел на больничный двор.
    - Как поживаете, Роберт Игоревич?
    - Прекрасно. Нахожусь, как вы выразились, в гуще жизни. Завтракаю, обедаю, ужинаю. Вот вышел на прогулку.
    - А как ваше творчество?
    - Какое творчество? - Мохов прекрасно держался, делая вид, что предстоящий разговор его совсем не интересует.
    - Я, Роберт Игоревич, восторженный поклонник вашей графики. Ваш первый рисунок доставил мне истинное наслаждение. С удовольствием познакомился бы и со вторым, если он готов.
    - Ах, вот вы о чём. Я сделал его ещё в субботу.
    - Вы мне покажете?
    - Пожалуйста, если он ещё не затерялся. Валяется где-то там, в нижнем отсеке тумбочки. Сейчас проверю.
     Мохов скрылся в своей палате и вскоре вернулся с тетрадными листками в руке.
    - Это триптих, - пояснил он. - Его центральная часть вот здесь, на двойном листе. А на половинках разрезанного второго листа я поместил его левую и правую части.
     Иосиф погрузился в созерцание рисунков, в то время как Мохов внешне безучастно стоял рядом, разглядывая больничный двор.
    На центральной части триптиха была изображена коленопреклонённая девушка с лицом Олечки. Заметновыступающий живот не оставлял сомнений в её беременности. Её руки были подняты к висящему на стене портрету Иосифа в иконном окладе.
     На левой части триптиха Олечка сидела за письменным столом и, сосредоточенно глядя в книгу, грызла кончик карандаша. Слева виднелись книжные полки, а прямо перед ней на стене висели портреты Павлова, Пирогова, Менделеева, Ломоносова. На голове Олечки была корона, от которой исходило сияние.
     Но больше всего Иосифа удивил правый лист триптиха. На нём всё та же Олечка, верхом на метле, с обнажённой грудью, отлетала от балконных перил в колдовской полумрак полнолуния.
     Всё содержание рисунков Иосиф впитал за несколько секунд. Но он продолжал оставаться в неизменной позе, потому что выход из неё предполагал вступление в контакт с художником. А этого Иосиф безотчётно опасался.
    - Она к вам приходила? - ему, наконец, удалось оторваться от триптиха, но поднять на художника глаза он ещё не решился.
    - Да. На второй же день после нашего последнего разговора.
    - И у вас была возможность заглянуть ей в глаза?
    - Была. Иначе я ничего такого нарисовать не смог бы. Но мне пришлось пересилить себя. Я уже говорил, что избегаю заглядывать людям в зрачки. Мне не хотелось бы больше выполнять подобные просьбы.
    - Спасибо. Ваш рисунок не только талантлив, но и очень информативен. Но мне не обойтись без нескольких вопросов.
     Мохов ничего не ответил.
    - Я, Роберт Игоревич, хотел спросить насчёт зверя.
    - Зверь в человеческих глазах - это довольно обобщённое понятие. У женщин он, нередко, в обличье ведьмы. Природа не наделила их большой физической силой. У них должны были сформироваться другие средства выживания. Например, у змеи нет кошачьих лап и когтей. Так она гипнотизирует мышей, чтобы они сами лезли ей в пасть. А у женщины были мистические знания. Раньше в каждой большой русской деревне была ведьма, в то время как колдуны-мужчины большая редкость.
    - А почему на левом рисунке Олечка с короной на голове.
    - Если честно, Иосиф, я не знаю. Такой я её увидел.
    - И всё-таки? - не отступал Иосиф.
   - Вы хотите, чтобы я попробовал себя в роли искусствоведа? - Мохов взял левый рисунок. - Хм. Очевидно, она стремится овладеть знаниями, чтобы стать королевой.
    - Роберт Игоревич, она всего лишь учится в вечерней школе, чтобы поступить в мединститут и стать врачом.
    - Даже, если и так, - допустил Мохов, - для неё это не тривиальное овладение профессией ради хорошей зарплаты. Она, наверняка, видит в этом нечто, неизмеримо большее.
    - А как насчёт её беременности в центральной части триптиха? Тоже ничего не знаете?
  - Совершенно верно. Не знаю.
  - Тогда, Роберт Игоревич, у меня последний вопрос. Постарайтесь ответить. Зачем вы здесь нарисовали меня?
    - Вас?! - удивился художник. - Где вы такое увидели?
    - Вот, в центральной части триптиха, на иконе моё лицо.
     Художник с недоумением посмотрел на рисунок.
    - Уверяю вас, это чистая случайность.
     Иосиф хотел на этом сегодня закончить встречу с пациентом. Но так не получилось.
    - У меня тоже есть несколько вопросов, - заявил Мохов. - С какой целью вы посылали ко мне эту девушку?
    - Я просил её проявить к вам внимание и рассказать обо мне. Мне необходимо, чтобы вы мне доверяли. А что? Её визит произвел на вас неприятное впечатление?
    - Нет, Иосиф. Такая красивая девушка не может быть неприятной. Дело в том, что она мне о вас рассказала.
    - Что, именно?
    - Ваш отец был репрессирован!
    - Разве, Роберт Игоревич, вы нуждаетесь в подобных сведениях? Насколько я понимаю, вам достаточно одного взгляда, чтобы узнать обо мне больше, чем могут дать любые внешние источники.
    - Нет, Иосиф. Применительно к вам мои возможности очень ограничены. Если человек намеренно скрывает от окружающих свой внутренний мир, мой взгляд как бы натыкается на невидимый барьер. Вы слышали такое выражение "закрытый человек"? Есть несколько категорий подобных людей.
    - Что за категории? Мне, как психиатру, интересно.
    - Это работники спецслужб, врачи, следователи.
    - Почему врачи и следователи?
    - Это их профессиональный навык защиты своей психики от контактов с больными или криминальными людьми на работе.
    - И меня вы относите к этой категории?
    - Формально, да. Но мой "портретный" анализ говорит о другом. Вы со мной искренни. А зачем вам это?
    - Чтобы завоевать ваше доверие. Иначе я не смогу вам помочь. Но для вас я всё равно закрытый человек?
    - Да. Может быть, это связано с вашей национальностью.
    - Почему?
    - Не знаю. Применительно к евреям, мой взгляд, как правило, не проникает дальше роговицы их глаз. Испанские марраны ночью молились иудейскому Богу, а днём выглядели стопроцентными католиками. И никто не мог их разоблачить. Может быть, все евреи немного марраны. Тысячелетний опыт выживания в чужеродной этнической среде заставлял их всё время быть настороже. Это стало национальной чертой.
    - Я, Роберт Игоревич, уже не первый раз отмечаю ваше внимание к еврейской теме. Вы на ней зациклены?
    - Зациклен, потому что и мой народ на ней зациклен. С самого начала нашего века, а особенно после поражения в русско-японской войне, в стране громко звучал лозунг "Бей жидов, спасай Россию!". Потом евреев обвиняли в организации революции и Гражданской войны, в засилье на руководящих постах, в неучастии в Отечественной войне. Сталин расстрелял, практически, всех деятелей еврейской национальной культуры. Евреев снимают с должностей и высылают из Москвы. Может быть, существовала и    другая Россия. Но на протяжении моей жизни еврейская тема в русском обществе была доминантной. Да, я зациклен.
    - А как вы к евреям относитесь?
    - Мои родители и их друзья из русских националистов, вполне определённо, были антисемитами. А я был влюблён в эрмитажные портреты еврейских стариков гениального Рембрандта. Их лица казались средоточием мудрости и доброты. И меня до глубины души трогала иудейская мелодия Левитана во славу русской природы. Я не мог стать антисемитом. Но признаюсь, моё отношение к евреям настороженное.
    - Спасибо за откровенность, Роберт Игоревич. Сегодня нам придётся закончить беседу. Продолжим завтра в шесть вечера.
    - Хорошо, - согласился Мохов, - но сегодня я кое-что понял.
    - О чём вы?
    - О том, что вам, Иосиф, тоже не за что любить нашу власть. Она к вам враждебна. И отец ваш репрессирован. Едва ли об этом можно забыть.
    - Что значит, "тоже", Роберт Игоревич?!
    - Простите, Иосиф. У меня никакого опыта конспирации.
    - Поэтому вы и попали в наше учреждение?

     Уединившись за своим рабочим столом, Иосиф положил перед собой триптих Мохова и задумался. В этом рисунке, как и в предыдущем, пациент не использовал осознанные аргументы для создания своих образов. Основой его творческих решений были сведения из подсознания. Он даже не мог толком объяснить, откуда они взялись. В том и состоял замысел Иосифа, чтобы подтвердить это. Причём, данные, полученные из подсознания, в обоих случаях оказались чрезвычайно точными.
     Неожиданной была только информация о беременности Олечки. Но теперь Иосиф уже был склонен верить Моховскому подсознанию больше, чем самому себе. Вот Олечка выйдет в третью смену, и он внимательно её рассмотрит. Их роман начался в первых числах июля, а сейчас начало октября. Значит, она может быть  на четвёртом месяце. Такую беременность, даже первую, скрывать уже очень трудно. Но если он, Иосиф, здесь ни при чём, то срок Олечкиной беременности нужно исчислять с середины августа, когда она вышла замуж. То есть, месяца полтора-два. В этом случае можно ещё ничего не заметить. Однако если всецело верить загадочным информационным  источникам Мохова, он же не случайно нарисовал её беременной, молящейся на икону с изображением Иосифа? 
     В дверь легонько постучали, и на пороге палаты возникла фигура дежурной медсестры Галины Антоновны.
    - Как дела, Иосиф? Я вам чайку принесла. Аккурат, середина смены. Самое время чаёвничать.
    - Спасибо, Галина Антоновна. А у вас как дела?
    - Тихо как-то. Даже скучно. И вы чтой-то последнее время  никого не вызываете на обследование.
    - Вот, Галина Антоновна, - Иосиф кивнул головой на стопку папок на своём столе, - работаю с историями болезни. По заданию профессора. Кое-кого из них придётся пригласить для беседы.
    - Опять молодую, красивую даму?
    - Какую даму? - не понял он.
    - Да это я про женщину, что вы последний раз вызывали. Уж больно хороша была, - она говорила о Кате, которая под видом больной посетила Иосифа на работе в прошлом месяце.
    - Среди больных, Галина Антоновна, разные люди встречаются. На этот раз, видимо, придётся старичка одного вызвать. За шестьдесят ему.
    - Да, - понимающе кивнула медсестра. - Болезнь не выбирает только красивых. Ну, пойду я, Иосиф. Не стану вам мешать.
    - Благодарю за чай, Галина Антоновна.
   
     Мысли Иосифа снова вернулись к Мохову. Он шёл на сближение гораздо быстрее, чем предыдущие пациенты. Но в этом, вероятно, заключалась и опасность. Окажется ли он достаточно управляемым? Впрочем, почему Иосиф должен обязательно искать какие-то особые подходы в работе с ним? Он же мечтал написать книгу "Психиатрия в застенках". Книгу о борцах с тиранией, оказавшихся в застенках и побеждающих в неравной психологической схватке с самонадеянным и жестоким врагом. Приёмы и методы достижения такой победы он уже нащупал в работе с двумя своими предыдущими пациентами. Теперь необходимо только поточнее их сформулировать и использовать, как программу, в работе с Моховым. Эта работа позволит ему окончательно проверить и утвердить некоторые закономерности. Тогда "Психиатрия в застенках" станет хоть каким-то полезным результатом его жизни. Потому что паранормальная межпланетная связь, о которой он грезит, может оказаться несбыточной романтической мечтой юности, чтобы не сказать параноическим бредом.
     Так о каких же закономерностях идёт речь? Прежде всего, нужно разработать убедительную игровую модель поведения пациента, чтобы даже профессиональные психиатры не усомнились в его паранойе. А для этого нужно знать о пациенте всё - и его биографию, и все детали его отношений с органами госбезопасности. Этим он и займётся на следующей встрече с Моховым. Хотя нет. Сначала следует выяснить отношение подопечного к дилемме Джордано Бруно. Если Мохов мечтает броситься на амбразуру, чтобы вписать в историю своё героическое имя борца с всемирным злом, помочь ему будет невозможно. Да. Последовательность всех этих действий лучше расписать в письменном виде.
     Иосиф достал из книжного шкафа новую школьную тетрадь с листами в клеточку и написал на втором листе "Содержание". Часа через два под этим словом уже выстроился целый столбик подзаголовков будущей книги. Потом вернулся к первой странице и, после некоторых колебаний, написал посредине крупными буквами "Психиатрия в застенках". Он закрыл тетрадь и несколько минут продолжал неподвижно глядеть на тетрадную обложку. Великие люди прошлого, его кумиры, умели не только мечтать, но и совершать конкретные шаги. И он, Иосиф, сейчас такой шаг сделал. Только тетрадку эту ни в коем случае нельзя хранить в рабочем столе. Он будет носить её в своей сумке.
     В половине одиннадцатого в его дверь постучали. В дверном проёме появилась Олечка с чайником в руке.
    - Привет, Иосиф.
    - Добрый вечер, Олечка. Ты сегодня пришла пораньше?
    - Да. Я в третью смену прихожу на работу прямо с вечерней школы, чтобы сэкономить время и часик-полтора позаниматься. Мы дежурим вместе с Юрой. Он подойдёт к половине двенадцатого. А я в ординаторской заварила чай и решила уж заодно и тебе занести. Галина Антоновна, чай, тебя не больно балует.
    - Спасибо, Олечка. Кстати, я хотел тебя поблагодарить за беседу с Моховым. Ты мне очень помогла.
    - Да. Я говорила с ним в пятницу. Ты обратил внимание, Иосиф, какой у него взгляд? Он как будто прокалывает тебя насквозь. Это признак болезни?
    - Я в этом ещё не разобрался.
    - Так я пойду, - она смущённо улыбнулась. - Завтра урок по химии. Займусь зубрёжкой.
    В ходе разговора Иосиф всё время старался рассмотреть Олечкину талию. Да, очевидно, не одни только новые финансовые возможности побудили её приобрести это просторное платье с обилием складок. Но он никак внешне не отреагировал на своё открытие. Юрий Васильевич Осокин, Олечкин муж, - хороший парень. И дай Бог им удачи во всём. Он, Иосиф, не сделает ни одного шага, способного им навредить.


                ГЛАВА 4. ЗАГОВОР МОЛЧАНИЯ

                И тайну сохраняя свято,
                Молчат, чтоб не узнал народ, -
                В хрустальном замке есть палата,
                Где Правда Чистая живёт.
    
     На следующий день, явившись на работу к четырём часам, Иосиф обратил внимание на незнакомую девушку на посту медсестёр. Очевидно, её приняли на работу взамен уволившейся Риммы. Он подошёл к ней.
    - Извините, вы здесь работаете?
    - Да. Я дежурная медсестра.
    - Давайте познакомимся. Меня зовут Иосиф. Я работаю три дня в неделю во вторую смену.
    - Так это вы Иосиф? - в её улыбчивом смущении чувствовался вызов. - А меня зовут Надя. Я здесь совсем недавно.
    - Очень приятно, Надя. Если мне будут звонить, я в палате без номера. Рад был познакомиться.
     Он направился в свою палату и занялся историями болезни. К возвращению Иванцова из командировки нужно было по ним подготовить материал.
     В шесть вечера Иосиф и Мохов продолжили беседу. После взаимных приветствий, художник выразил свою обеспокоенность.
    - Знаете, Иосиф, меня тревожит, что  вы, как будто, не проявляете никакого интереса к моей болезни. Я чего-то недопонимаю?
    - Конечно, недопонимаете. Я не проверяю ваше кровяное давление, пульс и температуру. Но ведь это психиатрия. Вы правы только в том, что мы пока не касались проблем, приведших вас сюда. Если хотите, давайте к ним приступим.
    - Что я должен делать?
    - Расскажите, как вы здесь оказались.
    - А разве вы не знаете?
    - Того, что я знаю, вполне достаточно, чтобы констатировать отсутствие у вас паранойи. Вас устраивает такой результат? Наверно, нет. Если вы вменяемы, вам дадут лет десять, или расстреляют.
    - Но вам же известно, что я иллюстрировал новое издание
"Божественной комедии" Данте?
    - Очень поверхностно.
    - В этой поэме три части: "Ад", "Чистилище" и "Рай". К первой я должен был нарисовать чертей. Вы представляете себе работу иллюстратора? Я просто обязан был проникнуться ненавистью и отвращением к этим персонажам, чтобы они вызывали такие же чувства и у читателей. Понимаете, Иосиф, это почти, как у актёров.
    - Ну и что?
    - Вот я и проникся. Редактор и рецензент признали мои иллюстрации талантливыми. А цензор вдруг обнаружил, что у моих чертей лица членов политбюро.
    - Значит, с вашей стороны это не была открытая демонстрация ненависти к режиму?
    - Боже сохрани, Иосиф! Что я, самоубийца? Я даже не подозревал, что там лица членов политбюро. Для меня это было так же неожиданно, как и ваше изображение на иконе, перед которой молилась Олечка.
    - Так чьи же лица обнаружил цензор?
    - Молотова, Маленкова, Кагановича, Ворошилова, Хрущёва.
    - А главное лицо? А Берия?
    - Цензор их не назвал.
    - Но если ваше подсознание сформировало объекты ненависти и отвращения в названных вами образах, нелогично, что среди них не было этих двоих.
     Мохов молчал.
    - Роберт Игоревич, я единственный человек, способный вам
помочь. Вы продолжаете подозревать во мне агента госбезопасности? Но даже если это так. Ваше положение настолько тяжёлое, что ухудшить его уже почти невозможно. Рискните! Доверьтесь мне! Только так мы можем найти какой-то выход.
    - А выход, в принципе, существует?
    - Обязательно существует. Вы что-нибудь слышали об итальянском философе Томаззо Кампанелла?
    - Да. Он идеолог утопического социализма, написал "Город солнца". Его упоминают в вузовском курсе марксизма-ленинизма.
    - Так вот, этот человек двадцать семь лет провёл в застенках католической инквизиции, несколько раз был под пыткой, но, в конце концов, добился освобождения. Значит, выход можно найти даже в таких условиях.
    - Двадцать семь лет?! Ох, Иосиф. Подобный выход меня что-то не очень прельщает.
    Снова наступила тяжёлая длинная пауза.
    - Берия там есть, - наконец, выдавил из себя Мохов. - Я разглядывал свои иллюстрации и обнаружил его в лице ведьмы. Это изображение вызывает настоящее омерзение.
    - Почему же цензор его не узнал?
    - Я подозреваю, он узнал, но без полной уверенности. Всё-таки, на иллюстрации было женское лицо. А раз так, он не решился. Для него это было небезопасно.
    - А как, Роберт Игоревич, насчёт первого лица?
    - Его там не было.
    - Почему?! Ну, ладно, продолжайте.
    - Цензор сначала поделился своим открытием с вице-президентом Академии художеств. А тот был другом моего покойного отца. Бывал у нас в гостях.
    - Значит, это он отправил вас сюда? Мир не без добрых людей.
    - Дело не только в доброте, Иосиф. Вице-президент,  полагаю, испугался за самого себя. Во-первых, он был ответственен за кадры. А во-вторых, его дружба с нашей семьёй теперь не сулила ему ничего хорошего.
    - Да? Я об этом не подумал. И что же он предпринял?
    - Он сообщил цензору, что мой отец  как-то делился с ним своей озабоченностью по поводу моего психического здоровья.
    - Это действительно было?
    - Да, Иосиф. Когда мне было четырнадцать лет, я рассказал отцу о том, что вижу в человеческих глазах. Он был сильно обеспокоен и стал подозревать меня в психической неадекватности. Тогда я испугался и решил, что об этом никому нельзя рассказывать. С тех
пор так и делал.
    - Но как вам удалось успокоить отца?
    - Я сделал вид, что пытался разыграть его. Но он всё равно показал меня психиатру. Этот врач был другом нашей семьи. Ему, конечно, ничего не удалось выяснить, потому что я всё отрицал. Со временем этот инцидент забылся, а никаких поводов для подозрений я больше не подавал.
    - Очень хорошо, Роберт Игоревич, что вы мне об этом рассказали. Но что делал вице-президент дальше? 
    - Он попросил цензора пока не распространяться на эту тему. Цензор зависел от вице-президента в своём карьерном росте, и он пообещал помолчать дня два, прежде чем сообщить, куда следует.
    - Маловато времени, - сочувственно заметил Иосиф.
    - Тем не менее, он успел. Он нашёл того психиатра, который освидетельствовал меня в подростковом возрасте и был готов подтвердить существование у меня проблем с психикой. И он организовал заявление работников моего издательства психиатру районной поликлиники с просьбой о моём освидетельствовании. Заявление, датированное задним числом, было подписано тремя сотрудниками издательства, включая редактора. Все они были моими близкими друзьями.
    - И это сработало?
    - Да. Когда офицер госбезопасности появился в издательстве, редактор сообщил ему, что они и не собирались пропускать в печать мои иллюстрации. Более того, обратились к районному психиатру с просьбой о моём обследовании, потому что уже длительное время отмечали мою психическую неадекватность.
    - И офицер этим удовлетворился?
    - Нет, Иосиф. Он поговорил и с вице-президентом, и с психиатром - другом нашей семьи, и с районным психиатром, и со мной.
    - И убедился в вашей болезни?
    - Как минимум, он убедился, что моё направление в ваш Институт достаточно обосновано. А своё окончательное решение он вынесет по результатам вашего диагноза. И оно будет касаться не только меня, но и всех, кто подтверждал мою душевную болезнь.
    - Роберт Игоревич, вы хотите сказать, что от меня зависит судьба всех этих друзей вашей семьи?
    - Очевидно. Хотя, - лицо Мохова напряглось, - какой смысл вы вкладываете в слова "друзей вашей семьи"? Я, кажется, прошлый раз говорил, что мои родители и их друзья были антисемитами?!
    - Успокойтесь, Роберт Игоревич. Я просто уточнил. И ещё мне необходимо знать подробности вашего разговора с офицером госбезопасности. Вы помните его имя?
    - По-моему, - наморщил лоб художник, - его фамилия Соркин.
    - Не Соркин, а Сорокин, и отчество его, между прочим, Иванович. Дмитрий Иванович Сорокин.
    - Да, Иосиф, я немного ошибся.
    - Ничего страшного. Я понимаю, у вас такой образ мышления. К
неприятной личности своего преследователя вы чисто
подсознательно приклеили столь же неприятную еврейскую фамилию.
    - Что поделаешь, - сокрушённо развёл руками Мохов, - я продукт своего общества. Прошлый раз мы говорили о зацикленности на еврейской тематике. Но вы, может быть, и не представляете, что это такое. В творческих союзах писателей, журналистов, художников, кинематографистов, актёров идут бесконечные выяснения этнических корней, подсчёты процентного состава евреев, пересуды, интриги, анекдоты и остроты на эту животрепещущую тему. Это не зацикленность, это стержень, вокруг которого в России вращается вся духовная жизнь.
     Слушая Мохова, Иосиф невольно отдавал дань его откровенности. Он не раз наблюдал, как русские мгновенно застёгиваются на все пуговицы, когда разговор касается еврейского вопроса. А этот человек, вначале казавшийся таким крутым и колючим, на деле был открытым и наивным, как ребёнок. Он с необъяснимым доверием раскрывал Иосифу такие подробности своего дела, которые в злонамеренных руках могли его погубить. Чтобы добиться такого доверия у своих предыдущих пациентов, Иосифу приходилось преодолевать неимоверные трудности. Может быть, это было следствием уникальной способности Мохова раскрывать сущность человеческой души? Любопытно, что за зверь обитает в подсознании его самого? Какой-нибудь травоядный? Лось, например? Вооружён мощными рогами и копытами, но, в сущности, совершенно беззащитен перед волками. А они уже предвкушают близкое пиршество. Нет, этого зверя Иосиф волкам не сдаст. Но, так или иначе, с Моховым было интересно беседовать. И Иосиф позволил себе несколько отклониться от темы.
    - А что бы произошло, Роберт Игоревич, если бы этого стержня
вдруг не стало?
    - Как не стало?! - не понял Мохов.
    - Ну, чисто теоретически.
    - Не знаю, - смутился художник. - Наверно, русское общество стало бы другим.
    - Вы не допускаете, Роберт Игоревич, что дело здесь вовсе не в евреях, как таковых?
    - А в чём же?
    - В том, что ксенофобия является органической составляющей русского национального облика, а безответные евреи просто удобный объект для её проявления. И если они исчезнут, выберут какой-нибудь другой этнос, кавказцев, или среднеазиатов.
    - Почему?
    - Может быть, потребность всё время кого-то унижать, над кем-то измываться, является у русских неотъемлемой составляющей ощущения собственного величия.
    - По-моему, Иосиф, это русофобия. Такая же неприглядная, как и антисемитизм. В нашем народе нет такого.
    - Извините, Роберт Игоревич. Это всего лишь предположение. Я никак не хотел вас обидеть. Давайте вернёмся к нашим делам. На чём мы остановились?
     - На Дмитрии Ивановиче Сорокине.
    - Да-да, Сорокин - ключевая фигура, которая примет или не примет наши аргументы. О чём же вы с ним говорили?
     - Он просил меня объяснить, почему черти на моих иллюстрациях оказались с лицами членов политбюро. А я к этому вопросу готовился. И я рассказал ему, что перед работой долго находился в конференц-зале, где висят портреты этих людей. Очевидно, они врезались в мою память и потом чисто подсознательно были воспроизведены на рисунках без какого-либо злого умысла. Лицам своих персонажей я просто не уделил должного внимания. В сущности, так ведь и было.
     Иосиф взглянул на часы. Они беседовали уже около полутора часов. Он знал, что подобные разговоры не должны быть слишком долгими. Полученный материал требовал скрупулёзного анализа.
    - Я хотел бы поблагодарить вас, Роберт Игоревич. На этом пока
остановимся.
    - Мы завтра продолжим?
    - Конечно, завтра в шесть часов. До свидания.
     Иосиф вернулся на своё рабочее место. Близилась середина смены, и Галина Антоновна любезно принесла ему чай. Но Иосиф не мог надолго оторваться от темы разговора с Моховым. Он достал из сумки тетрадь с заголовком "Психиатрия в застенках" и стал просматривать "Содержание". Его взгляд остановился на строчке "Коллизия несовместимых направлений мышления". Именно это явление должно было служить исходным пунктом в игровой модели имитации паранойи. Но никакой коллизии в биографии Мохова пока обнаружить не удавалось. Хотя, должны же были быть в его жизни противоречия. Они характерны для развития каждого человека, тем более, такого интеллектуального. Возможно, они связаны с его пристрастием к Эрмитажу. Эта сокровищница мировой культуры не могла быть источником лжи. И если её сравнивать с советской действительностью... О! Да! Это направление поиска казалось перспективным.
     Ещё Иосифу пришла в голову мысль, что, в целях конспирации, он не должен строить свои игровые модели по одному и тому же трафарету. Так его быстро разоблачат. Ему следует расширить вариантную базу, используя мировой опыт. Томаззо Кампанелла - вот первое имя, которое пришло ему в голову. Почему столь скорая на расправу средневековая католическая церковь так и не смогла приговорить его к сожжению? Какие тайны психиатрии в застенках знал этот человек? 
     На следующий день, в своём мединституте, на семинаре по марксизму-ленинизму, Иосиф вспомнил об этом.
    - Фёдор Иванович, - обратился он в перерыве к доценту, ведущему семинар, - меня очень интересует фигура Томаззо Кампанеллы. Из материалов, которые удалось прочесть, неясно, почему инквизиция не приговорила его к сожжению, хотя он был явным еретиком.
    - Он вас увлекает, как героическая личность? - поинтересовался доцент.
    - Не только, Фёдор Иванович. Я намерен стать психиатром. И мне кажется, Кампанелла, выигравший беспримерную психологическую схватку с инквизиторами, знал какие-то тайные законы человеческой психики.
    - О, Иосиф, - засмеялся доцент, - этот закон психики очень хорошо известен и в наше время. Чтобы преуспеть, нужно иметь высокопоставленного покровителя.
    - У Кампанеллы был такой покровитель?
    - Был, да ещё какой. Сам его святейшество папа. Без его санкции инквизиция никого не могла приговорить к смерти.
    - Но об этом, Фёдор Иванович, я не встречал ни слова.
    - Я и сам не сразу это понял, - признался доцент. - Формально, Кампанелла поддерживал идею своих предшественников Фомы Аквинского и Телезио о божественном авторитете папской власти. А на допросах инквизиции он просто кричал об этом. Хотя, по-моему, к тому времени он уже сильно сомневался в папском авторитете. Но в борьбе за свою жизнь он вёл себя, как гибкий прагматик. Разве папа мог послать на смерть такого преданного сторонника, хотя и отпетого еретика.
     Эта неожиданная информация показалась Иосифу просто бесценной, хотя он ещё не знал, как её можно использовать.
     В четыре часа на работе его встретила новая медсестра первой смены, улыбающаяся Надя. Она сообщила, что врачебный кабинет Иосифа уже готов, и вскоре он сможет его занять. Ей говорил об этом врач Лопахин. Но долго беседовать с ней Иосиф не мог. Это был его последний рабочий день на этой неделе, и к предстоящей встрече с Иванцовым нужно было многое подготовить. До шести часов он заполнял таблицу с данными историй болезни, а затем встретился с Моховым.
    - Я, Иосиф, только и живу мыслями о нашем последнем разговоре, - признался пациент после взаимных приветствий. - Неужели на основе этой беседы можно найти выход из моего безнадёжного положения? И о чём вы будете меня спрашивать ещё?
    - Ещё о том, какое влияние на вас оказывал Эрмитаж?
    - Решающее, Иосиф. Я, практически, из него родом. Я старался проводить там всё свободное время. Мы уже говорили об этом.
    - Но вам приходилось сравнивать мир Эрмитажа с окружающей вас действительностью?
    - Иосиф, это замечательный вопрос. Вы знаете, как влияет на подростка книга? Он начинает смотреть на мир сквозь призму прочитанного. А Эрмитаж действовал сильнее, потому что он был полон впечатляющих зрительных образов. Тем более что в домашней библиотеке я мог почти всегда найти соответствующие описания картин, биографий художников и их эпох. Мой отец был искусствовед.
    - Между этими двумя мирами были противоречия?
    - Огромные противоречия. Начнём с самого простого. Мир Эрмитажа был построен на Библии. Ей посвящалась основная масса произведений искусства почти до конца восемнадцатого века. А вне Эрмитажа Библии не было. Её изгнали, как нечто враждебное. Но как изгнать тысячелетнюю основу нашей культуры? Это было невозможно. Поэтому библейской культурой де-факто продолжали пользоваться, как бы исподтишка воруя её и скрывая её источник.
    - Вы воспринимали Эрмитаж, как нечто культурное целое, или как собрание разнородных компонентов разных культур?
    - Тот Эрмитаж, которым я жил, сокровищница христианской
культуры, был для меня единым целым. Он концентрировался вокруг фигуры Иисуса Христа. Возьмите самые яркие страницы западноевропейского искусства - итальянское Высокое Возрождение: Верроккьо, Джорджоне, Рафаэль, Тициан, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Веронезе. Множество их произведений связаны с Христом, включая бесчисленные изображения его матери, других членов его семьи или окружения. То же самое можно сказать и об испанской, голландской или французской живописи. Даже, когда сюжет картин был из Ветхого завета, всё равно, он косвенно был связан с Христом. Вокруг него выстраивались и этика, и эстетика, и идеал совершенства. В моём представлении идеальный мир обязательно должен быть замкнут на единое личностное начало.
    - Ваши родители были религиозными?
    - Да. Отец стремился познакомить меня с искусством православных храмов. Их, действующих, оставалось не так много. Но были альбомы, красочные каталоги. И всё это только укрепляло моё представление о роли личностного начала в мироздании.
    - Но вне стен Эрмитажа этого не было?
    - В дореволюционной России было. Был Бог и его помазанник на земле - царь. Это, Иосиф, русское миропонимание, сформированное многими столетиями.
    - Но в той России, где вы росли и учились, этого же не было?
    - Не было. И я воспринимал это, как некую болезненную неадекватность. Но в тридцатых годах положение начало меняться. В какой-то момент Сталин, очевидно, расшифровал загадку русской души и небезуспешно попытался  заполнить собою пустовавшее место в русском самосознании.
    - И вы это приняли?
    - Видите ли, Иосиф, к личности Сталина, разрушителя церквей и жестокого тирана, у моего сознания были претензии. Но я принял его, как говорится, нутром. Тем, что вы называете подсознанием. Потребность в  богоподобном лидере предопределяла готовность даже на его неполноценную замену.
    - Поэтому в ваших изображениях чертей и нет его лица?
    - Я не знаю, Иосиф. Вам известно, я не очень-то контролирую процесс своего творчества на уровне сознания.
    - Но было же ещё несколько противоречий, Роберт Игоревич. Мир Эрмитажа был населён еврейскими персонажами, включая самого Христа и его окружение. И они вызывали у людей вашего круга восторженное отношение. Но к еврейским персонажам  вне Эрмитажа отношение было совсем другим. И второе противоречие. Вы сами сказали, что мир Эрмитажа построен на Библии, и что это основа вашей христианской культуры. Но Библия, включая Ветхий и Новый заветы, написана евреями. Почему же вы не делаете очень короткий и логичный шаг к заключению, что еврейская культура является основой вашей культуры?
    Несколько длинных секунд ответа не было.
    - Иосиф, вы как будто поймали меня за руку на воровстве. То, что эти вопросы существуют, я понял ещё в молодости. Но русское общественное мнение, по умолчанию, их игнорировало. И я постепенно успокоился. Раз вопросы никто не задаёт, нужно ли ломать голову над ответом.
    - Но вот вы дождались. Вопросы заданы.
    - Знаете, Иосиф, я гордился, что в русском народе всегда  находились люди, готовые говорить правду, невзирая ни на что. Такие, как Чаадаев, Толстой, как юродивый из пушкинского "Бориса Годунова". Но, в данном случае, я ни от кого не слышал правды. И в глубине моей души иногда давал о себе знать едва слышный сигнал страха, что бесконечная ложь, рано или поздно, погубит нас. Потому, что эта ложь лежит в самом фундаменте русского национального самосознания.
    Некоторое время они молчали. Иосиф озабоченно посмотрел на часы, но Мохов его опередил.
    - Подождите, Иосиф. Я страдаю от неизвестности. У меня ощущения смертника, ждущего в одиночной камере исполнения приговора. Что меня ждёт?
    - Хорошо, давайте проясним положение.
    - Об этом я и прошу.
    - Вы, Роберт Игоревич, заинтересованы в том, чтобы в нашем Институте подтвердили вашу паранойю. Тогда вы, как невменяемый, сможете избежать репрессий. Правильно?
    - Как будто, да.
    - Но паранойи у вас нет. Правда, в подростковом возрасте такой сигнал был, но вы дали мне по нему исчерпывающие объяснения. Вы дожили до тридцати шести лет, не давая никому оснований предполагать у вас патологию психики. Я говорю правильно?
    - Наверно.
    - Прекрасно, Роберт Игоревич. Пойдём дальше. Значит, паранойю придётся имитировать. Вы согласны на это?
    - А разве у меня есть другой выход? Но я же не знаю, как это
делается. И кто будет делать заключение?
    - Заключение сделают профессор и лечащий врач. Они должны
искренне поверить в вашу паранойю.
    - Но разве такого специалиста, как профессор, можно ввести в заблуждение? Вы считаете, что у меня есть хоть какие-то шансы?
    - Шансы есть. Материалы к заключению профессора буду готовить я. К следующей нашей встрече я разработаю игровую модель вашей мнимой болезни. И она станет программой всего вашего поведения.
    - Иосиф, я ничего в этом не понимаю. Но постараюсь выполнять все ваши указания.
    - Тогда, Роберт Игоревич, до встречи.


                ГЛАВА 5. НЕГАТИВ И ПОЗИТИВ

                Смешенье достоверного и спорного -
                Искусство рук алхимика умелого,
                Он получает белое из черного,
                И возрождает чёрное из белого.

     Через четыре дня, придя на работу, Иосиф увидел на посту медсестёр Олечку. На этой неделе они с мужем работали в первую смену. Она протянула ему ключ.
    - Поздравляю с новосельем, Иосиф. Твой кабинет готов.
Профессор просил передать, что туда можно переселяться.
    - А сам он сегодня на работе?
    - Да. Но это, Иосиф, ещё не всё. Дядя Паша просил передать...
Ты догадываешься?
    - Догадываюсь. Новый кабинет нужно обмыть?
    - Конечно.
    - Тогда, Ольга Анатольевна, давайте назначим это на завтра. Я приду на полчаса раньше, и у вас до конца смены будет полтора часа. Пригласи, пожалуйста, от моего имени дядю Пашу, Гущина и Лопахина. И вы с Юрием Васильевичем приходите. Водку я куплю, а с закуской ты мне поможешь?
    - Могу купить в столовой вторые блюда.
    - Спасибо, Ольга Анатольевна.  Вот деньги.
     Он зашёл в свою палату и поспешил к Иванцову.
    - Привет, Иосиф, - обрадовался профессор. - Я уже жду вас. Вам
передали, новый врачебный кабинет можно занимать?
    - Да. Ольга Анатольевна говорила.
    - Ольга Анатольевна? - поднял брови Иванцов. - Ну да. Она же теперь замужняя женщина. А я всё Олечка, Олечка.
    - Как съездили, Михаил Андреевич?
    - Меня приглашали в Новосибирск на защиту двух диссертаций по психиатрии. И на природу выезжали.
    - Красивая природа?
    - Она величественная. Осенняя тайга, берег Оби - это впечатляет. Но перейдём к нашим делам. Меня, конечно, интересует Мохов. Не успел вернуться, как звонит Сорокин. Я ему говорю, пациент у нас совсем недавно. А он отвечает, что, зато теперь у вас есть Иосиф.
    - Конечно, Михаил Андреевич, Сорокин слишком торопится.
Всю прошлую неделю я интенсивно работал с Моховым. Но для окончательного заключения всё равно недостаточно данных. Вы же знаете, как тщательно приходится обосновывать заключение, чтобы Сорокин и Синицын с ним согласились. Это не обычный пациент.
    - Сколько вам ещё нужно времени?
    - Недельки две. При условии, что мы отложим исследование взаимодействия сознания и подсознания.
    - Но как продвигается обследование Мохова?
    - Я, Михаил Андреевич, использовал методику из вашей монографии. То есть искал коллизию противоречивых направлений мышления, как первопричину заболевания. У Мохова она связана с несоответствием между окружающей действительностью и миром ленинградского Эрмитажа, в который он с детства был погружён. Пациент родился и вырос в Ленинграде.
    - Прекрасно, Иосиф. Эта методика вполне заслуживает канонизации в психиатрии. Вот вам тема для следующей статьи. Кстати, совсем забыл, - он достал из верхнего ящика стола журнал и положил перед Иосифом. - Это первый кирпичик в здание вашей диссертации. Поздравляю!
    Перед Иосифом лежал отечественный журнал по психиатрии, в котором была напечатана его первая статья.
     - Спасибо, Михаил Андреевич!
     - Это ваш авторский экземпляр. Поставьте его в шкаф в своём врачебном кабинете. Вы уже там были?
    - Ещё не успел.
    - Там есть застеклённый шкаф для книг и металлический шкаф
для документов. В частности, для историй болезни. Вы помните, кто сказал: "Дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар"? Кажется, Галилей? Этот врачебный кабинет, Иосиф, ваша точка опоры. Что у вас ещё есть?
    - Я уже занёс в таблицу данные сорока историй болезни.
    - Какие-то закономерности, наверно, бросаются в глаза?
     - Да. Параноики - это, в основном, люди из интеллигенции.
     - Не торопитесь, Иосиф. Здесь есть одна тонкость. Параноический бред у  рабочих и крестьян просто трудней диагностировать. Они значительно меньше говорят, пишут или рисуют. Хотя параноиков среди них, возможно, не меньше. А что ещё вы заметили?
    - У подавляющего большинства больных коллизия, породившая
паранойю, так или иначе, вызвана изменением в нашей стране социального строя.
    - А вот здесь, Иосиф, мы должны быть особенно осторожными. С одной стороны, это логично. Социальный катаклизм перенапрягает человеческую психику. Но с другой стороны, не хотите же вы сказать, что социализм калечит личность? Вы меня поняли?
    - Понял. Но мне кажется, это только проблема формулировок, а факт, сам по себе, непреложен. Профессор помолчал, задумчиво глядя в сторону окна.
    - Давайте, Иосиф, сделаем так. Подготовьте мне копию вашей таблицы и возьмите для анализа ещё партию историй болезней. Но главное внимание - Мохову.
     Иосиф вышел от профессора без четверти шесть. На посту медсестёр сидела бессменная Галина Антоновна. Мохов уже ждал его в коридоре. Они поздоровались.
    - У меня, Роберт Игоревич, сегодня новоселье.
    - Ваша семья получила новую квартиру? - участливо поинтересовался пациент. - Поздравляю!
    - Не совсем так. Мне выделили врачебный кабинет. Сейчас буду туда переселяться.
    - Я охотно помогу вам, Иосиф.
     Переселение заняло не больше часа. Мохова Иосиф нагрузил книгами и журналами по психиатрии, а сам перенёс истории болезни. Кроме того, он забрал из палаты без номера свою одежду, чайную посуду и письменные принадлежности. Затем Иосиф пригласил Галину Антоновну и сдал ей освобождённую палату вместе с ключом от неё.
     Новый кабинет светился белизной свежепобеленных стен. Напротив входной двери стоял письменный стол с двумя стульями и телефоном внутренней связи. Справа от входа располагалась деревянная кушетка, покрытая простынёй, за ней белый шкафчик для медикаментов и далее умывальник. Рядом с ним на стене висело полотенце. У противоположной боковой стены располагались упомянутые профессором шкафы для книг и документов.
     Было уже семь часов. Иосиф поблагодарил художника и попросил его прийти через час для беседы. Оставшись один, он огляделся. Это был его первый рабочий кабинет. Иосиф, не без самоиронии, поймал себя на ощущении собственной значимости. Его взгляд остановился на телефоне. Значит, теперь Галина Антоновна будет сюда переводить адресованные ему звонки. Но, если учесть специфику его работы, в этом телефоне должно быть прослушивающее устройство. Да и Галина Антоновна не устоит перед соблазном послушать его разговоры со своего параллельного телефона. С этим нужно было что-то делать. Он подошёл к столу и снял телефонную трубку.
    - Алло, Иосиф, это вы? - раздался в трубке голос медсестры.
    - Алло, алло! - он делал вид, что её не слышит, - алло, Галина Антоновна!
    - Иосиф, я вас прекрасно слышу. А вы меня?
    - Алло! Вот чёрт! Обязательно что-то должно быть неисправным, - он положил трубку и пошёл на пост медсестёр.
    - Галина Антоновна, я сейчас проверял свой телефон. К сожалению, мне не удалось до вас дозвониться.
    - А я вас прекрасно слышала. Нужно в первую смену сказать завхозу, чтобы телефон наладили.
    - Я так и сделаю. Но пока мне, наверно, придётся по-прежнему разговаривать с вашего телефона.
    - Пожалуйста, какие тут проблемы.
    - Спасибо, Галина Антоновна. Завтра мы собираемся обмыть мой новый кабинет. Перед самой второй сменой. Не смогли бы вы прийти на полчасика пораньше?
    - Я постараюсь.
     Он вернулся к своему кабинету. От центрального коридора к нему вёл короткий боковой проход. В этом было определённое преимущество. Здесь, укрытый от прямого просмотра, он сможет вести свои нелегитимные беседы с пациентами. В кабинете это делать небезопасно. Но, с другой стороны, к этому проходу можно подойти незамеченным. Ему придётся быть осторожным.
   
      Иосиф сел за стол. Теперь он мог погрузиться в работу. Вот-вот должен был подойти пациент. Иосиф достал из сумки черновик "Психиатрии в застенках" и стал его просматривать. Он хотел уточнить игровую модель возникновения паранойи, предназначенную для Мохова. И тут его поразила мысль об уникальном сходстве этой модели и методики обследования пациентов, по которой профессор предлагал ему написать вторую статью. В обоих случаях речь шла о коллизии направлений мышления, вызывающих паранойю. Только в методике коллизия была объектом поиска, а в модели она исходно задавалась, как основа для имитации болезни. В воображении Иосифа они ассоциировались с двумя результатами одного и того же фотографирования - позитивом, то есть фотографией, и негативом, то есть фотоплёнкой, где светлые зоны фотографии соответствовали тёмным участкам фотоплёнки. Пикантность ситуации состояла в том, что оба варианта ему предстояло писать практически одновременно применительно к одному и тому же пациенту.
     В дверь постучали. Это был Мохов. Иосиф вышел к нему.
    - Извините, Роберт Игоревич, что пришлось немного отсрочить нашу беседу. Теперь-то я, наконец, свободен. А у вас есть какие-нибудь новости?
    - Какие новости, Иосиф? Вся моя жизнь теперь сведена к беседам с вами и перерывам между ними. Последний перерыв длился четыре дня. Я с трудом дождался его окончания.
    - А в понедельник, во время обхода, профессор вас о чём-то спрашивал?
    - Да. Он интересовался, часто ли мы с вами встречаемся и как я к вам отношусь. Я ответил, что встречаемся три раза в неделю, и напомнил, что он назвал вас хорошим человеком, когда знакомил нас. И я, мол, убедился, что так и есть.
    - Спасибо, Роберт Игоревич. А вы помните, о чём мы будем беседовать?
    - Об игровой модели моей мнимой болезни. Я запомнил термины, но совсем ничего в них не смыслю.
    - Резумеется. Вам эта область малознакома. От вас потребуется сосредоточенность. Если что непонятно, спрашивайте.
   - Извините, Иосиф, а мы будем беседовать прямо здесь? У вас же теперь есть кабинет.
    - Я, Роберт Игоревич, ещё не привык к кабинетам. В коридоре
как-то свободнее, и воздух свежее. Вас это беспокоит?
    - Да нет. Пожалуйста. Делайте, как вам удобнее.
    - Тогда слушайте меня внимательно. Вы родились в Ленинграде, или точнее, в Петербурге. Ваш отец был искусствоведом, специалистом в области итальянского Возрождения. Он с раннего детства водил вас в Эрмитаж, показывал картины великих мастеров и объяснял их смысл. Он был человеком верующим, и картины, привлекавшие его внимание, были, в основном, религиозного содержания. С возрастом, вы посещали Эрмитаж уже без отца. Эти визиты стали вашей страстью. Вы проводили в музее большую часть своего свободного времени. Я говорю достаточно ясно?
    - Конечно, Иосиф. Вы рассказываете мне мою биографию.
    - Тогда я продолжу. Но привитый отцом интерес к живописи религиозного содержания оставался у вас преобладающим. Эти картины, в большинстве своём, не были посвящены самому Иисусу Христу. Они относились к членам его семьи, его окружению, сценам из жизни общества того времени. И постепенно в воображении впечатлительного подростка они сформировали модель мира, в котором всё было связано с одной, центральной, божественной личностью. У этой личности был враг, который под видом друга находился рядом, готовый в удобный момент предать и погубить своего покровителя. В конце концов, он так и сделал.
    - Странно, зачем вы это мне рассказываете? - удивился художник. - Всё так и было.
    - Пожалуйста, Роберт Игоревич, наберитесь терпения. Я вам представил довольно тривиальную картину воспитания религиозных чувств у христианина. Если подобное восприятие мира, в конечном счёте, превращается в религиозность, никаких проблем у личности это не вызывает. У религии огромный опыт улаживания несоответствий с внешним реальным миром. Дело, однако, в том, что верующим человеком вы не стали. Этому препятствовала атеистическая направленность советского образования. В результате, ваше мироощущение оказалось в кричащем противоречии с реалиями атеистического мира, в котором не было ни Бога, ни его помазанника. Эта проблема не была вами осознанна, она бунтовала в вашей душе, подталкивая к поиску иррациональных заменителей несуществующих реалий.
     Иосиф не мог не заметить, как настороженно-скептическое выражение лица пациента сменилось сосредоточенным вниманием, почти увлечённостью.
    - Переход к иррациональному мышлению - это первый шаг к патологической мании. Речь идёт о мании Богочеловека. И вы находите его воплощение в фигуре Ленина. В двадцать четвёртом году, когда он умер, вам было четырнадцать лет. Очень впечатлительный возраст. Ленина вы боготворили.
    - Но, Иосиф, откуда вы это знаете?! Я же не рассказывал вам о своём отношении к Ленину. Вы способны проникать в прошлое своих пациентов?
    - Роберт Игоревич, вы меня не понимаете. Ни в какое прошлое я не проникаю и не стремлюсь к этому. Я строю игровую модель развития вашей болезни с тем, чтобы профессор и лечащий врач в неё поверили. Совпадает она с реальностью или нет, не суть важно.
Вы меня поняли?
    - Да, - смутился Мохов, - извините. Я внимательно слушаю.
    - Так вот, ситуация с Лениным была очень близка к эрмитажно-религиозной модели мира тем, что у него, как и у Иисуса Христа, были коварные враги. На него покушались, в него стреляли и, в конце концов, погубили. Начиная с этого момента, в вашем иррациональном восприятии усиливается подозрительность к окружению Богочеловека. В нём под видом друзей обязательно должны скрываться враги.
    - А разве нет?! - не сдержался Мохов.
    - Да, - подтвердил Иосиф, - и это очень важная часть нашей игровой модели. Но здесь уже возникает прямая патология в виде мании Подозрительности. Кстати, кажется, как раз в этом возрасте отец обратил внимание на неадекватность вашей психики? Мы обязательно используем этот факт для подтверждения достоверности нашей игровой модели.
    - Отец обратил внимание на мою психику по другому поводу. Я вам рассказывал. А остальное - абсолютная правда.
    - Не забывайте, Роберт Игоревич, что мы строим игровую модель. Она должна быть не столько правдивой, сколько убедительной. Поэтому в ней инцидент с вашим отцом используется несколько не так, как это было в действительности. Но продолжим. К концу тридцатых годов на месте исчезнувшего Ленина начала прорисовываться грандиозная фигура его продолжателя. На ваше подсознание это подействовало, как дождь на иссушенную плодородную почву. Я понятно говорю?
    - Боже мой, Иосиф! Я только теперь начинаю понимать, насколько вы правы. Почему же я не осознавал этого раньше?! Сталин засиял в моей душе в величественном ореоле святости.
    - Вы писали его?
    - Да. Это были конкурсные картины: Сталин, как хоругвь впереди наступающей Красной армии, и Сталин на фоне подсвеченного солнцем облака над панорамой строительства Днепрогэс. Я испытывал истинное наслаждение, работая над этими полотнами. Но из-за них я чуть не погиб.
    - Почему?
    - Вскоре после того, как я сдал их конкурсной комиссии, меня вызвали на худсовет и устроили полный разгром. Как  вы посмели смешивать образ великого вождя с религиозным мракобесием? Вы используете любовь народа к товарищу Сталину, чтобы протащить поповщину в пролетарское сознание? Вы идеологический диверсант! И так далее. Со мной перестали здороваться. Со дня на день ожидался арест.
     - И чем же, Роберт Игоревич, это кончилось?
     - На третий день после головомойки за мной приехал
автомобиль. Меня доставили в кабинет вице-президента Академии художеств. Он поздравил меня с победой на конкурсе и произнёс фразу, которая надолго врезалась в мою память: "Ваши картины понравились самому товарищу Сталину".
    - И всё сразу же изменилось?
    - Да. Обо мне заговорили в художественных кругах. Я получил несоразмерный гонорар и трёхкомнатную квартиру в Москве. Одна из её комнат стала моей мастерской. Передо мной открылись двери выставочных залов. Посыпались заказы.
    - И бескорыстная душа художника, воспитанного в лучших традициях русской интеллигенции, запуталась в сетях властей, как перекормленная птица во время перепелиной охоты?
    - Нет, Иосиф. Я пытался взглянуть на свои картины придирчивым взглядом. Они действительно продиктованы моимисобственными чувствами, а не подобострастным отношением к власти.
    - Хорошо, Роберт Игоревич, оставим это. С воцарением Сталина в вашем подсознании, мания Подозрительности по отношению к соратникам Богочеловека только возросла. Каждого из них теперь вы рассматривали, как потенциального Иуду, готового в любой момент предать Учителя. И это нашло отражение в ваших иллюстрациях к "Божественной комедии". Вы проявили себя как стопроцентный параноик, находящийся во власти  патологической
мании. Это и есть наша игровая модель.
     Из центрального коридора донеслись голоса. Иосиф взглянул на
часы. Он уже беседовал с пациентом около двух часов.
    - Роберт Игоревич, на этом сегодня закончим. Постарайтесь хорошенько подумать над содержанием нашей беседы. У вас, наверняка, будут вопросы. Игровая модель начнёт работать только тогда, когда вы в  неё полностью вживётесь.
    - Наша следующая беседа завтра в шесть?
    - Да.
   - Спасибо, Иосиф. У меня будут вопросы. Они уже есть. Но всё равно, теперь мне легче. В моём деле хоть что-то начало двигаться.
     Они попрощались. Художник отправился в свою палату и на выходе из бокового коридорного ответвления, ведущего к кабинету Иосифа, столкнулся с врачом Феликсом Филипповичем и Галиной Антоновной. Они остановились, пропуская больного, и затем повернули к Иосифу.
    - Иосиф, это я веду Феликса Филипповича посмотреть ваш новый кабинет, - объяснила медсестра.
    - Заходите, пожалуйста, - Иосиф пожал врачу руку, - рад вас видеть.
    - Я слышал, вы стали ассистентом профессора, - говорил престарелый психиатр, проходя в кабинет. - Да вот Галина Антоновна сообщила, что у вас теперь и кабинет есть. Ну, думаю, надо зайти. Когда-то вместе работали. Приятно вспомнить.
    - Присаживайтесь, Феликс Филиппович. Вы по-прежнему, на дежурстве?
    - Да, Иосиф. Я уже в третью смену не хожу. Всё-таки возраст поджимает. Так Михаил Андреевич предложил мне вторую смену. Значит, мы с вами теперь всё время в одну смену.
     Галина Антоновна продолжала стоять у двери, наблюдая, как они беседуют, удобно расположившись за столом.
    - Я вам сейчас чаю принесу, - предложила она. - В отделении, вроде, всё спокойно.
    - Принесите, голубушка, принесите. Мы новый кабинет Иосифа хоть чаем обмоем. - И, когда медсестра скрылась за дверью, врач продолжил: - А чем вы тут занимаетесь?
    - Работаю, в основном, по заданиям профессора. Но я, в некотором роде, ваш подчинённый. При необходимости, можете привлечь меня в качестве санитара. Такой у меня статус.
    - Хорошо, Иосиф. Значит, мы в одной бригаде. А что вы делаете
по профессорским заданиям?
    - Систематизирую данные историй болезней за несколько лет.
    - Это, Иосиф, очень даже интересно. У меня ведь огромный опыт практической психиатрии. Я не раз думал, что если бы его систематизировать, многое можно было бы понять.
     В это время вернулась Галина Антоновна с подносом и стала расставлять на столе чайные чашки.
    - Вы не могли бы показать мне этот материал? - заинтересовался врач. - У вас есть какие-то сводные таблицы?
    - К сожалению, Феликс Филиппович, я передал их профессору, - у Иосифа мелькнула мысль, что он не имеет права показывать их кому-либо без ведома шефа, - но я бы с удовольствием посоветовался с таким опытным врачом, как вы.
    - О чём посоветоваться? Я к вашим услугам.
    - Из анализа историй болезни параноиков как будто явствует, что это заболевание интеллигенции. Параноики из простонародья встречаются крайне редко.
    - Наверно, Иосиф. Паранойя - это расстройство мышления. Естественно, что страдают ею люди, у которых мыслительный процесс является основным видом деятельности.
    - Но, может быть, дело в том, что у представителей рабочих профессий паранойю очень трудно диагностировать?
    - Знаете, Иосиф, в этом тоже что-то есть. Я всего несколько раз встречался с паранойей у рабочих. И во всех случаях болезнь была в крайне запущенном состоянии. Видимо, ранняя диагностика у них, действительно, затруднена. А что вы сейчас читаете? Я помню, раньше на дежурстве вы читали "Метаморфозы и символы либидо" Юнга.
    - О, Феликс Филиппович, у вас прекрасная память. Сейчас я перешёл на отечественную классику, читаю "Патологические характеры" Ганнушкина. Но времени для чтения почти не осталось. Приходится читать в метро.
     Беседа продолжалась ещё минут пятнадцать. Они ушли, оставляя Иосифа во власти двух противоречивых чувств - досады по поводу неожиданно потерянного времени и удовольствия от общения с добрым, интеллигентным человеком.
     Утром, за завтраком, Иосиф не удержался от соблазна рассказать маме о своём новом кабинете.
    - А какие портреты ты в нём повесил? - поинтересовалась она.
    - Пока никаких. Разве это обязательно?
    - Нет, но желательно, особенно в твоём учреждении. Портреты в кабинете - это показатели твоей благонадёжности.
    - Значит, нужно повесить портрет товарища Сталина?
    - Именно, Иосик, но не только его. Подбери ещё кого-нибудь по твоей профессии. Но не приведи Господь Фрейда или Юнга. Нужен корифей русской психиатрии.
    - Например, Бехтерев?
    - Не советую, Иосик. У него, по слухам, отношения с властями
были неидеальные. Лучше Ганнушкина.
    - Спасибо, мама. Я так и сделаю.



                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

        СОЦИАЛЬНАЯ ПАРАНОЙЯ

                Согласно утверждённой форме,
                Здоровье признаётся в норме
                В том случае, когда недуг
                Такой же, как у всех вокруг.            
 

                ГЛАВА 6. НОВАЯ ДРАМАТУРГИЯ

                А личность человека - лишь потенциал
                В плену у предопределённости.
                Он лишь вассал, покуда не восстал
                И не раскрепостил свои возможности.

     На следующий день Иосиф приехал на работу на полчаса раньше, пожертвовав в мединституте последним лекционным часом. Он начал с того, что разыскал завхоза и, от имени профессора, попросил портреты Сталина и Ганнушкина для нового врачебного кабинета. Завхоз принял заказ, предварительно попросив Иосифа показать ему Ганнушкина в галерее портретов институтского конференц-зала. Без десяти четыре Иосиф добрался до своего кабинета. Он был открыт. Олечка расставляла на столе тарелки со вторым блюдом. Кроме того, она принесла из дома банку солёных огурцов.
    - Я взяла ключ из общей связки на посту медсестёр, - объяснила она, - а то время приближается. В четыре подойдут люди.
    - Спасибо, Олечка. Что бы я без тебя делал?
     Ровно в четыре подошли дядя Паша и санитар Гущин. Ещё через пятнадцать минут появились Лопахин и Осокин. Придвинули кушетку, два стула, и все кое-как разместились у стола. Иосиф выставил две поллитровки, и дядя Паша ловко разлил по сто грамм в семь стаканов. Потом он произнёс тост за  новый кабинет, мужчины выпили и принялись за закуску. Два стакана оставались на столе нетронутыми.
    - Ты, Ольга, что пропускаешь? - не преминул заметить дядя
Паша, - работа-то закончена.
    - Это у вас закончена, - огрызнулась она, - а мне прямо с работы в вечернюю школу.
    - Ну, как знаешь, - дядя Паша привычным движением разлил в три пустых стакана остаток из бутылки и вопросительно взглянул на Иосифа. На столе стояло пять наполненных стаканов.
     - Я пас, - сообщил Иосиф, - мне смену работать нужно.
     В это время в кабинет вошла запыхавшаяся Галина Антоновна. Иосиф сразу же уступил ей свой стул.
    - Галина Антоновна, вы как раз вовремя, присаживайтесь.
    После второго тоста выпили все, кроме Олечки и Иосифа. Водки как раз всем хватило, так что Иосиф не стал доставать из стола третью бутылку. Она ещё пригодится.
    - Как дела с художником? - поинтересовался Лопахин.
    - Вот, Анатолий Романович, завтра хотел бы зайти к вам по этому вопросу, часа в четыре.
    - Заходите.
    - А по мне, - заметил дядя Паша, - так этот художник никакой не больной. Нормальный парень.
    - Чай пить будем? - поинтересовалась Олечка.
     Все стали смотреть на часы. Было уже без десяти пять.
    - Нет, - решил дядя Паша, - смена кончается. Чай будем пить дома.
     Гости начали вставать, прощаться с Иосифом. Через минуту кабинет опустел.
    - А мы, Иосиф, можем попить чайку, - предложила Галина Антоновна. - Нам некуда торопиться.
    - Конечно, - согласился он. – Может, чаем можно заглушить запах перегара? У меня в шесть встреча с пациентом.
    - В ординаторской есть банка с кофе, - вспомнила Галина Антоновна. - Мы его готовим для гостей профессора. От перегара помогает.
    - Хорошо, Галина Антоновна. Тогда давайте и Феликса Филипповича пригласим. Он уже, наверно, в ординаторской.
     Пришёл Феликс Филиппович, и Иосиф налил ему сто грамм из оставшейся бутылки. Потом они втроём пили кофе. Когда гости ушли, было уже без двадцати шесть. Нужно было сосредоточиться на предстоящей встрече с художником.

     Мохов постучал в дверь ровно в шесть. Иосиф пригласил его войти, но он продолжал стоять за открытой дверью, переминаясь с ноги на ногу.
    - Вам тоже больше нравится беседовать в коридоре? - усмехнулся Иосиф.
    - Нет. Но я, кажется, понял, почему вам это нравится.
    - А что ещё вы поняли?
    - Мне, Иосиф, не очень понятно, почему вы называете модель развития моей болезни игровой.
    - Потому, что она предполагает определённый сценарий поведения, то есть, игры. Вам необходимо в него вжиться и потом сыграть, как это делают актёры по системе Станиславского.
    - Как актёры? - в тоне пациента звучало недоумение. - Это же
моя биография. Мне не нужно в неё вживаться. Я это делаю всю свою жизнь.
    - Значит, вам нетрудно будет освоить роль параноика.
    - Подождите, Иосиф, это никакая не роль. Вы мне вчера доказали, как дважды два, что я на самом деле параноик.
     Иосиф ответил не сразу. Точно так же вели себя и его предыдущие пациенты Пречистенский и Хавкин. В этом была какая-то загадочная закономерность. Но погружаться в её поиски сейчас он не мог. Ему необходимо довести до конца свою непростую операцию спасения человека. Потом можно будет скрупулёзно проанализировать это явление.
    - При построении модели, Роберт Игоревич, я использовал реальные факты вашей жизни. И это создаёт иллюзию её полного сходства с вашей биографией. Но, кроме фактов, модель содержит их толкование, которое придаёт им патологический характер. В частности, ваша ненависть к соратникам вождя объяснена патологической манией Подозрительности. А на самом деле? Вы этого не осознаёте, потому что вами управляют чувства и подсознание. В действительности же эти причины совсем не патологические. Разве наши власти не за что ненавидеть? Вы же сами говорили: разрушают церкви, притесняют народ.
    - Да? Я как-то об этом не подумал.
    - Прекрасно, Роберт Игоревич. Итак, у вас, может быть, несколько своеобразная, но абсолютно здоровая психика. Сумасшедшего вам предстоит сыграть. И чем талантливее вы это сделаете, тем больше шансов на успех.
    - Спасибо. Теперь, наконец, я понимаю, почему я изобразил вас без хвоста.
    - Вы, Роберт Игоревич, оказались полным реалистом. Я действительно бесхвостый. Иначе, вы бы уже числились бесценным сотрудником органов госбезопасности.
    - Я?! Почему?
    - Потому что вы обладаете уникальной способностью распознавать скрытые человеческие помыслы. Это как раз то, чем, не всегда успешно, занимаются органы с помощью слежки, подслушивания, допросов и пыток. А вам достаточно бросить на человека взгляд и затем всё рассказать о нём в своём рисунке. Если бы я был хвостатым, я бы доложил о вас, куда следует. И вас, не мытьём, так катаньем, уже завербовали бы в органы. Они умеют
это делать.
    - Боже сохрани, Иосиф! Лучше повеситься. Но вы хотите сказать, что мои рисунки оказались абсолютно правдивыми?
    - Да. И я хочу сказать кое-что ещё. Об этих рисунках  никто не должен знать. Вы ни при каких обстоятельствах не должны больше демонстрировать кому-либо свои возможности.
    - Иосиф, мне, конечно, говорили, что в моих картинах раскрывается внутренний мир человека. Но подобные комплименты - просто литературный штамп. А вы утверждаете, что я в рисунке сообщаю конкретные подробности биографии?!
    - Утверждаю.
    - Как же тогда объяснить правую часть триптиха, где Олечка летает на метле?!
    - У неё действительно есть паранормальные способности.
    - Что?! А остальные детали рисунков?
    - И остальные.
    - Но профессора и Лопахина я даже не разглядел, как следует.
    - Я тоже так думаю. По-моему, они очень приличные люди, хотя, по вашему выражению, и служат Сатане. Может быть, попозже вы нарисуете мне профессора ещё раз?
    - Нарисую.
    - Спасибо, Роберт Игоревич. Но давайте продвигаться дальше. Вы помните наш разговор о Томаззо Кампанелле?
    - Помню. Он провёл в застенках инквизиции двадцать семь лет и добился освобождения.
    - Его история удивительно похожа на вашу.
    - Как это может быть, Иосиф? Совершенно другие социальные условия, страна, эпоха.
    - А у вас в Эрмитаже никогда не возникало ощущение, что
персонажи картин разных веков - хорошо знакомые вам люди?
    - Конечно, Иосиф! Но я думал, это только мои личные ощущения. Да. Во все века люди и их проблемы были одинаковые. Отличия относятся, в основном, к социальному антуражу.
    - Замечательная формулировка, Роберт Игоревич. Кампанелла ненавидел власть католической церкви, но боготворил её главу - римского папу. И вы точно так же. Хотя власть у нас не церковная, а её глава не папа. Но это лишь антураж, как вы выразились.
    - Неужели?!
    - Да. И в подобной ситуации судьбу заключённого определяют два фактора: фактор Власти, которая стремится его погубить, и фактор Главы, с которым связана надежда на спасение. Без санкции папы инквизиция не могла приговорить Кампанеллу к сожжению. А папа, зная отношение к нему заключённого, такой санкции не давал. Значит, принцип Кампанеллы состоит в том, чтобы максимально использовать спасительный фактор Главы.
    - Иосиф, вы хотите применить это в своей модели?
    - Конечно. Разобравшись в опыте Кампанеллы, мы можем добиться значительно больших результатов. Вам не придётся сидеть в застенках двадцать семь лет.
    - Вы уверены?
    - Уверен, Роберт Игоревич. Я уже говорил, что наша модель предполагает определённый сценарий. В нём роли исполняют врач Лопахин, профессор Иванцов, офицер госбезопасности Сорокин и мы с вами. Вы догадываетесь, чем наша драматургия отличается от традиционной?
    - Кажется, тем, - Мохов помедлил, - что вы, как автор, можете расписать заранее только две наших роли?
    - Да, но их нужно так расписать, чтобы максимально предопределить поведение остальных.
    - Разве это возможно?! Не случайно же в театральной драматургии так не делают. Каждая человеческая личность - это самобытный непредсказуемый мир, а каждая ненаписанная роль - это икс с большим вопросом.
    - А вы не предполагаете, Роберт Игоревич, что в будущем подобный вид драматургии может возникнуть?
    - Какие у вас основания для подобных предположений?
    - Роберт Игоревич, в любом коллективном действии имеются ведущие персонажи, создающие атмосферу и направленность жизни, и ведомые, чьё поведение предопределяется внешними условиями и действиями ведущих. Драматург может расписать роли только ведущих персонажей.
    - А кто заполнит роли ведомых?
    - Режиссёр, или второй автор.
    - Не понимаю, какие это даёт преимущества.
    -  Вы же сами, Роберт Игоревич, утверждали, что во все века люди и их проблемы были одинаковыми. Значит, драматург может написать пьесу, актуальную для всех времён и народов. А режиссёр, или второй автор через сто, двести, или пятьсот лет лишь адаптирует её к современности, написав заново роли ведомых с учётом новых общественных условий.
    - Вы, Иосиф, объяснили, как создаётся подобная драматургия.
Но какие же у неё преимущества?
    - Пожалуйста. Во-первых, режиссёр получает новые возможности для самовыражения.
    - Это, несомненно, - признал Мохов.
    - А, во-вторых, всем уже будет известно, чем подобная драматургическая коллизия завершилась в прошлом. Значит, нечто подобное может произойти и сейчас - революция, война или общая деградация. То есть, зрители смогут хоть чему-то учиться у истории.
    - Согласен, Иосиф. В этом что-то есть. Но, к сожалению, у меня несколько другое творческое амплуа. Я не могу до конца оценить все достоинства вашей идеи. Меня гораздо больше интересует её применимость в моём конкретном случае.
    - Пожалуйста, Роберт Игоревич. В данном случае, роли Лопахина, профессора и Сорокина - ведомые. Они определяются их целью, стереотипом поведения и той информацией, которую они от нас получат. Но их цели и стереотипы поведения мне известны. Остаётся только дать им нашу информацию.
    - То есть, написать наши роли? Давайте начнём с моей.
    - Хорошо, - согласился Иосиф. - Я повторю сущность вашей роли. Вы страдаете паранойей. Она проявляется в мании Богочеловека, которого вы  видите в образе товарища Сталина,  и в мании Подозрительности по отношению к его соратникам. Последние замышляют погубить Богочеловека. Всё понятно?
    - Понятно.
    - Продолжаем. Такая модель позволяет снять с вас обвинение во враждебности к советской власти. Художник не может быть её врагом, раз он боготворит Сталина. А в этом свете ненависть к соратникам вождя абсурдна и объясняется только патологией.
    - Ну, вот опять, Иосиф. Я согласен с вашей логикой. Это объяснимо только патологией. Но это же так и есть. Значит, я - самый настоящий параноик. И не только я. Таких миллионы. Тех, кто ненавидит колхозы и умирает в бою с именем Сталина на устах. Получается, весь русский народ впал в паранойю?
    - Нет. Не нужно вживаться в роль так глубоко. Давайте выполнять намеченные цели. У нас есть все шансы преуспеть.
    - Простите, Иосиф. Я буду выполнять все ваши указания. Только объясните мне, разве ненависть к соратникам вождя не преступна сама по себе?
    - Конечно, Роберт Игоревич. Но от неё мы отказаться не можем.
Она уже зафиксирована и вашим цензором, и офицером госбезопасности. Мы можем только рассчитывать, что она, как и в истории Кампанеллы, компенсируется любовью к вождю.
    - Значит, я должен демонстрировать маниакальную любовь к вождю и ненависть к членам политбюро?
    - Правильно, Роберт Игоревич. Хочу только подчеркнуть один нюанс. Особых трудов для доказательства ненависти к соратникам вождя, очевидно, не потребуется. Это вы уже доказали. Совсем другое дело любовь к Сталину. Чтобы доказать это, придётся постараться.
    - Но есть же у меня две картины с изображением Сталина. Я вам рассказывал. Разве это не аргумент?
     Иосиф задумался.
    - Роберт Игоревич, могу ли я получить репродукции этих картин и копии рецензий на них? И ещё мне понадобятся копии ваших крамольных иллюстраций к книге Данте. У вас есть друзья, которые мне помогут?
    - Есть у меня друзья. Я напишу им письмо, и с ним вы можете обратиться к ним.
     - Тогда, может, на сегодня хватит? Мы уже беседуем, - Иосиф взглянул на часы, - два часа. Подготовьте мне письмо и подумайте над нашим сегодняшним разговором.
    - Хорошо, Иосиф. Только, пожалуйста, последний вопрос. Я как будто понял смысл и содержание своей роли. Но как я должен выражать свои патологические мании?
    - Пока не знаю. Этого же не прочтёшь в учебнике.
    - Понимаю, - улыбнулся Мохов, - такого учебника не существует. А кто его напишет, наверняка не доживёт до его издания.
    - Что?! - это Мохов так говорил о его "Психиатрии в застенках"?
И о нём самом?
     В это время у входа в коридорчик, ведущий к кабинету Иосифа, показалась Галина Антоновна с чайником.
    - До свидания, - поторопился пациент.
    - Всего хорошего.

     Иосиф пил чай, и мысли его продолжали кружиться вокруг беседы с Моховым. Всё шло как будто неплохо. Пациент принял игровую модель и начал успешно в неё вживаться. Проблемы, однако, возникали при переходе от общего замысла к его конкретному воплощению. Иосиф никак не мог представить Мохова в роли параноика, который с горящими глазами излагает профессору свою патологическую манию, подобно Пречистенскому и Хавкину. Это был совсем другой человеческий тип, немногословный, даже не формулирующий в словах свои творческие помыслы. Он не сможет вести себя, как другие пациенты. Слова и речи не его профиль. Его же и поймали не на словах. Он художник. Логично, если и теперь свой мнимый параноический бред Мохов будет выражать в рисунках. Вот она, плодотворная мысль. Другое дело, как это организовать.
     Иосиф достал черновик "Психиатрии в застенках" и в разделе тезисов записал:
     "Разработка игровой модели должна опираться на принцип Кампанеллы. Он состоит в том, чтобы, в конечном счёте, пациент выглядел пламенным адептом главы репрессивного режима, хотя и противником некоторых его второстепенных сторон.
     После разработки общей игровой модели необходимо создавать сценарий, в котором прописать ведущие роли пациента и его наставника так, чтобы они предопределяли роли ведомых персонажей. В связи с этим, роли последних остаются хотя и непрописанными, но, в значительной степени, предсказуемыми".
     Иосиф отложил черновик и задумался. Мохов сказал, что каждая человеческая личность - это самобытный, непредсказуемый мир. Он, видимо, судит по себе. Но даже в этом случае он ошибается. У подавляющего большинства людей, и даже народов, характер мышления задан господствующей социальной парадигмой, например, религией, или общественной идеологией, такой как нацизм или социализм. Эти парадигмы как бы содержат человеческие личности в своих лагерях для военнопленных. Иногда такие лагеря носят характер мест содержания строгого режима, или даже одиночных камер. Военнослужащим, например, жестко задаётся не только образ мыслей, но и используемый лексикон:  "Есть! Так точно! Служу Советскому Союзу!" А священникам? Создаётся впечатление, что заданная процедура их мышления состоит в том, чтобы отыскивать в Библии соответствующую случаю формулировку и выдавать её собеседнику в качестве своего ответа.
     Иосиф полностью погрузился в характерный для него процесс бесконечных аналитических построений. Его особенно поразила мысль, что, какой бы абсурдной не была мания, она не признаётся плодом паранойи, если лежит в рамках господствующей общественной парадигмы. Например, нацистская практика поголовного истребления еврейских детей. Или большевистская практика почти поголовного физического устранения представителей "эксплуататорских классов" путём их ссылок, заключений в концлагеря и прямых расстрелов. И, напротив, идея, противоречащая парадигме, имеет все шансы попасть в разряд параноических, если не криминальных. К таковым, безусловно, относилась гелиоцентрическая идея Коперника. Это мировая классика. Пречистенский не случайно упоминал о ней.
     Издав свою книгу перед самой смертью, Коперник показал авторам "параноических идей" всех времён и народов, как избежать преследования властей. И сам он, Иосиф, в рамках того же направления, предложил путь спасения для экстрасенсов, общающихся с внеземными цивилизациями. Они должны передавать человечеству полученную информацию в виде научно-фантастических романов. Таких авторов не преследуют. Правда, это только для экстрасенсов. Но, с другой стороны, великие провидцы для своего времени всегда были и будут своего рода экстрасенсами.
     Иосиф прервал цепь размышлений и наклонился над черновиком. Эти мысли обязательно должны войти в "Психиатрию в застенках". Он взял карандаш и остановился, потрясённый вдруг прояснившимся смыслом своей последней мысленной фразы: "великие провидцы для своего времени всегда были и будут своеобразными экстрасенсами". Из неё следовало, что проблема столкновения великих открывателей с господствующей общественной парадигмой вечна и, значит, в той или иной форме, застенки будут всегда. Поэтому "Психиатрия в застенках" не ограничена временными рамками существования Советского Союза. Она тоже вечна. И он записал в черновике следующий тезис:
     "Во избежание преследований, носитель "параноической мании" должен использовать безопасные методы публикации своих идей. Один из них, подсказанный Коперником, - публикация в канун смерти автора. Второй метод - публикация в форме, не претендующей на реальность, например, в виде фантазии или сказки". Иосиф немного подумал и приписал в скобках: "(Правила для всех времён и народов, как и вся книга)".
     Последний тезис будоражил. Такая книга вполне могла быть основным объектом его предназначения в этом мире. И, вообще, за этим последним тезисом скрывался целый клубок ещё не раскрытых идей. Он это чувствовал всем своим существом. 
     Его размышления были прерваны неожиданным негромким стуком в дверь. Иосиф мельком взглянул на часы. Была уже половина двенадцатого. В дверной щели появилось неуверенное лицо медсестры Нади.
    - О, Надя, заходите, пожалуйста.
    - Привет, Иосиф, - смущённо промолвила она, - я пришла на дежурство в третью смену, а Галина Антоновна говорит, у вас теперь новый кабинет. Вот я и поторопилась посмотреть. Думаю, может, вы ещё не ушли.
    - Очень хорошо, Надя, что вы зашли. Мы сегодня обмывали этот кабинет. Только вас не было. Но вашу долю я сохранил, - он достал из ящика стола третью бутылку. - Так что приглашаю. Вот только закуску всю съели.
     Она замерла в нерешительности.
    - А у меня есть пирожки с картошкой. Сейчас принесу.
     Она вернулась через минуту и развернула на столе бумажный кулёк с тремя пирожками. Иосиф к тому времени уже налил ей сто граммам водки и грамм пятьдесят себе.
    - Хороший кабинет, - Надя, всё ещё во власти смущения, покосилась на кушетку. - Поздравляю и желаю!
     Они наскоро выпили и стали закусывать.
    - По-моему, в вашем кабинете не хватает портретов, - предположила она. - Они бы его украсили.
    - Завтра же, Надя, здесь будут портреты.
    - Ох, Иосиф, - она бросила взгляд на свои ручные часы, - меня врач ждёт для обхода.
    - И мне пора. Смена кончилась.
     Надя пошла к выходу и остановилась в дверном проёме. Иосиф быстро уложил свою сумку и тоже направился к двери. Но она продолжала стоять на его пути. Выпитые сто грамм, очевидно, провоцировали её к преодолению робости. И в мозгу Иосифа живо прорисовалась картина, как он приближается к ней вплотную, его рука невольно ложится на её талию, а она поднимает к нему доверчивые глаза... Его лицо вспыхнуло. Уже почти месяц он совсем не общался с женщинами. Нет на свете никого опаснее вот таких смущённых, робких девчонок. Ещё один шаг... Но разве это вяжется с его представлением об идеальном мужском поведении? Да, в прошлом он не всегда справлялся с ошеломляющим сексуальным влечением. Но ему уже двадцать лет. Он зрелый человек и несёт полную ответственность за свои поступки.  Чтобы избежать контакта с Надей, он на несколько секунд задержался.
    - До свидания, - она, как бы очнувшись, отошла от двери.
    - Всего хорошего, Надя. Благодарю за поздравления.

     Оказавшись в метро по пути домой, Иосиф вспомнил, что появление Нади оторвало его от каких-то очень важных мыслей о судьбе носителей параноических идей. Может быть, он не додумал, что вся эта "Психиатрия в застенках" относится к нему не только, как к психиатру, но и как к пациенту? Да?! А ведь и в самом деле! Его стремление к паранормальной связи с внеземными цивилизациями иначе, как параноическим, не назовёшь. И он всегда скрупулёзно соблюдал правила безопасности, предписанные в "Психиатрии в застенках" для авторов параноических идей. Он тщательно скрывал свои паранормальные потенции от всех, кроме двух прекрасных женщин - Маши и Кати. Они-то сразу же и поняли его, и стали ему помогать. К сожалению, о Маше теперь придётся забыть. Но Катя! Он её очень любит и, несмотря ни на что, верит в её возвращение.
     И ещё, к своему удивлению, Иосиф отметил, что вот и он, вслед за Пречистенским, Хавкиным и Моховым, тоже признаёт себя параноиком. Параноиком на фоне господствующей социальной парадигмы? Или она сама, эта парадигма, является параноической на их фоне?
     И тут Иосиф вспомнил, как Лопахин объяснял ему механизм действия психотропного препарата. В подсознании каждого больного сохраняется реальная, не поражённая патологией, картина мира, а психотропный препарат лишь открывает сознанию пациента доступ к ней. Вот в чём спасение. Истина дремлет в подсознании каждого человека. Но если паранойей поражён целый народ, как предположил Мохов? Существует ли  подсознание у целого народа? То самое, в котором хранится нетленная истина?


                ГЛАВА 7. ПРОПИСАННЫЕ РОЛИ

                Бывают сцены и бывают роли
                Носителей энергии и воли,
                Из тех, которые посмели
                Жизнь посвятить высокой цели.

В четыре часа следующего дня Иосиф стоял перед кабинетомЛопахина. Это событие теперь чётко определялось новой драматургией "Психиатрии в застенках". Иосиф играл свою прописанную роль ведущего так, чтобы максимально предопределить ведомую роль Лопахина. Об этой встрече они договорились вчера во время обмывания нового кабинета.
    - Разрешите, Анатолий Романович?
    - Заходите, - врач встал и обменялся с посетителем рукопожатием. - Присаживайтесь. Как дела?
    - Я по поводу художника.
    - Помню. Кстати, сегодня во время обхода профессор жаловался, что Сорокин требует ускорить обследование.
     - Я стараюсь ускорить, Анатолий Романович. Однако наступил момент, когда я просто не знаю, что делать дальше.
    -  Но контакт с пациентом у вас же есть? Я сам несколько раз видел, как вы беседуете.
    - Конечно, Анатолий Романович. Он довольно подробно рассказал мне свою биографию. И истоки его болезни я как будто понял. Но этот пациент отличается и от Пречистенского, и от Хавкина.
    - Чем же?
    - Его творчество не связано с речью. Он даже не формулирует в словах свои творческие решения. Ориентируется на чувства, подсознание, интуицию.
    - Ну и что? - не понял Лопахин.
    - Дело в том, что и о своей патологической мании он не может толком рассказать. Его неадекватность и зафиксирована была не в словах, а в его иллюстрациях.  Я, предположительно, понял характер его паранойи. Но вы же знаете, как тщательно приходится обосновывать диагноз перед Сорокиным. А для этого доказательств недостаточно.
     Наступила пауза, в течение которой Лопахин задумчиво смотрел в никуда, перебирая в пальцах карандаш.
    - Да, - согласился он, - у нас нет опыта диагностирования паранойи вне рамок речевой информации. А какая у него мания, вкратце?
    - Он боготворит вождя и подозрителен по отношению к членам политбюро. По аналогии с отношением к Христу и его ученикам. Такой стереотип мышления сложился у него в ходе изучения эрмитажной живописи. Этим он занимался с раннего детства.
    - Да уж, - согласился врач, - члены политбюро на его рисунках -
настоящие черти. Но почему вы решили, что он боготворит вождя?
    - Мохов написал две картины, посвящённые товарищу Сталину. Очень талантливые работы. Их приобрела Третьяковская галерея.
    - Вы зафиксировали, что его мания не проявляется в словах?
    - Конечно, Анатолий Романович. Она совершенно незаметна. Он человек немногословный и неэкспансивный. Стопроцентный интроверт. Я побаиваюсь, что даже обследование с помощью психотропных препаратов окажется безрезультатным. Если его творческий процесс не связан с речью, а только с образами, в какой же форме он будет каяться? В форме образов?! Я этого не представляю.
     Снова наступила длительная пауза.
    - А если мы дадим ему возможность рисовать? - неожиданно предложил Лопахин. - Он согласится?
    - Конечно. Он каждый раз жалуется, что скучает по своей работе. Но для чего ему рисовать?
    - Пусть проявляет свою манию в рисунках.
    - Что?! Анатолий Романович, это гениальная идея! Почему же она мне не приходила в голову? Это нетрудно организовать. Закажем ему ваш портрет на фоне висящих на стене портретов товарища Сталина и членов политбюро. 
    - Вы полагаете, это даст результат?
    - Я уверен. Он обязательно выразит к вождям своё подсознательное отношение. Только одного рисунка мало. Может, заказать ему ещё и портрет профессора?
    - Давайте поговорим с Иванцовым, - предложил врач. - Всё равно это нужно с ним согласовать. - Он поднял трубку. - Ольга Анатольевна, выясните, пожалуйста, сможет ли профессор принять сейчас нас с Иосифом.
     Через несколько минут они сидели в профессорском кабинете, и Лопахин излагал суть дела.
    - Мне ваша идея откровенно нравится, - признался Иванцов. -  А чьё это предложение?
    - Анатолия Романовича, - поторопился Иосиф.
    - На основании материала, который подготовил Иосиф, сделать подобное предложение было не так уж сложно, - уточнил Лопахин.
    - В конце концов, это не суть важно, - заключил профессор. - Но где мы сможем позировать? - он бросил взгляд на стены своего кабинета, где висели портреты Сталина и Сербского. - У меня нет членов политбюро.
    - Можно в конференц-зале, - предложил Иосиф. - Там есть всё,
что нужно. И позировать вам, я надеюсь, долго не придётся. Мохов говорил, что ему достаточно одного взгляда на человека, чтобы написать его портрет. Он долго занимался портретной живописью.
     Иосиф вышел от профессора около пяти. На посту медсестёр уже сидела Галина Антоновна. Он поздоровался и попросил чаю.
    - Иосиф, Олечка сказала, что завхоз повесил у вас два портрета. Она открывала ему ваш кабинет, - сообщила медсестра, устанавливая чайник на электроплиту.
     Прихватив чайник, Иосиф отправился в свой кабинет. Позади его стола, прямо напротив входа, висели портреты Сталина и Ганнушкина. Они бросались в глаза каждому входящему, но сам он, сидя за столом, их не видел. Это обстоятельство вызывало у Иосифа удовлетворение.
     Наполнив чаем чашку, он достал черновик "Психиатрии в застенках", чтобы записать новый тезис:
     "Все идеи и действия, придуманные наставником с целью спасения пациента, должны высказываться и совершаться ведомыми персонажами с подачи наставника".
     Иосиф мог быть доволен. Идея предоставить Мохову возможность выражать свои мании с помощью рисунков была высказана сегодня Лопахиным. Он, Иосиф, формально, здесь ни при чём.
    В шесть часов  в дверь постучал Мохов. Иосиф пригласил его войти в кабинет.
    - Здесь появилось кое-что, чего я раньше не видел, - заметил художник, оглядевшись.
    - Портреты?
    - Да. А кто этот второй?
    - Ганнушкин, корифей отечественной психиатрии.
    - Какой добросовестный и работящий человек, - художник
внимательно разглядывал портрет, - хорошо организованный, но излишней многогранностью не отличался. Абсолютно сосредоточен на своей науке.
    - Разве это недостаток, Роберт Игоревич?
    - Нет. Это называют целеустремлённостью. Она помогает достичь максимальных результатов в выбранной отрасли. Но подобное самоограничение для личности даром не проходит.
    - А как вам его портрет, сам по себе?
    - Скорее всего, это просто увеличенная фотография. По ней всё-таки можно хоть что-то сказать о человеке. А в официальных портретах вождей нет ничего, кроме претенциозности.
    - Если бы, Роберт Игоревич, вам пришлось писать Ганнушкина, что бы вы добавили?
    - Попытался бы отметить то, от чего он отказался, подчинив свою жизнь выбранной цели. По каким несбывшимся мечтам юности он испытывал неизбывную тоску. Какого зверя своего подсознания ему пришлось укротить, и чего ему это стоило.
    - Мне, Роберт Игоревич, не удаётся сходу подключиться к потоку вашего мышления. О какой тоске вы говорите?
    - А я живо представляю себе ту несказанную красавицу, которую он потерял в молодости. Она требовала слишком много внимания, может быть, полной самоотдачи. А он, увлечённый своей наукой, не мог на это пойти. И она вышла замуж за ничтожество.
    - Так-таки уж за ничтожество! - запротестовал Иосиф.
    - А никем другим этот человек, положивший всю свою духовную энергию к её ногам, быть уже не мог. В этом извечная противоречивость красавиц. Я писал портрет одной такой дамы. Она всё поняла лишь в возрасте под сорок. Это понимание было на её лице.
    Боже мой, о ком он говорит? О будущей Маше? И о нём самом, Иосифе? Нет-нет, только о Ганнушкине. Эта короткая и несвоевременная мысль, мелькнувшая в мозгу Иосифа, сразу же уступила место злободневным проблемам.
    - Давайте, Роберт Игоревич, выйдем в коридор. Там и продолжим портретную тему.
    - С удовольствием.
     Они вышли, и Иосиф плотно закрыл дверь кабинета.
    - Какие у вас новости, Роберт Игоревич? Как прошёл день?
    - Какие у меня могут быть новости?
    - Целый день вас окружают люди. И среди них симпатичные девушки. Олечка, например. Вы не любуетесь ею?
    - Любуюсь. Как любуются тигром. Смотреть можно, но погладить и не пытайтесь. Она смотрит на вас отсутствующим взглядом и, стиснув зубы, идёт к своей королевской цели.
    - А как насчет нашего вчерашнего разговора?
    - Вот об этом, Иосиф, я только и думаю. Вопрос остаётся прежним. Как выражать мании? Я пытался сочинять какие-то фразы, но ничего внятного не получилось.
    - Не беспокойтесь, Роберт Игоревич. Говорить на эту тему вам не придётся. Будете рисовать.
    - То есть, как?
    - Я убедил врача и профессора, что у вас проблемы с выражением своих впечатлений словами. Вам предоставляется возможность самовыражения в рисунках.
    - Вы хотите сказать, что свою роль параноика я буду играть с помощью рисунков? Я понял правильно?
    - Да. Вам предстоит рисовать врача и профессора. А за ними на стене будут висеть портреты Сталина и членов политбюро. Не забывайте только сущность нашей игровой модели.
    - Портреты вождей рисовать обязательно?
    - Вас, Роберт Игоревич, об этом никто не попросит. Вы нарисуете их просто, как элементы фона.
    - И тем самым выражу свои мании?
    - Разумеется. Сталин на ваших рисунках должен сиять, как утреннее солнце, а его соратники вызывать отвращение. Но они не должны занимать слишком много места. Это всего лишь отдалённый фон, нечто второстепенное. Главное - это заказанные портреты врача и профессора.
    - А этих как рисовать?
    - Польстите им, Роберт Игоревич, независимо от того, что вы о них думаете. Они должны, хотя бы подсознательно, проникнуться к вам симпатией. Откажитесь от своей обычной ориентации на чувства и подсознание. Каждая линия - это только плод сознания. От этого зависит ваша жизнь. Сможете?
    - Постараюсь, хотя я никогда так не писал.
    - Роберт Игоревич, продумайте все детали. Проявление ваших маний не должно носить подозрительно демонстративного характера. Вы добросовестно воспроизводите фон, включая всё, что там есть - трибуна, фикус, портреты вождей.
    - Вы мне предлагаете фотографическую манеру письма?
    - Так будет легче объяснить, почему вы изобразили портреты вождей: только потому, что они оказались в поле зрения, как и остальные детали фона.
    - Но это же не соответствует моей художественной манере.
    - Это нехорошо, - огорчился Иосиф. - Может быть, несоответствие объяснить тем, что, обычно, вы долго и ответственно ищете свои образы, а к данной работе не относились серьёзно, сделали, как поскорее.
    - Хорошо, Иосиф, я подумаю. Но как это будет организовано? Я сам должен предложить им нарисовать их портреты?
    - Ни в коем случае. Вы даже намёком не должны выдать, что что-то знаете об этой идее.
    - А как же?
    - Я не знаю, Роберт Игоревич. Это же роли ведомых персонажей, которые не прописываются. Я могу в общих чертах предположить, что уже завтра во время обхода профессор поинтересуется, не скучаете ли вы по своей работе. И вы ответите, что очень скучаете, что просите позволить вам хоть немного порисовать, а иначе вы просто сойдёте с ума. И тогда он вам что-то предложит. А вы поблагодарите его и попросите необходимые принадлежности.
    - Какие принадлежности?
    - Бумагу, краски. Это, Роберт Игоревич, вам лучше знать. Вы чем рисуете в своей мастерской?
    - В основном, тушью по картону.
    - Значит, попросите что-нибудь другое. Уголь, например, и ватман, вместо привычного картона. Объясните свой необычный выбор тем, что в больничных условиях так удобнее.
    - А место для позирования уже определено?
    - Да. Это будет конференц-зал. Там есть все портреты вождей. Я рекомендую вам, для конспирации, сначала предложить им место для позирования не на фоне вождей.
    - Но ведь они не согласятся?
    - Разумеется. Но когда они уже расположатся на фоне вождей, вы можете настоять на небольшом изменении места позирования, с тем, чтобы в поле зрения попадал ещё какой-нибудь мелкий антуражный реквизит. Но мотивировать подобное уточнение места нужно, конечно, другими причинами, например, условиями освещения.
    - Понятно. И это всё?
    - Нет, Роберт Игоревич. Среди критиков заключения о вашей паранойе, скорее всего, будет ещё один офицер госбезопасности, человек крайне подозрительный. Почти параноик. Мы обязаны прогнозировать его поведение.
    - Кто это?
    - Синицын. Он способен заявить, что ваши портреты врача и профессора, сделанные уже здесь в институте, не что иное, как попытка уйти от ответственности. Что криминалистика полна подобных примеров симуляции сумасшествия.
    - Но он же прав, Иосиф. Разве его возможно опровергнуть? Зачем же тогда эта затея с портретами врача и профессора?
    - Не торопитесь, Роберт Игоревич. Затея нужна, чтобы убедить врача и профессора. Они-то в неё поверят, поскольку сами её и предложили, хотя и с моей подачи. Это уже очень немало. А Синицын, если и возразит, его возражение будет последним. В этом тоже заслуга затеи.
    - Но его возражение нужно же как-то опровергать?
    - Опровергнем.
    - Как, Иосиф? Если вы это можете, вы гений.
    - Всё очень просто, Роберт Игоревич. В вашей мастерской должны быть рисунки или наброски, подтверждающие ваши мании. Нам придётся незаметно подвести Синицына к мысли посетить вашу мастерскую и убедиться в их существовании. Поскольку эти наброски были сделаны задолго до вашего направления в наш институт, Синицын вынужден будет снять свои аргументы.
    - Я ничего не понимаю, Иосиф. Никаких подобных рисунков в моей мастерской нет. Им там неоткуда взяться.
    - Вот с этим последним вашим утверждением, Роберт Игоревич, я не могу согласиться.
    - Что?! Вы хотите сказать... Я должен их нарисовать здесь?!
    - Да. Вы должны сделать их тушью на картоне, на котором обычно рисуете  в своей мастерской, в то время как портреты врача и профессора будут написаны углем на ватмане. Эти различия помогут Синицыну поверить, что рисунки из вашей мастерской не могли быть подготовлены здесь. И на них должны быть даты, проставленные задним числом.
    - Неужели, Иосиф, всё это можно организовать?
    - Почему нет? Завтра же во вторую смену в моём кабинете начнёте. Только подготовьте мне сейчас список материалов и укажите, где их можно купить. А всё необходимое для портретов врача и профессора  вы вполне легально закажете через Лопахина. Только не перепутайте, пожалуйста, в каком списке что указать.
    - Я постараюсь. Иосиф. А что потом?
    - Переправим рисунки в вашу мастерскую. Кто сейчас там живёт?
    - Мать. Таисия Ивановна. С женой я развёлся задолго до получения этой квартиры.
    - Переправим их Таисии Ивановне вместе с вашей запиской.
    - Спасибо, Иосиф.
    - Благодарить будете потом, Роберт Игоревич. А сейчас, увы, наше время кончилось. Не забудьте до конца смены передать мне список принадлежностей для рисования. И ещё за вами письмо в издательство по поводу копий ваших картин и рецензий на них.
    - Хорошо. До десяти часов я всё подготовлю.
     Иосиф вернулся в кабинет. Ему нужно было заниматься анализом историй болезни. Но выйти из размышлений о Мохове было не так просто. Чтобы подвести под этой темой черту, он достал черновик "Психиатрии в застенках" и сделал запись: "Необходимо обеспечить вещественные доказательства мнимой болезни пациента, расположенные вне места его содержания и датированные задним числом. Их следует пускать в ход только в качестве последнего аргумента".
     Было уже восемь часов. Галина Антоновна пришла за чайником, который Иосиф унёс с дежурного поста. Потом она принесла чай. После чая он погрузился в анализ историй болезни. В четверть одиннадцатого в дверь постучал Мохов. Иосиф вышел к нему в коридор.
    - Вот, Иосиф, список принадлежностей для рисования. А это письмо моему другу в издательстве.
    - Что он за человек?
    - Андрей Иванович Дьяков, заместитель главного редактора. Он комплектует список книг, выпускаемых издательством.
    - О, Роберт Игоревич, кого попало на подобную должность не ставят. Это лицо, облечённое особым доверием партии.
    - Хороший русский человек. Его работа - это одно, а дружба - совсем другое. Ещё наши родители были дружны.
    - Да, я помню. Истинно русские люди из окружения вашего отца. Вы говорили о них.
    - Не беспокойтесь, Иосиф. Он сделает всё, чтобы мне помочь.
Только лучше не звонить по телефону, а встретиться с ним лично. Я думаю, там все телефоны на прослушке.
    - Хорошо, Роберт Игоревич. Теперь у вас, очевидно, будет несколько свободных дней. Хорошенько продумайте содержание и исполнение рисунков, в первую очередь, портреты врача и профессора. Их вам придётся писать уже, возможно, послезавтра. Завтра мы можем их обсудить.
     Художник ушёл, а Иосиф ещё некоторое время прогуливался по своему коридорчику. Теперь нужно изыскивать время для покупки Мохову принадлежностей. Раньше решать подобные проблемы было легче. Ему помогали Римма и Олечка. И вдруг он увидел Надю, идущую по основному проходу. Было без десяти одиннадцать.
    - Привет, Надя. До вашей смены ведь ещё больше часа?
    - Здравствуйте, Иосиф. Я сегодня пришла пораньше. Отпустила домой Галину Антоновну. У неё какие-то проблемы с малышами. А у вас как дела?
    - Всё в порядке. В моём кабинете повесили портреты.
    - В самом деле? - обрадовалась она. - Можно посмотреть?
     Иосиф открыл кабинет. Надя  вошла и остановилась у двери.
    - Теперь это рабочее место врача, - заключила  она.
    - Нет, Надя. Нужно ещё кое-что положить сюда, - он указал на белый шкафчик, стоявший за кушеткой. -  Пока там пусто.
    - Что нужно?
    - Бинт, вата, йод, нашатырь, валерьяновые капли, плацебо.
    - Иосиф, большую часть этого я вам сейчас принесу.
     И не успел он отреагировать на её инициативу, как она уже скрылась за дверью. Через несколько минут Надя вернулась и стала расставлять в белом шкафчике принесённые медикаменты. Среди них не было только плацебо.
    - Спасибо, Наденька. Я совсем не собирался загружать вас такими поручениями.
    - Это же не трудно, Иосиф. А я у себя на посту приготовила чай. И принесла из дома варенье. Хотите попробовать?
     Это неожиданное приглашение было сделано с заметным волнением. Может быть, ради этого она и пришла сегодня пораньше? Иосиф ответил не сразу. К новым романтическим связям он не стремился. Но и обижать Надю ему не хотелось.
    - Спасибо, Надя. Я с удовольствием.
     Вскоре Иосиф сидел на дежурном посту и со смешанными чувствами смотрел, как Надя накладывает в блюдце варенье. В том, что оно земляничное, он был уверен уже с той минуты, когда она пригласила его к чаю. Неясно было только, что она в него добавляет. При почти идеальном телосложении, у неё была совсем неброская внешность. Но добавки к варенью и не связаны с внешностью. Они отражали внутренний мир. А её душа - робкая, женственная, пленительная... Может быть, настоящий омут? Наверно, существуют такие цветы, с виду неприметные, но душистые? Иосиф поймал себя на том, что рассматривает очередную женскую душу, как завсегдатай дерби лошадей. Эта мысль была неприятной. Жизненный опыт не должен трансформироваться в цинизм.
    - Какое у вас впечатление? - поинтересовалась она.
    - Сейчас попробую. О, Надя! Какой головокружительный     аромат! Неужели существуют такие цветы?! В цветочных киосках я никогда ничего подобного не встречал.
    - А их и не бывает в цветочных киосках, - засмеялась она. -  Это маттиолы. Они слишком невзрачные для букетов. Зато, какой аромат! Я их очень люблю.
    - Мне они тоже нравятся, - признался Иосиф. - Я даже не подозревал, что может существовать такой чудесный аромат.
    - Вы шутите, Иосиф?  - она пристально посмотрела на него.
    В это время во входную дверь отделения постучали.
    - Это, очевидно, пришёл в третью смену Осокин, - Иосиф встал. - Моё время кончилось. Спасибо за чай. У вас, Надя, замечательное варенье.


                ГЛАВА 8. ПОЧТИ ВОЛШЕБНИК

                Где отыскать начало Волшебства,
                Реки пленительного чувства?
                У смелости на грани безрассудства,
                У  гениальности искусства,
                Или в любви на пике торжества?

     Следующий день Иосиф начал с поездки в магазин, указанный Моховым, чтобы купить тушь и картон для рисования. Пришлось пожертвовать первым лекционным часом в мединституте. Придя на работу в четыре часа, он заметил, что дверка белого шкафчика открыта настежь. На её полке стояла коробочка, которой вчера не было. Это были таблетки плацебо. Значит, Надя в свою ночную смену улучила момент, чтобы взять их в ординаторской, а затем, воспользовавшись ключом из общей связки, открыла  кабинет и пополнила содержимое его шкафчика? Но раздумывать об этом у Иосифа не было времени. Он поторопился к Мохову.
    - Иосиф, что-нибудь случилось? - насторожился художник. - Мы, обычно, встречаемся в шесть, а сейчас четверть пятого.
    - Всё в порядке, Роберт Игоревич. Тушь и картон я купил. Начните работу сегодня пораньше. Пойдёмте.
     По дороге Мохов рассказал, что во время утреннего обхода ему действительно предложили написать графические портреты профессора и врача. Список необходимых для рисования принадлежностей он уже передал им. Возможно, уже завтра он начнёт работу.
    - Когда же вы сможете закончить их портреты?
    - В основном, в субботу.
    - Жаль, Роберт Игоревич, что меня в эти дни не будет. Но, в сущности, это неважно. Всё идёт по плану. А содержание портретов вы продумали?
    - Да. Я выполню ваши рекомендации относительно фотографичности и фонового антуража. Лица врача и профессора будут благородными и улыбающимися, а лица членов политбюро карикатурными, но  узнаваемыми.
    - Подробней можно?
    - Пожалуйста. Молотов будет с клыками и большими ушами, Каганович - с увеличенным носом, нависшим надо ртом, Будённый - с раскрытым ртом, крохотным лбом и округлёнными глазками, как идиот, Ворошилов - с лицом, растянутым в поперечном направлении, и хищным зубастым ртом от уха до уха. И ещё Маленков, как редька хвостом вверх с тройным жирным подбородком, и Микоян, похожий на кощея бессмертного, и Хрущёв с очень толстыми губами.
    - А Сталин?
    - Я сделаю его моложе, с устремлённым вдаль мечтательным взглядом.
    - Можете ещё добавить нимб.
    - Это хорошая мысль, - согласился Мохов.
     Они остановились у кабинета Иосифа.
    - Роберт Игоревич, сейчас мы войдём в кабинет, и вы сделаете рисунки, предназначенные для переправки в вашу мастерскую. Но имейте в виду, там может быть прослушка. Будем общаться только с помощью записок. А содержание рисунков вы продумывали?
    - Да. Я решил, что это будут черновики к моим иллюстрациям "Божественной комедии". Их сюжет будет тот же, только я добавлю обожествлённое лицо Сталина на иконе, которая висит рядом с иконой Божьей матери.
    - А на иллюстрациях этого нет?
    - Там есть иконы, но без сталинского лица. Эти черновики будут выглядеть предварительными пробами перед тем, как я остановился на окончательном варианте иллюстраций.
    - Сколько вам понадобится времени, Роберт Игоревич? Хорошо бы побыстрее. Это слишком опасная работа.
     Художник задумался.
    - Если только два наброска без проработки деталей, у меня есть шанс закончить сегодня часам к одиннадцати.
     Они молча вошли в кабинет, и Иосиф указал Мохову его место за столом. На нём уже лежали купленные принадлежности. Художник осмотрел их и одобрительно кивнул головой. Тогда Иосиф написал записку: "Я иногда буду уходить и запирать дверь. На стук не отвечайте". Мохов начал работать, а Иосиф некоторое время наблюдал за ним, сидя на кушетке. Потом он вышел из кабинета и запер ключом дверь.
     Было начало шестого, когда он подошёл к посту медсестёр.
    - Здравствуйте, Галина Антоновна! Как ваши близнецы?
    - Привет, Иосиф. А почему вы спрашиваете?
    - Надя вчера говорила, что пришла пораньше, чтобы отпустить вас к детям.
    - Я не знаю, Иосиф, почему она пришла так рано. Но раз уж пришла, я и воспользовалась, чтобы пораньше уйти.
     Неужели Надя приходила на час раньше только для того, чтобы угостить его своим вареньем? И ночью положила в его шкафчик плацебо. У этих маттиол такой пьянящий аромат.
     В половине одиннадцатого черновики были готовы. Иосиф придирчиво осмотрел их и остался доволен. Тогда художник поставил на их обратной стороне дату "20.07.1948" и написал матери записку, которую они в коридоре согласовали с Иосифом: "Здравствуй, мама! Я чувствую себя хорошо. Верни это письмо тому, кто его принёс. Это мой товарищ. Два принесённых им картона поставь в правом углу мастерской между другими черновиками. О его визите никому не рассказывай. Целую, твой сын". Далее следовала подпись Мохова.
     Художник ушёл. Иосиф завернул картоны в газету и перевязал шпагатом. Осмотрелся. На столе и вокруг заметно выделялись пятна туши. Особой аккуратностью Мохов не отличался. Тогда Иосиф достал немного ваты, смочил его остатками чая и начал стирать тёмные пятна на столе. За этим занятием его и застала Надя.
    - Здравствуйте, Иосиф. Чем это вы занимаетесь?
    - Привет, Надя. Да вот смотрю, на столе и на полу какие-то чёрные пятна. Я как-то их сперва и не заметил.
    - Так здесь, наверно, после ремонта пол не помыли, - предположила она. - Подмели и всё. Я сейчас.
    Она принесла ведро воды, тряпку и протёрла стол и пол. На всё это у неё ушло минут пятнадцать.
    - Пусть дверь побудет открытой, - посоветовала она, - чтобы быстрее просохло. А у нас ещё и на чай время осталось. Приходите, Иосиф.
    - Спасибо, Наденька!

     Только в субботу Иосиф собрался сделать дела, связанные с Моховым. Он выехал из мединститута в двенадцать часов, пропустив семинар по марксизму-ленинизму. Придется придумать что-нибудь о неожиданно поднявшейся температуре и хорошенько подготовиться к следующему семинару.
     Он быстро нашёл квартиру Мохова и позвонил в дверь. Ему открыла мать художника, Таисия Ивановна, женщина аристократической внешности с благородным лицом в ореоле седин. Передача ей черновиков Мохова и письма заняли не более десяти минут. Иосиф отказался от приглашения попить чаю, поблагодарил Таисию Ивановну и двинулся дальше.
     Следующей целью было издательство. Он взял такси, чтобы успеть туда до конца рабочего дня. Вот, наконец, искомое здание. В коридоре первого этажа ему встретилась девушка в синем рабочем халате.
    - Извините, я к Дьякову Андрею Ивановичу.
    - Второй этаж.
     Он поднялся на второй этаж, пошёл по коридору и остановился перед дверью с невзрачной табличкой "Дьяков А. И.". В небольшой приёмной за пишущей машинкой сидела вызывающе красивая секретарша. Она остановила на Иосифе вопрошающий взгляд.
    - Я к Андрею Ивановичу.
    - Ждите. У него посетитель.
     Иосиф опустился на стул у стены. Сквозь неплотно закрытую дверь кабинета Дьякова в приёмную доносились голоса.
    - Когда же я узнаю что-нибудь о судьбе моей рукописи? - звучал взволнованный голос посетителя.
    - Не знаю. У меня совсем нет времени заниматься вашими стихами, - отрезал хозяин кабинета.
    - Но, Андрей Иванович, главный редактор сказал мне, что это всецело ваш вопрос, - робко возразил посетитель.
    - Поймите, Барух Наумович, - раздражённо начал Дьяков.
    - Борис Наумович, - поправил посетитель.
    - Поймите, - повторил хозяин, - мы не можем без конца печатать Алигеров и Пастернаков, Багрицких и Светловых, Маршаков и Антокольских, Сельвинских и Левитанских, Слуцких и Кушнеров, Самойловых и Уткиных.
    - Но у меня же совсем другая фамилия! Я Пинскер!
    - Вы меня не слышите, Барух Наумович, - уже кричал Дьяков. - Это Россия. Множество прекрасных русских поэтов годами ждут своей очереди, и я никак не могу их издать.
    - Что же мне делать? - взмолился Пинскер.
    - Что хотите, то и делайте. Наш разговор окончен.
    - Я буду жаловаться, - перешёл на фальцет Пинскер. - Я фронтовик. Мои стихи печатались во фронтовой газете. И сейчас районная газета их публикует. Я пойду в партком.
    - Идите хоть в домком, но освободите кабинет!
    Дьяков, невысокий сорокалетний мужчина с брюшком, выбежал из кабинета, вытирая носовым платком вспотевшую плешь, и, стремительно преодолев приёмную, скрылся за дверью. Вслед за ним неуверенной походкой в коридор проследовал и Борис Наумович. Иосиф вышел за ним.
    - Борис Наумович, - он приблизился к стоящему в растерянности Пинскеру, - извините, я всё слышал. Я хотел бы выразить вам своё сочувствие.
    - Да? Вы слышали? - обрадовался Пинскер. - Мне показалось, он просто антисемит.
    - Мне тоже так показалось, Борис Наумович. В конце концов,
наплюйте. Пусть подавится своим издательством.
    - Что?! Спасибо! Спасибо вам, молодой человек! - он пожал Иосифу руку и быстро зашагал прочь.
     Иосиф вернулся в приёмную. Через несколько минут появился Дьяков.
    - Андрей Иванович, к вам посетитель, - сообщила секретарша.
    Дьяков бросил на Иосифа пронизывающий взгляд.
    - Я больше не принимаю, - он сделал шаг к своему кабинету.
    - У меня к вам письмо, - Иосиф встал.
    - У всех ко мне письма, - эти слова Дьякова прозвучали, когда он уже закрывал за собой дверь кабинета.
     Иосиф стоял посреди приёмной и смотрел, как секретарша  участливо развела руками. И неожиданно в нём, еврее, хорошо знавшем своё место, всколыхнулась неудержимая волна протеста. Эта плешивая и брюхастая, черносотенная чиновничья мразь, заполнившая все поры государственной машины, была на одно лицо. Дьяков ничем не отличался от завуча Степана Сидоровича, который так открыто и нагло топил его на выпускном экзамене по физике. Иосиф шагнул к кабинету и решительно толкнул дверь, не обращая внимания на оторопевшую секретаршу.
    - Что вы себе позволяете?! - Дьяков вскочил со стула. - Я же сказал, не принимаю ни-ко-го!
    - У меня к вам письмо. Вы должны его прочесть!
    - Я ничего вам не должен! - лицо Дьякова побагровело. - Я вас сейчас просто вышвырну из кабинета!
    - Попробуйте, - Иосиф подошёл к самому столу и положил перед чиновником развёрнутое письмо Мохова.
    - Вы хулиган! Врываетесь в кабинет ответственного работника издательства и безобразничаете! Я вызову милицию!
    - Мне ничего не нужно ни от вас, ни от вашего поганого издательства. Прочтите хотя бы первую строчку письма.
     Глаза Дьякова непроизвольно скользнули по письму и вдруг прилипли к нему.
    - Почему же вы сразу не сказали?! - он только на мгновение бросил взгляд на Иосифа и тут же вернулся к письму.
     Иосиф молча стоял у стола, пока Дьяков читал.
    - Марина, - шокированная секретарша продолжала стоять в проёме двери, - принесите два кофе, - и добавил, не поднимая на Иосифа глаз, - садитесь. Как вас зовут?
    Иосиф опустился на стул. Когда-то, в детстве, мать запретила ему называть своё имя во время визита к жене сокамерника его отца. Наверно, и сейчас совсем не обязательно это делать.
    - Материалы, указанные в письме, могут ему существенно помочь, - Иосиф вёл себя так, как будто и не слышал вопроса собеседника. - Он очень верит в вашу дружбу.
    - А что вы о нём знаете? - Дьяков избегал называть имя художника. Видимо, предупреждение Мохова о средствах прослушивания в издательстве было небезосновательным.
    - Я знаю о нём всё, - речь Иосифа была прервана появлением Марины.
     Пока она расставляла на столе кофе, в мозгу Иосифа вдруг вспыхнула совершенно фантастическая идея. Это, вообще, было свойством его мышления. Озарения, нередко, приходили ему в голову в самое неподходящее время. Но такое?!! И, дождавшись ухода секретарши, он продолжил.
    - Я знаю всё о нём и обо всех, кто с ним связан, включая вас.
    - Что?! - Дьяков был в смятении. - Что такое вы можете обо мне знать?!
     Иосиф молчал, и чем дольше длилось его молчание, тем беспокойнее становилось лицо Дьякова. Этот молодой человек принесший письмо Мохова, несомненно, оттуда, где содержится Роберт. А это учреждение - всем известный филиал МГБ. Что же он может знать? Что Дьяков подписал липовое обоснование необходимости психиатрического освидетельствования Роберта? С целью выгораживания антисоветчика? О! На глазах Дьякова и не за такие провинности люди превращались в лагерную пыль. Если этот молодчик обиделся на него за грубое обращение, ему ничего не стоит всего лишь капнуть, куда следует.
    - Пожалуйста, пейте кофе, - Дьяков сделал мучительную
попытку улыбнуться. - У меня сегодня был трудный день. Извините. Может быть, я могу быть вам чем-нибудь полезен?
    Возможность подобной трансформации Дьякова ещё пять минут тому назад казалась немыслимой. И это только поощрило Иосифа.
    - Как минимум, - сказал он холодно, - вы должны подготовить материалы, указанные в письме. Две репродукции с картин и копии опубликованных рецензий на них. Я заеду за ними в среду.
    - Всё сделаем, - снова попытался улыбнуться Дьяков. - Но вы сказали "как минимум"? Что я могу ещё для вас сделать?
    Иосиф выдержал паузу и процедил, глядя в окно:
    - Издайте стихи Бориса Наумовича Пинскера.
    - Почему?! - растерялся Дьяков.
    - Потому, что он член партии, фронтовик, его стихи печатались во фронтовой газете и вдохновляли солдат на подвиги. Их продолжают публиковать в районной газете. Они нужны людям.
    - Но у нас большая очередь, - неуверенно пробормотал Дьяков.
    - Это не ответ, - лаконично парировал Иосиф.
    Потом он взял конверт с письмом Мохова, лежавший перед Дьяковым, и встал.
    - Эти сведения я мог бы запросить официально. Они не секретные. Но, в интересах следствия, мы не хотели бы поднимать шум. Я надеюсь, вы понимаете. Никакого разглашения. До свидания, - он повернулся и пошёл к выходу.
    - Я всё сделаю, - торопливо пообещал Дьяков вдогонку.
    - Всё? - Иосиф, уже находясь у самой двери, обернулся и выразительно посмотрел на Дьякова. - Я приму это к сведению.
     Закрыв за собой дверь кабинета, он на несколько секунд остановился, продолжая переживать перипетии диалога с чиновником. Теперь, вероятно, Дьяков уже не сможет не издать Пинскера.
     С появлением Иосифа в приёмной, секретарша встала. Всё, что
произошло в кабинете шефа, превращало Иосифа из малоприметного посетителя в фигуру повышенного внимания.
    - До свидания, Марина.
    - До свидания. А вы к нам ещё придёте? - секретарша смотрела на него с нескрываемым интересом.
     Она была очень красивая. Эти брюхастые и плешивые явно не пренебрегали возможностями своей власти.
    - Я, Марина, воспользуюсь любым поводом, чтобы снова оказаться в вашей приёмной.
     В ответ она улыбнулась с таким неотразимым очарованием, что Иосиф вздрогнул. Она, конечно, прекрасно сознавала силу своей улыбки. У них это от природы. Вот кому он бы подарил розу. После романа с Машей подобная мысль впервые ворвалась в его сознание и сразу же наткнулась на сопротивление. Нет, никому на свете  розы он больше дарить не будет. Но чем же объяснить столь могущественное влечение друг к другу людей, принадлежащих к совершенно разным, нередко враждующим кругам общества? Может быть, в будущем, когда наступит Золотой век человечества, без национальных, религиозных и сословных барьеров, люди, наконец, смогут бросаться в объятия друг друга только по зову
сердца.
     Но чем дальше Иосиф удалялся от приёмной Дьякова, тем больше его мысли возвращались к самому Дьякову. Издаст ли он стихи Пинскера? Если напуган, то, скорее всего, издаст, хотя бы из осторожности. Ему это ничем не грозит. Впрочем, этот вопрос, кажется, можно выяснить сейчас. 
      У встретившейся в коридоре служащей Иосиф узнал, где расположен партком. Свернув в левое ответвление коридора, он быстро нашёл нужную дверь. Так и есть. В ряду ожидающих приёма у стены сидел подавленный Борис Наумович. Иосиф подошёл к нему.
    - Борис Наумович, можно вас пригласить в коридор?
     Пинскер с недоумением взглянул на недавнего случайного знакомого и поднялся со стула.
    - Извините, Борис Наумович, я по поводу ваших стихов.
    - Вы имеете к этому отношение? Мы ведь даже не знакомы!
    - Я договорился с Дьяковым об издании ваших стихов.
    - Как это? - растерянно улыбнулся Пинскер. 
    - Идите сейчас же к нему и скажите, что получили сведения, будто бы ваш вопрос разрешился. Пусть он подтвердит. И потребуйте, чтобы он назвал срок издания вашего сборника.
    - А если он спросит, откуда эти сведения?
    - Ответьте вежливо, что пока об этом сообщить не можете.
    - Как вас зовут? Кто вы?
    - Это потом, Борис Наумович. Идите сейчас же к Дьякову. Я буду ждать вас на улице. Мне важно знать результат.
     Выйдя наружу, Иосиф перешёл на противоположную сторону улицы и стал прогуливаться, не теряя из виду выходную дверь издательства. Прошло двадцать минут, и он уже начал жалеть, что так глупо ввязался в это совершенно ненужное ему дело. Но вот на улицу вышел Пинскер, и Иосиф посигналил ему рукой.
    - Как ваши успехи, Борис Наумович?
    - Дьяков включил меня в план издательства на второй квартал следующего года. Это непостижимая, ненаучная фантастика! Вы - почти волшебник. Как к вам обращаться?
    - Зовите меня Иосифом.
    - Иосиф, я даже не знаю, как вас благодарить. Я многое хотел бы у вас спросить, но не уверен, уместно ли. На всякий случай, оставлю вам свои координаты, - он достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и вскоре протянул Иосифу листок с адресом.
    - Спасибо, Борис Наумович. И вы запишите мой рабочий телефон. Когда выйдет сборник стихов, позвоните, пожалуйста.
     Они тепло попрощались.

     Следующий день был выходным - последнее воскресенье перед годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. В это день в армейском клубе проводились соревнования боксёров. Королёв, тренер армейцев, приглашал Иосифа приехать. Да и Панкратов рекомендовал то же самое.
     Он появился в армейском клубе в начале одиннадцатого. Уже проводились соревнования боксёров второго разряда. Болельщиков было явно больше, чем сидячих мест. Королёв со своими воспитанниками сидел за столом вблизи ринга. Иосиф встал напротив Королёва. Как только взгляд армейского тренера случайно скользнул по нему, он улыбнулся и кивнул головой. Королёв кивнул в ответ и сразу же встал из-за стола.
    И тут Иосиф вспомнил соображения своего тренера. Сейчас Королёв начнёт усиленно агитировать его принять участие в соревнованиях. Но это не входил в его  планы. Он лишь хотел ознакомиться с условиями, в которых ему вскоре придётся бороться за очередной спортивный разряд. Нужно что-нибудь придумать, чтобы отказать Королёву, но сохранить с ним добрые отношения.
    - Привет, Иосиф, - Королёв уже протягивал ему руку.
    - Здравствуйте, Фёдор Сергеевич, - Иосиф подал ему левую руку и покосился на свою правую. - Извините, сильнейшая травма правой руки. Даже шевелить ею больно.
    - Жаль! - искренне сказал тренер. - Я надеялся, ты примешь участие в соревнованиях. Где же тебя так угораздило?
    - Да, ездили на уборку картошки от мединститута, долго рассказывать. Но я решил воспользоваться вашим приглашением, чтобы хоть посмотреть соревнования.
    - Я думаю, Иосиф, здесь есть, что посмотреть. Если останешься до конца, я тебе покажу наше хозяйство. Познакомлю с ребятами.
    - Спасибо, Фёдор Сергеевич.
     Иосиф видел, как Королёв вернулся к своему столу, и, вслед за этим, сидевший рядом с ним Огурцов повернул голову в сторону Иосифа, пытаясь разглядеть его среди публики. Потом Огурцов встал и подошёл к группе парней, стоявших за рядами стульев. В это время на ринге начался бой претендентов на первый спортивный разряд, и Иосиф всецело переключил на них своё внимание. Фёдор Сергеевич был прав. Здесь было на что посмотреть. Прежде всего, Иосиф отметил очень качественную физическую подготовку воспитанников Королёва. У них была хорошая подвижность, дыхание, выносливость. Ему, Иосифу, этого не хватало.
    - Ты Иосиф? - девичий голосок отвлёк его внимание.
     Перед ним стояло совсем юное создание, лет семнадцати, не больше. Её осенняя куртка была нараспашку, а под ней сильно декольтированное платье выше колен. Губы, брови и ресницы были ярко размалёваны косметикой.
     - Допустим, мадемуазель, - Иосиф снова перевёл взгляд на ринг, - а кто вы?
    - Я Сашка. Но дело не в этом, - она явно носила маску напускной бравады.
    - А в чём?
    - В том, что у Огурцова на тебя зуб.
    - Что?! Ты знаешь Огурцова?
    - Я знаю всех здешних боксёров. А Огурцова? Кто ж его не знает. Он восходящая звезда. Все наши девчонки просто млеют перед ним.
    - Но если так, почему предупреждаешь, что у него на меня зуб?
    - Они тебя обзывали. Ты догадываешься, как?
    - Догадываюсь. Но кто это, они?
    - Видишь тех двух парней, за стульями, ближе к нам? Один такой здоровенный, а второй, чернявый, поменьше. Видишь?
    - Да. Ну и что? Они боксёры?
    - Нет, они болельщики, друзья Огурцова. Я стояла рядом, когда Огурцов сказал им, что, мол, Иосифу надо, как следует, намять бока. А они говорят, куда нам, если он даже тебя победил. Но Огурцов объяснил, что, во-первых, ты победил его чисто случайно, потому что он споткнулся, а, во-вторых, что у тебя сейчас правая рука совсем не работает после травмы. Тогда Здоровенный и говорит, что если у Иосифа правая не работает, мы его вдвоём сделаем, как пить дать. Можешь, Алёша, не сомневаться.
    - Спасибо, Сашенька, за предупреждение.
    - Не называй меня так. Терпеть не могу. Ты знаешь, что делал Пушкин с теми, кто называл его Сашенькой?
    - Не знаю.
    - Он вызывал их на дуэль. Дантес ухаживал за сестрой его жены и, однажды, назвал его Сашенькой. Тут Александр Сергеевич его сразу же и вызвал.
    - Хорошо, Сашка, - согласился Иосиф, - так, может, выйдем на улицу, погуляем.
    - Пошли.
     Они стали медленно пробираться сквозь публику к выходу. А Здоровенный и Чернявый, теперь Иосиф всё время держал их в поле зрения, устремились в том же направлении. Они достигли двери раньше Иосифа и скрылись за ней. Перед дверью Иосиф остановился, достал носовой платок и, сложив его вчетверо, обернул им суставы пальцев правой руки, зажав концы платка в кулаке.
    - Зачем ты это делаешь? - поинтересовалась его спутница.
    - Ты же знаешь, Сашка, у меня травмирована рука. Если стянуть пальцы носовым платком, они не так болят.
     Они благополучно прошли через коридор, и вышли из клуба. И тут Иосиф увидел тех двух парней. Они стояли на мощёной дорожке, ведущей от клуба к улице. Вокруг никого не было. Все были на соревнованиях. И до улицы было метров сорок. Спутница Иосифа остановилась.
    - Не бойся, Сашка, пошли. Они тебя не тронут.
    - Меня не тронут, - согласилась она, - а как же ты?
      Иосиф ничего не ответил, и она продолжала идти рядом, боязливо поглядывая на него. Но вот они остановились. Двое ухмыляющихся парней плотно загораживали им дорогу.
    - Значит, ты, шалава раскосая, нашла себе Абрамчика? - укорил Чернявый Сашку.
    - Вы оскорбили даму, - заметил Иосиф.
    - Что-о-о?! - удивился Чернявый, - эта дешёвка - дама? Серёжа, откуда здесь этот фраерок? Совсем  необразованный.
    - Ясно, откуда, - откликнулся Здоровенный, - из Бердичева. А насчёт образования, придётся просветить. По-русски, чтобы людей уважал.
     Он схватил Иосифа за грудки левой рукой и замахнулся правой. Эта ситуация так походила на ту, на танцплощадке, когда рядом была Маша, что у Иосифа невольно мелькнула мысль: неужели это тоже повторяющееся предупреждение Центра Предназначений?
     Через секунду Здоровенный лежал на земле в глубоком нокауте, а Чернявый пятился назад. Потом он отскочил в сторону отмощёной дорожки и рванул к клубу.
    - Побежал за подмогой - определила Сашка. - А этот, - она кивнула на Здоровенного, - классический апперкот.
     Роль болельщицы боксёрского клуба, очевидно, не прошла бесследно для её лексики. Но в следующее мгновение она схватила Иосифа за руку.
    - Иосиф, подходит мой трамвай. Побежали.
     Они выбежали на улицу и сели в подошедший трамвай. И уже через трамвайное окно Иосиф увидел, как Здоровенный медленно поднимался с земли, а из армейского клуба выскочил Чернявый с Огурцовым и ещё одним.
    - Знаешь, Иосиф, - сказала Сашка через несколько минут, - я, кажется, впопыхах ошиблась номером. Это не мой трамвай.
     Они сошли на следующей остановке и побрели по тротуару.
    - Ты, значит, предупредила меня потому, что они меня обзывали? - попытался уточнить Иосиф.
    - Да.
    - А какая у тебя фамилия?
    - Раскосова я. Сашка Раскосова. А у тебя есть звание?
    - Какое звание, Сашка?
    - Вот Огурцов - лейтенант. Он получает офицерскую зарплату, но на самом деле не служит, а только тренируется. У тебя тожедолжно быть звание, раз ты его побил.
    - Нет. Это только в армейском клубе у спортсменов звания.
    - А ты в каком клубе?
    - Я тренируюсь по месту учёбы, в мединституте.
    - Ты хочешь стать хирургом?
    - Психиатром.
    - Будешь лечить психов?
    - Почему же, обязательно, психов? Психиатр должен разбираться и в здоровых людях. Вот я взглянул на тебя, и всё о тебе знаю.
    - Врёшь, наверно, - усомнилась Сашка. - Что же ты знаешь?
    - У тебя нет отца.
     Некоторое время она молчала.
    - Иван Тимофеевич Раскосов пал смертью храбрых под Кёнигсбергом, - эти тихие слова совсем не вязались ни с её размалёванным лицом, ни с маской бравады.
    - Мать тебе, конечно, не указ? Совсем от рук отбилась?
    - И отбилась! Ты, что ли, будешь учить меня уму-разуму?
    - А ты против?
    - Я? - от её маски вдруг ничего не осталось. - Я не против.
    - Хочешь, Сашка, я угадаю, кто твоя мама? Она учительница, девичья фамилия - Маргулис.
    - Не угадал. Она Гальперина, работает бухгалтером на прядильной фабрике.
    - Но зато я понял, почему ты предупредила меня об опасности, когда услышала, что меня обзывают.
    - Это да. А сколько тебе лет, Иосиф?
    - Двадцать.
    - У тебя есть девушка?
    - Нет. Я учусь, работаю и тренируюсь. Совсем нет времени.
    - Ты такой серьёзный парень? А хочешь, мы зайдём к Наташке?
    - Кто это?
    - Подружка. Мы с ней этим летом школу кончили и никуда не поступили. Мама хотела устроить меня на работу, а Наташка говорит, это необязательно. У неё мама работает проводницей в поезде. Редко бывает дома. Наташка домой парней водит. И мне сказала, если что, приходи.
    - Нет, Сашка, тебе это не подходит.
    - Почему?
    - Потому что Иван Тимофеевич Раскосов мечтал о другом будущем для своей Сашки.
    - Когда он уходил на фронт, мне было одиннадцать. Я его очень любила. А это ты уже меня учишь?
    - Ты же сама сказала, что не против.
    - Сказала. Ну, поучи меня ещё.
    - Пожалуйста, - он окинул её оценивающим взглядом, - я бы прибавил одежды, убрал косметику, и, мановением руки, превратил бы неприкаянную Сашку Раскосую в принцессу Сашеньку.
    - А зачем это тебе?
    - Слово "зачем" может относиться к чему угодно, но только не к красоте. Про красоту, Сашка, так не спрашивают.
    - Но ты же не волшебник?
    - Ты ошибаешься. Психиатры - почти волшебники.
    - Все психиатры?
    - Нет. Преимущественно, те, которые занимаются боксом.
    - Иосиф, ты, оказывается, такой болтун.
    - А ты нет? Кто же мне рассказывал про дуэль Пушкина?
    - Извини. Это я всё наврала.
    - А за враньё положено наказание.
    - Какое наказание?
    - Год каторжных работ.
    - Это чересчур.
    - Но я имел в виду год условно. А вот и моё метро. К сожалению, мне пора. До свидания, Сашка Раскосова.
    - Сегодня же воскресенье! - возмутилась она.
    - Увы, это единственный день, когда у меня есть возможность подготовиться к институтским семинарам. Потом почти всю неделю после занятий в институте я работаю во вторую смену.
    - Ну и иди, - она отвернулась, - делай свои уроки!
    - Знаешь, что, Сашенька - он достал листок из блокнота, - позвони мне на работу в четверг после шести.
    И, поскольку она продолжала стоять к нему спиной, он сунул листок в карман её куртки и быстро зашагал к метро.


    ГЛАВА 9. ПРЕДПРАЗДНИЧНЫЕ ПОЗДРАВЛЕНИЯ

                В привычной череде забот,
                С волненьем небесстрастным,
                Любовь за поворотом ждёт
                Видением прекрасным.

     В понедельник на тренировке Иосиф рассказал Панкратову о своём визите в армейский клуб.
    - А я не исключаю, что идея намять тебе бока исходит от самого Королёва, - высказался Панкратов.
    - Не похоже, Алексей Сидорович. Он же такой доброжелательный. Какой ему резон?
    - Ты, Иосиф, не знаком  со спецификой спортивной психологии. Сам вид избитого и униженного соперника поднимает дух. Чем не средство против психологической травмы Огурцова? Он после твоего нокаута, может, до сих пор не оправился. А, кроме того, чем выше по спортивной лестнице, тем больше грязи. Это я хорошо знаю.
    - Всё-таки, Алексей Сидорович, это только версия.
    - Пусть версия, но вполне правдоподобная. А какое у тебя общее впечатление от их клуба?
    - По-моему, там общая физическая подготовка на высоте.
    - Конечно, Иосиф. Они же ничем, кроме спорта, не занимаются. Разве сравнить с тобой. Мало того, что у тебя напряжённая учёба, так ты ещё и во вторую смену вкалываешь.
    - Что же делать, Алексей Сидорович?
    - Во-первых, ты должен придерживаться благоприятного режима питания и сна, делать зарядку, избегать стрессов. А во-вторых, возьми-ка недельки за три до соревнований отпуск, даже за свой счёт, чтобы войти в идеальную форму.
    - Я подумаю, Алексей Сидорович.
    - И знаешь, что ещё? - тренер сделал короткую паузу. - Ты говоришь: дыхание, выносливость? Да. Этого тебе не хватает. Ты должен бегать в дни, когда нет тренировок. Сможешь?
    - Что значит, бегать, Алексей Сидорович?
    - Боксёрам нужен бег на восемьсот или тысячу пятьсот метров. Последнее лучше. Это даёт и дыхание, и выносливость. Километр лёгкого бега для разминки, а потом полтора километра на время.
    - Кажется, Алексей Сидорович, я смогу. По дороге с работы. Как раз в это время у нас дома и в душ попасть можно.
    - Прекрасно, Иосиф. Тогда я со склада нашей кафедры физкультуры выдам тебе под расписку секундомер, обувь для бега и рюкзак. Не смущайся. Это спортивный инвентарь.
    - А зачем рюкзак?
    - Для спортивной одежды и обуви. Тебе же перед бегом придётся переодеваться. И рабочую сумку туда можно класть.

     На следующий день, явившись к четырём на работу, Иосиф увидел на посту медсестёр Надю. На этой неделе она работала в первую смену. Они поздоровались.
    - Иосиф, Лопахин просил вас сразу же зайти к нему.
    - Что-нибудь случилось с моим пациентом Моховым?!
    - С ним всё в порядке. Я ему сегодня разносила таблетки.
    - Какие таблетки, Наденька?!
    - Я не знаю. У них название - три латинских буквы. Посмотрите в журнале регистрации в ординаторской.
     Иосиф, не заходя в свой кабинет, поторопился в ординаторскую. Там сидел Осокин.
    - Здравствуйте, Юрий Васильевич.
    - Привет, Иосиф. Как дела?
    - Мне бы заглянуть в журнал регистрации назначений. Как там мой пациент?
    - Пожалуйста, Иосиф. Со вчерашнего дня Лопахин назначил ему психотропный препарат. В журнале указано.
     Это был он, тот самый препарат, который назначали и Пречистенскому, и Хавкину перед тестированием паранойи. Он, Иосиф, должен хорошо обдумать свои последующие шаги. Но сначала получить максимум информации у Лопахина. Сейчас он только оставит в своём кабинете сумку и сразу же к Лопахину. Иосиф открыл кабинет и остановился. На его рабочем столе стоял букет роскошных, жёлто-красных, осенних кленовых листьев. И, кроме того, на окне красовалась белоснежная занавеска - последний элемент благоустройства кабинета, которого ещё не хватало.
     Лопахин заполнял бланк истории болезни, когда к нему постучался Иосиф.
    - Заходите, Иосиф. Привет.
    - Здравствуйте, Анатолий Романович. Медсестра просила меня зайти к вам.
    - Да. Садитесь. Сейчас я вам кое-что покажу, - он достал из шкафа два ватманских листа стандартного размера А-2 и положил перед Иосифом.
     Это были портреты Лопахина и Иванцова, написанные углем. Мохов довольно точно воспроизвёл в них всё, что обещал: облагороженные лица врача и профессора, карикатурные физиономии членов политбюро и сияющий лик Сталина.
    - По-моему, это замечательные портреты, Анатолий Романович. Он точно передал вашу индивидуальность, - Иосиф помнил, что в первом рисунке художник изобразил Лопахина хвостатым.
    - Не думаю, - усомнился Лопахин. - Он меня приукрасил.
    - Значит, Анатолий Романович, Мохов вас таким видит. Но, в любом случае, он очень талантлив.
    - Да, в этом ему не откажешь. Профессор такого же мнения.
    - Вы обсуждали эти рисунки с профессором?
    - Конечно. Они полностью подтверждают ваш предварительный диагноз - патологические мании неприятия членов политбюро и обожествления Иосифа Виссарионовича. Один нимб вокруг головы вождя чего стоит. А противоречивость этих двух маний только подчёркивает патологию. Вы говорили, что его мании основаны на аналоге отношений Иисуса Христа и его учеников? Очень похоже.
    - И что же вы решили?
    - Профессор считает, что эти рисунки достаточно убедительны даже для Сорокина. Тогда я предложил, в заключение, провести ещё и обычное обследование с помощью психотропного препарата. Во всяком случае, оно ничему не мешает.
    - Это логично. Когда же вы его хотите провести?
    - Мы вчера утром обсудили эти рисунки и сразу же сделали назначение. Пациент уже второй день принимает препараты, а послезавтра, в конце дня, с ним уже можно побеседовать.
    - Анатолий Романович, если вы назначите беседу на четыре часа, я тоже мог бы в ней поучаствовать.
    - Я так и сделаю.
     Иосиф шёл от Лопахина, погружённый в анализ сложившейся ситуации. Он предусмотрел всё, кроме того, что профессор без него назначит пациенту психотропные средства. А ведь он, Иосиф, мог предотвратить это, заранее снабдив Мохова плацебо. Это была его ошибка. А здесь достаточно всего одного промаха, чтобы искусно выстроенное здание спасительных аргументов рухнуло, как карточный домик. Как поведёт, или уже повёл себя художник под воздействием препаратов? Не перечеркнёт ли он все их достижения? И какие это может иметь последствия для судьбы самого Иосифа? Об этом он боялся даже думать.
     У коридорчика, ведущего к кабинету Иосифа, стояла Надя.
    - Иосиф, вы уже заходили в свой кабинет?
    - Давайте зайдём туда вместе, - он открыл дверь и пропустил её вперёд, - это вы принесли букет?
    - Да, - торопливо заговорила она, - я иду на работу через парк, а там осенняя красота. Так и хочется унести её с собой.
    - И занавески ваша работа?
    - Но раз есть кабинет, значит, и занавеска должна быть, - её лицо стало почти испуганным. - Я сходила к кастелянше и объяснила.
    - Спасибо, Наденька. Букет потрясающий. И занавеска тоже. Я тронут. Можно, я вас поцелую в знак благодарности?
    - Что вы сказали?
     Иосиф подошёл и дотронулся губами до её щеки. Её смятение было близко к обмороку. Лицо Иосифа вспыхнуло. Если он сейчас  расстегнёт пуговицы её кофточки... Но он ни за что этого не сделает. Ни за что? Как же, однако, невелико расстояние между Иосифом-человеком и Иосифом-животным. Всего один шаг. Мохов прав. В каждой человеческой душе живёт зверь.
    - На-адя-а! - донёсся до них чей-то зов.
    - Надя, сейчас как раз пересмена. Это вас зовут.
    - Да? Конечно. Жаль, что я не напоила вас сегодня чаем.
     Она ушла, и он некоторое время бездействовал, сидя за своим столом. Нужно было идти к Мохову, но всё в нём сопротивлялось этому. Какую информацию обрушит на него пациент? И как он должен будет на неё реагировать? Нет, сначала нужно собраться с силами. Попить чаю.
     Иосиф пошёл к Галине Антоновне. Поздоровался. Попросил чаю. Она выглядела подавленной. С мрачным видом, не говоря ни слова, поставила на плиту чайник.
    - Извините, Галина Антоновна, у вас неприятности?
     Она подняла на Иосифа глаза, и по её усталому лицу потекли слёзы.
    - Близнецы болеют. Уходила на работу, а у них температура тридцать девять. Уже второй день. Муж с ними сидит, да что он может. Он же их и простудил позавчера. Погода-то сами видите, какая. Осенний дождь и ветер.
    - Я вас хорошо  понимаю, Галина Антоновна, - посочувствовал
Иосиф. - Вам  надо быть сейчас с ними.
    - Как быть, Иосиф? Хотела взять отпуск за свой счет на несколько дней, так муж против. И так, говорит, еле концы с концами сводим.
    - А вы всё равно поезжайте домой, Галина Антоновна. Покажитесь Феликсу Филипповичу, принесите ему чаю, и поезжайте. А я останусь на дежурном посту. Я на третьем курсе мединститута. Как-нибудь медсестру заменить смогу.
    - А как же Феликс Филиппович? - не поняла она.
    - Мы ему ничего не скажем. Чай я ему в восемь часов занесу. Даст Бог, дежурство будет спокойным. А часам к одиннадцати возвращайтесь.
    - Всё же как-то боязно, Иосиф? - заколебалась она.
    - Не беспокойтесь, Галина Антоновна. Главное, чтобы близнецы выздоровели. А если что, мы объясним Феликсу Филипповичу. Он человек очень добрый.
    - Это да, - неуверенно согласилась она.
     Через пятнадцать минут Иосиф сидел на дежурном посту и пил чай. Вскоре в коридоре показался Мохов, и Иосиф окликнул его. Он подошёл. Необычное выражение его лица представляло собой смесь подавленности со смущением. Теперь им предстояло беседовать у дежурного поста.
    - Добрый вечер, Роберт Игоревич! Как дела?
    - Спасибо, Иосиф. Здравствуйте. Вчера, мне начали давать какие-то таблетки. Вас не было, и я не знал, что делать. Но меня просто заставили их выпить. А вскоре я понял, что это совсем не безобидное лекарство.
    - Почему?
    - Потому, что всё вдруг изменилось. Меня обуревают какие-то тревожные чувства, хочется каяться и даже плакать. Но я ни с кем в контакт не вступал. Осознаю, что это небезопасно.
    - Успокойтесь, Роберт Игоревич. Теперь я с вами. Сейчас напою вас чаем, и мы обстоятельно всё обсудим. Садитесь.
     Художник опустился на стул, а Иосиф занялся чаем.
    - В субботу я был у вас дома. Таисия Ивановна передаёт вам привет. Я заверил её, что вы скоро вернётесь домой.
    - Спасибо.
    - И ещё я побывал у вашего друга Андрея Ивановича Дьякова. Он обещал подготовить необходимые документы.
    - Хорошо, Иосиф. Но что вы скажете о таблетках, которыми  меня уже второй день пичкают?
    - Больше их не принимайте. Взамен я дам вам другие. Они называются плацебо. Это нейтральные таблетки, которые не оказывают на организм никакого влияния.
    - Как же мне их принимать?
     - Вы должны незаметно подменить ваш психотропный препарат на плацебо и демонстративно выпить его перед медсестрой и санитаром?
      Наступила пауза, в течение которой художник пил чай, а
Иосиф наблюдал за ним, продолжая обдумывать сложившееся положение. Оно, по-прежнему, оставалось неясным. Психотропный препарат, которым уже несколько дней обрабатывали пациента, призван был открыть его сознанию истины, хранимые в подсознании. И в их свете больной мог осознать свои параноические заблуждения и раскаяться в них. Таков был стереотипный механизм воздействия препарата. Какие же истины открылись Мохову? И сможет ли он о них рассказать, учитывая специфику его образного мышления?
    - Так вы, Роберт Игоревич, говорите, - осторожно начал Иосиф, - что испытываете какие-то тревожные чувства?
    - Да. Как будто я перед кем-то виноват. Меня терзает совесть, и я должен найти кого-то и встать перед ним на колени, чтобы слёзно молить о прощении.
    - Но в чём вы виноваты?
    - Я не знаю. Только понимаю, что вина моя велика и всё во мне переворачивает.
    - А в прошлом, Роберт Игоревич, у вас бывали подобные ощущения?
    - В прошлом? - художник задумался. - Может быть. Я испытывал нечто подобное, когда долго и мучительно искал образы своей будущей картины. Когда они вызревали, я это ощущал, хотя и не мог ничего выразить словами. Но я был уверен, достаточно мне встать у мольберта, взять кисть, придвинуть палитру, и моя душа начнёт свободно перетекать на холст сочетаниями полутонов и линий.
    - Так встаньте у мольберта, Роберт Игоревич!
    - У какого мольберта?! - он поднялся и тревожно смотрел на Иосифа.
    - У рабочего стола в моём кабинете. Там нет мольберта, но это же не мешало вам работать над черновиками.
    - Не мешало, - согласился Мохов, не сводя с собеседника напряжённого взгляда.
    - Правда, у меня ни холста, ни красок, - спохватился Иосиф.
    - Зато у меня остались и бумага, и уголь.
    - Тогда, Роберт Игоревич, пойдёмте в мой кабинет!
    - Хорошо. Я только зайду в свою палату.
     Мохов ушёл, а Иосиф отправился в свой кабинет, открыл его и,
в ожидании пациента, вышел в центральный проход. Отсюда можно было слышать звонки телефона на дежурном посту. Вскоре подошёл Мохов с бумагой и углем.
    - Сейчас, Роберт Игоревич, мы войдём в мой кабинет. Вы помните, разговаривать там нельзя?
    - Да.
    - Тогда пошли. Там я вам и плацебо передам.
    - Подождите, Иосиф. Я же не знаю, что мне рисовать.
    - Но вы говорили, что вам достаточно встать у мольберта и образы, созревшие в вашей душе, сами перетекут на картину?
    - Конечно, Иосиф, нечто подобное я испытывал в прошлом. Но тогда эти образы я вынашивал долгими месяцами. Я заранее знал тему своих поисков.
    - Я попытаюсь вам помочь, Роберт Игоревич. Ваши новые тревожные ощущения связаны с кардинальными темами вашего мироощущения. Может быть, с ролью личностного начала в мироздании, может быть, конкретно, с вашим отношением к Сталину. Под воздействием психотропного препарата в подсознании открываются новые страницы знаний.
    - Да? Хорошо. Я подумаю. Попытаюсь сосредоточиться.
     Они вошли в кабинет, и Иосиф передал Мохову плацебо. Затем он попросил его запереться изнутри и, взяв с собой несколько папок с историями болезни, пошёл на дежурный пост.
     Было уже четверть седьмого. Иосиф разложил на столе дежурного поста бумаги и начал заносить в сводную таблицу сведения из очередной истории болезни. Он делал свою обычную работу. Зазвонил телефон.
    - Алло!
    - Неужели это ты, Иосиф?!
    - Подожди... сейчас... Римма? Ох, Римма, сколько лет! 
    - Я, Иосиф, как раз на дежурстве. Решила поздравить тебя с приближающимся праздником. И, надо же, так повезло, прямо на тебя и вышла. А кто у вас дежурит во вторую смену?
    - Галина Антоновна, как всегда. Сейчас, временно, её нет.
    - Какие у тебя новости, Иосиф?
    - У меня теперь свой врачебный кабинет. Приходи, Римма, как-нибудь в гости, увидишь. А в остальном, всё по-старому. Много работы.
    - Тебе, Иосиф, кто-то должен помогать.
    - Да, Римма, такой помощницы, как ты, мне не хватает. Как у тебя жизнь?
    - Всё в порядке. Мама счастлива. Наконец-то ей удалось выдать замуж свою засидевшуюся дочь.
    - А ты сама?
    - И я не горюю. Всё равно, надо же куда-нибудь прибиваться. Жизнь проходит.
    - Как дела на работе?
    - Работы здесь, Иосиф, больше. Много больных с инфарктом. Редко, когда приходится посидеть спокойно. Но это просто работа. А когда я тебе помогала, у меня было ощущение, что мы делаем что-то значительное. Ты называл это комплексом Второй Струны.
    - Так ты меня не забываешь, Римма?
    - Я тебя люблю.
    - Что?! И я тебя люблю, Риммочка.
    - Спасибо, Иосиф. Я так рада, что поговорила с тобой. Но... меня уже зовут. Всего хорошего! - она положила трубку.
     Грустный это был разговор. Иосиф с минуту неподвижно сидел у телефона, глядя в никуда застывшим взглядом. Потом вернулся к работе. Ближе к восьми он приготовил чай и понёс его в ординаторскую Феликсу Филипповичу.
    - Здравствуйте, Феликс Филиппович. Вы не против, что я временно заменяю Галину Антоновну?
    - Привет, Иосиф. А что с ней?
    - Она попросила меня посидеть на дежурном посту, пока в раздевалке что-то там подшивает. У неё большая семья, ей надо помогать. А в отделении пока всё спокойно.
    - Конечно, Иосиф, ей надо помогать.
     Они поговорили на общие темы ещё пару минут, после чего Иосиф ушёл на пост. Потом он понёс чай Мохову. Постучал в дверь кабинета.
    - Роберт Игоревич, это я.
     Художник открыл дверь. Иосиф зашёл и молча поставил на стол чайную чашку. На столе лежал развёрнутый чистый лист ватмана размером А-2, рядом уголь. Иосиф поспешил уйти. Он не должен мешать художнику сосредоточиться. Может быть, это даст какой-нибудь результат.
     Он вернулся к своей работе. Но сегодня его ждал ещё один звонок. Он раздался в половине девятого. Иосиф снял трубку.
    - Позовите, пожалуйста, Иосифа.
    - Наташа? Ты?
    - Я. Поздравляю с наступающим праздником!
    - Спасибо, Наташа. И я тебя поздравляю! Как дела?
    - Я звоню из дома. Ваня с сыном пошли на прогулку перед сном, мама возится на кухне, папа пишет научную статью. Удобный момент, чтобы позвонить. Какие у тебя новости?
    - Мне выделили отдельный врачебный кабинет.
    - Твои надежды на интересную исследовательскую работу оправдались?
    - Да, Наташа. Я просто захвачен ею. А как твоя лаборатория микробиологии?
    - Я не вылезаю оттуда даже в выходные. Всё остальное стало второстепенным. Ты, как психотерапевт, предусмотрел почти всё.
    - Почти?
    - Да. Твоя психотерапия долговременного действия, но она не вечная. Я, очевидно, буду нуждаться в ней всю жизнь.
    - Значит, я никудышный психотерапевт.
    - Дело в том, Иосиф, что мои комплексы Первой Руки и Прайда совсем не патология. Это здоровые, природные женские комплексы. Психотерапия против них бессильна.
    - Но они создают иррациональный мир, оторванный от действительности. А это уже паранойя.
    - Иосиф, эту смесь паранойи с действительностью ещё никому не удалось победить. Она называется любовью. Я люблю тебя, - уже второй раз за этот вечер он слышал эти слова. - А твоя психотерапия всё равно прекрасна. Она снится мне в перерывах между периодами полного погружения в лабораторные исследования.
    - Но ты, наверно, сильно преуспела в этих исследованиях? - он попытался перевести разговор в другое русло.
    - Профессор говорит, что я наткнулась на новый закон микробиологии. Его можно определить, как закон целенаправленного изменения наследственности, или как новый практический приём повышения продуктивности крупного рогатого скота. Первое определение более научное, но небезопасное, а второе наоборот.
    - О, Наташа, я знаком с подобной проблемой определений в области психиатрии. Если открытие противоречит парадигме, оно опасно для своего автора. Но существует целый набор приёмов его безопасной публикации. Я за второе определение. Главное, достаточно точно описать сущность открытия, а "скотское" определение обеспечит безопасность. Но пройдёт время, и ему всё равно отдадут должное.
    - Спасибо. Я как-то до сих пор этого не осознавала. А ты расставил все точки над и. Но... кажется, мои возвращаются с прогулки. Ещё раз, с праздником!
    - Всего хорошего, Наташенька!
     Иосиф положил трубку. Она сказала "закон целенаправленного изменения наследственности"? Но это же стопроцентная, крамольная генетика. Вот оно - их неопровержимое внутреннее сходство. Она, как и он, идёт по краю пропасти. И для неё так же актуальна его "Психиатрия в застенках", потому что застенком стала вся страна. Значит, его книга будет актуальной не только для тюрем и психлечебниц. Между прочим, Наташа подсказывает ему ещё один способ безопасной публикации крамольных открытий - под рубрикой "Повышение продуктивности крупного рогатого скота". Нужно будет занести этот тезис в черновики будущей книги.

     В половине десятого Иосиф заглянул к Мохову. Они вышли в коридор.
    - Иосиф, я, как будто, что-то понял. Начну работать. Но, может быть, мне придётся заниматься этим всю ночь.
    - Не беспокойтесь, Роберт Игоревич. У вас будет такая возможность. Но когда кончите, заприте всё в металлический шкаф, а ключ от него положите под шкаф. Вот он, держите. А, кроме того, заприте кабинет, и ключ от него отдайте Олечке. Она дежурит сегодня ночью.
    - Значит, не зря я нарисовал её, молящейся на ваш портрет? - улыбнулся Мохов. - Она ваша преданная помощница?
    - И ваша, Роберт Игоревич.
     В четверть одиннадцатого появилась Олечка. На работу в третью смену она приходила прямо из вечерней школы. Она сняла плащ, и её беременность обозначилась уже явственно.
    - Привет, Иосиф. А где Галина Антоновна?
    - Она будет через полчаса. А пока, Олечка, я хочу тебя  кое о чём
попросить. Это касается моего подопечного Мохова.
    - Ты хочешь его спасти?
    - Хотел бы. Но с ним очень трудно разговаривать. О его патологии легче судить по его рисункам.
    - Я слышала об этом от Лопахина и профессора.
    - Сегодня он попросил у меня разрешения порисовать. Я, естественно, дал ему такую возможность. Он сейчас в моём кабинете. Может быть, будет там работать всю ночь.
    - И что, Иосиф?
    - Я бы не хотел, чтоб об этом кто-нибудь знал. Какой врач сегодня дежурит ночью?
    - Юра, мой муж. Он работает в первую смену и напросился на дежурство в третью. Хочет подзаработать на жильё. С хорошей доплатой нашу комнату можно обменять на что-то большее. Но никаких проблем нет. Я не скажу ему о Мохове.
    - Спасибо, Олечка. И, желательно, не отрывать Мохова от рисования во время ночного обхода.
    - Это в моих силах.
    - Тогда давай зайдём к нему.
      Они подошли к кабинету Иосифа и постучали в дверь.
    - Роберт Игоревич, откройте, пожалуйста.
    Он открыл. С горящими глазами, подведёнными почти чёрными кругами, он производил фантасмагорическое впечатление.
    - Роберт Игоревич, Ольга Анатольевна дежурит в третью смену. В случае чего, она вам может помочь.
    - Хорошо.
    - Когда закончите, заприте кабинет и отдайте ей ключ.
    - Понятно.
    - После двенадцати я принесу вам чаю, - пообещала Олечка.
    - Спасибо.
    - Тогда, Роберт Игоревич, продолжайте своё дело.
     Художник закрыл дверь. Но Олечка не уходила. В призрачном свете, проникавшем из центрального прохода, её матово-розовое лицо казалось фантастически красивым.
    - Иосиф, ты помнишь, когда-то я так же помогала тебе?
    - Ольга Анатольевна, сегодня вы просто сказочно красивы, - он прикоснулся губами к её щеке.
    - Люблю, - из-под её закрытых глаз покатились по щекам одиночные крупные слёзы.
     Но через несколько секунд она овладела собой.
    - Пойду учить математику. Знаешь, Иосиф, где я занимаюсь? В
палате без номера. Там до самых двенадцати часов ничто меня не отвлекает.

     Без четверти одиннадцать прибежала обеспокоенная Галина Антоновна.
    - Как дела, Иосиф? Обошлось?
    - Да. Я сказал врачу, что вы в раздевалке что-то латаете. Смена прошла спокойно. А как малыши?
    - Я их напоила чаем с малиной. Когда уезжала, они спали. Даст Бог, понемножку поправятся. Спасибо вам, Иосиф!
    - Что вы, Галина Антоновна! Мне это ничего не стоило. Но вы покажитесь Феликсу Филипповичу. Угостите его чаем.
    - Конечно.
     Без четверти двенадцать Иосиф, стараясь не отвлекать Мохова от работы, переоделся в трикотажные брюки и свитер, сложил в рюкзак снятую одежду, обувь, сумку и вышел на улицу. Теперь, по дороге домой, он занимался бегом. Была холодная ноябрьская ночь. События прошедшего дня продолжали приковывать к себе его внимание. Сегодня он три раза слышал слово "люблю". Прошлое никуда не уходило. Его невозможно было ни забыть, ни стереть, ни перевернуть, как прочитанную страницу. Но где же тогда Катя и Маша? Они ещё напомнят о себе?


             ГЛАВА 10. ОТКРОВЕНИЯ ПОДСОЗНАНИЯ

                В безвестном тайнике души нетленной,
                В таинственных глубинах подсознания   
                Крупицей мудрости бесценной
                Хранится Истина – жемчужина познания.

     Утром следующего дня Иосиф вышел из дома на полчаса раньше. Позвонил на работу из первого же телефона-автомата. Было без двадцати восемь. Трубку взяла Олечка.
    - Ольга Анатольевна, доброе утро! Как прошла смена?
    - Привет, Иосиф. Мохов работал всю ночь. Я три раза приносила ему чай.  Он передал мне ключи только в шесть утра, и я включила их в общую связку. 
    - Олечка, я твой вечный должник. Спасибо. А нельзя ли позвать
к телефону Надю? Она уже пришла на работу?
    - Пришла. Сейчас позову.
    - Алло! Кто меня спрашивает? - удивилась Надя.
    - Доброе утро, Надя! Это Иосиф. Как самочувствие?
    - А! Это вы? Доброе утро!
    - Надя, я по поводу своего подопечного Мохова из шестой
палаты. Ему сейчас дают психотропные препараты, и он их очень тяжело переносит. Я вчера успокаивал его, как мог. Но вот Олечка говорит, что он не спал всю ночь.
    - Иосиф, только скажите, что нужно делать.
    - Будьте с ним помягче. Не требуйте от него немедленно выпить таблетки. Положите их ему на тумбочку и потом проверьте, выпил ли он их. Предложите ему чаю. Он должен почувствовать, что о нём заботятся. Такие люди склонны к суициду. Им кажется, что они никому не нужны.
    - Не беспокойтесь, Иосиф. Я окружу его заботой.
    - Спасибо, Наденька. До свидания.
     Сегодня Иосиф должен был забрать из издательства материалы,
подготовленные Дьяковым. Он вышел из мединститута в три и, приблизившись к метро, вспомнил о Марине. Вспомнил потому, что у входа в метро кавказцы продавали цветы. Марина принадлежала к некоему сообществу под названием "Издательство". Оно олицетворялось Дьяковым и, мягко говоря, не вызывало в душе Иосифа пламенных симпатий. Но её улыбку забыть он не мог. Женская красота, сама по себе, заслуживает, чтобы ей салютовали. Он всего лишь отдаст ей дань. Иосиф хотел указать кавказцу на розу, но в последнее мгновение его рука почему-то потянулась к крупному пурпурному пиону. Он был пышнее розы, но совсем без аромата.
     Он вошёл в приёмную Дьякова без четверти четыре. Секретарша сразу же поднялась, сдержанно улыбаясь.
    - Добрый день, Марина, - он положил перед ней пион.
    - Это мне? - в её голосе звучала растерянность. - Спасибо!
    - Андрей Иванович у себя?
    - Нет. Минут пять тому назад его вызвали к директору. Но он оставил вам материалы, - она протянула Иосифу папку.
     Он быстро просмотрел её содержимое.
    - Здесь всё, что мне нужно. Спасибо.
    - Подождите Андрея Ивановича. Я принесу кофе.
    - Благодарю, Марина. У меня совсем нет времени. Во сколько вы обычно заканчиваете работу?
    - В пять. Иногда в полпятого.
     В её глазах отразилось напряжение ожидания. Этот молодой человек прошлый раз в мгновение ока укротил её шефа и побудил её восхищённо улыбнуться. А сейчас он вдруг подарил ей пион и замышляет что-то ещё, такое же неожиданное и решительное.
    - Марина, вы не хотите сбежать с работы? До конца рабочего
дня осталось совсем ничего.
    - Сбежать?!
    - Ну да. Оставьте шефу записку и пошли.
    - Какую записку?
    - Что вы передали мне материалы, что вам срочно позвонили из
дома, что вы просите вас извинить.
    - И куда же мы сбежим?
    - Я провожу вас до метро. По дороге поговорим о погоде.
    - Ну, разве, что о погоде, - усмехнулась она после короткой паузы. - Если б не это, я бы ни за что не решилась.
    - Я подожду вас в коридоре.
     Через две минуты она присоединилась к Иосифу, и они вышли на улицу.
    - Вы, Марина, наверно, филолог? - они медленно пошли по тротуару. - В моём представлении всё ваше учреждение - это некая филологическая Мекка.
    - Да. В этом году я получила диплом преподавателя русской литературы. А из какой Мекки вы, мистер Икс?
    Иосиф ответил не сразу. Каким же образом она уклонилась от работы в школе? Не для того же советская власть тратит деньги на высшее образование, чтобы выпускницы вузов работали секретаршами? Может быть, у неё влиятельные родственники? Нет. Они бы подыскали ей местечко потеплее.
    - Меня зовут Иосиф, - прервал он, наконец, паузу. - А о моей Мекке вы, возможно, кое-что слышали от Дьякова?
    - Слышала кое-что. У вас есть погоны?
    - Нет. Моя профессия - это человеческие души.
    - В это легко верится. Прошлый раз вы превратили моего шефа из рыкающего льва в послушного котёнка, а сегодня побудили меня отправиться вместе с вами неизвестно куда и зачем. Пять минут назад такого я не могла даже вообразить.
    - У вас, Марина, прекрасная речь, богатое воображение и всего
несколько незначительных неточностей.
    - Каких неточностей?
    - Это вы превратили меня изо льва рыкающего в котёнка и побудили пригласить вас на прогулку.
    - По риторике, Иосиф, я бы поставила вам пятёрку. Но какая всё же у вас профессия? Вы писатель?
    - Нет, Марина. Я психиатр, и то будущий. Учусь на третьем курсе мединститута и, параллельно, работаю в НИИ.
    - Вы можете управлять человеческими душами?
    - Нет. Но заглянуть в них иногда удаётся.
    - И в мою тоже?
    - Могу попытаться.
    - Попытайтесь, Иосиф. Это интригует.
    - Пожалуйста. В июне этого года вы получили диплом учителя, но работа в школе вас не прельщала. Нагрузка большая, зарплата низкая, перспектив почти никаких, престижность минимальная.
    - Но это же, Иосиф, общеизвестно.
    - Конечно. Поэтому вы попытались найти другую работу. Но
кадровики всякий раз напоминали вам, что вы обязаны работать в
школе, говорили о патриотическом долге и тому подобное.
    - Да, - непроизвольно вырвалось у неё.
    - Но однажды вы попали на глаза невысокому, лысоватому человеку с брюшком. Он пригласил вас в свой кабинет на собеседование. Может быть дальше не нужно?
    - Почему же? С литературной точки зрения ваши фантазии небезынтересны.
    - Хорошо. Этот человек объяснил, что, при определённых условиях, мог бы решить ваши проблемы. И вскоре вы поняли, что к этим условиям относится любовная предупредительность по отношению к шефу.
    - Как вы можете?! - её возмущение казалось таким искренним.
    - Извините, Марина! Я не мог вас обидеть потому, что ни слова не сказал о вашей реакции на его предложение.
    - Не сказали? -  смягчилась она. - Простите.
    - Так мне продолжать?
    - Пожалуй. Во мне всё-таки очень сильно литературное начало. Интересно, что будет дальше.
    - Вы вспыхнули и выбежали из его кабинета в приёмную. Но никаких других предложений у вас не было. И не было влиятельных родственников, способных похлопотать за вас. Вам предстояло самой пробивать себе дорогу в жизни. Тогда вы опустились на стул и заплакали.
    - Иосиф, неужели всё это написано на моём лице?!
    - Ваше лицо, Марина, очень информативно. Но, прежде всего, оно прекрасно. Это заметил не только я, но и ваш новый благодетель. А увидев вас плачущей, он сразу понял, что дело в шляпе. Ему удалось уговорить вас вернуться в кабинет. Вам было предложено поработать с полгода секретаршей, а потом получить должность корректора с весьма неплохой зарплатой и перспективой дальнейшего роста.
    - Иосиф, я уже смирилась с тем, что вы приписываете мне приключения своей литературной героини. Вы дразните меня подобным образом? Так что же было дальше?
    - Вы приняли предложение. Более того, вам пришлось тут же, в кабинете, заплатить... задаток. Ваш новый патрон намекнул, что иначе сделка может и не состояться.
    - Прекратите сейчас же, Иосиф! Какое у вас право?!
    - Извините, Марина. Но это, действительно, всего лишь
литературное произведение. Мне интересно знать, что вы о нём думаете, как литератор.
    - Как литератор? - она постепенно успокаивалась. - Вы же никак
не объяснили её неприглядное поведение. Может быть, у неё не было другого выхода.
    - Конечно, не было. Она решила, что как-нибудь перетерпит полгода. В конце концов, за всё в этой жизни приходится платить. А к истинной красоте всегда тянется множество грязных рук. И, кроме того, она уже не была девственницей.
    - Неплохо сказано, Иосиф, про необходимость платить и про грязные руки. А про девственность - это же второстепенное.
    - Спасибо. Итак, моя героиня стала работать секретаршей. Но когда кончался рабочий день, она спешила домой, чтобы отмыться от грязи. И не плакала только потому, что ожесточилась.
    - Неправда, Иосиф! Она плакала! То есть... простите... Согласно динамике вашего сюжета, она ещё не должна была ожесточиться.
    - Логично. Если бы она ожесточилась, она не смогла бы подарить молодому человеку свою прекрасную улыбку.
    - Какому молодому человеку?
    - Однажды в приёмной, где она работала секретаршей, появился молодой человек. Он приехал по делам к её шефу.
    - В нём было что-то очень сильное и доброе, - продолжила Марина. - Так ведь у вас дальше по сюжету?
    - Возможно. Поэтому она ему улыбнулась. В её улыбке было не только сказочное очарование, но и жалоба на мерзости реальной жизни, и надежда на счастье.
    - Сейчас вы скажете, что вскоре он вернулся и подарил ей пурпурный пион?
    - А откуда вам это известно, Марина?
    - Догадываюсь. У меня такое ощущение, что я знаю вас очень давно. И совсем не опасаюсь.
    - Марина, к сожалению, нам необходимо попрощаться. Вот моё метро. Я уже опаздываю на работу часа на два.
    - Почему?!
    - Я же работаю во вторую смену. А в первую учусь. Можно, я вас поцелую?
    - Ни в коем случае, - в этом тесном мире иногда случалось, что разные люди повторяли одни и те же слова.
    Он приблизился и, не касаясь её руками, слегка дотронулся губами до её щеки.
    - Вы не смогли заставить себя по-настоящему поцеловать меня, такую?!
    - Какую "такую", Мариночка? Одна ваша улыбка стоит в тысячу раз больше, чем все ваши реальные и мнимые прегрешения. Я просто побоялся показаться вам одним из тех, кто тянет грязные руки к истинной красоте, - он решительно повернулся и зашагал к метро, так и не договорившись о следующей встрече.
     Почему же он не попросил о свидании? Покачиваясь в переполненном вагоне метро, Иосиф никак не мог успокоить встревоженную мысль. Она билась, как слепая птица в клетке, высекая вопросы каждым своим столкновением со стенками. Потому, что она не Маша? Поэтому он и не смог купить для неё розу? Зачем тогда он, вообще, всё это затеял? Подарил ей пион, пригласил на прогулку. Чтобы доказать самому себе, что Машей не исчерпывается мировой запас несказанных красавиц? Марина даже красивее. Но дело не в этом. А в чём? В том, что Маша была, есть и будет единственной и неповторимой. Что её никогда и никем нельзя заменить. Что самое настоящее человеческое счастье существует. У него Машино лицо и имя. Он не удержал его потому, что только сейчас так ясно осознал его непреходящую ценность. И это осознание теперь всю жизнь будет отдаваться в нём щемящей нотой.
     Поезд остановился. Щёлкнули автоматические двери, выпуская и впуская очередную порцию пассажиров. Но это лишь на мгновение отвлекло внимание Иосифа. Марина сказала: "Ни в коем случае". Эти слова он хорошо помнил. Их произносила Катя, когда он впервые целовал её после школьного выпускного бала. Когда-то, по первым впечатлениям юности, он сделал предположение, что человеческая жизнь состоит из повторяющихся циклов. Но неужели их сходство может быть настолько точным? Вплоть до дословного повторения фраз? Однако этим обнаруженное сходство не ограничивалось. Щемящая нота в его душе тоже не была новостью. Он всегда улавливал её в чарующей мелодии Катиной души. Почему-то все эти раздумья неуклонно вели к воспоминаниям о Кате. Что это могло значить? Какую-то новую закономерность человеческой психики?!
     Да. На фоне бесконечного калейдоскопа окружающих лиц Иосиф вдруг совершенно чётко представил себе эту закономерность. Жизнь состоит из повторяющихся циклов, а каждый цикл подразделяется на фазы. В области его отношений с женщинами эти фазы ярко обозначались именами Наташи, Кати, Риммы, Олечки, Маши. В первом цикле он, как губка, просто впитывал связанные с ними события. А во втором проживает их вторично, но уже опираясь на опыт предыдущего цикла. Так, переходя от цикла к циклу со всё возрастающим опытом, человек к концу жизни становится мудрым. Он только не осознаёт до конца, что события и персонажи разных циклов, в сущности, одни и те же. Различие лишь в его восприятии и опыте.
     Очевидно, первой фазой второго цикла была фаза Наташи. В её рамках он осознавал себя Наташиным двойником. Он занимался исследовательской работой, рисковал жизнью, искал безопасные способы публикации крамольных открытий, то есть, делал всё то же, что и она. Причём, и во втором цикле повторялся сложившийся тип их отношений, который неудержимо толкал их в объятия друг друга, но был совершенно неприемлем для окружающих.
    А сейчас, значит, началась вторая фаза второго цикла - фаза Кати. Он встретил девушку, Марину, которая повторяет Катины фразы и имеет ту же профессию. Она так же сама пробивает себе дорогу в жизни, у неё столь же запутанная начальная история отношений с мужчинами, и она, очевидно, такая же красивая, как и Катя в молодости. И ещё Иосиф находил сходство между ними в необычной, почти приключенческой форме сближения каждой из них с ним. Вот почему его так неудержимо потянуло к Марине. Ему следовало поинтересоваться, по какому рецепту она готовит своё варенье. Неужели тоже с  полынью? И щемящая нота, поселившаяся в его душе, тоже была причудливым признаком Катиной фазы, потому что аналогичная нота всегда сопровождала и Катину жизнь. Если бы он понял это раньше, он не стал бы противопоставлять Марину Маше. И тогда их отношения
складывались бы совсем по-другому.
     Новая система развития человеческой психики показалась Иосифу такой многообещающей, что он сразу же попытался с её помощью заглянуть в будущее. Очевидно, третьей фазой второго цикла будет фаза Риммы. И Риммин аналог долго искать не приходилось. Это была Надя, такая же простодушная, самоотверженная и любящая. Но роман с Иосифом не причинил Римме несчастий. Скорее наоборот. Значит ли это, что и Наде он только пойдёт на пользу? А раз так, должен ли он столь упорно избегать сближения с ней?
     А потом наступит фаза Олечки? И он, стиснув зубы, будет с завидным упорством выполнять своё предназначение в этом мире.
     Иосиф вошёл в своё отделение без четверти шесть. Его встретила встревоженная Галина Антоновна.
    - Иосиф, что с вами?! Вы никогда так не опаздывали. Вас хотела видеть Надя. И ваш больной уже два раза приходил.
    - Так получилось, Галина Антоновна. А как у вас дела? Что с малышами?
    - Они температурят. Эта простуда так быстро не проходит.
    - Вам, наверно, лучше сейчас быть с ними?
    - Да. Но разве можно каждый день уходить с работы?
    - Вы же видите, Галина Антоновна, в этом нет ничего страшного. Поезжайте.
    - Вы считаете, можно?
    - По-моему, близнецы важнее всего. Я вас заменю.
    - Спасибо вам, Иосиф. Так я поеду. К одиннадцати вернусь.
     Она ушла, а Иосиф быстрым шагом направился в свой кабинет. Нащупал под металлическим шкафом ключик, открыл им шкаф. На средней полке, над папками, лежали свёрнутые в рулон рисунки Мохова. Иосиф взял их, поторопился на дежурный пост и в центральном проходе столкнулся с Моховым.
    - Здравствуйте, Иосиф. Я в тревоге. Вы не пришли на смену, и никто не мог сказать, что с вами.
    - Всё в порядке, Роберт Игоревич. Я немного опоздал. Скажите только, с приёмом плацебо проблем не было?
    - Не было.
    - Тогда приходите ко мне на дежурный пост к семи.
     Вернувшись на пост, Иосиф включил электроплиту, поставил на неё чайник и стал разворачивать рисунки. В рулоне оказалось два листа форматом А-2. Иосиф разъединил их и один из листов развернул на столе. То, что он увидел, мгновенно вытеснило из его головы всё остальное. Даже шумно закипевший чайник не оторвал его от созерцания плодов ночного творчества пациента.
     На рисунке была крупным планом изображена девушка, распростёртая на плахе. Она была явно славянской внешности, в сарафане, с длинными густыми волосами. В эти волосы вцепились крючковатые пальцы Берии, прижимавшие её голову к плахе. Её ноги и руки удерживали ещё четыре персонажа – Молотов, Каганович, Ворошилов и Маленков. Их карикатурно хищные лица были хорошо узнаваемы. Но наибольшее впечатление производила фигура Сталина. Он, стоял рядом, злобно оскалившись и занеся над девушкой зазубренную секиру палача.
    Иосиф усилием воли придержал рвущиеся вперёд кричащие выводы и попытался переключить внимание на детали рисунка. С композиционной точки зрения это был шедевр. Скупые линии равномерно и логически оправдано заполняли пространство листа. Фигура вождя была крупнее и темнее его помощников. Она мрачно властвовала над остальными персонажами. Но девушка была и больше, и сильнее их всех, вместе взятых. Это, конечно, был образ России. Казалось, ей достаточно лишь повернуться, чтобы одним махом сбросить с себя всю эту мерзопакостную банду паразитов. Но в её лице не было даже намёка на подобное намерение. Оно было всецело сосредоточено на страдании. Рисунок завораживал. Воистину, вдохновение водило рукой художника.
     Зазвонил телефон. Иосиф схватил лежащую у края стола газету "Правда", развернул её и поспешно накрыл ею рисунок.   
    - Алло!
    - Позовите, пожалуйста, Раскина.
    - Катя? Это ты?!
    - Привет, Иосиф. Поздравляю с наступающим праздником!
    - Катя! Я так рад тебя слышать! Я тоже тебя поздравляю! Как дела? Как поживает мой тёзка?
    - У меня всё нормально. А твой тёзка каждый день задаёт вопросы. Почему у машины нет хвостика, как у лошадки? Ведь на них же на обеих ездят. А у крокодила такие короткие ножки, чтобы во время ходьбы он мог чесать животик о пол?
    - Ты счастливый человек, Катя, если тебе приходится отвечать на такие замечательные вопросы. Тебе совсем не до меня.
    - Ты хочешь сказать, тебя уже никто не угощает вареньем?
    - Последнее время только один раз пришлось попробовать.
    - Что за варенье? Пойми меня правильно, Иосиф. Я просто помешана на их рецептах.
    - Это было земляничное варенье с маттиолами.
    - С пьянящим, сильным ароматом?
    - Да.
    - О, Боже мой, Иосиф! Перед маттиолами тебе не устоять.
    - Перестань, пожалуйста, Катя. Я, действительно, всего лишь один раз за чаем просто попробовал это варенье.
    - Хорошо, Иосиф, я тебя прощаю. Звоню по делу.
    - Да? А я уже размечтался. Думал, ты помнишь обо мне.
    - Так и есть, мой милый. Помню. Но в Ленинской библиотеке я
наткнулась на информацию о чарити-английском словаре.
     Несколько длинных секунд длилась пауза.
    - Мне не послышалось, Катя? Это та самая Чарити - планета Милосердия?
    - Да. "Этнографический вестник" Академии Наук со ссылкой на журнал "Этнография" Британского географического общества опубликовал сообщение о годовом сборнике публикаций Еврейского университета за 1947 год. Оно касается и этнографических исследований Ариэля Бацеля в Танганьике. Ты помнишь?
    - Помню. В научно-фантастическом романе он писал, что изучал чаритианский язык, используя свои паранормальные способности. Он, значит, и составил этот словарь?
    - Очевидно. О словаре упоминается, как о приложении к сборнику публикаций Еврейского университета.
    - А как, Катя, они объясняют происхождение словаря?
    - Там просто отмечается, что он входит в состав материалов об этнографических исследованиях Бацеля в Танганьике.
    - Катя, ты считаешь, что до этого словаря можно добраться?
    - По-моему, можно. НИИ или крупное издательство может запросить его через Ленинскую библиотеку. А библиографические данные я тебе сообщаю. Запиши, пожалуйста.
    - Пишу.
    - Так что ты, Иосиф, думаешь по этому поводу? – поинтересовалась она после того, как он записал.
    - Я тебя очень люблю!
    - И я тебя, мой милый.
     В коридоре послышались шаги, и Иосиф поторопился попрощаться с Катей. Было семь часов. К посту подошёл Мохов.
    - Присаживайтесь, Роберт Игоревич. Как прошёл день?
    - Ночью я работал до шести утра, а потом днём отсыпался. Два раза Надя приносила таблетки. Она клала их на тумбочку и уходила к другим больным. В это время я и подменял их. А потом она возвращалась, и я при ней выпивал уже плацебо.
    - Вас по-прежнему мучает чувство вины?
    - Есть немножко, но в значительно меньшей степени. Наверно, эти препараты недолговременного действия.
    - А как с вами обращалась Надя?
    - О, Иосиф! Она поила меня чаем с очень душистым вареньем. Это вы ей велели?
    - Я только просил её быть к вам повнимательней, как и к другим пациентам в период приёма подобных препаратов.
    - Она выполняла вашу просьбу очень добросовестно. Вытирала пыль с моей тумбочки, приносила чай, справлялась о самочувствии. Один раз даже попросила показать ей ладонь и предсказала мне скорое возвращение домой.
    - Она вам понравилась?
    - В каком смысле, Иосиф?
    - Вы смотрели ей в глаза?
    - Да. Она не Бог весть, какая красавица, а заглянешь в глаза, и, кажется, красивее нет. На таких женщинах мир держится. Думаю, если её кто-нибудь обидит, вызову на дуэль и убью.
     Некоторое время они молчали.
    - А я, Иосиф, всё жду, когда вы заговорите о моих ночных рисунках, - нарушил паузу Мохов. - Вы их видели?
    - Мельком, Роберт Игоревич. Только мельком. Сначала я опоздал на работу, потом был занят телефонным разговором.
    - Может быть, мне не следовало их писать? Я весь в сомнениях.
    - Успокойтесь, Роберт Игоревич. Дайте мне ещё час. 
    - Хорошо.
     Художник ушёл, а Иосиф сдвинул в сторону газету и сосредоточился на рисунке. Значит, художник, всё-таки, параноик. Впервые Иосиф однозначно ставил подобный диагноз своему пациенту. Параноической манией Мохова было только обожествление Сталина. Под воздействием препаратов в его сознании всплыла истинная оценка вождя. Это был результат  обычного диагностирования паранойи по методу Лопахина.
     В раздумье Иосиф отвёл взгляд, и в его поле зрения попала лицевая страница газеты "Правда", которой он только что закрывал рисунок. На ней заглавными буквами значилось: "Товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу", и ниже шрифтом помельче: "Металлурги Урала рапортуют о трудовых победах". Эти заголовки сразу же загорелись в голове Иосифа, как масло, пролитое в огонь. Голодный и раздетый народ восторженно рапортует своему истязателю. Это тоже паранойя. Вот он, ответ на вопрос, который так интересовал его: может ли паранойя стать болезнью целого народа? Когда-то Мохов уверял его, что может, и указывал на миллионы русских, которые ненавидели колхозы, но умирали в бою с именем Сталина на устах. А немцы, преклонявшиеся перед Гитлером? А французы, участвовавшие в кровавой вакханалии якобинцев? Всё это примеры всеобщей паранойи?
     Как же с этим бороться? Обработать всё население страны психотропными препаратами? И тогда девушка с рисунка Мохова откроет глаза, отбросит всю эту свору кровавых насильников и распрямится во весь рост. И мир увидит, какая она красивая. Как Катя, как Маша, как Марина. А глаза у неё, как у Нади.
     Иосиф заметил, что его мысль значительно отклонилась в сторону. Он должен думать о Мохове. Если станет известно, какая именно у него паранойя, ему несдобровать. Стоит только излечить его от мании обожествления вождя, как он сразу же превратится в государственного преступника. Нет, выход только в том, чтобы продолжать реализацию уже принятой игровой модели, т. е., выдавать за паранойю не обожествление Сталина, а отношение Мохова к соратникам вождя.
     Часы показывали без десяти восемь. Иосиф приготовил чай и понёс его Феликсу Филипповичу. Когда он вернулся, было уже четверть девятого. Теперь он был готов разговаривать с пациентом.
     Когда подошёл Мохов, Иосиф показал ему рисунок.
     - Это ваша работа, Роберт Игоревич?
    - Моя.
    - Вы изобразили вождя извергом и палачом? Как это объяснить?
    - В этом, Иосиф, и состояла моя вина, в которой я каялся, работая над рисунком. Вождь виноват в том же, в чём я обвинял его соратников. Они тоже палачи, но они не посмели бы пальцем шевельнут без его приказа. Как я мог не понимать этого раньше?!
     - В чём вы их обвиняете?
     - Они истребили миллионы русских людей - дворян, купечество, духовенство. Растоптали и довели до нищеты крестьянство - основу нашего народа. Уничтожили православие. Покрыли страну тюрьмами и лагерями. Народ влачит полуголодное существование.
    - Я понял, Роберт Игоревич. А перед кем вы каялись?
    - Перед своим народом. Я прославлял кровавого тирана в своих картинах. Нет мне прощения.
    - Успокойтесь, пожалуйста, Роберт Игоревич. Всё, что вы сейчас
сказали, никто больше не должен слышать.
    - Понятно, Иосиф. Я буду делать то, что вы мне скажете.
    - Так вот, Роберт Игоревич, к концу завтрашнего дня вы почти избавитесь от воздействия психотропных препаратов и на беседе у врача сможете выполнять свою роль согласно нашей игровой модели. Вы помните её?
    - Повторение не помешало бы.
    - Хорошо. На беседе у врача вы будете играть роль пациента, который уже четыре дня находится под воздействием препаратов. То есть, испытывает чувство вины и раскаивается. Вы поняли?
    - Да.
    - Можете всплакнуть, опуститься на колени. Это характерно для подобных больных. Однако не забывайте, что вам легче выразить свои чувства в рисунках, чем в словах. Поэтому избегайте многословия и ясности в объяснениях.
    - Это же очень сложная роль, Иосиф. Как я её сыграю?
    - Вы должны сыграть, Роберт Игоревич, если не хотите превратиться в лагерную пыль. Речь идёт о вашей жизни.
    - Но в чём я должен каяться?
    - Только в том, что вы несправедливо относились к соратникам вождя. Это прозрение пришло к вам под воздействием психотропных препаратов. В этом ваша вина, в этом ваше покаяние.
    - А как насчёт вождя?
    - Вы его по-прежнему обожаете. Но можете отказаться от нимба.
    - Иосиф, вы будете на беседе?
    - Постараюсь. Но моя роль пассивная. Врач сам должен убедиться, что вы параноик.
    - Иосиф, а могут мне снова предложить рисовать?
    - В принципе, могут. Если это будет завтра, рисуйте и вождя и соратников с благородными лицами. Вы же находитесь под       воздействием препаратов. А если несколько дней спустя, лица соратников придётся немного ухудшить. Ясно?
    - Как будто ясно.
    - Тогда всё, Роберт Игоревич. Входите в роль.
    - Иосиф, а вы смотрели второй мой рисунок?
    - Второй? Я как-то о нём и забыл. Сейчас посмотрим.
    - Не торопитесь, пожалуйста. Он прямого отношения к моему делу не имеет. Лучше посмотрите его без меня.
   - Хорошо, Роберт Игоревич, - согласился Иосиф не без некоторого недоумения.
     Мохов ушёл, и Иосиф потянулся за вторым рисунком, который в виде бумажного рулончика стоял слева у стола. Развернул его...
     Перед его взором возникла шеренга чернобородых евреев, в кипах и долгополых религиозных одеяниях. Их просветлённые лица были сосредоточенны. Они стояли в углублении и дружно тянули руки вверх, передавая огромную книгу в старинном переплёте тому, кто стоял высоко над ними. А этот последний, молодой, славянской внешности, с крестиком на груди, был в лаптях и посконной рубахе навыпуск, перепоясанной бечевой. Такими изображают персонажей русских былин. Он нагибался, с трудом пытаясь ухватить книгу. За ним, на горизонте, всходило солнце, бросая яркий отсвет и на него, и на верхнюю часть книги. Евреи же были в тени. Более того, ниже их колен начинал сгущаться мрак, постепенно переходящий в полную черноту. Что же это могло значить?! Евреи передают христианским народам Библию?!
     Художник был прав. Прямо к делу это не относилось. Но психотропные препараты, предназначенные совсем для другой цели, заодно вынесли из глубин подсознания русского интеллигента Мохова ревностно маскируемую истину о первородной еврейской основе христианских культур, включая и русскую. Об этом когда-то говорила Иосифу Катя. Они с Моховым тоже касались этой темы. И тогда художник не решился внятно сформулировать своё понимание этой проблемы. Но, вероятно, эта истина живёт в глубинных тайниках подсознания многих русских интеллигентов. Неужели только крайнее обострение совести под воздействием психотропного средства может сделать эту истину публично признанной? И как же они тогда будут сочетать её со своим подкорковым антисемитизмом? Такого русского общества Иосиф представить себе не мог.



                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

              ПОВОРОТЫ СУДЬБЫ

                Опять волна - падение и взлёт,
                Где не в паденье смысл падения,
                А только в том, чтобы начать отсчёт
                Очередного восхождения.


              ГЛАВА 11. СХВАТКА С АНАКОНДОЙ

                Костюмчик на змее с протезными предплечьями,
                Клыки под маскою с зубами человечьими,
                И должность у змеи почти незаменимая,
                И лишь душа её по-прежнему змеиная.

     На четверг, в четыре часа, Лопахин планировал беседу с Моховым, как заключительный этап его обследования с помощью психотропных препаратов. Иосиф считал необходимым поговорить с художником до этого. Он снова пропускал лекции, сознавая, что вытянуть на повышенную стипендию ему едва ли уже удастся. 
     Он появился на работе в начале четвёртого и сразу же столкнулся с Надей.
    - Привет, Надя! Как дела?
    - Здравствуйте. Я знаю, у вас сегодня ответственный день.
    - Почему?
    - Сегодня же заключительная проверка вашего пациента. Лопахин попросил привести его к нему в четыре часа.
    - А можно, Надя, пригласить Мохова сейчас ко мне?
    - Пожалуйста.
     Иосиф отправился в свой кабинет, открыл дверь и остановился на пороге. Букет ярких, осенних кленовых листьев по-прежнему стоял на столе. Но в его отсутствие в кабинете произошли некоторые изменения. К ним относилась небольшая подушка, появившаяся на кушетке. Иосиф подошёл поближе. Под простынью кушетка была застелена аккуратно сложенным суконным одеялом. Этого тоже раньше не было. В дверь постучали. Это был Мохов. Иосиф вышел к нему за дверь.
    - Добрый день, Роберт Игоревич. Как вы себя чувствуете?
    - Здравствуйте. Целый день готовился к беседе с врачом. И чем ближе назначенное время, тем больше волнуюсь.
    - А как с воздействием психотропных препаратов?
    - Почти ничего не осталось. Я уже два дня принимаю плацебо.   
    - Хорошо, Роберт Игоревич. Я верю в вас. Не забывайте только о своём косноязычии. Покаяние покаянием, но так, чтобы из вашей речи ничего толком нельзя было понять.
    - Я это помню.
     Он отпустил Мохова и направился к Лопахину. В центральном проходе стояла Надя. Похоже, она ждала его.
    - Иосиф, вы уже к Лопахину?
    - Пора. Сейчас без десяти четыре.
    - Я буду болеть за вас. Обязательно зайду узнать результат.
    - Спасибо, Наденька.
    Лопахин беседовал с пациентом. Он поздоровался, указал Иосифу на стул и продолжил работу. Но вскоре больной был отпущен.
    - Через пять минут подойдёт Мохов, - Лопахин мельком посмотрел на часы. - С ним и так всё ясно, но, формально, беседу всё равно нужно провести.
    - Я, Анатолий Романович, с трудом представляю, как вы будете с ним разговаривать. Он совсем не умеет рассказывать о своих переживаниях. Другое дело - рисовать.
     В дверь постучали, и на пороге появился Мохов.
     - Заходите, Роберт Игоревич, - пригласил Лопахин, - присаживайтесь. Спасибо, Надя. Я вам позвоню.
     Медсестра ушла, а Мохов подошёл к столу.
    - Садитесь, Роберт Игоревич. Не стесняйтесь. Мы же с вами давно знакомы. Как вы себя чувствуете?
    - Тревожно как-то. Что-то у меня здесь не в порядке, - пациент приложил ладонь к груди.
    - У вас боли в груди?
    - Нет, Анатолий Романович, не то. Вот вы бы меня простили? Скажите откровенно, простили бы?
    - Вы предо мной ни в чём не виноваты, Роберт Игоревич?
    - Виноват я, Анатолий Романович! Ох, как я виноват!
    - Предо мной?
    - Перед всем светом. Вот вы спросили, что у меня болит? А это хуже, чем боль. Это совесть. Она такая мучительница!
    - Я вас не понимаю, Роберт Игоревич. О чём вы говорите?
    - Мне бы упасть на колени, и залиться слезами, и каяться, и очистить душу, - пациент закрыл лицо руками и всхлипнул.
     Иосиф взял со стола листочек бумаги и настрочил Лопахину записку: "Может показать ему его рисунки?" Лопахин прочёл, немного подумал, пошёл к шкафу и достал рисунки Мохова со своим и профессорским портретами.
    - Взгляните, Роберт Игоревич, это ваши рисунки.
    - Рисунки? - Мохов убрал ладони с лица и удивлённо посмотрел
на стол. - Вот они, грехи мои! Анатолий Романович, как я мог?
    - Вы второй раз такого бы не нарисовали?
    - Ни за что, Анатолий Романович! Я так изуродовал этих людей! Им же больно! А они ни в чём, совсем ни в чём не виноваты!
    - О ком вы говорите? Покажите, пожалуйста.
    - Так вот они, эти портреты, - художник указал пальцем на членов политбюро. - Это же понятно! Они просто вопиют от боли!
    - Иосиф, у вас есть вопросы?
    - Нет.
     Лопахин снял телефонную трубку.
    - Надя? Проводите, пожалуйста, больного в палату, - и добавил, обращаясь к пациенту: - Спасибо, Роберт Игоревич. Возвращайтесь в палату и ни о чём не беспокойтесь.
    - Так вы меня простили бы, Анатолий Романович?
    Появилась Надя и увела всхлипывающего Мохова.
    - Может быть, я переборщил? - предположил Лопахин. - Такому чувствительному человеку было бы достаточно давать препараты всего два дня. Что скажете, Иосиф?
    - Мне кажется, Анатолий Романович, эта беседа ничего не добавила к уже сложившемуся мнению.
    - Конечно. Но она подтвердила его. В этом тоже есть смысл.
    - К сожалению, Анатолий Романович, всхлипывания Мохова к делу не подошьёшь. А с точки зрения Синицына, мы с вами только и занимаемся тем, что спасаем преступников от справедливого наказания. Ему подавай вещдоки.
    - Вещдоки? - Лопахин вертел в руках карандаш и смотрел в
никуда. - Дадим ему вещдоки.
    - В каком смысле?
    - В прямом, Иосиф. Пока Мохов находится под воздействием психотропных препаратов, он должен срочно нарисовать нам то, что сейчас пытался объяснить.
    - Не понял, Анатолий Романович!
    - Сейчас поймёте.
     Лопахин поднялся и направился к двери. Иосиф следовал за ним. Они застали художника, сидящим на своей кровати. При их появлении в его глазах мелькнул неподдельный страх.
    - Скажите, Роберт Игоревич, - начал Лопахин, - у вас ещё остались принадлежности для рисования?
    - Остались.
    - Я хочу попросить вас нарисовать ещё один портрет.
     Мохов испуганно взглянул на Иосифа, стоящего за спиной врача, и тот одобрительно кивнул головой.
    - Чей портрет? И на каком фоне?
    - Чей портрет, Роберт Игоревич, это по вашему выбору. А фон пусть будет тот же самый. Какая разница.
     Наступила длительная пауза. Пациент, похоже, колебался.
    - Можно, я напишу Надю? - вдруг улыбнулся он.
    - Пожалуйста, - согласился врач. - Начнёте завтра после обхода.
     Они вышли из палаты, и Иосиф остановился.
    - Анатолий Романович, вы хотите положить перед Синицыным два портрета - вот этот написан до психотропных препаратов, а этот после? Неопровержимые вещдоки.
    - Да. А теперь о консилиуме. Я попытаюсь приурочить его ко вторнику. Позвоните мне во вторник утром.
     Лопахин направился к себе, а Иосиф глядел ему вслед. Роль ведущего персонажа в духе своей Новой драматургии он только что сыграл почти на профессиональном уровне. Было без четверти пять. Иосиф подошёл к своему кабинету и увидел Надю.
    - Как прошла беседа, Иосиф?
    - Сейчас, Надя, мы зайдём в кабинет, и я вам всё расскажу.
     Он отпер дверь и пропустил её вперёд.
    - Наверно, от этой беседы зависит судьба художника?
     - Конечно, Надя. Но беседа ещё не окончена. Чтобы поставить последнюю точку, Лопахин попросил пациента написать ещё один портрет и предложил ему самому выбрать, кого он будет рисовать. Знаете, кого он выбрал?
    - Как я могу знать? - удивилась она.
    - Он выбрал вас.
    - Вы шутите, Иосиф?
    - Нисколечко. А скажите, это вы благоустраиваете мой кабинет? В нём появились подушка и одеяло.
    - Это, Иосиф, произошло случайно. Я получала бельё для палат и, заодно, попросила включить в список ваш кабинет.
    - Спасибо, Наденька. Я вам очень благодарен.
     Он привлёк её, обмершую, и поцеловал в щеку. И в этот момент послышалось: "На-адя-а!" Иосиф сделал полшага назад.
    - Вот видите, Надя, мне никак не удаётся выразить вам свою благодарность. Сейчас пять. Вас зовут на передачу смены.
    - На следующей неделе я работаю в третью смену, - сказала она
торопливо, - и приду пораньше.
    - Чтобы угостить меня чаем с вашим прекрасным вареньем?
    - Я очень хочу угостить вас. До свидания.
    - Всего хорошего.

      В половине шестого Иосиф отпустил Галину Антоновну к её болеющим детям и остался один. Вот уже третий день он проводил свою смену на дежурном посту, заменяя медсестру. Его мысли вращались вокруг Мохова. Если всё пройдёт благополучно, он будет признан параноиком и, таким образом, избежит репрессий. А затем его придётся лечить, потому что его паранойя совсем не мнимая. Но как лечить? Подавлять нейролептиками функции центральной нервной системы, а заодно и его незаурядный талант художника? На это он, Иосиф, пойти не может. Что же тогда? В этом вопросе и заключалась согласованная с профессором исследовательская задача - найти способ избавлять пациента от паранойи не разрушая его творческие способности. Его размышления были прерваны телефонным звонком.
    - Мне нужен Иосиф, - тонкий голосок показался знакомым.
    - А вы с ним знакомы?
    - Иосиф, ты прикидываешься? - в голоске звучала обида.
    - Так это ты, Сашенька?! Извини, пожалуйста! Телефон сильно искажает звук. Рад тебя слышать. Как дела?
    - Какие у меня ещё могут быть дела, если я на каторге.
    - На какой каторге, Сашенька? Я ничего не понимаю.
    - Сам приговорил и делаешь вид, что ничего не понимаешь?
    - Что ты мелешь, Сашка? Я приговорил тебя условно. Ты можешь объяснить по-человечески?
    - Я попросила маму устроить меня на работу. А она удивилась и спрашивает, что случилось. Я ей и объяснила, что один человек приговорил меня к каторжным работам.
    - Сашка, ты просто взбалмошная девчонка. И что мама?
    - Она согласилась. Так что теперь я работаю раскладчицей ровницы на маминой прядильной фабрике.
    - А что это такое?
    - Ровница, Иосиф, это большие мотки хлопчатобумажной пряжи. Я вожу их на тележке и раскладываю на станках. А прядильщицы из них прядут уже окончательные нитки.
    - Ты молодец, Сашка. А что ещё?
    - Больше ничего. Теперь твоя очередь. Ты говорил, что можешь
быть волшебником.
    - Какое волшебство тебя интересует?
    - Для начала, покажи кино. Можно в субботу вечером. Или ты будешь делать уроки?
    - Нет, Сашенька, в субботу я не делаю уроки.
    - Тогда приходи в семь вечера к метро Колхозная площадь.
    - Договорились.
     Иосиф положил трубку. У него, двадцатилетнего, даже не было знакомой девчонки, чтобы сходить в кино. Теперь будет.
     Вскоре на дежурный пост подошёл Мохов.
    - Иосиф, я хотел бы уточнить, как писать портрет Нади.
    - Но вы же сами знаете, как.
    - Завтра я ещё считаюсь находящимся под воздействием препаратов. Значит, и вождь, и соратники должны выглядеть благородными людьми?
    - Прекрасно, Роберт Игоревич.
    - Хорошо. Но как рисовать саму Надю?
    - Такой, какой вы её видите. Отыграйтесь хоть здесь за всё насилие над вашей творческой личностью.
     В это время со стороны больничных палат послышался какой-то грохот. Иосиф вскочил с места.
    - Подождите меня здесь, Роберт Игоревич.
     Иосиф поторопился к палатам и вскоре выяснил, что источником шума был случайно опрокинутый стул в четвёртой палате. Когда он вернулся, Мохов протянул ему телефонную трубку.
    - Вас спрашивает какая-то девушка. А я пойду. Спасибо.
    Иосиф взял трубку.
    - Алло, Иосиф у телефона.
     Ответа не было. Он ещё раз повторил свои слова, подул в трубку, но она не отвечала. И гудков не было. Значит, на том конце провода его слушали. Только одна знакомая девушка ещё не поздравляла его в эти предпраздничные дни. Он и не ждал её звонка.
    - Алло! Поздравляю с наступающим праздником! Извини за слова, сказанные сгоряча, - и, немного поколебавшись, он добавил: - Третья роза всё равно никогда не увянет.
     В телефоне послышалось сдержанное всхлипывание. Он опустил трубку на аппарат.
     В субботу Иосиф отправился на свидание с Сашкой. Предварительно купил два билета в кинотеатр "Родина".
    - Иосиф! - она стояла у станции метро и махала ему рукой.
     Он подошёл и остановился в нескольких шагах. Её трудно было узнать. На ней было закрытое платье ниже колен, на лице ни грамма косметики, скромная короткая стрижка. Но юность с лихвой компенсировала отсутствие косметики и кричащей одежды.
    - Что случилось, Сашка? Я с трудом тебя узнаю.
    - Ты говорил, что прибавил бы одежды и убрал  бы косметику.
    - Говорил, и не раскаиваюсь. Ты стала очень даже симпатичной девчонкой.
    - Но я ещё не принцесса? - она подняла на него провоцирующие глаза, стоя совсем близко, лицом к лицу.
    - У тебя есть все шансы.
    - Что для этого требуется?
    - Наверно, принцесса обязана окончить институт Благородных девиц, - он осторожно поцеловал её в щеку.
    - Ты совсем не умеешь целоваться, - нахмурилась Сашка, - а ещё берёшься поучать.
    - Не умею. Но, может быть, ты простишь меня?
    - Может быть, - смягчилась она.
     Они сходили в кино и потом гуляли по вечерней Москве.
     - До свидания, Сашенька, - сказал он на прощанье. - Позвони мне в четверг после шести.
    - Я подумаю.

     Во вторник утром Иосиф позвонил с телефона-автомата на работу и узнал, что консилиум назначен на одиннадцать часов. Он отсидел в мединституте только первую пару лекционных часов и поехал в свой НИИ. У него оставались не более пятнадцати минут, чтобы собрать необходимые бумаги и заглянуть к Лопахину. Хотелось хоть одним глазом взглянуть на портрет Нади, написанный Моховым в пятницу. То, что он увидел, озадачило. Такой портрет мог написать только человек, влюблённый в Надю.
     В одиннадцать часов в кабинете Иванцова собрались все участники консилиума. Профессор предоставил слово Лопахину.
    - Пациент Мохов Роберт Игоревич, художник, - начал врач, - поступил в наш Институт в первой половине сентября по направлению районного психиатра с предварительным диагнозом паранойя. К направлению прилагалось заявление сотрудников пациента, подтверждавших его неадекватное поведение в течение длительного времени.
    - Почему же так получается? - Синицын Виктор Алексеевич, офицер госбезопасности, обвёл присутствующих пронизывающим взглядом. - Человек давно замечен в неадекватном поведении, но только, когда над ним нависает угроза ответственности за преступные антисоветские действия, его срочно превращают в больного?
    - Этот вопрос, Виктор Алексеевич, очевидно, к нам не относится, - нашёлся Лопахин. - Мы наблюдаем его только с сентября.
    - Ну конечно, - в тоне Синицына звучала скрытая угроза.
    - Обследованием пациента, - продолжал Лопахин, - занимались я и ассистент Раскин. К концу октября мы пришли к выводу о наличии у него паранойи. Последующее обследование с помощью психотропных средств подтвердило первоначальный диагноз. Пациент страдает параноической манией подозрительности по отношению к некоторым руководителям страны и демонстрирует классические признаки моносистемной паранойи.
    - Признаками ненависти к советской власти он не обладает? - поддел Синицын.
    - Мы их не обнаружили, - спокойно ответил Лопахин.
    - А какими признаками обладает врач-психиатр, который укрывает от правосудия закоренелых врагов партии и государства?
     Наступила тяжёлая пауза.
    - Мы имеем дело только с пациентами, - Лопахин демонстрировал удивительную способность не поддаваться на провокации, - которым уже поставили предварительный диагноз районные психиатры. В большинстве случаев их заключение подтверждается. На моей памяти только один случай, когда  подобный диагноз не подтвердился. Это был религиозный человек родом из Сибири.
    - Но вы должны аргументировать своё заключение, - поддержал коллегу Сорокин Дмитрий Иванович.
    - В данном случае, Дмитрий Иванович, мы столкнулись с уникальным косноязычием больного. Он не привык выражать свои эмоции словами. Пришлось прибегнуть к анализу его рисунков. Зато мы получили документальные аргументы.
    - Вы можете их показать?
    - Да, - Лопахин разложил на столе три листа. - Вот два портрета, сделанные до обработки пациента препаратами, а этот - после. Мы специально  располагали натурщиков на фоне портретов товарища Сталина и членов политбюро.
    - Какой же результат?
    - Сравните изображения членов политбюро, - предложил врач. - До приёма препаратов художником они карикатурно искажены. А после приёма эти же лица стали благородными.
    - В настоящее время ваш пациент уже вне воздействия препаратов? - Синицын не отрывал глаз от портретов.
    - Да, Виктор Алексеевич, - подтвердил Лопахин.
    - Давайте ещё послушаем Иосифа о его обследовании пациента, - предложил профессор.
     Все взгляды сосредоточились на Иосифе.
    - Основное Анатолий Романович уже сказал, - начал он.- Я могу добавить лишь некоторые подробности. На личность Мохова огромное влияние оказал Эрмитаж. Искусство Высокого Возрождения, которым он увлекался, утверждало гуманистические идеалы в многократной трактовке библейских персонажей и сюжетов. В результате, у пациента сформировалось мироощущение, включавшее центральную фигуру Богочеловека и его окружение, в котором таилось предательство. По аналогии с историей Иисуса Христа.
    - Он религиозен? - поинтересовался Сорокин.
    - Нет. Мохов учился уже в советское время и пытался адаптировать своё мироощущение к атеистической советской действительности. Вот здесь и возникла коллизия. С центральной фигурой проблем не было. Её вполне обоснованно занял товарищ Сталин. Проблемы возникли с его окружением. Мохову кажется, они замышляют козни против вождя. Это и есть его параноидная мания.
    Иосиф закончил, и профессор обвёл взглядом присутствующих.
    - Какие будут мнения?
    - Я совсем не уверен, что Мохов восхищается товарищем Сталиным, - усомнился Синицын. - Логичнее думать, что он, как антисоветчик, ненавидит его так же, как и членов политбюро. И никакая это не паранойя. Обычная симуляция.
    - Вы, Виктор Алексеевич, исходите из логики здорового человека, - зпметил Иосиф. - У Мохова же именно любовь к вождю побуждает его ненавидеть соратников вождя, как возможных предателей. И в этом противоречии нет места для антисоветизма. Нельзя любить товарища Сталина и ненавидеть советскую власть.
    - Это лишь ваши предположения, - холодно бросил Синицын.
    - Но психическое расстройство отмечали у Мохова ещё в подростковом возрасте, - настаивал Иосиф.
    - Я разбирался с этим случаем, - проявил Синицын неожиданную осведомлённость. - Там ничего однозначно утверждать нельзя. Весьма сомнительная история.
    - Но Мохов посвятил две картины товарищу Сталину, - поспешил добавить Иосиф. - Они получили высокую оценку.
    - Я знаю, - не смутился Синицын. - Он написал их из карьерных
соображений. За это он получил большой гонорар и квартиру. И в его рисунках, сделанных здесь, тоже ни грамма правды. Просто симуляция любви к вождю с целью избежать наказания.
    - Но почему же он тогда не симулирует свою любовь к членам политбюро с той же целью? - нашёлся Лопахин.
    - Так вот же симулирует, - Синицын подвинул к Лопахину рисунок, сделанный Моховым под влиянием препаратов. - А в первом рисунке не симулирует потому, что уже был пойман за руку цензором. Всё это тонкая игра преступника с целью вывернуться. У нас он бы быстро признался во всём.
     За столом воцарилось тяжёлое молчание.
    - Я склонен отнестись к сомнениям Виктора Алексеевича с должным вниманием, - прервал паузу профессор. - Что мы можем ещё сделать для выявления истины?
     Снова установилась длительная пауза.
    - Если бы нашлись его рисунки, не предназначенные для публики, - неуверенно произнёс Иосиф.
    - Какие рисунки?! - насторожился Синицын.
    - Не знаю, - заколебался Иосиф. - Это лишь предположения. Во время обследования я не раз думал об этом.
    - В этом, кажется, что-то есть, - подхватил тему профессор. - У каждого художника должны быть черновики и наброски, совсем не предназначенные для публики. Кто-нибудь бывал в его мастерской? Нет? Что вы думаете, Виктор Алексеевич?
    - Я считаю, это бы неплохо проверить в любом случае.
     - Да, - поддержал Синицына Иосиф. - Нужно искать портреты товарища Сталина. Если обнаружатся его карикатурные изображения, сомнения Виктора Алексеевича полностью подтвердятся.
    - Так в чём же дело? - профессор снял трубку. - Ольга Анатольевна, пожалуйста, больного Мохова ко мне.
     Через несколько минут Мохов вошёл в кабинет. Держался он довольно смело, но Иосиф не мог не заметить в его глазах тщательно маскируемое беспокойство.
    - Проходите к столу, Роберт Игоревич. Мы тут с большим интересом рассматриваем ваши работы.
    - А что требуется от меня?
    - Ничего особенного. Но мы хотели бы посмотреть и другие ваши подобные работы.
    - Подобные? - Мохов задумался. - В мастерской я работаю тушью по картону. А здесь я заказал уголь и бумагу. Это попроще.
    - Пусть тушью по картону, - согласился профессор, - но мы могли бы на них взглянуть?
    - Почему нет? У меня в мастерской полно всяких набросков. Если вы готовы поехать туда?
    - Мы готовы, - заявил профессор. - Как туда попасть?
    - Я напишу записку матери, и она вам всё покажет.
    - А вы могли бы сейчас написать мой портрет? - удивил присутствующих Синицын.
    - Извините, - нахмурился Мохов, - не имею чести быть с вами знакомым. Если профессор попросит, я напишу.
    - Считайте, Роберт Игоревич, что я уже попросил.
    - Хорошо, - согласился художник, - тогда я схожу в свою палату за бумагой и углем. Там немного осталось.
    - Нет, - решительно возразил Синицын, - пошлите в палату медсестру. А вы пока напишите записку матери.
     Пока Мохов писал записку, Синицын согласовал с профессором, кого послать в мастерскую Мохова. Он требовал, чтобы это был человек, непричастный к обследованию художника. Было решено, что поедет врач Осокин Юрий Васильевич вместе с шофером Синицына. Обоим объяснили, что они должны искать любые рисунки с изображением товарища Сталина. Вслед за этим началась работа над портретом Синицына. Она проводилась в конференц-зале на том же фоне, который использовался и для предыдущих портретов. За всё это время Синицын ни на шаг не отпускал от себя художника, исключая любое влияние на него со стороны.
     Было начало первого. Профессор объявил перерыв в работе консилиума до трёх часов, и все занялись своим делом. Иосифа не покидало чувство тревоги. Если мать Мохова проговорится гостям, что Иосиф не так давно приезжал к ней, он пропал. И поведение Синицына вызывало беспокойство. Может он приехал с твёрдой установкой воспрепятствовать признанию художника параноиком? Если Мохов попадёт в руки МГБ, он под пыткой расскажет им всё об усилиях Иосифа спасти его.
     В три часа участники консилиума уже рассматривали рисунки с изображением Сталина, привезённые Осокиным. Их было около десяти, и все они представляли вождя в самом благоприятном свете. Снова пригласили Мохова.
    - Расскажите нам, пожалуйста, Роберт Игоревич, об этих своих работах? - попросил профессор.
    Мохов быстрым взглядом оценил рисунки и выделил из них листов восемь.
    - Это наброски к двум моим большим картинам, посвящённым товарищу Сталину. Я их представлял на конкурс. А эти, - он указал на рисунки, сделанные по просьбе Иосифа, - я рисовал в поисках вариантов иллюстраций к книге Данте.
    - А что вы скажете об этом рисунке? - Синицын выложил на середину стола свой только что написанный портрет.
    - Здесь всё очень схематично, - смутился художник. - Вы попросили закончить работу к трём, а это очень мало времени.
    - Но лица членов политбюро вы всё же исказить успели?
    - Так получилось, - растерянно развёл руками Мохов.
    - А почему  в моём лице такая звериная жестокость?
    - Я не знаю, - пробормотал пациент. - Может быть, во время позирования вы о чём-то таком думали?
    Наступила длительная пауза.
    - К пациенту ещё вопросы есть?
    Вопросов больше не было. Мохова отпустили, и профессор предоставил каждому заключительное слово.
     - После рассмотрения дополнительных материалов, - заявил Лопахин, выступавший первым, - я только утвердился в своём исходном диагнозе. Пациент - параноик.
    - А я не нахожу убедительных аргументов для подобного диагноза, - поспешил высказаться Синицын.
     Иванцов растерянно оглядел присутствующих и остановил взгляд на Иосифе.
    - Иосиф, может быть, вы хотите что-нибудь добавить?
    - Да, Михаил Андреевич. У Виктора Алексеевича были
некоторые сомнения. Но после проверки они же не подтвердились. Мы все ещё раз убедились, что пациент обожает товарища Сталина. И эта симпатия, между прочим, не односторонняя.
    - Что вы хотите этим сказать? - Синицын даже привстал.
    - Иосифу Виссарионовичу очень понравились картины Мохова. Это с его одобрения они заняли первое место на конкурсе, и художник был должным образом вознаграждён. Вы можете навести справки в Академии Художеств.
    - Иосиф, вы поддерживаете диагноз Анатолия Романовича?
    - Да, Михаил Андреевич. Художник, обожающий товарища Сталина, в принципе, не может быть антисоветчиком. Его отношение к членам политбюро объясняется только параноической манией. Мы достаточно обоснованно доказываем это и теоретически и экспериментально.
    - Михаил Андреевич, - неожиданно вступил в разговор Сорокин, - может быть, сделаем небольшой перекур.
    - Не могу отказать вам, Дмитрий Иванович. Но, желательно, не больше десяти минут.
    Заскрипели сдвигаемые в сторону стулья. Сорокин достал портсигар и протянул папиросу Синицыну. Оба они вышли в коридор. Иосиф стал собирать разбросанные на столе рисунки. Профессор набрал телефонный номер. И только Лопахин ничего не предпринимал. Вскоре консилиум возобновил свою работу.
    - Дмитрий Иванович, - сказал профессор, - вы ещё не высказали своё мнение по диагнозу.
    - Мы с Виктором Алексеевичем всё-таки поддержим заключение психиатров, - заявил Сорокин. - Но перед выпиской Мохова я хотел бы с ним побеседовать. В порядке профилактики. Чтобы такое больше не повторялось.
    - Значит, Дмитрий Иванович, мы подписываем заключение о признании пациента параноиком, проводим курс лечения, и затем следует ваша профилактическая работа с ним? Верно?
    - Совершенно верно, Михаил Андреевич.
     Когда работа консилиума закончилась и все вышли из кабинета, Сорокин подошёл к Иосифу.
    - Иосиф, профессор говорил мне, что у вас новый кабинет?
    - Да, Дмитрий Иванович.
    - От души поздравляю, - он пожал Иосифу руку. -  Сожалею, что занятость помешала мне зайти к вам.
    - Заходите, Дмитрий Иванович. Буду очень рад.

     Иосиф вернулся в свой кабинет в половине пятого. Буквально через пять минут к нему пришёл Лопахин.
    - Иосиф, я пришёл пожать твою руку, - он неожиданно перешёл на ты. - Если бы ты не сказал им об отношении вождя к нашему пациенту... В общем, здесь грамм сто двадцать спирта.
    - Но, Анатолий Романович, закуски же никакой.
    - Я попросил Олечку купить в столовой чего-нибудь. У них бывают остатки. У тебя стаканы найдутся?
     Иосиф достал два стакана. Появилась Олечка с двумя порциями картофельного пюре.
    - Спасибо, Ольга Анатольевна. Может вы с нами?
    - Нет, Анатолий Романович. Прямо с работы иду в вечернюю школу. А чем кончился консилиум?
    - Хорошо кончился. Спасибо Иосифу. А не то, сидеть бы нам в Бутырке. Ольга Анатольевна, нам бы ещё чайку.
     Олечка отправилась за чаем. Они выпили.
    - Вы это серьёзно, Анатолий Романович, насчёт Бутырки?
    - А то нет? Синицын же нам антисоветчину шил. Если б они арестовали Мохова, он бы дал против нас любые показания. Ты думаешь, Иосиф, зря здесь зарплата повышенная. Это за риск.
    Вошла Олечка, держа чайник и банку с остатками варенья.
    - Иосиф, в коридоре пациент мается, - сообщила она. - Ждёт вас.
    - Передайте ему, - Лопахин уже слегка захмелел, - пусть теперь по гроб жизни молится за Иосифа. Он ему вторую жизнь подарил.
     Олечка ушла, и они допили остатки. Потом Лопахин поторопился в свой кабинет. Вскоре появился Мохов.
    - Входите, Роберт Игоревич. Хотите чаю?
    - Я лучше подожду вас в коридоре.
     Ну, конечно же. Он, Иосиф, просто расслабился. Их ждёт совсем некабинетный разговор. Он вышел в коридор.
    - Олечка мне передала, что я теперь до конца своих дней должен за вас молиться. Это так и есть?
    - Это слова Лопахина. Он был слегка под хмельком. Мы с ним немного отметили консилиум.
    - Но я понимаю, вы спасли мне жизнь. Я просто не знаю, как в таких случаях выражают благодарность.
    - Вы, Роберт Игоревич, лучше скажите, какого зверя вы видели в глазах Синицына? Вы же заглядывали в его глаза?
    - О, Иосиф! Это была самая настоящая анаконда. Свирепая, кровожадная, с разинутой зубастой пастью.
    - Вы, в сущности, таким его и нарисовали.
    - Это была моя ошибка?! Я совсем забыл об осторожности.
    - Да, это была ошибка. Но, к счастью, не фатальная.


                ГЛАВА 12. ПЬЯНЯЩИЕ МАТТИОЛЫ

                Есть прелесть сказочная в том
                Соцветье небогатом,
                Непритязательно простом,
                Но с дивным ароматом.

     В коридоре показалась медсестра, и Иосиф попросил художника зайти попозже.
    - Иосиф, здравствуйте, - приветствовала его Галина Антоновна. - Олечка сказала, что чайник у вас?
    - Да, пожалуйста, возьмите. А как ваши малыши?
    - Слава Богу, поправились. Вы мне очень помогли, Иосиф.  Я никогда этого не забуду.
    - Что вы, Галина Антоновна, это же мелочи.
    - Как сказать.
     Медсестра забрала чайник и ушла, а Иосиф начал приводить в рабочее состояние свой стол. Спиртное погасило нервное напряжение, вызванное консилиумом, и почти не оставило хмеля в его голове. Чтобы подготовиться к приходу Мохова, Иосиф разложил на столе его рисунки. Среди них не было пока только самого главного, изображавшего Сталина в роли палача. Иосиф достал его из запертого шкафа и развернул на столе.
     Мохов не заставил долго себя ждать. Они привычно остановились перед дверью кабинета Иосифа.
    - Что же меня теперь ждёт? - этот вопрос художника был и логичен, и ожидаем.
    - Согласно заключению консилиума, у вас паранойя. Это избавляет вас от репрессий. Больных не наказывают, а лечат.
    - Меня тоже будут лечить?
    - Формально, да. Вам назначат курс медикаментозного лечения, а потом выпишут, вероятно, с правом на работу.
    - А неформально?
    - Здесь, Роберт Игоревич, нам предстоит работа не менее  сложная, чем до сих пор. Разница лишь в том, что теперь я могу в большей степени рассчитывать на ваше доверие.
    - Моё доверие к вам безгранично, как и благодарность.
    - Спасибо, Роберт Игоревич. Вы помните, как в течение двух дней принимали психотропные препараты?
    - Как же, Иосиф, я могу этого не помнить?!
    - Под влиянием этих препаратов параноики отказываются от своей мании, и даже раскаиваются в ней. Но на здоровых людей они не действуют. То есть, если человек отказывается от своих убеждений, он параноик, а если нет - он здоров. Это многократно проверено. Я хотел бы показать вам ваши работы, сделанные до приёма препаратов и после них. Иосиф раскрыл дверь и жестом пригласил Мохова войти в свой кабинет. На столе лежали его рисунки.
    - Вот, Роберт Игоревич, портреты Лопахина и профессора. Их вы писали до приёма препаратов. А этот, - он указал на изображение Сталина-палача, - после. Это ваша работа?
    - Моя. Но как я мог такое написать?!
    - Может быть, вас кто-то заставлял?
    - Нет. Это был мой замысел и моё исполнение. Но почему?!
     Для продолжения разговора они снова вышли из кабинета.
    - Я хотел бы, Роберт Игоревич, услышать ваше мнение.
     Наступила длительная пауза.
    - Значит, я параноик? - в голосе Мохова чувствовалась ещё какая-то надежда.
    - Да, Роберт Игоревич. Вы достаточно мужественны, чтобы признать истину. Но ваша параноическая мания совсем не та, которую вы демонстрировали консилиуму. Она проявляется не в оценке членов политбюро, а в оценке вождя.
    - Понимаю, хотя всё во мне восстаёт против этого.
    - Роберт Игоревич, если бы некоторые члены консилиума узнали о вашей настоящей мании, спасти вас было бы невозможно.
    - Наверно, Иосиф. Значит, я нуждаюсь в лечении?
    - Да. Вам назначат нейролептики, подавляющие функции центральной нервной системы. Но я категорически против.
    - Почему?
    - Потому, что они подавляют не только параноидный бред, но и творческие способности. После них вы уже не сможете увидеть в невзрачной скромнице Наде сказочную красавицу, а во внешне респектабельном Синицыне - анаконду. И среди сотрудников нашего НИИ вы уже не отличите хвостатых от бесхвостых. Ваш уникальный талант улетучится вместе с маниакальным бредом.
    - Это ужасно, Иосиф. Так лучше не жить. Но вы знаете, как разрешить эту проблему?
    - Нет, Роберт Игоревич. У меня лишь предположительные идеи. Но, в крайнем случае, я бы оставил вас параноиком ради сохранения вашего таланта.
    - Спасибо, Иосиф. Какие всё же у вас идеи?
    - Я предлагаю вместо медикаментозного лечения прибегнуть к психотерапии. Нынешние патологические представления вашего сознания мы заменим теми, которыми вы руководствовались, создавая изображение Сталина-палача.
    - Каким способом?
    - Роберт Игоревич, эта работа уже началась. Вы  уже сами признали себя параноиком. В вашем сознании уже поселилось понимание, что восхищение вождём - это мания. Пока что это лишь констатация возмутительных результатов сравнения двух ваших рисунков, сделанных до и после приёма препаратов. Но вы же всё помните о периоде принятия психотропных препаратов?
    - Как будто помню.
    - Вот вам, Роберт Игоревич, моё первое задание. Попытайтесь на досуге восстановить в памяти все детали той ночи, когда вы рисовали Сталина-палача. Чем вы руководствовались? Что переживали? Вспомните и расскажите мне завтра.
    - А когда мне назначат нейролептики?
    - Я думаю, уже завтра. Сейчас я дам вам таблетки плацебо, - Иосиф ушёл в кабинет и вернулся с крохотной упаковкой в руках. - На этом мы можем сегодня и закончить нашу встречу.
    - Хорошо, Иосиф. Я только хотел бы кое-что прояснить. Неужели паранойя сводится лишь к одному ошибочному представлению? Разве это не общее заболевание мозга?
    - Почему же только к одному? Вы под воздействием препаратов сделали ещё один любопытный рисунок. На тему передачи евреями Библии европейским народам. Вы помните его?
    - Помню. Я думал, он не произвёл на вас никакого впечатления, -
глаза Мохова заблестели.
    - Следовательно, мы можем разрушить несколько ложных представлений и, возможно, справиться и с общим заболеванием мозга.
     Мохов ушёл, а Иосиф вернулся в свой кабинет. Прежде всего, он спрятал в металлический шкаф рисунок с изображением Сталина-палача. Потом сел за стол и долго не мог начать работу. Затронутая Моховым тема не оставляла его в покое. Являются ли мании, фиксируемые психиатрами, собственно, болезнью, или лишь проявлением некой глубинной, базовой мании? Если второе, то, как до неё добраться? И вдруг он вспомнил слова Лопахина, сказанные сегодня на консилиуме, о религиозном человеке родом из Сибири, чьё психическое заболевание не подтвердилось. Ведь он просматривал историю болезни этого пациента и даже временно оставил её у себя, чтобы позже прочесть повнимательней. Но почему это вспомнилось сейчас? Была ли здесь какая-то связь с темой, затронутой Моховым? Иосиф поспешил к металлическому шкафу, нашёл нужную историю болезни и углубился в чтение.
     Серафим Аристархович Бирюков, 1885 года рождения, русский, из сибирских баптистов. До революции окончил гимназию в Томске. В Москву приехал в двадцать втором году по приглашению однополчанина, с которым сражался против Колчака. Работал в советских органах, возглавляя местные бытовые службы. В 1938 году оставил работу в связи с сердечным заболеванием. Вернулся к религии. В 1946 году был задержан за публичную религиозную проповедь у храма Василия Блаженного. Попытки допросить задержанного побудили начальника милицейского участка отправить его на психиатрическое обследование. В результате, Бирюков попал в Институт им. Сербского. Психиатр Лопахин, обследовавший пациента с помощью психотропных средств, констатировал отсутствие у него паранойи. Вместе с тем, Лопахин отметил  заметную деградацию умственных способностей и нарушение памяти пациента. В истории болезни имелась краткая запись о последующем решении выписать Бирюкова после строгого предупреждения о недопустимости публичных религиозных проповедей. Столь мягкий приговор, очевидно, основывался на том, что в речах пациента ничего антисоветского не было.
     Внимание Иосифа привлекало содержание проповеди Бирюкова. Он призывал граждан отказаться от христианской ненависти, которая губит Россию. Он говорил о ней, как о первопричине всех бед народа и страны. Словосочетание "христианская ненависть" показалось абсурдным и милиционерам, и районному психиатру, послужив основой для направления задержанного в Институт им. Сербского. И немудрено. Парадигма общественного сознания привычно сочетала христианство с любовью и милосердием. Иосиф же сделал почти фантастическое допущение, что, может быть, этот человек как раз и имел в виду ту массовую, глубинную, параноическую манию, которая генерирует большинство частных  проявлений паранойи.
     История болезни Бирюкова была с грифом ОС (особо секретно). Всё же он был связан с идеологической деятельностью. Но Иосиф подготовил вызов пациента на обследование за своей подписью. Он просто не знал, как объяснить профессору свой интерес к этой личности. Бирюков был приглашён на встречу через неделю, во вторник к шести часам.

     В половине десятого в дверь постучали. Это была Надя.
    - Здравствуйте, Надя! Вы ведь сегодня работаете в третью смену?! - удивился Иосиф.
    - Мы с Галиной Антоновной зашли к Феликсу Филипповичу и согласовали, что я заменю её до конца второй смены. У меня есть сейчас такая возможность. А когда мне будет нужно, она заменит меня. Я же обещала, что приду пораньше. Вы помните?
    - Помню. Вы ещё кое-что обещали.
    - Да. Могу угостить вас чаем. Хотите?
    - Не откажусь.
    - Тогда подходите на дежурный пост.
     Она ушла, и, минут через пять, он отправился вслед за ней.
    - Я слышала, Иосиф, вас можно поздравить.
    - С чем же?
    - С успешным консилиумом.
    - Откуда вы это знаете?
    - От Галины Антоновны и Олечки. Они переживают за вас.
    - И вы, Надя, тоже переживаете?
    - Я больше всех.
    - Почему?
    - Догадайтесь. А я как будто знала, что вас придётся поздравлять. Вот, смотрите, - она достала из сумки бумажный свёрток и выложила из него четыре небольших картофелины. - Они запечены с луком, постным маслом и солью.
    - Ну, раз так, Надя, - Иосиф сделал многозначительную паузу, - у меня после обмывки кабинета осталась небольшая заначка водки. Но при одном условии. Мы переходим на ты.
    - Согласна, - улыбнулась она.
     Он принёс неполный стакан водки и половину отлил в Надину чашку. Они выпили и съели по картофелине.
    - Надя, оставь остальные картофелины себе на третью смену. Давай пить чай. У твоего варенья волшебный аромат.
     Было уже начало одиннадцатого, когда они кончили чаепитие.
    - Большое спасибо за угощение и за поздравление, - он встал. - Так бы и чаёвничал до конца смены.
    - Вот и оставайся.
    - К сожалению, Надя, нужно работать. Спасибо.
     Иосиф вернулся на своё рабочее место и снова раскрыл историю болезни Бирюкова. Но поработать ему не удалось. Тихо скрипнула дверь, и на пороге появилась Надя. В ответ на его удивлённый взгляд она протянула руку к выключателю и погасила свет.
    - Извини, Иосиф, я так сильно опьянела.
    - Всего лишь от шестидесяти грамм? - он подошёл к ней.
    - Я уже целый месяц пьяна, - она положила руки ему на грудь. - А после того, как ты поцеловал меня прошлый раз, я совсем потеряла равновесие.
    - Я не должен был этого делать?
    - Конечно, не должен был. Ты виноват передо мной, - она прижалась к нему, - и должен искупить свою вину.
    - Как искупить, Надя?
    - Поцелуй меня!
     Он дотронулся губами до её щеки.
    - Иосиф, я люблю тебя. Целый день репетировала, что скажу, и всё забыла. А я тебе хоть чуточку нравлюсь?
    - Ты прекрасная девушка.
    - Но ты же не любишь меня? Я некрасивая?
    - Неправда, Наденька. Мы можем быть хорошими друзьями, - он уже ненавидел себя за эти слова.
    - Нет. Я хочу быть твоей женщиной.
    - Ты разве знаешь, что это такое?
    - Знаю. Но раньше я делала это из любопытства. А тебя я люблю. Знаешь как?
    - Как?
    - Очень, очень. Вот так, - она обвила его за шею и прижала к себе изо всей силы.
    - Так у тебя есть некоторый опыт?
    - Есть. Если бы я была невинна, ты, наверно, не посмел бы. Но раз этого препятствия не существует...
     Через полчаса после любовной близости она лежала на узкой кушетке, а он, не поместившись рядом, присел на стуле возле неё.
    - Наденька, что это ты о себе наговорила? К тебе ведь до меня никто даже не прикасался!
    - Я решила, так будет лучше. Прости меня, Иосиф.
    - Ты сделала мне такой чудесный подарок и ещё просишь прощения? Ты не должна просить прощения.
    - Почему?
    - Потому, что ты королева, гордо озирающая своих подобострастных подданных, в числе которых и я.
    - Ну, Иосиф, если ты мой подданный, - засмеялась она, - объясни, как теперь добраться до раздевалки, в душ?
    - Накинь платье на голое тело, а остальное возьми в руки.
    - Тогда отвернись, пожалуйста.
     Она встала и собралась. Иосиф включил свет.
    - О, придётся и простынь с кушетки прихватить. Она же в крови.
    - Смотри, Надя, уже двадцать минут двенадцатого. Скоро Осокин придёт в третью смену. Ну, ладно. Я его встречу. Скажу, что ты пошла за чем-то в раздевалку.

     На следующий день, по дороге на работу, Иосиф вспомнил о Наде. В середине ноября найти цветы было нереально. Пришлось купить конфеты.
     На работе Олечка сразу же попросила Иосифа зайти к профессору. Иванцов встретил его немногословным приветствием. Предложил сесть.
    - Как, Иосиф, вы расцениваете результаты консилиума?
    - Как последнюю победу. Мне кажется, в следующий раз Синицын уже не уступит.
    - А Сорокин предложил повысить вам зарплату.
    - В связи с чем, Михаил Андреевич?
    - Если бы Мохова не признали параноиком, его бы арестовали. А дискредитировать автора картин, возвеличивающих вождя, - это политическая ошибка. И виновник мог бы сильно пострадать. Сорокин, в отличие от его ретивого коллеги, это понимает. Он лично заинтересован, чтобы вы оставались на этой работе.
    - Это объяснение самого Сорокина?
    - Нет, Иосиф. Он говорил о вашем добросовестном отношении к делу. Вы докопались до информации, которую они пропустили. Во всяком случае, я не откажусь от повышения вашей зарплаты. Мы оформим вам увеличение числа рабочих дней до четырёх.
    - Что вы, Михаил Андреевич! Я с трудом выдерживаю даже три дня. Мне же нужно окончить мединститут.
    - Не волнуйтесь. Четвёртый день я оформлю, как день вызова вас на работу в экстренных случаях.
    - Спасибо, Михаил Андреевич. Я хотел бы обсудить с вами методы предстоящего лечения Мохова.
    - А чего тут обсуждать? Мы с Лопахиным сегодня утром уже назначили ему курс нейролептиков.
    - Но вы же сами хотели опробовать на художнике новые методы лечения паранойи, не подавляющие его творческие способности.
    - И где эти методы?
    - Их ещё нет, но некоторые идеи имеются.
    - Иосиф, я вас внимательно слушаю.
    - Михаил Андреевич, Мохов - талантливый художник. Лопахин говорил, вы тоже высокого мнения о его способностях.
    - Да. Мне понравились его портреты.
    - Но после ваших портретов, находясь под воздействием психотропных препаратов, он написал портрет медсестры Нади. В этом рисунке он был свободен от параноидной мании и изобразил членов политбюро с благородными лицами.
    - Ну и что, Иосиф?
    - Вчера я показал ему портрет Нади и поинтересовался, помнит ли он те ощущения, которые испытывал, работая над ним. Оказалось, помнит. И тогда я попросил его восстановить в памяти всё  и на следующий день пересказать мне.
    - Я понял, Иосиф. Вы хотите вытеснить в его сознании параноические представления теми, которые всплыли из его подсознания под воздействием психотропных препаратов?
    - Да. И никакого подавления функций центральной нервной системы. Талант художника остаётся неприкосновенным.
    - То есть, нужно хотя бы раз дать больному представление об истинном положении вещей, и затем внедрять это представление в его сознание методами психологического воздействия.
    - О, Михаил Андреевич, у вас эта мыслишка вдруг приобрела широту научного обобщения.
    - Иосиф, это же перспективный метод. Пока он не полностью безмедикаментозный, требует применения психотропных препаратов. Но зато оно краткосрочно и не подавляет функции центральной нервной системы.
    - Так как же быть с Моховым? - напомнил Иосиф.
    - С Моховым? - профессор помедлил. - Вы просили его пересказать свои ощущения? Но он же этого не умеет. Не лучше ли предложить ему воспроизводить их в рисунке?
    - Согласен, Михаил Андреевич!
    - Хорошо, - профессор взглянул на часы, - Мы отменим нейролептики. Подготовьте с Лопахиным детальный план психотерапии. А после Мохова проверим новую методику на пациенте, не связанном с Сорокиным.
     - Спасибо, Михаил Андреевич.
     Иосиф направился к себе. На посту медсестёр уже сидела Галина Антоновна. Он поздоровался и попросил чаю.
    - Я принесу, - пообещала медсестра. - Олечка говорила, что у вас
в кабинете днём ремонтировали телефон.
     Иосиф насторожился. Сам-то он никому не жаловался на проблемы с телефоном. Тем более что телефон был исправен.
    - Галина Антоновна, это вы, наверно, сказали завхозу, что мой телефон не в порядке?
    - Нет, Иосиф. Я об этом уже и забыла.
     Он открыл дверь и, стоя на пороге, внимательно оглядел свой кабинет. Всё как будто было на месте, включая и несколько рисунков Мохова на столе. Но на полу у стола было заметно натоптано. Кое-где даже валялись крохотные ошмётки. Он снял трубку. Она отреагировала обычными длинными гудками с непривычной хрипотцой. Вскоре послышался голос Галины Антоновны, но Иосиф не ответил и положил трубку. Появившуюся хрипотцу он истолковал, как признак установленного в трубке подслушивающего устройства. Он и раньше исходил из того, что его кабинет прослушивается. Так что, в принципе, ничего особенного не произошло. Разве что, это означало, что за ним началась пристальная слежка. Почему? Синицын не простил ему своё последнее поражение на консилиуме?
     Вскоре появилась Галина Антоновна с чаем. Она поставила на стол чашку и, уходя, уже переступив порог, остановилась.
    - Иосиф, я хотела вам сказать... - она запнулась и продолжала стоять за порогом кабинета у открытой двери.
    В её голосе было что-то тревожное. Иосиф сразу же вышел из
кабинета и закрыл дверь.
    - Что вы хотите сказать?
    - Иосиф, вы так помогли мне с детьми.
    - В чём дело, Галина Антоновна?
    - Меня заставляют доносить на вас. Угрожали выгнать с работы и меня и мужа. А у нас на руках двое малышей.
    - Вы дали подписку?
    - Меня вынудили. Но я донесу только то, что вы разрешите.
    - Спасибо, Галина Антоновна. А почему именно вас?
    - Я тоже их спросила об этом. Говорят, вы работаете с ним в одну смену, он всё время у вас на виду. Докладывайте нам, с кем он встречается, о чём говорит, кому звонит.
    - Я не думаю, Галина Антоновна, что в этом есть что-то особенное. Мы работаем в таком месте. Вы же знаете.
    - Это конечно, - согласилась она.
    - Но всё равно, Галина Антоновна, спасибо вам. Приятно работать рядом с такими людьми, как вы.
     Оставшись наедине, Иосиф проанализировал ситуацию. Очевидно, он должен сегодня же удалить из кабинета рисунок Мохова, изображающий Сталина-палача. Кроме того, ему не следует носить в своей сумке тезисы книги "Психиатрия в застенках". Новые тезисы можно писать на отдельных листах и затем присоединять к остальным черновикам книги. А больше ему бояться нечего.
    В семь часов подошёл Мохов.
    - Есть новости, Роберт Игоревич. Я убедил профессора отменить назначенные вам нейролептики и перейти на психотерапию.
    - Не понял! Вы решили легализовать мой рисунок с изображением Сталина-палача?
    - Нет, конечно. Вместо этого рисунка мы используем портрет Нади. Он тоже написан якобы под воздействием психотропных препаратов.
    - Но это же, Иосиф, фикция. Для психотерапии можно использовать только два рисунка: со Сталиным-палачом и с Библией.
    - Да. Портрет Нади только для вида. А настоящую психотерапию мы уже начали. Вы выполнили моё задание?
    - Я пытался.
    - У вас проблемы, Роберт Игоревич?!
    - Непреодолимые.
    - Вы потеряли веру в истинность этих двух рисунков?
    - Нет, Иосиф. Аналитическим разумом, глядя как бы со стороны, я верю в них. Но моя душа отвергает эти истины?
    - Вы предпочитаете оставить свою душу во власти лживых представлений?
    - Если хотите, да. Эту ложь исповедует моё окружение, мои друзья, мой народ. Я не хочу стать для них чужим. На этой лжи мой народ сформировался, многого достиг и стал великим. Значит, можно жить и преуспевать и во лжи.
    - Как же можно, Роберт Игоревич?! Вы преклоняетесь перед палачом своего народа. Вы ненавидите евреев, написавших Библию - основу вашей культуры. Согласно древним легендам, Сатана на целые века уводил людей из-под влияния Бога. Но, рано или поздно, они всё равно возвращались к Нему.
    - И я вернусь, но только вместе со своим народом.
    - Если будет, кому возвращаться, Роберт Игоревич.
    - А вы, Иосиф, в этом случае от меня откажетесь?
    - Нет. Репрессии органов вам уже не угрожают. От нейролептиков вы освобождены. Вам остаётся только безошибочно доиграть свою роль и не попасть под каток госбезопасности вторично.
    - Доиграть роль?
    - Да. Вы должны участвовать в имитации курса психотерапии, основанной на использовании портрета Нади, написанного якобы под воздействием психотропных препаратов. Вам придётся на словах и с помощью рисунков демонстрировать, что вы избавились от мании подозрительности по отношению к членам политбюро.
    - Как, Иосиф, это будет выглядеть на практике?
    - Психотерапию буду проводить я. Но проверять результаты  могут и Лопахин, и профессор, и даже Сорокин. Вам придётся ещё не раз писать портрет Нади на том же фоне.
    - Это самая приятная часть курса.
    - Я, Роберт Игоревич, анализировал Надин портрет вашей работы. Вы к ней неравнодушны?
    - Как минимум, восхищён. Её глаза чисты и женственны.
    - Да, Роберт Игоревич. Мне кажется, её душа совсем невосприимчива ко лжи патологических маний. Может быть, женщины являются хранительницами народного подсознания - носителя истины? И в них вся надежда на спасение народа, впавшего в паранойю? Между прочим, среди параноиков, чьи истории болезни я анализирую, ни одной женщины.
    - Это вы прекрасно сочинили, Иосиф. Я уже вижу картину, где прекрасная девушка спасает свой заблудший народ. Но последний вопрос. Как не попасть под каток госбезопасности вторично?
    - Научитесь самоцензуре. Ваше сознание должно контролировать подсознательные творческие порывы. В ходе психотерапии  вы потренируетесь в этом. А сейчас я прошу вас внимательно осмотреть и запомнить портрет Нади вашей работы. Он у меня на столе. Вам не раз придётся воспроизводить представленные там лица членов политбюро.
     Вскоре после ухода пациента Галина Антоновна принесла чай. В последующие два часа, по заданию профессора, Иосиф составлял план психотерапии для Мохова. В десять часов в его дверь постучали. На пороге стояла Надя. Иосиф поспешил выйти к ней.
    - Люблю, - она, прижавшись к нему всем телом, смотрела снизу вверх сияющими глазами.
    - И я, Надя, очень рад тебя видеть. У меня предложение. Давай минут через десять встретимся в палате без номера. Там никого нет. Возьми в связке ключ и иди туда.
     Уже в палате без номера, лёжа рядом с Иосифом на койке, она приподнялась.
    - Иосиф, ты помнишь вчерашний день?
    - Помню. А ты?
     -  Мне врезалось в память, что ты назвал меня королевой, озирающей свысока своих подданных?
    - Почему?
    - Не знаю. Это так неожиданно. Я всегда ощущала себя, готовой к услужению другим.
    - Но в твоей жизни, Наденька, со вчерашнего дня  кое-что изменилось.
    - Да?! Ты так считаешь?
    - А ты разве не заметила?
    - Заметила, но не очень поверила.
    - Напрасно. Вокруг тебя королевство, в котором все мужчины - твои подданные. Ты должна оглядывать их властным взглядом.
    - Как это, Иосиф? Я не умею.
    - Всё очень просто. Королевская поза зависит только от положения головы. Подними повыше подбородок, а тело само примет царственную осанку. Можешь потренироваться.
    - Я попробую, - она соскользнула с койки, - а ты посмотри, как у меня получается.
     Ночного света, проникавшего в палату через окно, было достаточно, чтобы четко различить очертания её беспорочной фигурки с девственной грудью, приподнятым подбородком и нежной припухлостью нижней части живота.
    - Ну как, Иосиф?
    - Ваше величество, это бесподобно! Я просто умираю от желания ещё раз доказать вам свою верноподданность, - он схватил её за руку и потянул к себе на койку.
    - Иосиф, что ты такое со мной делаешь?

     В начале двенадцатого они уже сидели на дежурном посту.
    - Надя, я хотел подарить тебе цветы, но на дворе ноябрь. Пришлось купить конфеты, - он протянул ей кулёк. - Правда, они называются магнолии. Почти, как цветы.
    - Спасибо! Это замечательный подарок. Я в восторге.
    - Между прочим, тебе в понедельник придётся позировать Мохову.
    - Опять?
    - Да. Это такая психотерапия. А разве тебе неприятно?
    - Совсем нет. Мохов очень симпатичный человек. И смотрит он на меня доброжелательно, даже ласково.
    - Это потому, что он, вероятно, уже заметил в тебе особу королевской крови.
    - Ты шутишь, Иосиф?
    - Нет, Надя. Ты во время позирования прими королевскую осанку и убедишься, что я совсем не шучу.
    - Как я могу убедиться?
    - Он обязательно как-то отразит это в своём рисунке. Я пока не знаю как, но ты сразу заметишь.
    - Ты шутишь, Иосиф?
    - Нет, Надя. Ты во время позирования прими королевскую осанку и убедишься, что я совсем не шучу.
    - Как я могу убедиться?
    - Он обязательно как-то отразит это в своём рисунке. Я пока не знаю как, но ты сразу заметишь.


                ГЛАВА 13. СИБИРСКИЙ СТАРЕЦ

                За старческим лицом землистым,
                За взглядом тусклым, неречистым,
                Жива душа во плоти бренной –
                Источник истины нетленной.

    В четверг Иосиф, прежде всего, поторопился к Лопахину, чтобы согласовать план психотерапии для Мохова. Как выяснилось, профессор уже переговорил с ним на эту тему, так что согласование не заняло много времени. В соответствии с этим планом, уже в понедельник Мохову предстояло писать Надин портрет. Иосиф воспользовался встречей с Лопахиным, чтобы выяснить ещё кое-что.
    - Анатолий Романович, мне хотелось бы узнать ваше мнение по одному вопросу.
    - Пожалуйста, - добродушно откликнулся врач.
    - Я, по просьбе профессора, анализирую истории болезни параноиков, прошедших через наш Институт. Среди них ни одной женщины. Это что, случайность или закономерность?
     Лопахин вертел в руках карандаш и смотрел в никуда.
    - Действительно, Иосиф, женщины, страдающие параноической манией, относительно редки.
    - Почему? У них влияние подсознания значительно сильнее, или спектр представлений о мире значительно уже?
    - Хм, трудный вопрос, - признался Лопахин. - Скорее, второе. Их ум относительно консервативен, менее склонен к риску, больше настроен на использование уже хорошо опробованных истин.
     После шести Галина Антоновна вызвала Иосифа к телефону.
    - Привет, Сашка, - отозвался он на тонкий голосок в телефонной трубке. - Какие новости?
    - Никаких, если не считать, что я решила поступить в институт Благородных Девиц.
    - Ничего себе, никаких. Ты можешь подробнее?
    - Нет. Подробности при встрече.
    - А когда встреча?
    - Как обычно, в субботу, в семь, у Колхозной площади.
     Иосиф шёл на своё рабочее место и предавался самоиронии. У него роман с Надей, зачем ещё и Сашка? Но отбросить её, как уже ненужную вещь, было невозможно. Беспутная Сашка Раскосая постепенно превращалась в волшебную принцессу Сашеньку. И её новая затея с институтом Благородных Девиц - это же только ради него. А что касается романов, затащить Сашку в постель он и раньше не стремился.
     В семь часов подошёл Мохов. О встрече они не договаривались.
    - Иосиф, меня мучают угрызения совести, - попытался  объясниться художник. - Может быть, я обидел вас своим отказом от  психотерапии? Я же вам обязан жизнью. 
    - Напрасно беспокоитесь, Роберт Игоревич. Моя психотерапия, в данном случае, - это мировоззрение. У вас несомненное право выбора. Но я тоже вам кое-чем обязан.
    - Мне? - удивился Мохов.
    - Да. Вы были откровенны в беседах со мной. Это помогло мне понять, что паранойей страдают не только отдельные пациенты. Она может быть и социальной болезнью.
    - Мне, Иосиф, это недоступно.
    - Вам только так кажется, Роберт Игоревич. Всё очень просто. Посмотрите на Германию. Там целый народ страдал параноическими маниями величия и поклонения кумиру.
    - Но не это же вы поняли из общения со мной?
    - Это же, но применительно к России. Мании те же. Общение с вами убедило меня, что они охватывают почти весь народ.
    - Но результат другой. Немцы на дне поражения и позора, а русские на вершине победы и славы. Что же здесь общего?
    - Немцы перед этим тоже были на вершине побед и славы.
    - Иосиф, вы хотите сказать, что и нам не избежать поражения?
    - Да. Паранойя - это ложное представление о действительности. А на лжи ничего настоящего построить нельзя.
    - Я, Иосиф, не могу игнорировать ваши слова. Психотропные препараты помогли мне увидеть различия между истинными и параноическими представлениями. Но против социальной паранойи тоже имеются средства?
     - Очевидно. Например, шоковая терапия, которую применили к Германии другие народы. Но это не моя специальность.
    - Но это же катастрофа. Разве нет ничего помягче?
    - Помягче, Роберт Игоревич, это то, от чего вы отказались. Чем больше будет граждан, излечившихся от паранойи, тем больше шансов на самоизлечение и у страны.
    - Между социальной и личностной болезнями такая связь?
    - Нерасторжимая связь, Роберт Игоревич. Я пришёл к такому выводу, анализируя истории болезней параноиков.
     Иосиф вдруг испытал чувство удовлетворения от того, что ему удалось аргументированно ответить на отказ пациента от психотерапии. Легко отмахнуться от таких аргументов Мохов не сможет. Может быть, со временем, они принесут плоды.
    - Вас, Иосиф, не будет четыре дня. Проинструктируйте меня ещё раз напоследок.
    - Хорошо. В понедельник вам придётся писать портрет Нади. Её саму вы можете изображать, как хотите. А вот лица Сталина и членов политбюро, расположенные за ней, - только так, как и на предыдущем её портрете. Кстати, для вас это будет тренинг самоцензуры и самоконтроля.
    После ухода Мохова Иосиф занялся историями болезни. В свете последнего разговора с художником, они вызывали обилие мыслей. Эти мысли не вписывались в рубрику "Психиатрия в застенках". То была другая тема. Он достал чистую тетрадь и, немного поколебавшись, написал на обложке большими буквами: "Социальная паранойя". Может быть, так будет называться ещё одна его книга. Во всяком случае, сюда он сможет записывать все идеи, возникающие при исследовании историй болезни. Иосиф открыл обложку и на первой странице стал делать записи накопившихся идей в виде тезисов:
     "Очевидно, существует не только общественное сознание, но и общественное подсознание.
     Общественное сознание управляет текущей социальной жизнью и подвержено заболеваниям, подобно психическим расстройствам индивидуума. К ним относится социальная паранойя, основанная на параноических маниях, таких как мания величия, поклонения
кумиру, подозрительности и др.
    Общественное подсознание хранит багаж многократно выверенных знаний и представлений предыдущих поколений. Оно может рассматриваться, как  надёжное хранилище истины, в противовес сознанию, подверженному частым патологиям.
    Носителями общественного подсознания, преимущественно, являются женщины. В этом их важнейшая социальная роль.
    Между индивидуальной и социальной паранойями - неразрывная связь. Первая является составной частью второй.
     Задуманный нами мониторинг подростков может использоваться не только для профилактики психических заболеваний, но и с целью прогнозирования развития общественной мысли. Это позволило бы органам госбезопасности вовремя предотвращать вызревание нежелательных общественных настроений".
     Иосиф прекратил записи и задумался. Обычная двойная применяемость научных разработок. О таком контроле над обществом спецслужбы могут только мечтать. Выступи он с подобным предложением, перед ним возникла бы перспектива блестящей карьеры теоретика госбезопасности. Но Иосиф был твёрдо убеждён в неприемлемости для него подобной карьеры. Он проявлял гибкость в сотрудничестве с властями,  но такое было явно за пределами красной линии допустимого.
    За этими размышлениями его и застала Надя. Было без четверти десять.
    - Привет, Надя. Всего две минуты.
    - Конечно, Иосиф. Пиши-пиши. Я подожду.
     Он наклонился над листом, чтобы сделать последнюю запись, а она опустилась на стул, не сводя с него сияющих глаз. Но ничего написать ему не удалось, и он отложил карандаш.
    - Я тебе мешаю? - огорчилась она.
    - Нет. Это бумаги мешают мне общаться с тобой. Иди сюда?
    - Я отпустила Галину Антоновну домой, - она устроилась на его коленях и одной рукой обняла за шею.
    - А что ты ещё успела?
    - Открыла палату без номера.
    - О, Наденька!

    В субботу он встретился с Сашкой. Она стояла напротив станции метро, и в её озабоченном лице уже совсем нельзя было узнать недавнюю Сашку Раскосую. Иосиф подошёл сзади.
    - Привет, Сашка!
    - Привет, - застигнутая врасплох, она не смогла скрыть  радости.  - Прошлый раз ты появился с другой стороны.
    - Прошлый раз я пришёл со стороны кинотеатра.
    - А сегодня?
    - Со стороны киоска мороженного. Хочешь мороженного?
    - Нет. Лучше погуляем, - они пошли вниз по Садовому кольцу.
    - И ты расскажешь мне про институт Благородных Девиц?
    - Да. Я спросила маму, что это такое. И она объяснила, что в наше время благородные девицы поступают в Финансово-экономический институт. Ты как к этому относишься?
    - Положительно. Но туда огромный конкурс.
    - Конечно, Иосиф. Но мама говорит, ничего страшного, иди на подготовительные курсы.
    - Неплохая идея. Что за курсы?
    - Платные, шестимесячные, начинаются с первого декабря. Там преподают только пять предметов: математику, физику, химию, русский и историю партии. Я уже записалась.
    - Ты бросишь работу?
    - Пока нет. Это вечерние курсы. Почти все учащиеся работают. Это ребята, которым война помешала поступить в вуз.
    - Я рад за тебя, Сашка. Но учиться там нужно по-настоящему. Ни на какие боксёрские клубы времени уже не останется.
    - Да я и так уже туда не хожу.
    - А на мои соревнования придёшь? В предновогоднюю неделю мне придётся бороться за первый разряд.
    - Приду, если мы не перестанем встречаться.
    - Ты потеряешь ко мне интерес?
    - Нет, Иосиф. Это может случиться с тобой. Мы встречаемся всего раз в неделю, какой-то час. Наверно, так не дружат.
    - Сашка, когда ты начнёшь работать и учиться, у тебя, возможно, будет другой взгляд на такие вещи. А что касается наших встреч... Давай в следующее воскресенье сходим в Третьяковскую галерею. Ты давно там была?
    - Ещё в школе. Мы ходили всем классом.
    - Мне хотелось бы взглянуть на картины одного моего пациента. Они должны быть в отделе советской живописи.
    - У тебя такие пациенты? - оживилась Сашка. - Тогда пойдём.

     В следующий вторник Иосиф с самого утра вспомнил о предстоящей встрече с Серафимом Аристарховичем Бирюковым, бывшим пациентом Института им. Сербского. Но когда он пришёл на работу, эти мысли сразу же отошли на второй план. На посту медсестёр сидела Надя. На этой неделе она работала в первую смену.
    - Иосиф, хочешь увидеть мой новый портрет? - воскликнула она, едва они поздоровались. Мохов написал его вчера.
    - А где он?
    - Лопахин попросил положить его тебе на стол.
     Они направились в кабинет Иосифа.
    - Помнишь, - не умолкала Надя, - ты инструктировал меня, как держать голову во время позирования? Я так и делала.
    - Только во время позирования?
    - Не только. Я и в метро пробовала, и просто на улице.
    - И какой результат?
    - Не знаю. Я до конца не уверена. А вот на портрете... Впрочем, ты сам увидишь.
    Иосиф отпер кабинет и пропустил Надю вперёд. Потом они оба замерли у стола, сосредоточенно разглядывая новый рисунок Мохова. Художник с успехом выдержал экзамен на самоконтроль. Изображения членов политбюро были безликими, однако, без какой-либо карикатурности. Это было вполне приемлемо. Сталин был лишён нимба, что тоже заслуживало положительной оценки. Но вот портрет Нади... Мохов, очевидно, в полной мере воспользовался разрешением Иосифа писать её так, как ему хотелось. Её лицо, с веснушками и длинными ресницами, одухотворённое юностью, венчали копны волос, сквозь которые пробивались отдельные зубцы изящной короны.
    - Иосиф, как ты мог это предвидеть?
     Надя уже не смотрела на рисунок. Она стояла вплотную к нему, глядя снизу вверх своими удивительными глазами.
    - Это, Наденька, совсем не предвидение, - он стал целовать её веснушки и ресницы, которые так ярко выделил художник, - это видение. Мы с художником видим в тебе одно и то же.
    - А я, Иосиф, всё время терзалась мыслью, как же мы теперь будем встречаться. Твоя смена начинается в четыре, а моя заканчивается в пять. Всего один час, даже меньше.
     В её словах, казалось, не было никакой связи с тем, о чём говорил он. Но это лишь казалось.
    - Да, у нас времени не много, - он подхватил Надю на руки и отнёс на кушетку. - Я только запру дверь.
     Они вышли из кабинета без четверти пять. Она пошла в сторону раздевалки, а он - к посту медсестёр. У поста стоял Лопахин. Они поздоровались.
    - Иосиф, ты видел последний рисунок Мохова?
    - Да. Он у меня на столе.
    - Похоже, психотерапия работает. Я не нашёл там никаких проявлений паранойи.
    - А как вы, Анатолий Романович, относитесь к изображению Нади на этом рисунке?
    - Но оно почти такое же, как и в жизни. Ты обратил внимание? Совсем недавно она казалась замарашкой. А сейчас посмотри, какая осанка, походка, стать. Как это они из гадких утят вдруг превращаются в грациозных лебедей? 

     Когда стрелка часов подошла к шести, Иосиф вышел на улицу. Ему совсем не хотелось, чтобы в руки Синицына попали данные о его встрече с Бирюковым. Галине Антоновне он сказал, что должен зайти в смежное отделение и вернётся, примерно, через час.
    Вскоре Иосиф увидел мужчину с седеющей бородой, направляющегося ко входу во двор Института. Он перегородил ему дорогу.
    - Извините, вы Бирюков Серафим Аристархович?
    - Да. А вы кто?
    - Иосиф Яковлевич Раскин. Это я посылал вам приглашение. Вот мои документы.
    - Я верю.
    - Нет, Серафим Аристархович, всё-таки посмотрите.
     Старик нехотя достал из внутреннего кармана очки, взял у Иосифа паспорт и удостоверение работника НИИ.
    - Почему такая необычная встреча, - он вернул Иосифу документы.
    - У меня, Серафим Аристархович, нет никакого официального повода вызывать вас. Вы можете отказать мне в беседе. Но мне очень захотелось поговорить с вами.
    - О чём?
    - О проповеди, которую вы когда-то пытались читать у храма Василия Блаженного. Я заподозрил в ваших словах истину. Вы не ожидали, что у вас найдётся внимательный слушатель через столько лет и в таком учреждении?
    - Кто ж такое мог ожидать?
    - Если не возражаете, мы побеседуем вон на той лавочке, под тополями. Здесь хоть и прохладно, но сухо и безветренно.
    - Почему на улице? -  удивился гость.
    - Здесь нет лишних ушей и глаз. Вы же догадываетесь, что это за учреждение?
     Бирюков ничего не ответил. Они вошли в институтский двор и расположились на лавочке.
    - А кем вы здесь работаете? - поинтересовался гость.
    - Я психиатр, ассистент профессора Иванцова в том отделении, где вы проходили обследование. Профессор попросил меня занести в статистическую таблицу данные историй болезни, включая вашу. Так я с ней познакомился.
    - А кто ваши родители?
     Все пациенты Иосифа задавали ему такой вопрос. В этой стране, как ни в какой другой, происхождение, социальное и национальное, определяло и образ мыслей, и судьбу человека.
    - Моя мать врач-терапевт. Отец, учитель истории, был арестован в тридцать седьмом и получил десять лет без права переписки. Мы о нём ничего не знаем.
     Наступила длительная пауза.
    -  Я обратил внимание на запись о вашей сердечной болезни, - попытался восстановить диалог Иосиф. - Как ваше здоровье?
    - О, Иосиф Яковлевич, моё здоровье для нашего разговора - это самое главное, - удивил его гость своим ответом.
    - Почему?
    - Потому, что мне уже нечего бояться арестов и допросов. Сердчишко совсем никудышнее. Сейчас немного отпустило, но долго я не протяну. Мне всё равно. Я готов отвечать на ваши вопросы.
    - Это единственная причина вашей готовности?
    - Нет. Есть ещё две - вы еврей, и ваш отец арестован. Арест отца может быть обманом. Но в национальности я не сумлеваюсь. Я видел ваш паспорт и лицо.
    - Не понимаю, - смутился Иосиф. - Разве мало было жестоких гебистов еврейской национальности?
    - Достаточно, - согласился Бирюков, - но то было недоразумение. И они не были верующими, а, значит, это и не евреи были вовсе. А сейчас всё, как и должно быть. Фараон, как и положено ему, притесняет евреев.
    - Такое, Серафим Аристархович, услышишь не каждый день. Извините, какое у вас образование?
    - Я окончил томскую гимназию, потом учился самостоятельно, много читал.
    - Но откуда такой взгляд на историю?
    - Вы, Иосиф Яковлевич, помните, какое у меня вероисповедание? Или в истории болезни  не написано про это?
    - Почему же, написано. Вы баптист.
    - А что это такое, вы знаете?
    - Одно из направлений христианства. Есть католики, православные, протестанты. И баптисты тоже.
    - Значит, Иосиф Яковлевич, вы ничего не знаете. Баптисты, их ещё называют евангельскими христианами, отличаются от других христиан тем, что любят евреев.
    - Фантастика, Серафим Аристархович! Есть такие христиане, которые любят евреев?
    - Да, есть. Мы благодарны евреям за то, что они дали людям Иисуса Христа и Библию. 
    - Я, Серафим Аристархович, к стыду своему, ничего о вашей конфессии не знаю. Вы интересный собеседник. Но у меня совсем мало времени. Я хотел бы перейти к теме вашей проповеди. Там что-то говорилось о христианской ненависти?
    - Так я уже начал свою проповедь. Христианская ненависть - это ненависть к евреям. Христианство прививает её своим сторонникам с детства. А если ненависть поселить в детской душе, от неё уже потом нельзя избавиться.
    - Даже если человек становится атеистом?
    - В том-то и дело, Иосиф Яковлевич. У атеистов ненависть  к евреям превращается во что-то другое, например, в ненависть к богатым. Так произошло у нас, в России. А в Германии при Гитлере она превратилась в ненависть ко всем, кто не похож на немцев. Но начиналось везде с одного и того же - с христианской ненависти к евреям.
    - В этом и состоит соль вашей проповеди?
    - Да, в этом. Я пытался объяснить людям  главную причину человеческих несчастий. Она в ненависти. Обе мировых войны зародились в христианском мире не случайно. А до того, именно христиане завоёвывали и истребляли другие народы земли. Обратите внимание, сторонники других больших конфессий, в Китае, или Индии, этого не делали.
    - Но, Серафим Аристархович, христианские священники только и говорят, что о любви, милосердии и доброте?
    - Обман это, Иосиф Яковлевич. За завесой любви у них ненависть. Прежде всего, к евреям и к нам, евангельским христианам. А потом уже она превращается в пролетарскую нетерпимость к другим сословиям, или в нацизм.
    - Но вы же не можете быть противником христианства? Вы сами христиане.
    - Мы не против христианства, а против его извращения. Иисус
Христос никого и никогда не учил ненависти.
    - Серафим Аристархович, в истории болезни имеется заключение о вашей умственной деградации. Но ничего подобного я не наблюдаю. Как это объяснить?
    - А вы не обидитесь, если я не отвечу?
    - Не обижусь. Более того, я вас понимаю. Ваша паранойя не подтвердилась. Чтобы её имитировать, нужны специальные знания. Прикинуться слабоумным намного легче.
    - Вы красиво говорите, Иосиф Яковлевич.
    - Хорошо. Тогда ещё один вопрос. Почему вы выступили с проповедью именно в тридцать восьмом году.
    - На этот раз, Иосиф Яковлевич, я отвечу. Я воевал за советскую
власть, потому что царизм совсем прогнил. А большевики так много обещали. Но в тридцать восьмом я перестал им верить. Моя проповедь, конечно же, была бесполезной.
    - Я так понял, Серафим Аристархович, отец всех народов особых восторгов у вас не вызывает?
    - Я, Иосиф Яковлевич, отношусь к нему так же, как и вы.
     В начале восьмого Иосиф проводил гостя за ворота Института.
    - Серафим Аристархович, очень благодарен вам за беседу. На многое вы мне раскрыли глаза. Я с удовольствием продолжил бы наше общение.
    - И я вам благодарен, Иосиф Яковлевич. Приятно, что моя проповедь всё же дошла до чьего-то сердца. А что касается общения, всегда буду рад. Мой адрес вам известен.
    - У меня, Серафим Аристархович, есть один пациент. Талантливый русский художник и глубоко порядочный человек, к сожалению, страдающий паранойей. Он неизлечим потому, что отказывается от лечения. Для него ваша проповедь, может быть, единственный путь к выздоровлению. Если он предложит вам написать ваш портрет, вы согласитесь?
    - Пожалуйста. Но я же не целитель.
    - Серафим Аристархович, вам ничего особенного делать не нужно. Просто расскажите ему о своём отношении к христианской ненависти и к евреям. Русский русского поймёт лучше.
    Они тепло попрощались. Иосиф вернулся к себе, достал тетрадь с заголовком "Социальная паранойя" и  стал писать:
     "Известно, что паранойя отдельного пациента, чаще всего, связана с его профессиональной деятельностью, в то время как в других сферах жизни он совершенно нормален. Другими словами, человеческое сознание состоит из многих секторов, а заболеванию подвержен лишь один из них. Для безмедикаментозного лечения паранойи необходимо психологически воздействовать на пациента, демонстрируя ему картину истинных, не параноических представлений. Последнюю можно извлечь из его же подсознания, например, с помощью психотропных препаратов. Но эту картину, предположительно, можно получить и из здоровых секторов сознания пациента".
     Иосиф приостановил запись и задумался. Откуда и зачем он это взял? На основе каких здоровых секторов сознания Мохова он может сконструировать картину истинных представлений? Этот вопрос оставался без ответа. Но он же находится под впечатлением от встречи с Бирюковым. Да, вот она, базовая мысль. Он продолжил записи:
     "Общественное сознание тоже состоит из многих секторов. И в нём тоже имеются секторы здоровые и параноидные. Таким здоровым сектором, например, является религиозная идеология евангельских христиан. В частности, их отношение к евреям и Библии логичное и естественное.
    Очевидно, представители здорового сектора могут играть роль носителей картины истинных представлений в процессе психотерапии представителей параноических секторов".
     Иосиф снова приостановил свои записи. Значит, он должен свести Мохова с Бирюковым? Он немного помедлил и сделал последнюю запись:
     "Вероятно, возможна терапия целых параноических общественных секторов, а не только их отдельных представителей. В таком случае, речь идёт о публичной борьбе идей здорового и параноического секторов в виде открытых дискуссий, реформ или бескровных революций. И здесь социологи, реформаторы и революционеры должны действовать рука об руку с психиатрами. Такой метод общественного регулирования является прекрасной альтернативой для нынешней системы с неизбежными для неё гражданскими и мировыми войнами. Он бескровен и характеризуется прямым воздействием на умы параноических масс - первопричину общественных и мировых катаклизмов".

    В воскресенье они с Сашкой отправились в Третьяковскую галерею. Там было многолюдно. Иосиф купил билеты, они вошли в залы постоянных экспозиций и взяли курс к отделу советского искусства. Перед ними шла девушка под руку с рослым парнем, и Сашка несколько раз мельком взглянула на Иосифа. Он тоже предложил ей руку. Она положила свою ладонь на сгиб его руки и не отпускала её до конца встречи.
     Наконец Иосиф увидел их, две картины Мохова, висевшие у края боковой стены напротив окон. Это были крупные полотна, привлекавшие внимание яркими красками. Они были прекрасно освещены. На картине слева лик Иосифа Виссарионовича, окружённый нимбом и подсвеченный лучами восходящего солнца, проступал на фоне облака над панорамой строительства гидроэлектростанции. Многочисленные участники стройки смотрели на него с восторженным выражением лиц. Картина называлась "Источник вдохновения". Справа висело полотно с изображением яростной красноармейской атаки. А впереди, над головами наступающих, трепетала на ветру хоругвь с изображением вождя, стилизованным в манере старорусской иконописи. Под картиной висела табличка с названием "За Родину! За Сталина!".
    - Вот они, - Иосиф остановился.
    - А художник человек религиозный? - спросила Сашка.
    - Нет. Иначе он бы не посмел изображать человека в виде Бога.
     Лицо Сашки стало сосредоточенным, а Иосиф как будто споткнулся о свой собственный ответ. Всё то, что Мохов видел в Эрмитаже, писали люди верующие. Во всём этом множестве средневековых картин под названиями "Мадонна с младенцем", "Положение во гроб", "Снятие с креста", "Тайная вечеря", "Святое семейство" нигде нет изображения земного человека в облике Бога. Мохов это знает. Эти знания и составляют здоровый сектор его собственного сознания. Значит, нет нужды извлекать картину истинных представлений из его подсознания. Она имеется в его сознании. Он, Иосиф, только должен указать Мохову на этот факт.
     В ближайший же вторник Иосиф встретился с Моховым и рассказал ему о своём открытии. Художник долго молчал.
    - Вы, Иосиф, не хотите видеть один очевидный факт, - заговорил он, наконец. - В эрмитажных картинах действительно нет никаких изображений Бога, кроме Иисуса Христа. Но сам-то он кто? Человек, который стал Богом. Идея обожествления человека заложена в самой его личности. Пользуясь вашим языком, параноической является сама базовая идея христианства. Но никто же из-за этого от него не отказывается.
    - Будьте справедливы, Роберт Игоревич, я таким языком о христианстве никогда не говорил. Но мысль вашу я понял. И это значит, что появление обожествлённых  кумиров, вроде Гитлера и Сталина, в христианских обществах вполне закономерно. Таковы истоки социальной психологии христианского мира. И за это человечество и в будущем будет продолжать платить непомерную кровавую дань.


                ГЛАВА 14. ЦИКЛЫ БЫТИЯ
 
                И обернётся всё привычным кругом,
                Как до того бывало часто,
                Поэты и герои друг за другом
                Пройдут, как у Экклезиаста.

     В самом конце ноября, в четверг, на работе Иосифа встретила улыбающаяся Надя.
    - Привет, Надя! Какие новости?
    - Сегодня Мохов опять меня рисовал. Портрет у тебя на столе. Пойдём. Я только кое-что прихвачу.
    - Что это?
    - Варенье. Я оставлю его у тебя на столе, чтоб вы с Моховым могли на прощанье попить чаю.
    - Спасибо. А что, его уже выписывают?
    - Лопахин сказал, что завтра с ним побеседует Сорокин, а после обеда его можно выписать.
     Они пошли к кабинету Иосифа.
    - За последние две недели, - не умолкала Надя, - Мохов сделал три моих портрета. Неужели мне ни одного не достанется?
    - Наверно, нет. Их придётся подшить к истории болезни. А тебе
жаль с Моховым расставаться?
    - Как сказать, Иосиф. Он очень добрый. Приглашает меня в свою
мастерскую, чтобы написать мой портрет маслом.
    - Ты пойдёшь?
    - Вообще-то, мне хотелось бы иметь свой портрет.
    - А тебе не кажется, Надя, что он влюблён в тебя?
    - Если бы мы с тобой поженились, никто бы мне не был нужен.
    - А если нет?
    - Не знаю. Но девушка же должна выйти замуж.
    Они вошли в кабинет, и Иосиф сразу запер дверь. Она стояла рядом. Он опустил на пол свою сумку, подхватил Надю на руки и понёс к кушетке. Их близость становилась почти супружеской.
     Минут через сорок они оба рассматривали последний рисунок Мохова, лежащий на столе. Расположенные на периферии листа портреты членов политбюро и вождя были безукоризненны. Они служили убедительным доказательством полного излечения пациента. Внимание Иосифа больше привлекал портрет Нади. В её изображении женственность и страстность уже заметно вытесняли невинную юность, характерную для первого портрета.
    Вскоре Надя ушла. Ей нужно было передавать смену. А  он стал обдумывать предстоящий разговор с Моховым. Это будет их последняя встреча. Без четверти шесть Иосиф пошёл на пост медсестёр. Галина Антоновна была на месте. Они поздоровались.
    - Галина Антоновна, я хотел бы попросить у вас две чашки чая к шести часам. Желательно, с блюдцами.  У меня сегодня что-то вроде прощания с пациентом.
    - Принесу, Иосиф. Не беспокойтесь.
     Он вернулся к себе. Мохов уже стоял у его двери. Они тепло поздоровались. Иосиф пригласил художника в кабинет и усадил за стол. Вскоре Галина Антоновна принесла чаю.
    - У меня, Роберт Игоревич, к такому случаю кое-что имеется, - он достал недопитую поллитровку.
    - А что скажет этот товарищ? - Мохов указал на телефон.
    - Мы ему предложим погулять в коридоре, - Иосиф отсоединил телефонный аппарат от сети и выставил его за дверь.
    - Я и не подозревал, что так можно, - удивился Мохов.
    - В виде исключения, Роберт Игоревич, - Иосиф разлил водку в два стакана, извлечённые из нижнего ящика стола. - Я и закуску принёс, - он достал из сумки свёрток с тремя варёными картофелинами. - За ваше возвращение на свободу!
    - За это уже можно выпивать?
    - Да. Завтра Сорокин проведёт с вами заключительную беседу, и после обеда вас выпишут.
    Они выпили и съели на закуску по картофелине.
    - О чём будет беседовать Сорокин? Это опасно?
    - Не думаю, Роберт Игоревич. Он предостережёт вас от повторения прежних ошибок. Этот человек, по-моему, не опасен, чего не скажешь о его коллеге Синицыне.
    - А что Синицын?
    - Он приехал на консилиум с твёрдым намерением арестовать вас. Его остановило только сообщение, что ваши картины понравились самому товарищу Сталину.
    - Но теперь у меня с ним не будет никаких контактов.
    - Не обольщайтесь, Роберт Игоревич. Свою неудачу на консилиуме Синицын воспринял, как личное оскорбление. Он установит слежку за вами и вашими друзьями.
    - Как же мне себя вести?
    - Никому ни под каким предлогом не рассказывайте о том, как вы избежали ареста. Ни матери, ни друзьям.
    - Мои друзья, Иосиф, люди надёжные. Рафинированная русская интеллигенция.
    - В руках органов, Роберт Игоревич, самые надёжные перестают быть таковыми.
     Художник ничего не ответил, и у Иосифа осталось тревожное ощущение, что он не внял предостережению.
    - Иосиф, при любом раскладе, я бесконечно благодарен вам за всё. Был бы рад хоть чем-нибудь быть вам полезным.
    - Есть одна просьба. Не в порядке какой-то платы, нет. У меня, Роберт Игоревич, есть хобби - древние языки. 
    - Вы их изучаете?
    - Не совсем. Гипотетически, в языке закодирована психология этноса. На этот предмет я и анализирую структуру языка. Как видите, это связано с моей профессией.
    - Но в чём проблема?
    - В справочной литературе появилось сообщение о публикации заграницей чарити-английского словаря. Крупные издательства, вроде вашего, могут заказать его через Ленинскую библиотеку. Чарити - один из самых малоизвестных языков.
    - У вас есть библиографические данные?
    - Они здесь, - Иосиф протянул Мохову конверт. - Но не считайте себя обязанным. Если не получится, ничего страшного.
    - Я сделаю всё возможное.
    - Тогда, Роберт Игоревич, давайте сделаем чайный перерыв. Сегодня к чаю у нас даже есть варенье.
     Мохов придвинул к себе чай, освободил от чашки блюдце и положил в него ложечку варенья из Надиной банки.
    - Я это варенье пробовал, - он пристально посмотрел на Иосифа.
- Его ни с чем нельзя спутать.
    - Его принесла Надя, - внешне безучастно сообщил Иосиф. - Она очень близко к сердцу принимает вашу выписку. И не мудрено. Вы столько раз писали её портрет. Она сказала, что с этим вареньем мы с вами сможем попить чаю на прощанье. Что мы и делаем.
    - Но вы говорили, что это только чайный перерыв?
    - Да, Роберт Игоревич. Есть ещё одно дело. В этот конверт, кроме библиографических данных словаря, вложен адрес.
    - Чей адрес?
    - Сейчас объясню. Вы отказались от психологического лечения, а я скрыл это от администрации, т.е. совершил должностное преступление. Но дело не в формальностях. Вы выписываетесь, так и не получив соответствующего лечения.
    - Разве это опасно?
    - Да, Роберт Игоревич. Параноики, практически всегда, стремятся к оглашению своих параноических представлений. Однажды вы можете потерять самоконтроль.
    - Что же делать? - в его голосе звучала неподдельная тревога.
    - В этом конверте адрес одного человека. Он русский. Я знаю, для вас это небезразлично. И его занимают те же этические проблемы, что и вас. Но у него здоровая психика и, следовательно, совсем другие взгляды. Это значит, Роберт Игоревич, что ваш отказ от параноических представлений совсем не равнозначен отказу от своего народа. Тем более что среди ваших параноических единомышленников немало людей, которые декларируют антисемитизм и любовь к вождю по чисто конъюнктурным соображениям.
    - Что мне делать с этим человеком?
    - Пообщайтесь с ним. Пригласите в свою мастерскую, напишите его портрет, побеседуйте. Вас это ни к чему не обяжет. Дело чисто добровольное.
    - Спасибо, Иосиф.
    - Это ещё не всё. Я возвращаю вам два ваших рисунка с изображениями Сталина-палача и Библии, - Иосиф протянул собеседнику обернутый в газету пакет. -  Рекомендую, в порядке психологического самолечения, разглядывать их, как минимум, раз в неделю.

     В самом начале декабря, в понедельник, тренер сообщил Иосифу, что направил Королёву официальную заявку на участие в соревнованиях. Они  должны были состояться через три недели.
    - Значит, Иосиф, за две недели до соревнований ты должен перейти в режим, наиболее благоприятный для организма, - подытожил тренер.
    - Как это понимать, Алексей Сидорович?
    - Освободись от работы. Возьми отпуск за свой счёт.
    - Попытаюсь. А как вы оцениваете мои шансы?
    - Теперь, Иосиф, на каждой тренировке мы будем оценивать твои шансы. Искать ошибки и исправлять их. А, в общем? После того, как ты начал бегать, по-моему, результаты очевидны. Улучшились дыхание, выносливость. Неплохо.

     В последующий вторник на работе его встретила Олечка. Её беременность уже ни у кого не вызывала сомнений. Она сообщила, что его ждёт профессор. Иосиф забежал в свой кабинет, прихватил уже обработанные истории болезни и отправился к Иванцову.
    - Здравствуйте, Михаил Андреевич. Вы хотели меня видеть?
    - Да. Привет. Присаживайтесь. Пора обсудить наши дела. Мохов
выписан. Можно подвести итоги.
     - О, Михаил Андреевич, после Моховского консилиума я сам стал параноиком. Мне кажется, ещё один такой больной, и я окажусь пациентом Синицына в его учреждении.
    - Успокойтесь, Иосиф. Я решил пока вам такого больного не давать. Давайте по порядку. У вас было три задачи.
    - Да. Первая - это обследование Мохова.
    - С этим вы прекрасно справились. Дальше.
    - Вторая задача - разработка нового метода лечения паранойи. Мы его разработали и опробовали на Мохове.
    - Успешно опробовали! Вы понимаете, Иосиф, что это значит? Такие находки попадаются не каждый день. Подождите минутку, - он снял телефонную трубку. - Ольга Анатольевна, мне нужен Лопахин. Да. Поищите, пожалуйста.
    - Но, Михаил Андреевич, осталась неудовлетворённость...
    - Как ей не быть, - оживлённо подхватил Иванцов. - Это же невозможно опубликовать. О карикатурном изображении членов политбюро в научной статье не напишешь.
    - И единичная проверка ещё не даёт полной уверенности.
    - Разумеется, Иосиф. И метод пока не полностью безмедикаментозный. Чтобы получить картину истинных представлений, мы вынуждены использовать психотропные препараты. Проблемы остаются. Но начало сделано.
    - Насчёт безмедикаментозности есть идея.
    - Какая, Иосиф, в принципе?
    - Картину истинных представлений, очевидно, можно извлекать не из подсознания, а из секторов сознания пациента, не пораженных паранойей. Психотропные препараты для этого не нужны.
     В это время появился Лопахин.
    - Присаживайтесь, Анатолий Романович, - профессор встал и
отошёл к шкафу, - мы с Иосифом подводим итоги лечения Мохова. Как вы думаете, по этому поводу стоит выпить? - он достал бутылку коньяка, стаканы и блюдце с пряниками.
    - Да, Михаил Андреевич. Мы с Иосифом пришли к такому выводу сразу после консилиума. Психиатры тоже люди.
    Они выпили.
    - А как, Анатолий Романович, вы оцениваете метод лечения Мохова?
    - Первый результат - положительный. По-моему, стоит расширить его проверку.
    -  Прекрасно. Тогда, пожалуйста, подберите больного из контингента, не связанного с Сорокиным. На нём Иосиф и займётся проверкой нового метода.
    - Хорошо, Михаил Андреевич. Я подберу кандидатуру, мы с Иосифом её обсудим и сообщим вам.
    - И необходимо, Анатолий Романович, на это время освободить Иосифа от подопечных Сорокина. Вы обойдётесь пока без него?
    - Попытаюсь. Но неплохо бы меня немного разгрузить. Вы же знаете, как тщательно приходится обосновывать диагноз для Сорокинских пациентов. Часть больных можно передать Осокину.
    - Согласен. Подготовьте предложения.
    - Михаил Андреевич, - Лопахин встал, - сейчас передача смены. Мне надо быть там.
    - Хорошо. Благодарю вас. Мы как будто всё обсудили.
    - Иосиф, вы удовлетворены? - поинтересовался Иванцов, как только за Лопахиным закрылась дверь.
    - Да, Михаил Андреевич. Спасибо.
    - Что у нас ещё осталось? - профессор взглянул на часы.
    - Истории болезни.
    - Иосиф, я выдам вам новую партию историй болезни, а обсуждение пока отложим.
    - Тогда, Михаил Андреевич, небольшой личный вопрос?
    - Какой вопрос? - профессор настороженно поднял брови.
    - Через три недели у меня квалификационные соревнования по боксу. Тренер настоятельно рекомендует взять на пару недель отпуск за свой счёт.
    - Зачем? - профессор был недоволен.
    - Это позволит мне обрести лучшую форму.
    - По-моему, Иосиф, это не идеальное решение. Зачем вам терять половину месячной зарплаты? Давайте поищем компромисс. В эти две недели вы можете работать не до двенадцати, а до девяти. После соревнований отдежурите несколько ночных смен. Ну как?
    - Как скажете, Михаил Андреевич.
     Иосиф вернулся в свой кабинет и погрузился в работу. Теперь он полностью переключился на анализ историй болезни. И чем дольше он занимался ими, тем более приходил к убеждению, что общество подвержено практически тем же психическим болезням, что и отдельный человек. Вся человеческая история начинала казаться ему лишь цепью социальных психических расстройств и их лечений, а знаменитые общественные деятели - вожди, императоры, полководцы, реформаторы и революционеры - лишь великими психологами и психиатрами.
     Кем, в частности, был великий вождь и учитель еврейского народа Моисей? Гениальным психиатром, излечившим свой народ от психических комплексов неверия в свои силы и рабской покорности немилосердному фараону. В его руках не было психотропных средств. Он действовал всецело методами психологического воздействия. Все перипетии исхода евреев из Египта и блужданий в Синайской пустыне, по сути, представляли собой цепь психологических приёмов и методов, придуманных Моисеем для излечения своего народа.
     А наряду с этим, Моисей усиленно внедрял в умы паствы целостную картину истинных представлений, основанных на комплексе заповедей - не убий, не укради, не сотвори себе кумира и т. д., актуальных до сих пор. Подобная картина не соответствовала личному опыту народа и, первоначально, могла казаться ему ложной, то есть параноической. Но она была основана на провидческих знаниях вождя, которые, как показала последующая история, были истинными. И здесь Иосиф подходил к коренной проблеме развития человечества: как отличать провидческие представления от параноических? Как, в частности, понять, куда ведут идеи фашизма или социализма? В светлое будущее, или гибельную пропасть?
     Часы показывали десять. Он отложил работу. В это время Надя, работавшая в третью смену, обычно приходила на работу, и до истечения второй смены у них оставалось время. Два часа любви. Правда, в последнее время она всё чаще становилась грустной и задумчивой. Иосиф вышел из кабинета и стал медленно прогуливаться по коридору.
     В половине одиннадцатого он вернулся в свой кабинет. Нади не было, и он начал готовить бумаги к следующей встрече с профессором. В половине двенадцатого он подошёл к Галине Антоновне. Вскоре появился Осокин. Он продолжал подрабатывать дежурствами в третью смену.
    - Я уже привыкла, что Надя в третью смену приходит на два часа
раньше и отпускает меня домой, - сокрушалась Галина Антоновна. - Хоть бы позвонила, что ли.
    Иосиф вернулся к себе, переоделся в спортивную одежду, уложил вещи в рюкзак. Следуя рекомендациям тренера, он после работы занимался бегом. В двенадцать часов, когда он уходил с работы, Нади всё ещё не было.
     На следующий день, как только он появился на работе, Олечка отправила его к профессору.
    - Вчера, Иосиф, мы не успели обсудить одну тему, - начал Иванцов после взаимных приветствий, - вы помните?
    - Да, Михаил Андреевич. Это вопрос о профилактике психических заболеваний. По данным историй болезни я определил основные социальные и личностные признаки, характерные для возникновения паранойи. Наличие таких признаков для подростков означает определённую вероятность возникновения у них психических расстройств.
    - Вы разработаете анкету для выявления таких подростков?
    - Я уже её сделал. Вот она. Просуммировав цифровые величины ответов, мы сможем определить процентную вероятность заболевания и, ориентировочно, предсказать время его возникновения.
     Профессор несколько минут продолжал изучать анкету.
    - Кто будет заполнять такую анкету? На многие вопросы подросток не сможет ответить.
    - Да, Михаил Андреевич. Анкета довольно сложная.
     - Тогда, Иосиф, давайте подумаем.  По-моему, нужно разделить анкету на три независимых части: для заполнения психиатром, классным руководителем и родителями. А я постараюсь ввести эту тему в план Института и выбить под неё хоть какие-то деньги.
    - Деньги?
    - Да. Тогда мы сможем что-то платить и школьным учителям, и типографии за печатание анкет. Без денег никто работать не будет. Да и нам премия не помешает.
    - Понятно.
    - А что дальше?
    - Что вы имеете в виду, Михаил Андреевич?
    - Что будете делать, когда выявите перспективных параноиков?
    - Начнём с ними психологическую работу. Мы же разрабатываем методы психиатрической профилактики.
    - Нет, Иосиф. Подумайте.
    - Подумать... Я, кажется, начинаю понимать... Мы должны вести за ними наблюдение и фиксировать возникновение у них паранойи? Чтобы убедиться в правильности нашего прогнозирования.
    - Браво, Иосиф! Только убедившись, что наши прогнозы достоверны, мы сможем начать собственно профилактическую работу.
    - Но это же займёт много лет?!
    - Займёт. Но это значит, что в анкете ошибки должны быть сведены к минимуму. Иначе вся многолетняя работа пойдёт насмарку. Уже сейчас я попрошу вас расширить круг признаков, относящихся к личности подростка. Введите оценку уровня интеллекта, творческой активности, лидерских качеств, общительности, ответственности, сексуальной привлекательности.
    - Когда мы всё это сможем рассмотреть?
    - Можно во вторник, в четыре часа. Между прочим, Сорокин хотел с вами встретиться. Я думаю, он, при случае, зайдёт к вам.
    Иосиф вышел от профессора в начале шестого. Галина Антоновна уже сидела на дежурном посту.
    - Так что, Галина Антоновна, вчера случилось с Надей? - поинтересовался он. - Она просто задержалась?
    - Нет, Иосиф. Она совсем не приходила на работу. Я сама только что узнала об этом. Что-то случилось с её матерью.
    - Её и сегодня не будет?
    - Олечка сказала, что она звонила, обещала сегодня выйти.
     Иосиф, прихватив чашку чая, отправился в свой кабинет, но Галина Антоновна его остановила.
    - Иосиф, я чуть не забыла. Вас хотел видеть Лопахин. Он ждёт
вас завтра у себя в четыре часа.
     Ко вторнику Иосиф должен был подготовить для профессора новые анкеты. В его распоряжении было всего два рабочих дня, сегодня и завтра. Работы невпроворот. Но в его загруженном мозгу мысль о Наде продолжала доминировать.
     Когда-то, возвращаясь из издательства после встречи с Мариной, он осмыслил свои романтические отношения, подразделив их на циклы и фазы. Отношения с Надей попадали в третью фазу второго цикла - фазу Риммы. Это означало, что в его отношениях с Надей должны повторяться те же события, которые он уже пережил в романе с Риммой. А, в своё время, Римма не вышла на ночное дежурство, поскольку у её матери случился инфаркт. И их роман из-за этого прервался.
     Надя появилась в половине двенадцатого. Это было время передачи смены, и она лишь на минутку заглянула к нему.
    - Надя, как дела? Что с матерью?
    - У неё инфаркт. Она в больнице. Я провела возле неё ночь.
    - Но сейчас ей лучше?
    - Да. Возле неё дежурит её младшая сестра. Извини, Иосиф. На посту меня ждут. Завтра я приду пораньше.
     Надя ушла, а он начал переодеваться в спортивную одежду, невольно отметив, что она не бросилась в его объятия и даже не вошла в кабинет.


                ГЛАВА 15. В КАПКАНЕ

                Явленье старое, как мир,
                В попытке, обретя сноровку,
                Достать из мышеловки сыр,
                Не попадаясь в мышеловку.

     На следующий день, войдя в своё отделение, Иосиф увидел Сорокина, стоящего у поста медсестёр.
    - Наконец-то мне удалось встретиться с вами, - он улыбнулся и протянул Иосифу руку.
    - Здравствуйте, Дмитрий Иванович.
    - Не хотите ли показать мне свой кабинет?
    - С удовольствием. Пойдёмте.
     Войдя в кабинет, Сорокин остановился у входа и беглым
взглядом окинул помещение.
    - Вполне приличное рабочее место для врача.
    - Да. Здесь есть всё необходимое. Присаживайтесь, Дмитрий Иванович, - он снял телефонную трубку. - Галина Антоновна! Да,
это я. Вы не могли бы принести нам два чая. Спасибо.
     Сорокин сидел за столом, добродушно оглядывая кабинет.
    - И чем вы здесь занимаетесь?
    - Как раз вчера мы обсуждали с профессором план моей дальнейшей работы. Прежде всего, это подтвердить результаты, достигнутые при лечении Мохова.
    - Художника Мохова?!
    - Да, Дмитрий Иванович. Он отличался особым восприятием. Я рассказывал об этом на консилиуме. Для его лечения был применён новый метод психологического воздействия.
    - В чём же его новизна?
    - Мы использовали рисунок пациента, сделанный под воздействием психотропного препарата, когда он был свободен от параноических представлений. Пациент должен был воспроизводить его стиль в новых работах до тех пор, пока беспараноический взгляд на мир не стал достоянием его сознания.
    - Но если пациент не художник?
    - Это не важно, Дмитрий Иванович. Главное, чтобы он хотя бы раз увидел картину мира в истинном свете, а потом воспроизводил
её, пока она не закрепится в его сознании.
    - Таким образом, вы сможете разубедить даже параноика?
    - Такова наша цель.
    - Но картину истинных представлений можно получить только с помощью психотропных средств?
    - Может быть, не только, Дмитрий Иванович. У нас есть несколько идей, как её реконструировать на основе здоровых секторов сознания пациента, или на основе известных законов природы, которым противоречит параноическое представление пациента. 
    - Где, Иосиф, ещё можно применять ваш новый метод?
     Иосиф вспомнил отца. О сферах применения психологического воздействия органами госбезопасности у него было некоторое представление.
    - В принципе, Дмитрий Иванович, везде, где требуется изменение психологической установки пациента. Но сначала мы должны довести наши исследования до конца.
    - Эти исследования чрезвычайно интересны. Вы могли бы меня информировать подробнее?
    - В какой форме, Дмитрий Иванович? Если писать отчёты, это удвоит затраты времени. Я же делаю всю работу один.
    - А если я предоставлю вам магнитофон?
    - Это можно попробовать.
    - Договорились, Иосиф. У вас будет магнитофон. Начните использовать его уже в работе со следующим пациентом.
    - Спасибо, Дмитрий Иванович.
     В дверь постучали. Галина Антоновна принесла чай.
    - Иосиф, Лопахин просил узнать, зайдёте ли вы сегодня к нему, - проговорила она, расставляя на столе чашки.
    - К сожалению, Галина Антоновна, сегодня не получится.
     Сорокин подвинул к себе чашку. Уходить он не торопился.
    - А что ещё, Иосиф? Иванцов говорил мне об анкетировании подростков. Вы могли бы объяснить суть?
    - Это не трудно, Дмитрий Иванович. Вы же знакомы с базовой идеей профессора: паранойя начинается с коллизии несовместимых направлений мышления. С помощью анкетирования мы хотим отслеживать возникновение подобных коллизий, чтобы заблаговременно принимать меры против развития паранойи.
    - Это потрясающая идея, Иосиф! Заблаговременно отслеживать
возникновение опасных направлений мышления и вовремя принимать меры против их развития!
    - Что?!
    Сорокин не сводил глаз с собеседника, которому с трудом удавалось сохранять лицо. В мозгу Иосифа моментально всплыла запись, которую он совсем недавно сделал в тетради под заголовком "Социальная паранойя": "Задуманный нами мониторинг подростков может использоваться не только для профилактики психических заболеваний, но и с целью прогнозирования развития общественной мысли. Это позволило бы  органам госбезопасности вовремя предотвращать вызревание нежелательных общественных настроений". Сорокин своим удивительным чутьём мгновенно оценил потенциал этой идеи.
    - Вы не согласны с моей формулировкой? - усмехнулся Сорокин.
    - Я, Дмитрий Иванович, - Иосиф силился имитировать невинное смущение, - просто не понял её до конца.
    - Но я могу взглянуть на эти анкеты?
    - Конечно. Вот первый вариант. Профессор попросил разделить её на три части. Во вторник я должен представить их ему.
    Сорокин углубился в чтение.
    - Дополните, пожалуйста, анкеты следующими графами, - попросил он затем, - партийность родителей и общественная активность подростка.
     - Хорошо, Дмитрий Иванович.
     - И подготовьте для меня копии анкет в окончательном варианте до их утверждения.
    - Я передам профессору вашу просьбу.
    - Спасибо, Иосиф. Рад был пообщаться с вами. До свидания.
    - Всего хорошего, Дмитрий Иванович.
     После ухода Сорокина Иосиф ещё несколько минут продолжал неподвижно сидеть за столом. Все его надежды воспользоваться сыром, но избежать капкана, рушились, как карточный домик. Он однозначно находится в капкане и служит ненавистному режиму. Служит очень продуктивно. Не зря ему повышают зарплату. Ох, не зря. Но он же не хотел. Не хотел?! Это стандартный аргумент квислингов всех мастей и расцветок, пытающихся оправдать свои чёрные дела. Настоящие люди просто не вступают в отношения с такими гнусными организациями. Несмотря ни на какой сыр. Но он же спас несколько человек от репрессий режима! Внутренний адвокат Иосифа лихорадочно искал аргументы. Он всего лишь занимался чистой и благородной наукой. Его ли вина, что у научных результатов почти всегда двойное применение? И он готовит две книги, направленные против режима. Если их удастся написать, он будет оправдан перед своей совестью.
    - Иосиф, - голос Галины Антоновны прервал его размышления, - я за чайной посудой. И вот, заодно, бумаги от Лопахина, - она положила перед Иосифом папку, забрала посуду и ушла.
     Это была история болезни пациента, которого Лопахин подобрал для проверки нового метода лечения паранойи. Иосиф бегло просмотрел её.
     Виктор Петрович Строгин, 1912 года рождения, из рабочих. В 1938 году окончил Московский педагогический институт. Член партии. Участник войны. Демобилизовался в 1946 году в звании капитана и был назначен директором школы. Предполагаемая паранойя проявлялась в настойчивом стремлении военизировать процесс школьного образования, включая военную форму для учителей и учеников. К истории болезни прилагались заключение районного психиатра, свидетельства учителей, справка районного отдела народного образования (районо).
    Пациент Иосифу не понравился. Эта болезнь всё-таки была связана с идеологией. Профессор же обещал пока освободить его от подобных пациентов. Но, в любом случае, Иосиф вынужден был отложить эту папку. В оставшееся время он должен был заниматься только анкетами.
     Часовая стрелка, приблизившаяся к десяти, напомнила ему о Наде. Она обещала прийти пораньше. Но её не было, и он продолжал работать. Она появилась в половине одиннадцатого. Вошла и нерешительно остановилась у входа.
    - Здравствуй, Надя. Как твоя мама? - он вышел из-за стола и остановился напротив её, опершись о стол.
    - Ей лучше, - они так и стояли на расстоянии полутора метров друг от друга. - Врач Алексей Степанович обещал, что к концу следующей недели её можно будет выписать.
     Иосифу вспомнились перипетии аналогичной ситуации с участием Риммы. И он стал их озвучивать, лишь немного адаптируя к конкретным особенностям данного случая.
    - Врач сказал, что сделает всё возможное и невозможное?
    - Сказал.
    - И что будет посещать больную на дому?
    - Да. А откуда ты знаешь? Все врачи так говорят?
    - Наверно. Алексей Степанович не старше тридцати пяти лет, и он разведённый?
    - Да. Мне сообщила об этом тамошняя медсестра. А ты с ним знаком?
    - Кажется, знаком. А ещё, Надя, ты видела сон в первую ночь, когда дремала возле мамы.
    - Что?! Какой сон?
    - Кто-то, тёмный и пугающий, советовал тебе во сне больше не дружить со мной?
    - Ты догадался об этом, как психиатр? Я слышала, психиатры многое знают о снах. Наверно, это типичный сон?
    - В каком смысле, типичный?
    - Может быть, он снится всем девушкам, которым не светит выйти замуж за любимого человека. Голос во сне советует им прекратить бессмысленные отношения.
    - И ты вняла этому голосу?
    - Он очень убедительный. А ты что об этом думаешь?
    - Мне, Наденька, не положено высказываться по такому вопросу. Ты всё должна решать сама.
    - А я ничего не хочу решать. Я всё это время только и думала о твоих объятиях, - она подошла к нему, положила руки на его плечи и подняла лицо с закрытыми глазами.
    - И я о тебе думал... - слова уже были не нужны.

     На следующей неделе, во вторник, Иосиф сразу же поспешил к профессору.
    - Я, Михаил Андреевич, подготовил три анкеты, как вы просили. Но в четверг ко мне заходил Сорокин.
    - Я знаю, Иосиф. Он и его ведомство проявили к нашему анкетированию неожиданный интерес. В пятницу я выступал перед ними на эту тему. Они готовы финансировать проект. Так что вопрос о деньгах больше не стоит. И, кстати, Сорокин передал вам подарок, - профессор подошёл к шкафу и достал магнитофон. - Здесь имеется инструкция по использованию.
    - Спасибо, - Иосиф взял подарок. - Что мы должны делать?
    - Завтра я попрошу секретаря Института отпечатать четыре экземпляра анкет - один мне, один Сорокину, и два вам.
    - Почему мне два экземпляра?
    - Я, Иосиф, договорился с одним директором школы. Он мой бывший одноклассник. Вот его координаты. Созвонитесь, согласуйте встречу. Попросите выделить вам для начала один восьмой класс. Ему вы и оставите один экземпляр анкет.
    - О чём с ним говорить?
    - О пробном анкетировании. Так мы и анкеты уточним, и первый опыт анкетирования получим. Потом заключим со школой официальный договор с оплатой. Понятно?
    - Да, Михаил Андреевич.
    - Иосиф, у меня ещё один вопрос, сверхнормативный. Когда вы только начали работать с историями болезни, вы что-то говорили о социальном аспекте паранойи.
    - А что вас интересует? - насторожился Иосиф.
    - Ничего определённого. Просто обмен мнениями.
     Иосиф помолчал.
    - Иногда, - решился он, наконец, - трудно отделаться от впечатления, что паранойя - болезнь социальная. Что целое общество может страдать параноидной манией. У немцев, например, при нацистах была мания величия, а у византийцев перед гибелью страны - мания безнадёжности.
    - Вы склонны смотреть на социальные болезни, как психиатр?
    - А почему нет, Михаил Андреевич? Если они так похожи на обычные психические расстройства, почему к их лечению не привлекают психиатров? Вы в своей книге вплотную подходите к проблеме болезни общества, когда говорите о его неспособности отличить гениальное открытие от паранойи.
    - Но ведь я, Иосиф, на этом и останавливаюсь. Вы думаете, я не заметил кричащую аналогию между психическими недугами отдельного человека и целого общества? Как вы думаете, почему я не развивал эту тему?
    - Почему, Михаил Андреевич?
    - Потому, что за право быть целителем социальных болезней люди убивают друг друга. А утвердив себя в этом качестве, победители пристально озирают окрестности, чтобы немедленно уничтожить любого нового претендента.
    - Я до этих мыслей как-то ещё не дошёл.
    - Напрасно, Иосиф. Если вы хотите дожить до своей докторской диссертации и воспользоваться её плодами, вы просто обязаны принимать это во внимание.
    - А у меня есть шансы дожить до этого?
    - В принципе, есть. Хотя, вы дважды настораживали меня своей отчаянной смелостью. И я каждый раз надеялся, что за ней стоят трезвая оценка и твёрдый расчёт.
    - Когда же это, Михаил Андреевич?
    - Первый раз, когда согласились сотрудничать с органами, а второй - когда настаивали на диагнозе Мохова. На последнем консилиуме был момент, когда я уже хоронил вас. Но вы пустили в ход аргумент о личных симпатиях вождя к пациенту, и стало ясно, что ваша смелость небезрассудна. Хотелось бы посмотреть, как вы ведёте себя на ринге.
    - Там, Михаил Андреевич, малейшая ошибка и вы в нокауте.
    - Вот-вот, Иосиф. У нас точно так же. Для подающего надежды психиатра бокс, видимо, чрезвычайно полезен.
     Когда Иосиф уже собрался уходить, профессор вспомнил о своём поручении Лопахину.
    - А как дела с проверкой нового метода лечения паранойи? Лопахин подобрал вам пациента?
    - Да. Это Строгин Виктор Петрович. Страдает манией военизации школьного образования. Но это тоже что-то идеологическое. Вы хотели подобных больных мне пока не давать.
    - Нет, Иосиф. С органами госбезопасности Строгин не связан.
Присмотритесь к нему. Может быть, подойдёт.
    - Михаил Андреевич, как раз в работе с этим пациентом Сорокин и просил меня использовать магнитофон.
    - Да? Ну что ж, используйте. Но не торопитесь записывать всё. С этой штукой нужно быть осторожным.
     Иосиф вышел из кабинета шефа уже в начале шестого. У поста медсестёр никого не было. Он прошёл в свой кабинет. Разговор с профессором вызывал целую лавину мыслей. Иосиф достал из сумки листок с тезисами, предназначенными для книги "Социальная паранойя", и записал:
     "Люди, управляющие страной, берут на себя функции целителей социальных болезней, не имея даже начального образования в области психиатрии. Они обладают знаниями, как овладеть властью, но не как её использовать. Не приходится удивляться провальным результатам их деятельности.
    Социальная психология и социальная психиатрия должны иметь статус признанных, самостоятельных наук с характерной инфраструктурой, включающей учебники, кафедры, профессорско-преподавательский состав и дипломированных выпускников вузов. А общественные деятели обязаны иметь определённый минимум знаний в этих областях.
     Игнорирование социальной психиатрии ведёт к неудачам прогрессивного реформирования общества. Перед каждым подобным реформированием необходима психиатрическая экспертиза социума с последующим лечением выявленных недугов, препятствующих преобразованиям. В этом кроются причины неудач ряда реформ дореволюционной и послереволюционной России и большинства стран третьего мира".
    В дверь постучали. На пороге появилась Галина Антоновна. 
    - Иосиф, Лопахин всё спрашивал о вас, - сообщила она.  - Ему никак не удаётся с вами встретиться.
    - Я позвоню ему. А как дела у Нади? Она на работе была?
    - Была. Говорит, что мать поправляется. Она передала вам какой-то свёрток. Вот, - Галина Антоновна положила на стол свернутый в трубку пакет в газетной обёртке.
    - Спасибо, Галина Антоновна.
    Она уже повернулась, чтобы уходить, но остановилась.
    - Я всё собираюсь спросить, Иосиф. Работает, значит, у вас телефон? Вы мне звонили давеча, когда гость у вас был.
    - Телефон? Да. Я и сам удивился. Работает, но с помехами.
    Как только она ушла, Иосиф развернул Надин пакет. Внутри была записка: "Иосиф, это тебе передал Мохов. Надя". Значит она бывает в его мастерской. Но когда он удалил газетную обёртку и развернул трубку, мысли о Наде сразу же отступили на второй план.
    Перед ним лежал холст формата А-2. Это был своеобразный портрет Иосифа, написанный маслом. Иосиф был изображён, идущим по канату, натянутому через реку. В его руках был балансировочный шест, а под ним из реки торчали разинутые пасти аллигаторов. Противоположный берег был окутан клубами чёрного тумана. А на скалистом берегу, откуда он начал свой путь, группа офицеров госбезопасности внимательно наблюдала за канатоходцем. Один из них, похожий на Синицына, даже показывал пальцем в его сторону. Удлинённая и хрупкая фигура Иосифа, написанная светлыми красками, казалась обречённой на фоне грубых форм и мрачных красок его окружения. И только его улыбающееся  лицо выражало непреклонную волю и бесстрашие.
     Сначала Иосиф испытал удовлетворение. Картина льстила его самолюбию. Его огорчало только то, что она была нелегальной. Группа офицеров госбезопасности наводила зрителя на определённые размышления. Это же свидетельствовало, что никакой самоцензурой художник не руководствуется. Что он сразу же, по выходе из Института, предался свободному течению своего причудливого воображения. И куда занесёт его это течение, одному Богу известно. Завтра же он, Иосиф, постарается поподробнее расспросить Надю. А пока он свернул холст в трубочку, обернул газетой и положил в рюкзак, чтобы унести картину домой.
     Оставшееся время Иосиф решил посвятить своему новому пациенту Строгину. Ещё раз прочёл его историю болезни. Строгин, одержимый идеей военизации школьного обучения, заваливал письмами учреждения народного образования от районного до союзного уровня. Но с госбезопасностью его дело не было связано. Арест ему не грозил. Его могли лишить права на работу, как душевнобольного, или, в случае успешного лечения, восстановить в должности.
     До сих пор профессор лично знакомил Иосифа с новымпациентом. А этот, маньяк военной дисциплины, тем более нуждался в соблюдении внешних формальностей. Нужно подумать об организационной стороне дела. Установление доверительного контакта с пациентом всегда было основой всей последующей работы с ним. Иосиф одел халат, застегнул его на все пуговицы и направился на пост медсестёр.
    - Галина Антоновна, помогите познакомиться с больным Строгиным. У него мания военной дисциплины. Если я, незнакомый ему человек, пойду к нему один да ещё в неурочное время, он меня просто проигнорирует.
    - Так давайте и Феликса Филипповича позовём.
    - Прекрасно, Галина Антоновна. Спасибо за подсказку.
     Они зашли в ординаторскую. Иосиф объяснил врачу существо дела, и тот сразу же согласился помочь. Они зашли в четвёртую палату. Пациент сидел на стуле справа от входа, рядом с аккуратно заправленной койкой, и читал газету "Правда". Когда трое медиков в белых халатах остановились у его койки, он вскочил, аккуратно сложил газету на тумбочке и вытянулся почти по стойке смирно.
    - Вы Строгин Виктор Петрович? - сурово спросил врач.
    - Так точно.
    - По решению начальника нашего отделения профессора Иванцова, начиная с сегодняшнего дня, с вами будет работать наш психиатр Иосиф Яковлевич Раскин. Познакомьтесь с ним.
    Иосиф протянул пациенту руку. Тот ответил коротким, энергичным рукопожатием.
    - Психиатр Раскин будет работать с вами во вторую смену, начиная с семи часов. В дальнейшем  он сам определит время ваших встреч. Вы всё поняли, пациент Строгин?
    - Так точно.
    - Желаю вам успехов.
     Феликс Филиппович повернулся и пошёл к выходу. Иосиф и Галина Антоновна направились за ним. Было четверть седьмого. Иосиф зашёл на пост медсестёр, чтобы взять чашку чая, и вернулся в свой кабинет. Он попытался продумать какую-то стратегию обследования Строгина, но так ни к чему и не пришёл. В семь часов он уже был в четвёртой палате.
    - Виктор Петрович, я за вами.
    - Я готов, - засуетился Строгин, вставая и поправляя положение предметов на тумбочке.
    Иосиф пригласил его в свой кабинет, усадил за стол и сам расположился напротив.
    - Виктор Петрович, мне поручено обследовать вас, и это значит, что мы с вами должны сотрудничать.
    - Я не понимаю, Иосиф Яковлевич. Если вы начальник, а я подчинённый, - это ясно. А что такое "сотрудничать"?
    - Это значит, что я не собираюсь вам приказывать. Только просить и убеждать.
    - О чём вы будете меня просить?
    - Для начала, Виктор Петрович, расскажите о себе.
    - А я не буду, раз не приказываете. Я хочу вам показать, что такая система человеческих отношений неэффективна.
     Иосиф даже обрадовался возникшей коллизии. Может быть, она поможет найти подходы к лечению пациента.
    - Вы не хотите отвечать, Виктор Петрович, а я попытаюсь убедить вас, что это необходимо. Не приказать, а убедить. Вы знаете, почему вы здесь оказались?
    - Потому, что я предложил идеальный метод обучения, а меня за это упекли в  сумасшедший дом.
    - Это плохо?
    - Очень плохо, Иосиф Яковлевич. Это пагубно скажется на школьниках и несправедливо по отношению ко мне.
    - Кто же так с вами поступил?
    - Мои главные противники, из районо. Они не стали меня даже слушать. Просто приказали моим коллегам, и те соорудили против меня дело, будто я сумасшедший.
    - Я верю вам, Виктор Петрович. Но теперь вы сами видите, как плохо, когда одни просто приказывают другим. Если бы ваши противники выслушали ваши аргументы, привели свои, пригласили со стороны  экспертов. Смотришь, о чём-то и договорились бы.
    - Это был бы бардак, Иосиф Яковлевич. Самый настоящий бардак. Ни система образования, ни государство, таким образом успешно функционировать не могут. Просто я не добрался до высшего руководства. Мои письма перехватывали.
    - Вы так уверены в своём предложении?
    - Абсолютно уверен. Учитель приказывает - ученик исполняет.
А если нет, ученика наказывают, и в следующий раз он уже исполняет. Тут даже спорить не о чём.
    - Так, может быть, Виктор Петрович, вернёмся к вашей биографии? Мне хотелось бы узнать о вас побольше.
    - Это приказ?
    - Нет!
    - Тогда я ничего вам рассказывать не буду.
     В таком же духе разговор продолжался ещё около получаса.
Потом Иосиф проводил Строгина в палату. Закрытая дверь между ними не только не приоткрылась. Теперь она казалась ещё и запертой. Что делать с этим пациентом, он не знал. Но отказываться от него Иосиф не торопился. Это значило бы, что новый метод лечения не универсален.
     Обдумывая сложившееся положение, он взглянул на часы. Сегодня он мог уйти с работы в девять. Это уже был двухнедельный период, предшествующий соревнованиям.

     На следующий день перед работой Иосиф позвонил с телефона автомата на пост медсестёр. Трубку взяла Надя.
    - Здравствуй, Наденька? Как дела?
    - Это ты Иосиф? Привет.
    - Надя, свяжи меня, пожалуйста, с Лопахиным.
    - А он рядом. Тебе повезло. Передаю трубку.
    - Алло, Анатолий Романович?
    - Привет, Иосиф. Что-то мне никак не удаётся с тобой поговорить. Ты получил историю болезни Строгина?
    - Здравствуйте. Я как раз по этому поводу и звоню. Всё в порядке, Анатолий Романович. Историю болезни я получил и сообщил об этом профессору. А вчера я первый раз беседовал с пациентом.
    - И какое впечатление?
    - Пока ничего определённого. Но в ближайшие дни я надеюсь зайти к вам уже с каким-то результатом.
     После этого разговора Иосиф был уверен, что теперь с четырёх до пяти Лопахин не помешает ему пообщаться с Надей. Он увидел её сразу же, как вошёл в отделение.
    - Иосиф, я вчера кое-что оставляла для тебя у Галины Антоновны, - поторопилась она разрядить напряжение, возникшее между ними в первые секунды встречи.
    - Спасибо, Надя. Я получил. Ты зайдёшь ко мне?
    - Хорошо, - её лицо было очень серьёзным. - Профессор просил передать тебе какие-то анкеты. Вот они.
     Минут через пять Надя вошла в его кабинет и остановилась у входа. Иосиф приблизился к ней и взял за руку. Но она осторожно её освободила.
    - Проходи, Надя. Садись. Мы с тобой давно не виделись. Как здоровье мамы?
    - Ей лучше. В конце этой недели её обещали выписать, - она опустилась на стул.
    - А когда Мохов передал тебе картину для меня?
    - В воскресенье. С утра я посетила маму, а потом поехала к нему. Он собирался написать мой портрет.
    - Извини, Надя, мне хотелось бы побольше разузнать о Мохове, как о пациенте. Я опасаюсь, как бы он снова не попал к нам. Он меня помнит?
    - Помнит и считает тебя своим спасителем.
    - Он тебе говорил об этом?
    - Нет. Когда я приехала, у него было застолье. Он рассказывал о тебе своим друзьям. Меня тоже усадили за стол.
    - Пожалуйста, Надя, если можно, подробнее.
    - Пожалуйста. В этом нет ничего секретного. Он говорил, что хочет выпить за Иосифа. Что был в Институте такой молодой психиатр, еврей, который спас его от этих собак.
    - Каких собак?
    - Я не знаю, Иосиф.
    - И что дальше?
    - Один из его гостей поинтересовался, не тот ли это молодой человек, что приезжал к нему в издательство за бумагами. Мохов подтвердил, что тот самый. Тогда гость стал ругаться и говорить, что ты, якобы, увёл у него девчонку.
    - Подожди, Надя. Его зовут Андрей? Лысоватый такой, с брюшком.
    - Да. А ты, в самом деле, увёл у него девчонку?
    - Первый раз об этом слышу. А что было дальше?
    - Мохов стал показывать гостям свою новую картину.
    - Ты можешь её описать?
    - Могу. Она называется "Тайная вечеря". Там нарисован Иисус Христос. Он стоит около стола, а за столом сидят его ученики. Это Мохов мне потом объяснил. А на столе одна тусклая свеча. Поэтому вокруг сумерки.  Только...
    - Что только, Надя?
    - Не знаю, Иосиф, может это мне показалось. Но Бог уж больно похож на товарища Сталина. Усы такие же. А один ученик - вылитый Берия. Мохов сказал, что это и есть Иуда.
    - Что говорили гости?
    - Я таких подробностей не помню. Они посмотрели картину и стали расходится.
    - А ты стала позировать для портрета?
    - Да. Он посадил меня у окна и попросил смотреть на улицу. Но потом...
    - Надя, ты лучше расскажи всё, чтобы не было недомолвок.
    - Всё? Ну... он стал раздевать меня. Я говорю: "Что вы делаете, Роберт Игоревич?" А он говорит, что это нужно для портрета. Только опьянела я... Вроде и выпила немного.
    - Надя?!
    - Что, Иосиф? Я сама не знаю, как это случилось. Плакала я. А он говорил, что очень меня любит. Но ты же всё равно на мне не женишься. Так пусть будет, что будет.
    - А как же портрет? - это вопрос был таким неуместным.
     В это время до них донёсся голос. Звали Надю. Ей нужно было передавать смену.
    - Портрет остался неоконченным, - она пошла к выходу, но остановилась у двери и горько усмехнулась. - Теперь после работы я продолжаю позировать, чтобы он мог его завершить.
     За Надей закрылась дверь, и Иосиф машинально подвинул к себе лежащую на столе историю болезни Строгина. Он не должен впадать в уныние по поводу неудач в личной жизни. У него есть важная и интересная работа. Иосиф машинально раскрыл историю болезни и стал невидящим взглядом скользить по строчкам. И вдруг его осенило. Он понял, как нужно лечить Строгина. Как будто мозг пришёл к нему на помощь, чтобы вытащить из депрессии.


                ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
 
                ДВЕ ПАРАДИГМЫ
   
                В согласованье правды с ложностью,
                Немыслимом, как вероятность,
                Есть откровение безбожности
                С претензией на святость.   


           ГЛАВА 16. ШАГ ВЛЕВО, ШАГ ВПРАВО

                Зовётся эта Зона государством,
                Где граждане - они же заключённые,
                Поштучно номерами наречённые,
                А жизнь там именуется мытарством.

     Это была последняя неделя перед соревнованиями. В понедельник, после объединённой тренировки в клубе Железнодорожников, тренер Панкратов задержал претендентов на первый разряд. Они включали двух боксёров от клуба - Гену Михайлова и Сашу Рожкова, и двух от мединститута - Иосифа Раскина и Олега Марунина. Панкратов окончательно подтвердил, что квалификационные соревнования состоятся в ближайшее воскресенье в армейском клубе с десяти утра. Он освободил претендентов от тренировок и подробно проинструктировал, как в оставшиеся дни наилучшим образом подготовить себя к предстоящим боям.
     Потом Панкратов начал анализировать преимущества и
недостатки каждого отдельного спортсмена. Обычно он делал
подобный анализ непосредственно перед боями. Но у него было опасение, что в чужом клубе это не удастся.
    - С тобой, Раскин, - услышал Иосиф, когда очередь дошла до него, - мы выполнили все поставленные задачи. Твоя левая рука почти не уступает правой, ты хорошо выстраиваешь тактику боя, заметно улучшились дыхание и выносливость. Твой уровень сейчас даже выше, чем на первый разряд. Но у тебя результаты сильно зависят от настроения. Ты больше других нуждаешься в концентрации воли.
    Панкратов умолк и внимательно оглядел своих питомцев.
    - Прошу внимания! Это относится ко всем. На одну неделю забудьте, что у вас есть хвосты по семинарам, что ваша девушка флиртует с другим парнем, а начальник на работе лишил вас премии. Я требую полного сосредоточения внимания на предстоящих соревнованиях. Понятно? Какие есть вопросы?
    - Кто возглавит судейство? - забеспокоился Гена Михайлов. - Опять Королёв будет единолично определять победителя, как прошлый раз?
    - Нет, - заверил Панкратов, - судейство возглавит представитель
республиканской федерации бокса.
    - А какие там болельщики? - поинтересовался Саша Рожков.
    - Каких вы ждёте болельщиков? - усмехнулся тренер. - В армейском клубе и болельщики все за боксёров-армейцев.
    - Не нужно смотреть в зал, - предложил Олег Марунин.
    - Нет, ребята, - возразил Панкратов. - Без болельщиков нельзя. Приглашайте на соревнования своих девушек, друзей, родственников. Чем больше, тем лучше. Мы их соберём в одну группу, чтобы было, куда бросить взгляд с ринга.
    Когда инструктаж окончился, и боксёры направились в раздевалку, Иосиф задержался.
    - Алексей Сидорович, вы помните, я рассказывал вам, как в армейском клубе девушка предупредила меня об опасности. 
    - Помню.
    - Она хочет прийти на соревнования, но я побаиваюсь за неё. Особенно, когда я буду на ринге, и она останется одна.
    - Пусть приходит. Я назначу её своей секретаршей. Она всё время будет под моей защитой.

     Во вторник в первую смену работала Олечка. Как только Иосиф
показался на работе, она направила его к профессору.
    - Заходите, Иосиф, - Иванцов был в прекрасном настроении. - Мы с Анатолием Романовичем только что вас упоминали.
    - Здравствуйте. В связи с чем меня упоминали?
    - Речь идёт о Строгине. Вы беседовали с ним?
    - Да. Он считает армейскую систему человеческих отношений единственно эффективной во всех областях общественной жизни, включая школьное образование. Он готов отвечать на мои вопросы, только если они будут в форме приказов. Дискуссия, или убеждение в работе с ним закрыты исходно.
    - Но вы, Иосиф, уверены, что он параноик?
    - Не уверен. Мне кажется, такое мировоззрение  закономерно для человека, получившего чисто военное воспитание. Возможно, это убеждённость, а не патология.
    - Но у него же сугубо гражданское образование. И в армии он служил только во время войны.
    - Михаил Андреевич, я не отрицаю, что у Строгина есть признаки паранойи. Но, всё-таки, это нужно подтвердить.
    - Я предложил то же самое, - поддержал его Лопахин.
    - Давайте подтвердим, - согласился профессор. - Вы, Иосиф,
можете это сделать безмедикаментозным способом?
    - Наверно, это займёт много времени. С ним трудно контактировать. Было бы проще использовать психотропные препараты. Они дают результат быстрый и точный.
    - Но вы же хотели работать без препаратов.
    - Нет, Михаил Андреевич. Мы планировали только  безмедикаментозное лечение. А проверка пока может быть любой.
    - Хорошо, Иосиф, допустим, мы подтвердили наличие у пациента паранойи. Как будем его лечить, если он не переносит даже намёка на дискуссию?
    - Михаил Андреевич, есть у меня одна идея. Его нужно искусственно ввести в столь ненавистный ему режим дискуссии равноправных партнёров.
    - Что значит, искусственно ввести?
    - Вы официально прикажете ему вести со мной дискуссию на равных. Не выполнить приказ он не может. Но выполняя его, он невольно окажется вне параноической системы "начальник-исполнитель". А далее, с помощью подобных бесед, мы будем адаптировать его к системе истинных представлений, пока они не закрепятся в его сознании.
    - Прекрасно, Иосиф, - согласился Иванцов. - Сделаем так. Вы, Анатолий Романович, проведёте проверку пациента на паранойю с помощью психотропных препаратов. Назначьте их уже завтра. А после препаратов, беседу с пациентом запишите на магнитофон. Эта запись и даст нам картину истинных представлений для последующего лечения по новому методу. На этом сегодня и закончим.
    Лопахин и Иосиф поднялись со своих мест, попрощались и направились к выходу.
    - Одну минуту, Иосиф, - поднял голову профессор. -  Я кое-что хочу уточнить.
     Иосиф вернулся и остановился у стола.
    - Вы знаете, какая система управления действует в нашей стране?
    - Знаю, Михаил Андреевич. Социалистическая.
    - Нет. Это определение нашего общественно-политического строя, а система управления называется административно-командной. Это совсем не значит, что она плохая.
     Иосиф помолчал, сосредоточенно соображая.
    - А в школе, Михаил Андреевич, где Строгин работал, она тоже
административно-командная?
    - По существу, да, хотя школьники и учителя не носят
гимнастёрки и не берут под козырёк. Но методы преподавания совершенно не предполагают дискуссий или обсуждений учебного материала. Вот вам, дети, комплекс знаний и не вздумайте хоть в чём-нибудь усомниться. Я не говорю уже об учебниках. Их содержание строго задано всё теми же приказами. Учтите, Иосиф, я не говорю, что это плохо.
    - Вы хотите сказать, - медленно произнёс Иосиф, - что заболевание Строгина возникло не на пустом месте. Что его представления вовсе не параноические? Напротив, он глубже других понял истинную сущность социализма?
    - Подождите, Иосиф. Я всего лишь хочу вас предостеречь. Не переусердствуйте, убеждая пациента, что практика дискуссий лучше системы приказов и команд. Вы можете избавить пациента от паранойи, но сделать его антисоветчиком. Имейте это в виду, разрабатывая тематику своих бесед с больным.

     Иосиф вышел из кабинета профессора под сильным впечатлением от последнего диалога. Вот, значит, какой "неполитический" пациент ему достался. А существуют ли "неполитические" параноики, как таковые. Они же все - продукт того самого общества, где слова конвоиров бесчисленных колонн заключённых давно уже стали народным сленгом: "Шаг влево, шаг вправо – стреляю!".
     Было без четверти пять. Олечка всё ещё сидела на посту медсестёр. Иосиф остановился возле неё.
    - Как дела, Ольга Анатольевна?
    - Что ты имеешь в виду?
    - Всё. Я давно с тобой не общался. Как успехи в вечерней школе? Сплошные четвёрки и пятёрки?
    - Обижаешь, начальник. Сплошные пятёрки. А как твои дела? По-моему, скоро соревнования.
    - В ближайшее воскресенье, в клубе Советской Армии. Приглашаю посмотреть.
    - О, Иосиф, я бы с удовольствием, - она помедлила. - Ты попытайся пригласить сначала Юру. А за мной дело не встанет.
    - Я так и сделаю, Олечка.
     Иосиф отправился в свой кабинет. На его столе под чернильницей лежала записка от Нади: "Иосиф, Мохов
интересуется, понравился ли тебе портрет его работы".
     В третью смену Надя приходила где-то в половине двенадцатого. А он уже вторую неделю уходил с работы около девяти вечера. Значит, они могут встретиться только на следующей неделе, когда она перейдёт в первую смену. Но ему очень хотелось её увидеть. А, кроме того, Иосифа продолжала интересовать судьба Мохова. Поразмыслив, он решил сегодня, в виде исключения, задержаться на работе до двенадцати.
     Когда стрелка часов приблизилась к семи, он направился к Строгину. Параноические взгляды пациента могли быть следствием глубокого понимания им сущности советского общества. Такое предположение прозвучало в последнем разговоре с профессором. В связи с этим, Иосифа интересовал интеллектуальный уровень этого человека. Способен ли он к столь проникновенным оценкам.
     На этот раз Иосиф решил максимально избегать конфронтации с пациентом. Он пришёл в четвёртую палату ровно в семь, как было назначено.
    - Здравствуйте, Виктор Петрович. Пойдёмте в мой кабинет, - приветствие было до предела сдержанным, а приглашение в
кабинет звучало, как приказ.
     Строгин беспрекословно последовал за ним.
    - Садитесь, - Иосиф указал на стул, а сам расположился напротив. - Продолжим работу. Расскажите свою биографию.
    - Это приказ? - в словах пациента звучала надежда на счастливую возможность продолжить борьбу за свои взгляды.
    - Самый настоящий приказ, - подтвердил Иосиф.
    - А с чего начать?
    - Начните с детства. Мне хотелось бы понять, на какой основе возникла ваша идея военизации школы.
    - Мой отец, Пётр Афанасьевич, 1890 года рождения, был рабочим Путиловского завода в Питере. Этот завод - колыбель революции. Отец верил, что она принесёт России счастье.
    - И в последующем он не разочаровался?
    - Нет. Ни он, ни я. В результате революции невиданными темпами была проведена индустриализация страны. Без неё мы бы проиграли войну с Гитлером. А сейчас Россия одна из самых могущественных стран мира.
    - И все эти блестящие победы были достигнуты административно-командным методом?
    - Именно так, - Иосиф Яковлевич. - В этой атмосфере я и вырос. Вот на какой основе возникла идея военизации школы.
    - Как же сложилась судьба вашего отца?
    - После Гражданской войны он остался в Красной Армии. Ко-
мандовал ротой, потом батальоном. Погиб в 1939 году во время финской кампании.
    - А как складывалась ваша жизнь, Виктор Петрович?
    - Как и у многих сверстников. Учился на рабфаке, поступил на исторический факультет Московского пединститута.
    - Значит, вы историк?
    - Конечно. Я не случайно выбрал такой факультет. История - это ключ к пониманию мировой культуры.
    - Не слишком ли высокие слова для рабочего паренька?
    - Я много читал. Возможно, у каждого любителя книг однажды возникает ощущение грандиозности здания мировой культуры. Мне очень хотелось в него проникнуть.
    - Но если так, Виктор Петрович, вы должны знать, что уже на заре развития человечества была возможность сравнить два типа цивилизаций - административно-командную Спарту и свободно-демократические Афины.
    - И в чью пользу такое сравнение?
    - Разве, Виктор Петрович, этот вопрос существует? Афины дали человечеству великих философов, архитекторов, скульпторов, драматургов, а Спарта - лишь весьма сомнительную систему Ликурга, предполагающую убивать слабых новорождённых.
    - Этот вопрос, Иосиф Яковлевич, существует. Когда над Элладой нависла угроза персидского нашествия, именно Спарта предотвратила гибель эллинской цивилизации. Отсюда прямая параллель с нашим временем. Без русской коммунистической Спарты едва ли удалось бы спасти европейскую цивилизацию от фашизма. И, кроме того, Спарта победила Афины, а не наоборот.
    - Победила, - согласился Иосиф, - но эта победа положила конец блестящему развитию древнегреческой культуры. А милитаризация и дисциплина, вскоре, всё равно не спасли Спарту от разгрома в войне с Фивами.
     Иосиф не заметил, как пролетел час. Он проводил пациента в палату и подвёл итог. Во-первых, у Стогина был достаточно высокий интеллект и разносторонние знания. А во-вторых, Иосиф на практике убедился в реальности предложенной идеи его лечения. Достаточно было приказать Строгину участвовать в беседе, чтобы ввести его в мир дискуссии, необходимой для эффективного психологического воздействия на него.
     В двадцать минут двенадцатого Иосиф вышел на лестничную
площадку. Минут через десять появилась Надя.
    - Здравствуй, Надя! Как дела?
    - Привет, - она даже не остановилась.
    - Надя, ты зайдёшь ко мне?
    - Не знаю. Я буду очень занята.
    - Подожди, - он перегородил ей путь. - Моё отношение к тебе не изменилось. А ты, как хочешь. Но, как минимум, мы должны остаться друзьями.
    - Хорошо, Иосиф, я зайду.
     Он вернулся в свой кабинет. Минут через десять пришла Надя, уже переодетая в больничный халат.
    - Проходи, Наденька, садись. Ты оставила мне записку?
    - Да. Мохов уже несколько раз просил узнать, понравилась ли тебе его картина.
    - Понравилась.
    - Так и передать?
    - Да. И ещё скажи, я огорчён тем, что он  не следует моим
рекомендациям. Их нужно обязательно выполнять, чтобы не
случилось худшее. Ты запомнила?
    - Запомнила. Что это за рекомендации?
    - Они касаются его домашнего лечения. А как твой портрет?
    - Почти закончен. Я заберу его домой после воскресенья.
    - Значит, если я забегу к Мохову, то смогу его увидеть? В воскресенье вечером я мог бы зайти.
    - Нет, Иосиф. Вечером не получится. На воскресенье у нас билеты в Малый театр, - она с беспокойством взглянула на часы и встала. - Мне пора. Сейчас начнётся обход.
     Разговор с Надей произвёл тяжёлое впечатление. Мохов пишет её портрет, она каждый день бывает у него. Их роман, очевидно, в разгаре. А в воскресенье они вместе идут в театр. Нет, он, Иосиф, должен выбросить всё это из головы. Что сказал тренер? Никаких тягостных мыслей. Необходимо полностью сосредоточиться на предстоящих соревнованиях. И ему это почти удалось. Он уложил одежду в рюкзак и отправился домой. Но, уже оказавшись на улице, снова вспомнил про театр. Что-то в этом было неясное и тревожное.
     В среду, явившись на работу, Иосиф поторопился в
ординаторскую. Там находился Осокин.
    - Здравствуйте, Юрий Васильевич!
    - Привет, Иосиф. Какие новости?
    - Новости? - из-за них он и зашёл к Осокину. - В воскресенье у меня соревнования по боксу, на первый разряд.
    - В самом деле? А где?
    - В клубе Советской Армии. Приглашаю вас, Юрий Васильевич. Будьте моим болельщиком.
    - В воскресенье? - Осокин помедлил. - Нужно Ольгу спросить. Она спортсменка. Обожает ходить на соревнования.
    - Спросите. Я был бы очень рад. А если ещё и Ольга Анатольевна придёт, у меня будет аж два болельщика.
    - Хорошо, Иосиф. Я подумаю.
    - А как, Юрий Васильевич, поживает мой подопечный Строгин из четвёртой палаты?
    - Ему сегодня впервые назначили психотропные препараты.  В журнале регистрации назначений есть запись.
    
     На следующий день, это был четверг, у поста медсестёр Иосифа ждал Лопахин.
    - Я относительно Строгина, - начал врач после взаимных приветствий. - В среду, четверг и пятницу он принимает психотропные препараты. Значит, в субботу, нужно с ним беседовать. Твоё присутствие весьма желательно.
    - Во сколько, Анатолий Романович?
    - Часа в три.
    - Постараюсь приехать.
     Иосиф отправился в свой кабинет и нашёл на столе записку от Нади. Он перечитал её несколько раз: "Иосиф, твой словарь готов. Можешь забрать его в издательстве, у секретарши Дьякова". К числу неблагодарных людей Мохов не относился.
      До последнего мгновения, в глубине души, Иосиф не воспринимал чарити-английский словарь, как нечто реальное. Он казался ему каким-то иллюзорным атрибутом фантастического романа. О нём можно было помечтать в промежутках между объятиями любимой женщины. Или вспомнить, рассуждая о высоком человеческом предназначении. И вдруг перед ним возникла реальная перспектива уже завтра потрогать его руками. Наверно, подобные чувства испытывали древние мореплаватели, увидев вдруг цветущие острова после многомесячного,
безнадёжного созерцания бесконечного  океана.
      Иосиф решил завтра же утром пожертвовать парой лекционных
часов, чтобы съездить за словарём. Вскоре рабочую тишину его
кабинета нарушила Галина Антоновна. Его вызывали к телефону. Звонила Сашка. Это было привычное для её звонков время, четверг после шести.
    - Привет, Сашка! Как дела?
    - Здравствуй, Иосиф. Одни только дела и есть. С этими курсами не поднять головы. Вся надежда на воскресенье.
    - На этот раз, тебя ждёт весёлое воскресенье.
    - Я догадываюсь. У тебя соревнования в армейском клубе? Ты несколько раз говорил об этом. Правильно?
    - Правильно. Придёшь?
    - Мне трудно рассчитывать там на радушный приём.
    - Не беспокойся, Сашка. Приходи в полдесятого на трамвайную остановку, напротив армейского клуба.
    - И что потом?
    - Вместе пойдём в клуб. А пока я буду на ринге, ты останешься под защитой моего тренера. Он уже зачислил тебя в свой штат секретаршей, условно. Идёт?
    - Хорошо. Только я помню, что твои условности потом превращаются в реальность. Ты как-то приговорил меня условно к каторжным работам. В результате, я работаю и учусь, что, наверно, никак не легче каторги.

     Рано утром Иосиф ехал в издательство. Ввиду предстоящей встречи с Мариной, ему очень хотелось купить цветы. Но в конце декабря это было нереально. Он быстро нашёл кабинет Дьякова и открыл дверь в приёмную. За пишущей машинкой сидела незнакомая девушка.
    - Извините, это кабинет Дьякова?
    - Да. Но Андрей Иванович сейчас на оперативке у директора. Присаживайтесь. Через полчаса он вернётся.
    - Спасибо. К сожалению, у меня нет времени. Я Иосиф Яковлевич Раскин. У вас должна быть передача для меня.
    - У вас есть удостоверение личности?
     Иосиф протянул ей удостоверение работника НИИ им. Сербского. Секретарша бегло взглянула на него и выложила на стол завернутую в газету книгу.
    - Пожалуйста, вот вам передача от Роберта Игоревича.
    - Благодарю, - Иосиф сунул книгу в свою сумку. - Я не впервые в вашей приёмной. Раньше здесь работала Марина.
    - Она уже с месяц, как уволилась.
    - А где она сейчас работает?
    - Я этого не знаю.
     Иосиф ещё раз поблагодарил секретаршу и вышел из приёмной. Ему вспомнились слова Нади, что якобы он, Иосиф, увёл у Дьякова девчонку. Марина действительно ушла от Дьякова, но не он же её увёл? Потом его мысли сосредоточились на словаре и на Мохове. Художник, в сущности своей, честный и чистый человек. Правда, он отбил у него Надю, и в воскресенье идёт в нею в театр.
     Это слово, театр, замигало в мозгу Иосифа, как сигнальная лампочка. Уже находясь на улице, он резко остановился. Его отношения с Надей, казалось, были абсолютной калькой романа с Риммой. Она была девственницей, у её матери был инфаркт, потом за ней ухаживал врач-кардиолог, и у неё началась любовь с бывшим пациентом Иосифа. А что было дальше? Римма с Пречистенским пошли в театр, и по дороге он был убит. И это событие должно повториться, как и все предыдущие?!!!
     По каким закономерностям судьба вторично движется по уже
однажды пройденной колее, как игла звукоснимателя на повреждённой грампластинке? Может быть, это тоже какой-то дефект в механизме хода человеческих судеб? Но, в любом случае, он, Иосиф, понявший направление этого движения, невольно становится ответственным за  его роковой исход. Он должен выбить иглу судьбы из заезженной дорожки. Иосиф решительно повернулся и поехал к Мохову. По дороге тревожные мысли ещё яростней атаковали его сознание.
     Но может ли он в своих действиях полагаться на мистику? За этими событиями должна быть обычная логика. Ведь он, Иосиф, проделал с Моховым точно то же, что в своё время и с Пречистенским, а теперь удивляется, что результат получился точно таким же. Очевидно, параноическое общество совсем не признаёт права своих членов на какую-то другую, свою, индивидуальную паранойю. И, всё-таки, у госбезопасности были конкретные причины убрать Пречистенского. А имеются ли таковые в случае с Моховым? Да. Очевидно. Не успел художник вернуться домой, как написал "Тайную вечерю" с изображением Берии в роли Иуды. Эту картину видели друзья. Среди них вполне мог быть осведомитель. Что же делать органам с крамольником, который прославляет вождя своими картинами и, как таковой, не может быть дискредитирован прямыми репрессиями? Имитировать автомобильную катастрофу, даже без санкции высшего руководства.
     Иосифу открыла дверь Таисия Ивановна, мать художника.
    - Меня зовут Иосиф. Я к Роберту Игоревичу.
    - Вы и есть тот самый Иосиф, которым мой сын так восхищается? - она радушно улыбнулась. - Проходите.
    - Спасибо, Таисия Ивановна. А Роберт Игоревич дома?
    - Да. Он только что встал. Завтракает у себя в мастерской. Из-за двери соседней комнаты выглянул Мохов.
     - О, Иосиф, - художник двумя руками тряс ладонь гостя. - Какими судьбами? Заходите. Мама, нам, пожалуйста, чаю.
     Вскоре они сидели за крохотным столиком в мастерской Мохова, и Иосиф разглядывал обстановку помещения.
    - Роберт Игоревич, я бесконечно благодарен вам за словарь. Но это же связано с какими-то расходами?
    - Оставьте, Иосиф. Мне это ничего не стоило.
    - Спасибо, Роберт Игоревич. К сожалению, времени у меня совсем нет. Позвольте сразу перейти к существу дела.
    - Я вас слушаю, - улыбка быстро сходила с лица художника.
    - Роберт Игоревич, вы рассказываете друзьям о своём пребывании в нашем НИИ, создали новую картину с неподобающим изображением Берии...
    - И, между прочим, написал ваш портрет, - вставил художник. - Он вам понравился?
    - Понравился. Спасибо. Вы очень талантливый человек. Но там изображена группа офицеров госбезопасности, и этот факт тоже входит в перечень ваших грехов. Вы забываете, что бдительное око органов не дремлет. И, кроме того, вы совсем не выполняете моих медицинских рекомендаций.
    - Ну и что? - не без вызова отреагировал Мохов. - Меня снова поместят в психолечебницу?
    - Нет. Вас больше не станут открыто дискредитировать, как автора известных полотен, воспевающих вождя. Вас просто уберут под видом несчастного случая.
    - Вы это серьёзно?
    - Абсолютно. В ближайшее воскресенье, по дороге в театр, вас, как бы случайно, собьёт автомобиль.
    - Откуда такая информация, Иосиф?
    - Вы же знаете, где я работаю? Оттуда и информация.
    - Но вам-то, какая забота?
    - Этот вопрос, Роберт Игоревич, вы могли бы выяснить и пораньше, когда я силился спасти вас и от подвалов госбезопасности, и от участи хронического сумасшедшего.
    - Так что же мне делать? - в лице Мохова уже не было ни возмущения, ни вызова.
    - Прежде всего, в воскресенье никуда не выходить из дома.
    - Как не выходить?! Я пригласил девушку в театр!
    - Она пусть сходит. А вы, по случаю неожиданного  заболевания ангиной, на этот раз не сможете. Придётся извиниться перед дамой, отлежаться, попить лекарства.
     Наступила длительная, тяжёлая пауза. Мохов уныло смотрел прямо перед собой, опустив руки на колени.
    - И что это даст? - произнёс он упавшим голосом. - Не убьют завтра, так убьют послезавтра. Что же мне теперь, совсем не выходить из дома?
    - За свою жизнь, Роберт Игоревич, нужно бороться. Вы помните, как Кампанелла победил инквизицию, используя фактор Главы против фактора Власти? У вас такие же возможности.
    - Что-то, Иосиф, я плохо соображаю. О чём вы?
    - Вы рассказывали, что вице-президент Академии художеств был другом вашей семьи. Может быть, после тактичного напоминания Таисией Ивановной о былой дружбе, он включит вас в список кандидатов на звание "Заслуженный деятель искусств", или участников престижной встречи с вождём. Тогда ваши гонители отступят. У меня ощущение, что они работники среднего звена, действующие по собственной инициативе. Они просто не видят другого выхода.
    - Хорошо, Иосиф, я подумаю.
    - А вы могли бы показать мне свои новые работы?
    - С удовольствием. Вот "Тайная вечеря". Я так понял, вы о ней уже слышали. А это портрет одной известной вам особы.
    - Прекрасный портрет!
    - Может быть, ещё чайку? - к ним заглянула мать Мохова.
    - Спасибо, Таисия Ивановна! - Иосиф отошёл от Надиного портрета. - Мне пора уходить. Но я, как врач, хотел бы вам кое-что рекомендовать.
    - Что рекомендовать?
    - Во-первых, Таисия Ивановна, в воскресенье у вашего сына
будет очень тяжёлая ангина. Ни в коем случае не позволяйте ему выходить из дома на мороз. Во-вторых, я дал Роберту Игоревичу адрес одного сибиряка, народного целителя. Пригласите его к себе. Вы не пожалеете. И в третьих, поговорите о вашем сыне с бывшим
другом вашей семьи.
    - Извините, Иосиф, я ничего не поняла. Роберт в воскресенье заболеет ангиной?!
    - Таисия Ивановна, Роберт Игоревич вам всё объяснит. Желаю всего наилучшего! До свидания.
     Иосиф вышел на улицу. Наверно, он поступил бестактно, приоткрыв Таисии Ивановне информацию о положении её сына. Но это было, может быть, единственное средство заставить Мохова прислушаться к его предостережению. Теперь она, если докопается до истины, костьми ляжет, но не выпустит сына в воскресенье из дома.


                ГЛАВА 17. ПУБЛИКА

                У публики душа - она же, как гитара,
                Есть у неё одна, заветная струна,
                Задень её слегка касаньем без удара -
                Аплодисментами откликнется она.

     В субботу, в три часа, Иосиф уже сидел в кабинете Лопахина. Он установил на столе магнитофон и отгородил его от места пациента стопкой книг. Вскоре Олечка привела Строгина. Он неуверенно переступил порог кабинета и остановился. Его внешний вид и поведение были типичны для пациента, подвергшегося воздействию психотропных препаратов. Иосиф включил магнитофон.
    - Проходите, Виктор Петрович, - пригласил Лопахин, - присаживайтесь. Вот сюда.
     Строгин, избегая прямого взгляда, нерешительно опустился на
стул напротив врача.
    - Как вы себя чувствуете, Виктор Петрович?
    - Не очень, - пациент виновато улыбнулся.
    - У вас что-нибудь болит?
    - Да, Анатолий Романович. Душа у меня болит, - Строгин
приложил руку к груди.
    - Вы возмущаетесь тем, что призывали воспитывать детей языком приказов? - пошёл напрямую Лопахин.
    - Да, Анатолий Романович. Каюсь. По форме я был не прав.
    - Только по форме?
    - Да. В наказе партии и правительства воспитывать людей, преданных коммунистической идее, нет ошибки. Но приводить в жизнь этот наказ нельзя методом приказов.
    - Почему?
    - Всё, что насильно навязано, ненавистно человеческой природе. Марксизм должен стать собственным открытием ученика. Тогда он поверит в него на всю жизнь.
    - Чтобы ученик сделал открытие, он, наверно, должен сравнивать это учение с другими, - осторожно вставил Иосиф.
    - Мы дадим ему такую возможность, - согласился Строгин, - снабжая рассказы об антимарксистских учениях своими комментариями. Они и определят выбор ученика.
    - Вы в этом уверены? - усомнился Иосиф.
    - На сто процентов, - выражение подавленности и покаяния на
лице пациента уступило место страстной уверенности. - Детям свойственно верить своим учителям.
    - Это логично, - в словах Лопахина Иосиф уловил искренность, - особенно, когда вы говорите о детях.
    - В этом и состоит моя непростительная ошибка, Анатолий Романович. Будь я верующим, сутками просил бы Всевышнего о прощении. Я не учитывал естественные особенности возраста. Ни от чего детского отказываться нельзя. Всё это - детские игры, сказки, даже куклы, нужно умело использовать для коммунистического воспитания.
    - А почему, Виктор Петрович, нельзя подобным же образом прививать марксистско-ленинскую идеологию и взрослым? - продолжал Лопахин. - Я говорю о сравнительном познании.
    - Потому что для ума взрослых характерно критическое восприятие. Как минимум, часть из них усомнится в комментариях преподавателя, а кто-то захочет прочесть антимарксистских авторов в оригинале. И никто не поручится, какие выводы он сделает из прочитанного. Нет, для взрослых военная дисциплина необходима. Кто согласен - хорошо, а кто не согласен, обязан подчиниться.
    - А что по этому поводу думают классики педагогики? - снова
вступил в беседу Иосиф.
    - Они только и говорят, что нужно учитывать специфику детского возраста, - в глазах Строгина снова появилась твёрдость убеждённости. - Но я исхожу не только из них. История предоставляет нам примеры непоколебимой веры, внушаемой именно в детском возрасте.
    - Вы говорите о религии? - попросил уточнить Лопахин.
    - Да. Обратите внимание на иудейскую веру. В течение тысячелетий её не смогли сломить ни казни, ни пытки, ни самая изощрённая травля. В своё время я, как историк и педагог, сделал для себя открытие. Практически, все иудейские религиозные праздники предусматривают участие в них детей. Это, по существу, представления для детей, где в игровой форме они усваивают основы религии. Если бы коммунизм прибегнул к подобной практике, он стал бы вечным.
    - Как же вы, Виктор Петрович, могли требовать одеть учителей и школьников в военную форму?
    - Не знаю! - Строгин впервые всхлипнул и стал кулаком размазывать слёзы по лицу. - Вы-то хоть меня простите!
    - Я вас прощаю, Виктор Петрович, - Лопахин снял трубку. - Ольга Анатольевна, проводите, пожалуйста, пациента в палату.
    Появилась Олечка и увела Строгина. Но Иосиф и Лопахин ещё некоторое время продолжали сидеть молча.
    - Он великий психолог, - подытожил Иосиф. - Если веру внушать человеку с раннего детства...
    - А как он держался! - восхитился Лопахин. - Пока он не заплакал, я всё сомневался, действуют ли на него препараты. Так что? Официально подтверждаем паранойю?
    - Безусловно, Анатолий Романович, - тут Иосиф спохватился и выключил магнитофон.
    - Может быть, Иосиф, такое дело стоит отметить?
    - Я думаю, Анатолий Романович, стоит. Но завтра  у меня квалификационные соревнования по боксу. Давайте перенесём это мероприятие на вторник.
    - Придётся, - нехотя согласился врач.
     Возвращаясь в свой кабинет, Иосиф увидел Олечку.
    - До свидания, Олечка. Вы придёте на соревнования?
    - Да. Юра передал мне твоё приглашение. Я согласилась.

     В воскресенье,  к половине десятого, Иосиф приехал на трамвайную остановку у клуба Советской Армии. Следующим трамваем подъехала Сашка. Можно было идти в клуб, но Иосиф решил не торопиться. Они вполне могли напороться на провокацию. Минут через пять с трамвая сошли ещё трое - Панкратов и Олег Марунин со своей девушкой. Иосиф познакомил тренера с Сашкой.
    - Очень приятно, - сказал Панкратов, пожимая Сашкину руку, -
назначаю вас секретарём нашей команды. Поможете мне оформлять протокол соревнований. А, вообще-то, на нашей кафедре действительно требуется секретарша.
     Вскоре с трамвая сошли ещё пять человек - Гена Михайлов с младшим братом и Саша Рожков с семнадцатилетней сестрой и её подругой.
    - Ну что, все в сборе? - подытожил тренер.
    - Ещё приедут двое моих сослуживцев, - сообщил Иосиф. - Но они могут задержаться.
    - Тогда пойдём, - решил Панкратов. - Для твоих друзей, Иосиф, мы зарезервируем места.
     Было без четверти десять. Они вошли в спортивный зал, и
Сашка дёрнула Иосифа за рукав. Он огляделся. Слева от входа стояли четыре парня, в том числе Здоровенный и Чернявый. Но численность команды Панкратова внушала уважение, и они не шелохнулись. Навстречу гостям вышел Королёв.
    - Здравствуй, Алексей Сидорович! - они обменялись рукопожатием. - Это твои ребята? Сколько человек?
    - Десять, и двое должны вот-вот подойти.
    - Сейчас я организую вам стулья.
    - Спасибо, Фёдор Сергеевич.
     Ребята Королёва принесли двенадцать стульев и поставили их в два ряда между местами зрителей и столом судейства. Иосиф расположился на первом ряду крайним слева. Это позволяло ему вставать и оглядывать зал в ожидании Олечки и её мужа. Рядом с ним сел Панкратов, затем Сашка, Олег Марунин со своей девушкой и Саша Рожков. Остальные разместились во втором ряду, где два незанятых стула слева предназначались для Осокиных.
     Последние появились, когда администратор уже начал знакомить публику с распорядком соревнований. Олечка была в просторном чёрном демисезонном пальто, скрывавшем её беременность. Иосиф, заметив их у входа в зал, поднял руку, и они благополучно добрались до своих мест.
     Бои начались в десять минут одиннадцатого. В половине одиннадцатого было объявлено: "На ринг выходят Максим Галактионов и Григорий Сенченко, приготовится Иосифу Раскину и Георгию Терентьеву".
    - Насколько я понимаю Королёва, - рассудил Панкратов, -  он сначала  выставит кого-нибудь послабее, чтобы прощупать твои
возможности. Не торопись выкладываться.
    - Сашка, ты знаешь Терентьева? - поинтересовался Иосиф.
    - Гошу? Слышала. В конце октября у него был второй разряд. Ничего особенного девчонки про него не говорили.
     Иосиф ушёл в раздевалку. Потом, когда он вышел на ринг, Панкратов поторопился к месту тренера на углу ринга.
     В первом раунде Терентьев активно атаковал. Иосиф не пропустил ни одного существенного удара. Но этот раунд, ввиду пассивного поведения, он проиграл по очкам.
    - Всё равно, Иосиф, - заметил тренер в перерыве, - ты слишком хорошо передвигался. Королёв не мог этого не заметить. В следующем раунде сбей соперника с ног. Лучше хуком. Он справа
почти незащищён.
     Чтобы выполнить указание тренера, Иосиф перед концом следующего раунда атаковал соперника и левым хуком бросил его на пол. Терентьев сразу же вскочил, но это не спасло его от проигрыша по очкам в этом раунде.
    - Теперь, Иосиф, нокаут, - инструктировал Панкратов в следующем перерыве, - только нокаут. Так должен заканчиваться каждый твой бой.
     Иосиф относительно легко выполнил указание тренера.
     Следующим дрался Гена Михайлов, а Иосиф, накинув халат, вернулся к своим товарищам. Сначала его поздравила Сашка. Потом сзади похлопал по плечу Осокин.
    - Поздравляю, Иосиф! Очень эффектный нокаут.
    - Спасибо, Юрий Васильевич. Это ещё ничего не значит. Основные бои впереди.
     Гена Михайлов тоже закончил бой нокаутом. Вскоре они с тренером вернулись к своей команде. Панкратов был доволен. Его воспитанники демонстрировали высокий класс.
    - Что, Алексей Сидорович, сделает Королёв дальше? - попытался выяснить Иосиф.
    - По-моему, он тебя посмотрел и оценил, - заключил тренер, - я думаю, высоко оценил. Теперь он выставит против тебя самого сильного боксёра - свою козырную карту.
    - Для чего?
    - Чтобы победить, деморализовать и тем облегчить положение твоих последующих соперников - его воспитанников. Я бы поступил так.
     Прозвучало очередное объявление: "На ринг выходят Муслим
Караев и Виталий Гриценко, приготовиться Павлу Иванову и Иосифу Раскину".
    - Кто это? - обернулся Панкратов к своей мнимой секретарше, в то время как Иосиф разговаривал с Осокиным.
    - Ой, Алексей Сидорович, - забормотала Сашка почти шёпотом, испуганно поглядывая на Иосифа, - Иванов был кандидатом в мастера ещё в октябре. А разве это по правилам, чтобы кандидат в мастера дрался с второразрядником?
    - Тсс, - Панкратов приложил палец к губам, - это не по правилам, но никому ни слова. Даже Иосифу. Понятно?
    - Почему?!
    - Потом увидите. А пока молчок.
     И никто из них не обратил внимания, как сурово поджала губы Олечка, сидевшая непосредственно за спиной Сашки.
     - Иванов сильнейший боксёр, - успел сообщить Панкратов Иосифу перед самым боем. - От тебя потребуется максимум.
     Квалификация соперника почувствовалась сразу же. Иванов активно атаковал и молниеносно уходил от ответных атак. К середине первого раунда Иосиф получил несколько болезненных ударов, а в конце пропустил сильнейший хук в левую скулу и, падая, коснулся пола правым коленом. Он тут же восстановил положение тела. Но этот раунд Иванов выиграл подчистую.
    - Я даже не понял, как с ним драться, - признался Иосиф тренеру в перерыве.
    - Иосиф, ты двигался хорошо и оборону держал. А я, между тем, заметил у твоего соперника слабину.
    - Какую, Алексей Сидорович?
    - Ты понял, как он уходит от ответной атаки?
    - Нет. Но уходит молниеносно. Я ни разу его не достал.
    - Это потому, что он одновременно и отходит, и отклоняется корпусом. Но отклоняется он чересчур, так что его левая скула на какую-то долю секунды остаётся без защиты. Попробуй правый
хук. И, пока он разберётся, в чём дело, повтори удар.
    - Алексей Сидорович, я же при этом открою своё лицо.
    - Да, - согласился тренер, - но удар из этой позиции у него не будет сильным. Он может, конечно, расквасить тебе нос или рассечь бровь. Но, рискни. Другого варианта я не вижу.
     Во втором раунде Иосиф не сразу воспользовался советом тренера. Он сделал несколько ложных атак, наблюдая, как противник уклоняется от удара. Панкратов был абсолютно прав. И тогда Иосиф тщательно выбрал мгновение и выполнил хук правой, одновременно пропуская относительно слабый удар по своей щеке. Иванов лежал на полу и секунды полторы даже не шевелился. Потом он энергично поднялся на ноги, и бой продолжался. А Иосиф, следуя совету тренера, попытался повторить удар. Он удался, хотя и в значительно меньшей степени. Соперник был сбит с ног, но мгновенно вскочил и продолжил бой. Теперь Иванов был осторожен, и до конца раунда не пропустил ни одного удара. Но от его подавляющего преимущества  не осталось и следа.
    Во время следующего перерыва Иосиф и Панкратов наблюдали, как на противоположном углу ринга Королёв раздражённо жестикулировал, распекая Иванова.
    - Алексей Сидорович, вы Королёва переиграли.
    - Мы вместе его переиграли. В этом раунде победа за тобой. Ты очень точно выполнил удар. Но можно было бы лучше.
    - Почему?
    - Твой удар правой мог быть сильнее. Я понимаю, ты был сосредоточен на технике исполнения. Но имей в виду, это тот редкий случай, когда правым хуком можно нокаутировать.
    - Ещё раз, Алексей Сидорович, Иванов мне такую возможность не предоставит.
    - А я в этом не уверен. Это его коронный приём. За счёт него он только и побеждает.
    - Ну и что!
    - То самое, что за минуту перерыва Королёв не сможет обучить его какой-то новой тактике. Значит, имеются шансы вернуть Иванова к старому приёму. Спровоцируй его.
    - Как спровоцировать?
    - Разыграй ситуацию первого раунда. Позволь ему довольно долго и безнаказанно атаковать и уходить от твоих ударов. И он, невольно, вернётся к привычной тактике.
    - Но до этого он же наберёт очки и может выиграть раунд. Тогда
за ним и общая победа.
    - Конечно, Иосиф, такой риск есть. Но ты не превосходишь его в физической подготовке. Твой шанс - только переиграть соперника интеллектуально.
     Прозвучал гонг, и прежде, чем сделать шаг к центру ринга, Иосиф бросил взгляд в сторону своей команды. Олечка  застывшим взглядом сосредоточенно смотрела в его сторону, а её муж настороженно глядел на неё.
     Иванов, вооружённый наставлениями своего тренера, яростно
атаковал. Это была картина, ещё более проигрышная для Иосифа, чем в первом раунде. Он пропускал ощутимые удары, приносившие его сопернику очки. Иванов побеждал, и его лицо выражало энтузиазм и уверенность. Где-то на сороковой секунде раунда Иосиф предпринял атаку, и... Соперник молниеносно ушёл от удара, заметно отклонившись корпусом назад. Он, наверно, и сам не заметил, что возвращается к заученному приёму. Тренер Иосифа был гением, предсказав подобное развитие событий. Иосиф повторил атаку. Иванов мгновенно отклонился назад. И тогда, улучив мгновение, Иосиф выполнил правый хук, вложив в него всю силу, на которую только был способен. Соперник успел отреагировать относительно слабым ударом прямо в нос. На верхней губе Иосифа показалась кровь. К счастью, кровотечение быстро прекратилось. А Иванов неподвижно лежал на полу, и рефери громко отсчитывал секунды. Это был полный нокаут.
     Когда рефери поднял победную руку Иосифа, команда Панкратова громко рукоплескала. Сашка что-то кричала, била в ладошки и радовалась, как ребёнок. Олечка сдержанно улыбалась. А остальная публика угрюмо молчала. То, что произошло, было нонсенсом. Раскины, по определению, не могли побеждать Ивановых.
    Между тем, Панкратов подошёл к тренеру армейской команды.
    - Поздравляю, Алексей Сидорович, - недовольно процедил Королёв, - хороший у тебя парень, признаю.
    - Дело не в этом, - напрягся Панкратов. - Иванов - кандидат в мастера. Ты не имел права выставлять его против второразрядника.
    - Я ошибся, Алексей Сидорович, - насмешливым тоном произнёс
Королёв. - С кем не бывает?
    - В это никто не поверит. Иванов заранее был внесён в документацию, подписанную тобой.
    - Ты что, Алексей Сидорович, подашь на меня в суд?
    - В суд не подам, а протест против мошенничества в республиканскую Федерацию бокса направить могу. А зачем тебе это перед самым утверждением нового состава руководства Федерации? Ты ведь туда метишь.
    - Чего ты хочешь, Алексей Сидорович?!
    - Я хочу, чтобы по результатам этих соревнований Раскину дали
кандидата в мастера.
    - Но это же невозможно формально. Одной только победы над Ивановым недостаточно.
    - Я знаю, - согласился Панкратов. - Но ты можешь выставить
против Раскина ещё одного кандидата в мастера. Сделай официальную замену, например, по причине болезни какого-нибудь боксёра из твоего списка.
    - И тогда, - иронически подытожил Королёв, - твой воспитанник станет восходящей звездой отечественного бокса, а ты сам получишь республиканскую категорию и приглашение возглавить команду МВД. Они как раз ищут тренера.
    - Ты считаешь, Фёдор Сергеевич, я не заслуживаю?
    - Не в том дело. Я-то что буду с этого иметь?
    - Ты получишь немало. Во-первых, я не пошлю в Федерацию
протест, и, значит, ничто не помешает тебе войти в её руководство. А во-вторых, если стану тренером команды МВД, гарантирую тебе поддержку в Федерации.
    - Гарантируешь?
    - Гарантирую. Я, Фёдор Сергеевич, слово держу. Ты знаешь.
    - Ну ладно, - смягчился Королёв после некоторой паузы. - Мы должны помогать друг другу. Сейчас я сделаю замену боксёра, согласую с судейством и пришлю тебе новый список.
     Панкратов пошёл к своей команде. Недоходя двух метров, он остановился и подозвал Иосифа.
    - Иосиф, ты знаешь, какой спортивный разряд у Иванова?
    - Наверно, первый. Он отличный боксёр.
    - И Сашка тебе ничего не сказала?
    - Нет.
    - Иосиф, она - молодец. Я приглашу её секретаршей на нашу кафедру. Дело в том, что Иванов - кандидат в мастера.
    - Что?! И вы с Сашкой об этом знали?
    - Слушай внимательно, Иосиф. Я хочу, чтобы после этих соревнований тебе присвоили звание кандидата в мастера.
    - Разве это возможно, Алексей Сидорович?
    - Да, если ты победишь еще одного кандидата в мастера.
    - Алексей Сидорович, я готов делать всё, что вы скажете. Но неужели Королёв не будет препятствовать?
    - Не будет. Я с ним договорился. Он нам сейчас сообщит, с кем из кандидатов в мастера тебе ещё предстоит драться. Вот, кажется, несут список с новой фамилией.
    От судейского стола отошёл паренёк с бумагой в руке и, вскоре, вручил её Панкратову. Это был список участников соревнований. Иосиф с тренером углубились в чтение. В конце списка фамилия боксёра Рогачёва была зачёркнута и над ней написано "Огурцов Алексей". Напротив этого исправления на полях имелись две заверяющие подписи - Королёва и главного судьи соревнований.
     Между тем, состязания шли своим чередом. К часу дня все боксёры Панкратова, кроме Иосифа, закончили свои бои и выполнили норму первого разряда. Иосиф же, после Иванова, провёл ещё три боя с относительно слабыми соперниками, завершив каждый из них нокаутом. Теперь ему предстояла встреча с Алексеем Огурцовым.
    - Наверно, Алексей Сидорович, Огурцов, как боксёр, значительно вырос со времени нашего знакомства в клубе Железнодорожников, - Иосифу хотелось что-нибудь узнать об опасном сопернике.
    - Это логично, - согласился Панкратов, - но боксёрский почерк у него едва ли изменился.
    - Почему вы так думаете?
    - Стиль боя у состоявшегося боксёра, как правило, не меняется в течение всей его спортивной жизни. Он соответствует индивидуальным свойствам спортсмена. Ты помнишь, как дрался Огурцов?
    - Помню. Он всё время провоцировал противника на атаку, имитируя ослабление своей обороны.
    - Значит, у Огурцова такой характер. Ему не по душе долго и мучительно добиваться победы по очкам. А у Иванова от природы очень гибкая талия. На этом  преимуществе и построена его тактика мгновенного уклонения от ударов.
    - А у меня, Алексей Сидорович, какая индивидуальность?
    - У тебя редкая способность ловить мгновение, благоприятное для удара. Если помнишь, на это обратил внимание Королёв. Он сказал, что такому нельзя научить. Ты нокаутировал Иванова потому, что определил момент атаки с точностью до десятых
долей секунды.
    - Какая же из этого следует тактика?
    - В принципе, очень простая. Занимаешь глухую оборону и внимательно следишь за противником. Как только он делает ошибку, мгновенно бьёшь.
     Их разговор был прерван приглашением Панкратова к судейскому столу.
    - Я так понял, Иосиф, у тебя ещё один бой? - поинтересовался Осокин.
    - Да, Юрий Васильевич. Мы с эти боксёром уже встречались на ринге в клубе Железнодорожников. Мне кажется, Ольга Анатоль-
евна эту встречу видела.
    - Алексей Огурцов? - Олечка покачала головой, - нечестный парень. Ты его нокаутировал, а победу тебе не присудили.
    - Он-то здесь при чём, Ольга Анатольевна? Судейство  такое.
     Вскоре прозвучало объявление: "На ринг выходят Алексей Огурцов и Иосиф Раскин".
    - Значит, Алексей Сидорович, глухая оборона? - уточнил Иосиф в последнюю минуту.
    - Для первого раунда, безусловно.
     Начался бой. Иосиф был готов ко всему. Но перед ним было сосредоточенное лицо соперника без выражения каких-то особых эмоций. Огурцов был прекрасно подготовлен и, в отличие от Иосифа, не измотан предыдущими боями. Он активно атаковал, мастерски уходил от ударов и не проявлял склонности к авантюрам. Первый раунд он выиграл по очкам с небольшим преимуществом.
     В перерыве Иосиф с Панкратовым наблюдали, как Огурцов разговаривал со своим тренером. Королёв казался довольным.
    - Это был, конечно, разведочный раунд, - оценил Панкратов. - Сейчас Королёв велит усилить давление.
    - Да, Алексей Сидорович. За весь раунд у Огурцова не было ни одного рискованного движения. И силёнки у него посвежее. Он же сегодня впервые на ринге. Так он выиграет у меня все три раунда.
     - А может, нам на этом и сыграть?
     - На чём, Алексей Сидорович?
     - Ты, Иосиф, утомлён. К концу второго раунда, прижатый к канатам, с трудом сдерживаешь натиск противника, и, в изнеможении, то и дело оставляешь прорехи в обороне. Это логично?
    - Очень логично. Но вы сказали, к концу второго раунда? Я должен сдать ему по очкам и второй раунд?
    - Да. А в третьем ты сыграешь роль самого Огурцова. Спровоцируй его на атаку ослаблением обороны. При условии, что твоя провокация будет убедительно выглядеть, как результат крайней усталости. Ты можешь имитировать дыхание загнанной лошади?
    - Боюсь, Алексей Сидорович, мне для этого больших усилий не потребуется. Но мы никогда ещё так сильно не рисковали.
    - Чем труднее положение, тем больше потребность в риске, -
философски заметил тренер.
     С началом второго раунда Иосиф ещё раз убедился, что Панкратов не ошибается. Огурцов заметно ускорил темп боя. Иосиф защищался с трудом, периодически пропуская ощутимые удары по корпусу. В самом конце раунда он дважды оставлял без защиты левую скулу, и только крайняя осторожность соперника предотвратила его успешный правый хук. Но, когда Иосиф оставил на мгновение открытым лицо, Огурцов уже не сдержался, заметно подсветив сопернику левую щеку. Этот раунд выглядел, как настоящее избиение. Как только прозвучал гонг, Иосиф, тяжело дыша, потащился в свой угол. По пути он вскользь бросил взгляд в сторону своей команды и, почти физически ощутимо, наткнулся на взгляд Олечки. Он был полон решимости. Неужели она вмешается?! С этого момента мысль об Олечке не покидала его.
    - Смотри, Иосиф, Королёв улыбается, - заметил тренер. - Наверняка, даёт указание добить тебя в третьем раунде.
    - У Огурцова есть все шансы для этого.
    - Нет, Иосиф. Ты великолепно выполняешь наш замысел. А как здорово ты имитировал изнеможение в конце раунда!
    - Я не имитировал, Алексей Сидорович.
     Начиная третий раунд, Иосиф решил попытаться реализовать план тренера в течение первых двадцати секунд. До конца у него просто не хватит сил. Но уже секунд через семь атакующий Огурцов вдруг зацепился одной ногой за другую и стал падать на Иосифа, представляя собой великолепную мишень для нокаутирующего удара. Однако, вместо удара, Иосиф, чисто инстинктивно, поддержал соперника левой рукой, предотвратив его падение. Вслед за этим, он отступил на шаг, позволяя Огурцову восстановить боевую позицию. Замерший зал мгновенно откликнулся коротким всплеском аплодисментов.
    Это, конечно же, была Олечкина работа. Мысль о ней разрасталась в мозгу Иосифа, трансформируясь в какой-то невидимый пульсирующий поток, связывающий его с залом. Между тем, бой продолжался. Огурцов интенсивно атаковал. И вдруг Иосиф ощутил невероятный прилив сил. Он чувствовал себя даже сильнее, чем утром, до соревнований. Теперь он мог реализовать план Панкратова. Отступая от наседающего соперника, он сделал ложное раскрытие, опустив левую руку. От такого соблазна Огурцов отказаться был не в силах. Он послал свою нокаутирующую правую перчатку вперёд, переместив левую на защиту лица и тем самым лишив защиты левый край своего подбородка. На это Иосиф и рассчитывал. Он резко ушёл вправо и нанёс удар по незащищённому левому участку подбородка Огурцова. Это был тот самый приём, которым когда-то в клубе Железнодорожников Огурцов нокаутировал боксёров Панкратова.               
     Рефери громко отсчитывал секунды над неподвижным Огурцовым, потом поднимал победную руку Иосифа. Зал сотрясался от аплодисментов. И весь состав судей встал, чтобы вместе со зрителями приветствовать победителя. Перед Иосифом была та самая публика, которая совсем недавно так враждебно игнорировала его победу над Ивановым. У всех этих озлобленных, полуголодных и плохо одетых людей, отравленных ксенофобией и шовинизмом, в кладовой беспорочного подсознания хранились перлы истины. Зрелище боксёра, поддержавшего своего падающего соперника, приоткрыло дверь в эту кладовую. Они, несмотря ни на что, были способны аплодировать чему-то настоящему. Эта публика была небезнадёжной.
     Когда Иосиф вернулся к своей команде, Осокиных уже не было. Сашка объяснила, что Олечке стало плохо, и муж повёл её на улицу, на свежий воздух. Все ждали возвращения тренера, который за судейским столом участвовал в оформлении итогов соревнований. На несколько минут он вернулся, чтобы показать Иосифу одну бумагу. Это было ходатайство в адрес Федерации бокса о досрочном присвоении боксёру Иосифу Раскину звания кандидата в мастера. Оно было подписано Королёвым, Панкратовым и главным судьёй соревнований.
    - Так мне дадут удостоверение только после рассмотрения ходатайства? - поинтересовался Иосиф.
    - Нет. Судья решил выдать тебе удостоверение сейчас под свою ответственность.


                ГЛАВА 18. ЧТО ДАЛЬШЕ?

                В безбрежном  океане лжи,
                В тумане гибельной подлунности,
                Я всё ещё плыву на миражи
                Своей, непреходящей юности.

     Во вторник, в перерыве между лекциями, Иосиф позвонил на работу с телефона-автомата. Трубку взяла Надя, работавшая в первую смену.
    - Здравствуй, Надя! С наступающим Новым годом?
    - Это ты, Иосиф? Привет. Юрий Васильевич рассказал нам о твоей победе на соревнованиях. Поздравляю!
    - Спасибо, Надя. Мне нужно будет это дело отметить. Ты не могла бы купить в нашей столовой пять порций второго блюда для закуски? А я потом заплачу.
    - Хорошо, Иосиф.
    - Благодарю. И, пожалуйста, пригласи к четырём в мой кабинет
Лопахина, Осокина, дядю Пашу и сама приходи.
    - Приглашу.
    - Извини, Наденька, я не спросил, как у тебя дела.
    - Вот придёшь, я и расскажу.
     По дороге на работу Иосиф купил водку - одну поллитровку и две чекушки. На посту медсестёр никого не было. Дверь его кабинета была приоткрыта. Надя расставляла на столе вторые блюда.
    - Ну, вот, - сказала она, увидев Иосифа, - я как раз успела. И гости приглашены. Осталось только принести стулья.
    Надя ушла, а в дверях появился дядя Паша, потом Лопахин и Юрий Васильевич. Наконец, вернулась Надя со стульями, и гости расположились у стола. Иосиф достал поллитровку. Дядя Паша принялся разливать, а Юрий Васильевич поинтересовался, получил ли Иосиф удостоверение боксёра первого разряда. Иосиф протянул
ему книжечку.
    - Ого, - Осокин поднял удивлённые глаза, - кандидат в мастера?!
    - Да, Юрий Васильевич. Среди моих соперников было два кандидата в мастера, все бои я завершил нокаутом, вот судейство и приняло такое решение. В виде исключения.
     Это вызвало интерес. Все хотели посмотреть новое
удостоверение Иосифа.
    - Ну и ну! - восхитился дядя Паша. - В нашем коллективе таких ещё не было.
    - Давайте выпьем за победу Иосифа, - предложил Лопахин.
     Поллитровка была выпита. Иосиф выставил на стол  одну чекушку, а вторую оставил про запас.
    - Дядя Паша, мне больше нельзя, у меня вторая смена.
    - И мне хватит, - присоединилась к Иосифу Надя.
    - Ладно, - пожилой санитар разделил чекушку между собой, Лопахиным и Юрием Васильевичем.
    - Что с Ольгой Анатольевной? - обратился Иосиф к Осокину, пока разливали водку.
    - Немного закружилась голова. Ей, в таком положении, видимо,
нельзя ходить на соревнования. Она так увлекается.
     Было уже без четверти пять. Гости стали прощаться. Подобные выпивки на работе всегда проходили очень быстро.
    - Иосиф, завтра в четыре встреча у профессора по поводу Строгина, - уходя, предупредил Лопахин.
     Надя собрала посуду в небольшое ведёрко, вытерла стол и, последней, покинула кабинет. А Иосиф открыл шкаф и начал выкладывать на стол бумаги, относящиеся к Строгину. Но начать работу сейчас ему не пришлось.
     Скрипнула дверь, и на пороге возникла Надя. Она была в пальто и с сумкой.
    - Я уже совсем было домой собралась, - она повернулась и заперла дверь ключом, - потом вспомнила, что обещала тебе кое-что рассказать.
    - Надя! - Иосиф встал.
    - А я смотрю, Галины Антоновны на посту нет, никто меня не видит. Вот я и пришла. Хочется поздравить тебя с победой. Я так опьянела, - она подошла и уткнулась носом в его грудь.
     Иосиф вспомнил, что в тот далёкий вечер, когда Надя впервые
оказалась на кушетке его кабинета, она тоже ссылалась на опьянение. Он помог ей снять пальто. Но этого оказалось недостаточно...
     Полчаса спустя Надина одежда в беспорядке громоздилась на стуле. Сама она продолжала лежать на кушетке, а он сидел рядом.
    - Надя, ты что-то хотела мне рассказать?
    - Я хочу выйти замуж. За художника, или кардиолога. Но это ничего не значит.
    - Кардиолог продолжает за тобой ухаживать?
    - Да. Алексей Степанович приходит проведать маму и приглашает меня на прогулку. А я всё время думаю о тебе. Мне хочется родить мальчика и назвать его твоим именем.
    - Я тронут, Наденька. Ты это хотела мне рассказать?
    - Что? Нет, совсем о другом. Мы же с Моховым в воскресенье собирались в театр.
    - Ты как-то говорила об этом.
    - Но ты же не знаешь, что было дальше. Пришла я к нему в воскресенье, а у него ангина. Таисия Ивановна поит его чаем с малиной. А он предлагает мне сходить в театр с его другом, Николаем, поскольку сам из-за болезни не может.
    - Кто такой Николай?
    - Он тоже художник. С такой же бородкой, как у Мохова. Они,
вообще, во многом похожи. Что мне было делать? Я и пошла с Николаем в театр, но по дороге его сбила машина.
    - Как сбила?!
    - Понимаешь, Иосиф, Николай хотел купить газету в киоске на другой стороне улицы и попросил меня подождать. И когда он переходил улицу, его сбил автомобиль. Шофер, наверно, был пьяный. Наехал на него, как будто нарочно.
    - Николай погиб?!
    - К счастью, нет. Но обе ноги сломаны. Я в машине скорой помощи вместе с ним поехала в Склифосовского. Ему в тот же вечер сделали операцию, наложили гипс.
    - Какой ужас, Надя! А Мохов об этом знает?
    - Конечно. Я в понедельник после работы была у него. Он очень тяжело переживал. Говорил, что сам послал своего друга на смерть. И всё время пил. А Таисия Ивановна уговаривала его не делать этого.
    - А обо мне он не упоминал?
    - Всё время упоминал. Говорил, что ты был прав, и что теперь он
будет выполнять все твои указания.
    - Прямо так и сказал?!
    - Да. А потом дал мне денег и письмо и попросил привезти к нему на такси одного человека, с которым ты якобы хотел его познакомить. Сам же Мохов боялся даже выходить на улицу.
    - Ну и что, Надя?
    - Я привезла ему этого человека. Его зовут Серафим Аристархович. Очень пожилой, с бородой.
     - И что Серафим Аристархович?
    - Я не знаю. Было уже поздно. Я забрала свой портрет и поехала домой. Хотелось бы тебе его показать.
    - Но он же не может быть лучше оригинала.
    - Иди ко мне, Иосиф. Я собиралась больше с тобой не встречаться. Но ты видишь, что из этого вышло. Обними меня.
    Через полчаса она встала, быстро оделась и нерешительно подошла к двери.
    - Не хотелось бы встречаться с Галиной Антоновной.
    - Подожди, Надя, я сейчас посмотрю.
     Иосиф вышел в центральный коридор. Медсестры на посту не было видно. Он сделал Наде знак рукой, и она быстро пошла к выходу. Через полминуты со стороны ординаторской показалась Галина Антоновна.
    - Что-то, Иосиф, сегодня у нас очень тихо. Вот, отнесла чай Феликсу Филипповичу. Вам принести?
    - Буду очень благодарен.
     Иосиф вернулся в свой кабинет. Было без четверти семь. Вскоре
Галина Антоновна принесла чай.
    - Иосиф, там, в коридоре ваш пациент. Он спросил, на работе ли вы сегодня.
    - Хорошо, Галина Антоновна, я с ним сейчас поговорю.
     Иосиф вышел из кабинета. Строгин нетерпеливо прогуливался по коридору.
    - Здравствуйте, Виктор Петрович!
    - Здравствуйте. Уже почти семь. Будет ли у нас беседа?
    - А как вы себя чувствуете, Виктор Петрович?
    - Вас интересует, прошло ли действие той отравы, которой меня поили на прошлой неделе? Почти прошло.
    - Вы помните, Виктор Петрович, что вы говорили в кабинете врача под воздействием этой отравы?
    - Я всё помню.
    - Вы согласны с человеком, который был там в вашем лице?
    - Совершенно не согласен и протестую против подобной подмены моей личности.
    - Я, Виктор Петрович, вас хорошо понимаю. Но был такой приказ, назначить вам психотропные препараты. Вы не приходите к выводу, что приказы не всегда во благо?
    - Значит, меня продолжат пичкать этой гадостью? И ничего
нельзя сделать?! - в голосе пациента звучала такая обречённость,
что Иосиф содрогнулся.
     Сколько же подобных новоиспечённых, пролетарских активистов представляли себя великими преобразователями мира, отдавая свои короткие, бодрые приказы. Во имя великой социалистической революции, или во имя великой России. Расстрелять, экспроприировать, арестовать, сослать. А потом, когда они сами начинали превращаться в лагерную пыль, не такая же ли обречённость овладевала их душами?
    - Я, Виктор Петрович, сделаю всё, чтобы это не повторилось. Но
вы должны сознавать, существует только два подхода - насилие, то
есть приказы, и убеждение, то есть обмен мнениями и поиск компромисса. Другими словами, препараты или дискуссия равноправных участников.
    - Иосиф Яковлевич, я спрашивал, будет ли у нас беседа, а она
уже ведётся, - грустно улыбнулся Строгин.
    - И вы в ней добровольно участвуете? Без всяких приказов?
    - Участвую, - признал пациент, безнадёжно разведя руками.
     Иосиф пообещал Строгину встречу на следующий день и вернулся к своему столу. К завтрашнему визиту в профессорский кабинет он должен был подготовить  варианты целительных бесед с пациентом. Беседа, которая только что произошла в коридоре, не входила в планы Иосифа. И она не соответствовала наставлениям профессора. Паранойя Строгина касалась только его взглядов на школьное образование. Только эти взгляды Иосиф и должен был ниспровергать. А он доказывал пациенту, что метод убеждения, в принципе, лучше приказов.
     В одиннадцать в его кабинет неожиданно заглянула Олечка. Она дежурила в третью смену, но приходила пораньше, прямо со своей вечерней школы.
    - Привет, Олечка! Заходи.
    - Здравствуй, Иосиф! Юра мне уже рассказал. Поздравляю с кандидатом в мастера!
    - Ты же причастна к моей победе.
    - Вмешиваться в соревнования, Иосиф, совсем не входило в мои планы. Но когда я случайно услышала, что Иванов - кандидат в мастера, мне уже не удалось остаться в стороне. Против тебя затевалась какая-то нечестная возня.
    - Разве во время боя с Ивановым ты что-то делала?
    - Я хотела заставить его споткнуться. Но Юра всё время
поглядывал на меня, и мне не удалось сосредоточиться.
    - А он знает о твоих способностях?
    - Нет. Ты же понимаешь, сколько здесь предрассудков. Даже мама не знает. Отец, возможно, о чём-то догадывается.
    - Что же было потом?
    - На меня сильно подействовал твой бой с Огурцовым. Он просто мордовал тебя, особенно во втором раунде. И у меня вдруг всё стало получаться. Огурцов споткнулся и начал падать, а ты этим не воспользовался. Тогда я перенесла всю свою энергию на тебя. Ты ощутил?
    - Ещё бы. Но что с тобой потом случилось?
    - Как только ты нокаутировал Огурцова, я почувствовала резкий упадок сил, чуть не потеряла сознание.
    - Я и не подозревал, Олечка, что у тебя такое мощное дарование.
    - Да. Но я беременна, - она смущённо улыбнулась. - Я не имею
права так выкладываться.
     Некоторое время они молча сидели напротив друг друга, не испытывая от этого никакого неудобства.
    - А что будет дальше?
    - О чём ты, Олечка?
    - Ты и сам вскоре задашь себе этот вопрос. Чтобы продолжать рост в спорте, нужно подчинить ему всю жизнь.
    - До звания мастера мне всё же хотелось бы добраться. А ты как считаешь?
    - Мне кажется, Иосиф, психиатрия неизмеримо важнее.
    - Спасибо, Олечка.

     В мединституте, в среду, у Иосифа была тренировка. Но Панкратов не торопился задавать ему спортивную нагрузку. Определив программу работы своих спортсменов, он усадил Иосифа за тренерский столик напротив себя.
    - Что будем делать дальше? - этот вопрос лишь с небольшими изменениями повторял слова Олечки.
    - Наверно, тренироваться, Алексей Сидорович.
    - Я должен кое-что тебе объяснить. В нашем положении ожидаются перемены.
    - В нашем?
    - Да, Иосиф. В январе Федерация рассмотрит вопрос о повышении моей тренерской категории. И меня, пока ещё неофициально, пригласили возглавить команду клуба МВД. Там,
наряду с армейцами, сильнейшие боксёры Москвы.
    - Поздравляю, Алексей Сидорович. Я этому рад даже больше, чем своему новому спортивному званию.
    - Спасибо. Но и для тебя, Иосиф многое меняется.
    - Что, именно?
    - У тебя не будет больше квалификационных соревнований. Будет участие в различных первенствах - городских, республиканских, всесоюзных, предпраздничных и юбилейных. Я постараюсь зачислить тебя в резерв столичной сборной.
    - Что это даёт, Алексей Сидорович?
    - Это талоны на продукты, бесплатная спортивная одежда, бесплатные летние лагеря, доступ к спортивной медицине и диетологии. И совсем другой уровень соперников. Вот об этом, последнем, мы и должны подумать.
    - Вы имеете в виду изменение характера тренировок?
    - Не только тренировок, Иосиф. Речь идет об образе жизни. Ты сам как это видишь? У тебя же на последних соревнованиях были очень сильные соперники.
    - Да, Алексей Сидорович. В боях с Ивановым и Огурцовым у меня было ощущение, что я упёрся в стену, что это предел моих возможностей. Я победил только благодаря вашей помощи.
    - Очень неплохая самооценка. В чём же ты им уступал?
    - В выносливости, в динамике, в отточенности приемов.
    - Согласен, Иосиф. На их фоне твои мышцы казались какими-то ватными. А знаешь, почему?
    - Почему?
    - Эти ребята ничем, кроме спорта, не занимаются. У них есть, конечно, какие-то должности, но чисто формальные. Кстати, в команде МВД, куда меня прочат, то же самое. Вот, какой у тебя распорядок дня, по часам? Можешь рассказать?
    - Я встаю в половине седьмого, до семи умываюсь, завтракаю и, затем, выхожу из дома. С восьми до трех-четырех дня - мединститут. Потом, три дня в неделю, работа, с четырёх до двенадцати ночи. В час ночи ложусь спать.
    - Так вот, Иосиф, спать нужно, минимум, восемь часов. Перед завтраком следует делать зарядку и принимать душ. В дневном рационе питания должно быть достаточно мяса и фруктов. И работу придётся бросить. Я подыщу тебе в МВД какую-нибудь формальную должность.
    - Что вы, Алексей Сидорович! Это исключено.
    - Ну, не знаю, Иосиф. Думай. И давай немного поговорим о тренировках. Какие будут предложения?
    - По-моему, стоит поработать над выносливостью. Может быть, ввести пятикилометровый кросс?
    - Согласен. А что ещё?
    - Неплохо бы расширить комплекс боксёрских приёмов. На их основе можно потом строить стратегию боя.
    - Замечательно, Иосиф. В этом наши подходы совпадают. Значит, так. Завтра начинай бегать свои пять тысяч метров. А в пятницу уже полноценная тренировка. Ближайшие соревнования в конце февраля, ко дню Советской Армии.
    - Меньше, чем через два месяца?!
    - Да. И мои слова о сне и питании не просто пожелания. Это необходимые условия. Погоди, - Панкратов порылся в своей папке и протянул Иосифу листок, - вот примерный дневной рацион боксёра. Пока у нас нет льготных талонов на питание, тебе придётся пустить в ход всю свою зарплату.

     На работе его встретила Надя.
    - Надя, сейчас меня ждёт профессор. Может, подождёшь в моём кабинете?
    - Но ведь ты можешь задержаться? Давай лучше завтра. Сегодня я обещала съездить к Мохову.
    - Но завтра же Новый год!
    - А какая для нас разница. Всё равно выходим на работу.
    - Ну, хорошо.
     Иосиф забежал в свой кабинет, взял необходимые бумаги, магнитофон и поторопился к профессору. К его удивлению, в кабинете Иванцова сидел не только Лопахин, но и Сорокин.
    - Сегодня консилиум по Строгину? - спросил Иосиф, пожимая руку Сорокину.
    - Не знаю, - усмехнулся тот, -  этот пациент, сам по себе, для меня не важен. Я интересуюсь вашим новым методом  лечения посредством убеждений. Похоже, тут есть что послушать, раз вы принесли магнитофон.
    - И я ещё не слушал магнитофонную запись, - присоединился к разговору Иванцов. - Но, Иосиф, для Дмитрия Ивановича дайте краткую справку о пациенте.
    - Пожалуйста. Строгин Виктор Петрович, 1912 года рождения, русский, из рабочих, член партии, участник войны, учитель истории по образованию. Работал директором школы. Автор маниакальной идеи военизации школьного образования. Анатолий Романович проводил его обследование с моим участием. На магнитофон записана наша беседа со Строгиным, находящимся под воздействием психотропных препаратов. Мы единодушно поставили диагноз - паранойя.
    - Так что? Послушаем? - вопрос профессора был обращён к Сорокину. Тот кивнул головой. - Включайте, Иосиф.
     Слушание происходило в полной тишине. Когда запись кончилась, Иосиф выключил магнитофон, но присутствующие продолжали хранить молчание. Иванцов поглядывал на Сорокина. От этого человека, кроме прочего, теперь зависело и финансирование части исследовательских работ.
    - Это же только диагностика болезни, -  нарушил паузу Сорокин. - А в чём состоит лечение?
    - Магнитофонная запись, Дмитрий Иванович, - поторопился профессор, - зафиксировала картину истинных представлений, которая хранилась в подсознании самого больного. Далее, мы организуем прослушивание этой записи пациентом, объясняя ему, что она представляет его собственный взгляд, избавленный от влияния патологии. Это будет продолжаться до тех пор, пока содержание записи не укоренится в сознании пациента, то есть, пока он не выздоровеет. Без магнитофона эта методика была бы невозможной.
    - Но, у меня сложилось представление, что существует и версия метода без применения магнитофона.
    - Существует, - подтвердил профессор, - но она ещё не доведена до конца. Её отличие в том, что картину истинных представлений психиатр пытается восстановить в мозгу пациента путём убеждений, обсуждений и дискуссий.
    - Хорошо, - подытожил Сорокин. - Я надеюсь, Иосиф будет держать меня в курсе. А пока, вернёмся к магнитофонной записи. Там упоминается еврейский метод воспитания детей, выдержавший проверку временем. Строгин утверждает, что применительно к коммунистическому воспитанию метод дал бы такой же результат. Вы можете это прокомментировать?
     Наступила продолжительная пауза.
    - Нет, - ответил, наконец, Иванцов, - мы это не исследовали.
    - Я хотел бы взять у вас магнитофонную запись, - попросил Сорокин. - Сделаю копию и верну обратно.
    - Разумеется, Дмитрий Иванович.
     На этом обсуждение вопросов, связанных со Строгиным, окончилось, и профессор отпустил Иосифа и Лопахина.
    - А знаешь, Иосиф, почему Сорокина интересует безмагнитофонный метод лечения? - заговорил Лопахин, как только они оказались в коридоре.
    - Почему?
    - Потому что он вовсе не стремится восстанавливать истину в сознании пациента. Ему нужно вбивать в человеческую голову что-то другое, не имеющее с истиной ничего общего.   
     Было уже четверть шестого. Иосиф начал готовиться к встрече со Строгиным. Но минут через десять к нему зашел профессор.
    - Иосиф, мы так и не поговорили. Пришёл гость, что поделаешь.
    - Михаил Андреевич, я хотел показать вам две темы бесед со Строгиным. Вот они. Одна основана на сопоставлении Спарты и
Афин, а вторая - на педагогических постулатах, требующих учиты-
вать специфику детского возраста.
    - Но вы помните моё предостережение? Никакого сравнения
государственных систем управления Спарты и Афин.
    - Да, Михаил Андреевич. Я ограничиваюсь сопоставлением их методов воспитания детей. В сущности, в обоих государствах жил один и тот же народ - греки, но в Афинах из них вырастали сократы и платоны, фидии и праксители, еврипиды, эсхилы и софоклы, а в Спарте - никого. Неопровержимая аргументация.
    - Хорошо. А как обстоят дела с организацией бесед с пациентом? Ему требуется мой приказ?
    - Уже нет, Михаил Андреевич. Я представил ему назначение психотропных препаратов, как следствие начальственного приказа, у которого есть только одна альтернатива - дискуссия. И он сам выбрал второе. Это уже первый шаг к выздоровлению. Когда речь идёт о собственной шкуре, аргументы становятся доходчивее.
    - А как, Иосиф, дела с анкетированием?
    - Пока никак. Но теперь, когда с разработкой новой методики
лечения немного разобрались, можно заняться и анкетированием. Сразу после Нового года начну договариваться со школой.
    - Да, нужно начинать. Финансированием мы обеспечены. Что у нас ещё?
    - Как будто всё, Михаил Андреевич.
    Но Иванцов уходить не торопился.
    - До меня дошли слухи, Иосиф, о ваших спортивных успехах.
Вас можно поздравить?
    - Можно.
    - Поздравляю, - Иванцов даже не улыбнулся. - Но вы же на этом не остановитесь?
    - Хотелось бы стать мастером спорта.
    - Зачем вам это, Иосиф? Неужели вы не видите, как велика наука в сравнении со всеми этими методами накачивания мышц? Не мускулатура же сделала человека царём природы. Таким его сделал мозг, именно то, чем занимается психиатрия.
    - Но бокс, Михаил Андреевич, это не только мышцы. Он позволяет поддерживать живую связь с настоящей жизнью. Более того, для людей нашей профессии - это неплохой противовес, чтобы не свихнуться.
    - По-вашему, он даже помогает психиатрии? - профессор встал.
    - Михаил Андреевич, с вашего разрешения, ещё один вопрос.
Тренер по боксу объяснил, что не видать мне звания мастера спорта, если я буду ложиться спать в час ночи.
    - Вы хотите сократить продолжительность работы? - нахмурился
Иванцов.
    - Нет. При моей загрузке это невозможно. Прошу разрешения лишь несколько изменить распорядок. Я хотел бы заканчивать работу в десять вечера, а оставшиеся часы дорабатывать в воскресенье в первую смену.
    - Не возражаю. Только повесьте на своей двери табличку с новым распорядком. Всего хорошего, Иосиф. С наступающим Новым годом!
     Профессор ушёл. Часы показывали половину седьмого. Через полчаса беседа с пациентом. В принципе, Иосиф был к ней готов, но неплохо бы ещё раз просмотреть тезисы беседы. Он подвинул к
себе бумаги, и в это время зазвонил телефон.
    - Иосиф, как слышимость? Вам звонят. Будете говорить со своего телефона, или придёте на пост?
    - Сейчас приду, Галина Антоновна. В моём телефоне сильные
помехи.
     Он поторопился на пост медсестёр. Взял трубку.
    - Алло, Раскин у телефона.
    - Иосиф, здравствуй! С наступающим Новым годом!
    - Здравствуйте. Спасибо. Извините, как ваше имя отчество? - Иосиф со страдальческой миной взглянул на Галину Антоновну, которая наливала заварку в чайные чашки.
    - Меня зовут Екатерина Васильевна, можно Катя, или даже
Катенька. Я, кажется, понимаю, Иосиф. Вокруг тебя сотрудники, и ты не можешь говорить свободно?   
    - Иосиф, я отнесу чай Феликсу Филипповичу и в ваш кабинет, - сжалилась, наконец, Галина Антоновна, поднимая поднос с чайными чашками.
    - Теперь уже могу. Привет, Катенька! Очень рад слышать твой голос. Что говорит маленький Иосиф?
    - Я купила ему детскую книжку с картинками крокодилов, бегемотов и других животных. Так он говорит, что нужно сходить к бабушке, может быть, у неё в шкафу есть бегемотик. Бабушкой он называет твою маму. Он помнит, что она подарила ему крокодила.
    - Какие ещё новости, Катя?
    - Почти никаких. На днях случайно встретила твою бывшую одноклассницу Наташу. Ты её помнишь?
    - Помню. Как она?
    - Учится в университете, Сталинская стипендиатка. У неё
счастливая семья. Она ждёт второго ребёнка.
    - Она беременна?
    - Да, примерно на четвёртом-пятом месяце.
    - Катя, я тебя недавно вспоминал с огромной благодарностью. Чарити-английский словарь уже у меня.
    - Вот это новость! Трудно даже поверить. А как насчёт текста, что я тебе оставляла. Ты пробовал попасть туда?
    - Пробовал один раз. Но, увы. Это же другая планета. Может быть, чтобы преуспеть, я должен овладеть техникой максимальной концентрации энергии. Но не до этого мне было. Я получил звание кандидата в мастера спорта и на работе веду две исследовательских темы.
    - С кандидатом в мастера от души поздравляю, Иосиф. А по концентрации энергии постараюсь поискать литературу.
    - Спасибо, Катя. Я тебя очень люблю. Может быть, придёшь ко
мне на приём?
    - К сожалению, мой милый, пока это невозможно. Всего тебе наилучшего в Новом году!
    - И тебе, Катя.
     Иосиф положил трубку и направился в свой кабинет. Но не успел он сделать и пяти шагов, как телефон зазвонил снова. Это был предновогодний день. Он вернулся и поднял трубку.
    - Алло.
    - Иосиф, неужели это ты?
    - Я, Наташа. С Новым годом тебя!
    - И я тебя поздравляю. Знаешь, как трудно к вам дозвониться. Телефон всё время занят. Как ты поживаешь?
    - Всё в порядке. Учусь, работаю, получил звание кандидата в мастера по боксу. Какие у тебя новости?
    - Тоже всё в порядке. Ушла с головой в исследовательскую работу. Даже по выходным несколько часов провожу в лаборатории. Между прочим, на днях случайно встретила Екатерину Васильевну, нашу школьную учительницу. Она живёт недалеко от дома моей подруги.
    - И как она выглядит?
    - Она ждёт ребёнка. Ты, наверно, слышал, она вышла замуж.
    - Екатерина Васильевна беременна?
    - Да. По-моему, где-то на пятом месяце.
     В коридоре показалась возвращающаяся Галина Антоновна.
Услышав, что он всё ещё разговаривает, она остановилась. Иосиф не мог не заметить, с тех пор, как он помог ей справиться с больными малышами, она проявляла по отношению к нему редкую предупредительность.
    - А как, Наташа, твоё самочувствие?
    - Нормально.
    - Значит, никакие психоаналитики тебе больше не нужны?
    - Такие, как ты, всегда нужны. Но, скажем так, положение некритическое. Когда будет критическое, я позвоню.
     Иосиф попрощался с Наташей и пошел на своё рабочее место. Он думал о том, что время, почему-то, не разрывает его связей с былыми возлюбленными. Они, независимо от перипетий их личных судеб, продолжают поддерживать с ним контакт, периодически напоминают о себе. С Новым годом его ещё не поздравили Римма и Маша. Но до конца смены  много времени. Потом его мысли переключились на Надю. Интересно, подарит ли она ему прощальный медальон?
     У входа в коридорчик, ведущий к его кабинету, уже стоял Строгин. Иосиф пригласил его в свой кабинет, включил магнитофон и начал беседу.
     Римма поздравила Иосифа около половины девятого. Сегодня она дежурила в своей больнице во вторую смену. А Маша на этот раз уже и не позвонила.


              ГЛАВА 19. ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР

                Пусть это даже ложно, ну и что?
                Мы обожаем эту ложь за то,
                Что с нею выглядим сильнее,
                И привлекательнее, и умнее.

     В четверг утром Иосиф показал маме листок с рационом питания боксёров.
    - Это недёшево и не всегда можно достать, - заключила Фаина Моисеевна, бегло просмотрев список.
    - Тренер сказал, что на моём спортивном уровне такое питание просто необходимо. Он обещал льготные талоны на продукты. Пока их нет, я готов истратить всю свою зарплату.
    - Ну, раз тренер сказал, - произнесла мама с напускной значимостью, - будем выполнять. А ты, вообще-то, спрашивал себя, тебе это нужно?
     После Олечки и профессора, она была третьей, задающей ему такой вопрос. И каждый раз, отвечая на него, Иосиф искал аргументы, прежде всего, для самого себя.
    - Мама, бокс - это реальная жизнь. Нельзя же замыкаться в одном только мире книг.
    - Хорошо, Иосик, я буду тебе помогать.
     Сегодня, в связи с новогодним праздником, занятий в мединституте не было. Иосиф решил заняться делами, на которые у него в обычные дни не хватало времени. Прежде всего, он достал из шкафа две папки под названиями "Психиатрия в застенках" и "Социальная паранойя", распределил накопленный в них материал по главам и закрепил в папках отдельные вложенные листы. Потом Иосиф взялся за чарити-английский словарь. С ним нужно было начинать работать. Он прочёл краткий грамматический очерк в конце книги, и положил её в свою сумку. Теперь знакомиться с чаритианским языком можно будет в метро или трамвае. Других возможностей не предвиделось.
    Время близилось к полудню. Иосиф пообедал, переоделся в спортивную одежду и вышел из дома. Ему хотелось уточнить трассу пятикилометрового кросса, который предстояло включить в объём тренировок. Она пролегала по территории парка, на пути к работе. Кроме того, ему нужно было забежать в магазин, чтобы купить конфет.
     До работы Иосиф добрался  около трёх часов. Принял душ, переоделся и направился в свой кабинет через пост медсестёр, где сидела Надя.
    - С Новым годом, Надя? Это тебе, - он положил перед ней кулёк конфет.
    - Спасибо, Иосиф! С Новым годом! Ты сегодня пораньше?
    - Да. Приходи в гости. Хоть чаем отметим Новый год.
     Минут через десять она пришла с чайным подносом в руках. Принесла своё варенье. Расставила на столе чашки.
    - Какие новости, Надя?
    - Про Мохова?
    - В том числе, - он пригубил чайную чашку.
    - Я вчера была у него. Вошла в квартиру, а там попойка. Оказывается, вчера, в первой половине дня, в Кремле состоялась предновогодняя встреча товарища Сталина с писателями и художниками. Мохов был там, и Сталин пожимал ему руку.
    - Невероятно, Надя!!
    - Я сегодня утром купила "Правду". Вот, посмотри.
     Иосиф мгновенно развернул газету. На первой странице бросался в глаза яркий заголовок "Предновогодняя встреча с творческой интеллигенцией". Под ним снимок улыбающегося вождя в окружении творческих работников. Он пожимал руку Мохова. Мозг Иосифа лихорадочно заработал. Как же это произошло? Он был у художника в пятницу, и, возможно, в этот же день Таисия Ивановна поехала к вице-президенту Академии художеств с просьбой включить её сына в число участников кремлёвской встречи. А встреча такая уже готовилась. И старый друг семьи не отказал. Зато теперь никто уже не посмеет покушаться на жизнь художника.
    - А как выглядел Мохов?
    - Он был сильно выпивши и всё повторял: "Мама, молись за Иосифа!" А в чём смысл этих слов, я не поняла.
    - Наденька, передай ему мои поздравления.
    - Я к нему больше не поеду. Он уже на меня и не смотрит. Я вчера второй раз приезжала без приглашения. Больше не буду.
    - Извини, Надя, ты выбрала Алексея Степановича?
    - Да. Мохов человек ненадёжный. У него вечно друзья, попойки. А Алексей Степанович уже сделал мне предложение. Спокойный, работящий, симпатичный человек.
     Некоторое время они молча допивали чай.
    - Надя, а ты ничего нового не слышала про Серафима Аристарховича? Ты помнишь, о ком я?
    - Помню. Вчера у Мохова я видела набросок его  портрета. 
    - Это рисунок углём на картоне?
    - Нет. Холст и масло. Серафим Аристархович будет теперь Мохову позировать. За один раз портрет маслом не напишешь.
    - А был ли там Андрей, у которого я якобы увёл  девчонку?
    - Так он у него на всех попойках обязательный участник.
     Чаепитие закончилось. Надя собрала посуду и ушла. Но через минуту она вернулась и заперла ключом дверь кабинета.
    Потом она лежала на кушетке, а он сидел рядом на стуле.
    - Надя, ты видела на двери моё новое расписание?
    - Мельком. А что там нового?
    - Теперь я заканчиваю работу в десять вечера и работаю в воскресенье в первую смену.
    - А у меня, Иосиф, с понедельника третья смена. Значит, мы всю следующую неделю не увидимся. - Она помолчала и добавила, - так оно, наверно, и лучше.
    - Почему?
    - Через неделю я беру трёхдневный отпуск. На свадьбу.

     В пятницу, после лекций, Иосиф поехал в клуб Железнодорожников. В основном, он тренировался в боксёрской секции мединститута, но сегодня тренер назначил общий сбор здесь. Это была первая тренировка в новом 1949 году. Боксёры оживленно обсуждали предстоящий переход Панкратова в клуб МВД. Он обещал взять туда с собой Гену Михайлова и Сашу Рожкова. Потом подошёл тренер, и все вышли в тренировочный зал. Иосиф задержался.
    - Что новенького, Иосиф?
    - Я, Алексей Сидорович, выполнил ваши условия процентов на девяносто. Спать буду ложиться не в час ночи, а в одиннадцать вечера, согласовал с мамой новый рацион питания и выбрал трассу для пятикилометрового кросса.
    - Значит, будем работать.

     Во вторник, на работе, Иосиф сразу же позвонил в школу, где предполагалось проведение пробного анкетирования подростков. Секретарша связала его с директором. Последний помнил разговор с Иванцовым, но в школе были зимние каникулы, и встречу удалось согласовать только на четыре часа в следующий вторник.

     Всю неделю Иосиф работал со Строгиным. Дискутировал с ним, составлял и корректировал тексты новых бесед. Пациент не только активно участвовал в дискуссиях, но и был увлечён ими. С помощью Иосифа он, может быть, впервые подвергал критическому переосмыслению накопленные знания. Все беседы записывались на магнитофон. Поэтому Иосиф строго придерживался рекомендаций Иванцова, сосредоточившись только на обсуждении систем воспитания и образования детей. Чтобы обосновать свою аргументацию, ему приходилось немало времени тратить на чтение библиотечной литературы по педагогике и истории.
     Поколебать маниакальное стремление пациента к военизации школьного образования удалось уже к концу недели. Строгин признавал, что увлёкся этой идеей, глядя на успехи советской власти в индустриализации страны и в военном деле, где всецело господствовала командная система. Соглашался, что не учитывал специфику детского возраста. И, действительно, его концепция не выдерживала критики с точки зрения педагогических авторитетов и исторического опыта. Но, отказываясь от параноических представлений, он активно искал им замену и находил её в иудейских религиозных методах образования и воспитания.
     Это обстоятельство ставило Иосифа в затруднительное положение. Его могли обвинить в еврейской религиозной и шовинистической пропаганде. В послевоенной России, насквозь пропитанной антисемитизмом, всё еврейское представлялось, как ущербное и враждебное. Единственную защиту Иосиф видел в магнитофонной записи. Ни одного слова в поддержку нового увлечения пациента он не произносил.
    Строгин исходно поклонялся двум Богам - коммунизму и России. Он искренне искал средства для укрепления и возвеличивания своих кумиров. А то, что он нашёл их в иудейской религиозной практике, лишь говорило о его беспримерной смелости. Появлялись же иногда в русской истории такие вот отчаянные поборники истины! И Иосиф невольно подпадал под обаяние своего пациента. Какой неслыханный вызов господствующей парадигме! У кого это русские должны учиться воспитанию своей молодёжи?! У евреев?! Да вы что, хотите нас
рассмешить?
     А, в самом деле, может быть, это его новая версия паранойи? Нет. Пациент с таким знанием дела рассказывал Иосифу о главном иудейском празднике - Песахе, чья литургия строилась на беседе отца семейства с четырьмя малолетними сыновьями. И о празднике Пурим, главным действом которого был детский костюмированный карнавал. И о празднике Шавуот, где дети за столом, украшенном фруктами, были  главными участниками торжества. Но особое восхищение у него вызывала ешива, где дискуссия была методом обучения, вырабатывая навыки самостоятельного мышления и формируя мировоззрение подростков. Если таким же образом прививать детям коммунистические идеалы, коммунизм в России не умрёт и через две тысячи лет.
    В русском обществе извечно существовали две парадигмы: первая - антисемитская, уже упомянутая, а вторая - еврейская. Последняя состояла в том, что господствующая идеология страны всегда базировалась на произведениях еврейских мозгов. В Советском Союзе это были труды Маркса. А многовековая, царская Россия опиралась на православие - почти стопроцентный плод еврейских авторов, как и всё христианство. И это православие, будучи основным источником черносотенного духа, не гнушалось услаждать слух своей паствы песнопениями псалмов, сочинённых еврейским царём Давидом. И рот не кривился. Да и сами черносотенцы, после очередного еврейского кровопускания с убиенными младенцами и вспоротыми животами беременных женщин, в благостном порыве опускались на колени перед распятием, бормоча слова древней еврейской молитвы: "...И да святится имя Твое! И да приидет царствие Твое!". И язык не прилипал к гортани их. Как могли в русском сознании сосуществовать столь несовместимые парадигмы?! Однако же сосуществовали. За счёт того, что имелся негласный общественный договор, предписывающий делать вид, что второй парадигмы не существует. В то самое время, как о ней знали все. Это была коллективная, осознанная ложь, ставшая, в конечном счёте, основой менталитета целого народа. Но разве всемирное Провидение, рано или поздно, не призовёт за это к ответу? За ложь всегда приходится расплачиваться.
    Строгин был исключением. Он не выполнял правила общественного договора и тем подвергал себя опасности. Иосиф не столько понимал, сколько чувствовал это. И к его восхищению пациентом примешивалась смутная тревога за его судьбу.

     Наступило воскресенье. Впервые в такой день Иосиф встал очень рано. Теперь в воскресенье он работал с восьми утра. Но он приехал на работу к семи в надежде пообщаться с Надей. Её третья смена заканчивалась в восемь.
     Она сразу же принесла в его кабинет чай.
    - Спасибо, Надя. Я совсем недавно завтракал.
    - Знаю. Это я, чтобы попрощаться, - она поставила на стол чай, вернулась к двери и заперла её на ключ.
    - Надя, если ты выходишь замуж...
    - Но разве мы не можем попрощаться? - она подошла к нему и начала расстёгивать платье...    
     Когда улеглись страсти, они за его столом пили чай.
    - Надя, ты не жалеешь, что пару месяцев тому назад оказалась на этой кушетке?
    - Наоборот, то был счастливейший момент моей жизни. Я была незаметной, серой мышкой, и вдруг на меня обрушилась настоящая любовь. А потом открылись такие возможности.
    - О чём ты говоришь, Надя?
    - Я, ни с того ни с сего, стала королевой. Ты меня ею сделал. Мне никогда не уделяли внимания столько мужчин. Но я же понимаю, волшебство кончится, и я снова стану Золушкой.
    - Почему?
    - Потому, что я Золушка от природы. Но пока я королева, я решила устроить свою судьбу, нашла себе хорошего мужа.
    - А как же любовь, Наденька?
    - Она со мной останется. Я тебя никогда не забуду.
    - И я тебя.
    - А я, Иосиф, не просто серая, я хитрая мышка. Я придумала кое-что, чтоб ты меня иногда вспоминал, - она извлекла из переднего карманчика платья медальон очень простой конструкции, напоминающий два совмещённых пятака с припаянной к ним цепочкой.
    - Это прощальный подарок. Внутри моя фотография.
    - Спасибо. Но почему, именно, медальон, - в конце концов, его разбирало любопытство.
    - Тебе не нравится?
    - Что ты, Надя, это замечательный подарок. Просто я пытаюсь понять ход твоих мыслей.
    - Ход очень простой. В нём хорошо сохранится фото, и его можно носить на шее. - Она взглянула на часы: - Ох, смотри, уже без четверти восемь. Сейчас появится Олечка.
    Она быстро оделась, поцеловала Иосифа и пошла к выходу.
    - Надя, передай профессору, что во вторник я буду в школе, - вспомнил он в последнюю минуту.
    - Передам.

     Во вторник Иосиф отправился в школу номер шесть. Нашёл дверь с табличкой "Директор". Немолодая секретарша попросила его подождать. Минут через пять от директора вышла женщина с бумагами в руках, и секретарша предложила Иосифу войти.
    - Здравствуйте! Я от профессора Иванцова. Мы с вами говорили по телефону.
    - Проходите, - директор встал и протянул руку, - Рагулин Сергей
Егорович.
    - Раскин Иосиф Яковлевич, - они обменялись рукопожатием, и гость сел за стол.
    - В чём суть вашей исследовательской работы?
    - Мы разрабатываем метод профилактики психических заболеваний, - начал Иосиф. - На первом этапе, он предусматривает анкетирование подростков. Последующий анализ анкетных данных позволит выявить предрасположенных к психическим расстройствам и принять меры, предотвращающие возникновение недуга.
    - Какого возраста подростки вас интересует?
    - Около пятнадцати лет.
    - Восьмой класс, - определил директор. - А анкеты у вас есть?
    - Да, Сергей Егорович. Вот они. Предположительно, одну заполняет классный руководитель, вторую - родители ученика, третью  психиатр, осмотревший учеников. Содержание анкет мы сможем уточнить в сотрудничестве с вами.
     Директор внимательно просматривал анкеты.
    - Очень сложная работа, - заключил он. - Совместить эти исследования с работой учителю, практически, невозможно.
    - Да, Сергей Егорович. Но мы заключим договор, позволяющий материально стимулировать ваших работников.
    - В нашей школе три восьмых класса. Сколько вам нужно для анкетирования?
    - Все три. Но сейчас хотелось бы начать с одного класса.
    - Хорошо, - директор выдержал паузу. -  Подготовьте, пожалуйста, письмо в наш адрес и завизируйте его в районо. Без их разрешения мы не обойдёмся. И ещё... - он задумался.
    - Имеются проблемы? - насторожился Иосиф.
    - Есть одна. Я опасаюсь, что ни мы, ни районо не сможем пойти на подобное анкетирование без специального разрешения. Вы понимаете, о чём я говорю?
    - Понимаю. Но это не проблема. Те, которые дают разрешения, сами заинтересованы в наших исследованиях.
    - Тогда, - директор не сводил с Иосифа испытующего взгляда, - пусть они тоже завизируют ваше письмо.
    - Хорошо.
    - Так мы, Иосиф Яковлевич, как будто всё обсудили?
    - Да, Сергей Егорович. Но нам хотелось бы уже сейчас начать работу, чтобы получить первое представление о возможных трудностях и учесть их в совместном договоре.
    - Пожалуй, - согласился директор, - для нас это тоже будет полезно. Я познакомлю вас с одной классной руководительницей. Людмила Архиповна! - в кабинет вошла секретарша, - пусть Грушина поговорит с нашим гостем. А мне, к сожалению, нужно срочно в райсовет.
     Директор попрощался, передал привет Иванцову и ушёл. Иосиф остался в приёмной.
    - Я сейчас посмотрю расписание, - пообещала секретарша. - У Грушиной уроков сегодня больше нет, только кружок любителей поэзии. Через десять минут она освободится.
     Иосиф остался в приёмной ждать. Разговор с директором давал обильную пищу для размышлений. Он только сейчас начинал осознавать, к какой уникальный информации  об обществе открывала перед ним доступ эта исследовательская работа. Более ценного материала для предполагаемой книги "Социальная паранойя" нельзя было даже представить.
     Через десять минут секретарша вышла из приёмной и вернулась с классной руководительницей. Иосиф, поднявшийся им навстречу, с трудом подавил проявление удивления и восторга. Перед ним стояла Марина, та самая, которая работала секретаршей в издательстве Дьякова. С её чувствами, похоже, происходило то же самое.
    - Марина Олеговна Грушина, - она протянула ему руку.
    - Очень приятно! Иосиф Яковлевич Раскин.
    - Давайте отправимся в незанятый класс, - предложила она. - Там вы и расскажете мне, что имел в виду директор.
    Иосиф попрощался с секретаршей, и они покинули директорскую приёмную.
    - Иосиф, каким чудом вы сюда попали? - поинтересовалась она, как только они зашли в пустой класс.
    - У нашего НИИ с вашей школой совместная исследовательская работа. А вы как здесь оказались?
    - К этому, Иосиф, вы прямо причастны. Вы помните наш последний разговор?
    - Что?! Вы хотите сказать...
    - Да. После встречи с вами я не могла больше оставаться в той грязи. Пусть будет школа, пусть что угодно. Человеческое достоинство важнее материальных благ. Я на второй же день написала заявление об увольнении.
    - И как на это реагировал Дьяков?
    - Он спросил, куда я ухожу. А я ответила, что к вам.
    - Вы хотели побольнее его задеть?
    - Нет. Я была влюблена. Существует же на свете что-то чистое и настоящее. Шла я по улице и мечтала о чуде. Вот, думаю, встречу Иосифа, брошусь к нему на грудь и расплачусь. И нисколько мне не будет стыдно.
    - А потом?
    - Пошла я в районо, и меня направили в эту школу. Здесь нужен был преподаватель литературы. Поработала месяц, мне дали классное руководство. Теперь мне уже нравится.
    - Марина, можно вас поцеловать?
    - Ни в коем случае, - она закрыла глаза.
     Дверь класса слегка приоткрылась и в него заглянула секретарша. Увидев целующихся молодых людей, она отпрянула назад. Потом постучала в дверь.
    - Молодой человек, вы оставили на стуле в приёмной свою папку, - секретарша протянула Иосифу забытые им бумаги.
    - О, Людмила Архиповна, большое вам спасибо. Это же анкеты. Из-за них я сюда и приехал.
     Секретарша отдала ему анкеты и пошла в приёмную. На лице её сияла улыбка.

     На следующий день Иосиф застал на посту медсестёр Олечку.
    - Олечка, ты снова в первую смену? - удивился он.
    - Да. Надя взяла отпуск на три дня. Она замуж выходит. Вот мы и договорились: я снова в первую, а Галина Антоновна во вторую и третью. А тебя Иванцов просил сразу же зайти.
     Иосиф отправился к профессору. В его кабинете находились Лопахин и Сорокин. Иосиф поздоровался.   
    - Вот сейчас мы всё и узнаем, - пообещал Иванцов, глядя на Сорокина. - Иосиф, вы были в школе?
    - Да, Михаил Андреевич. Сергей Егорович передал вам привет. Мы всё с ним обсудили.
    - К чему же вы пришли?
    - Они готовы сотрудничать. Директор, предварительно, подключил к нашей работе одну классную руководительницу. Но он сказал, что такой объём информации невозможно собрать в
обычное учебное время. Эта работа потребует финансирования.
    - Вы, Иосиф, сообщили им, что мы готовы платить?
     - Да. А Сергей Егорович объяснил, что для заключения договора им нужно наше письмо, завизированное районо и органами госбезопасности.
    - Ваш Сергей Егорович умный человек, - заметил Сорокин. - Ни у кого нет права собирать столь доскональную информацию о состоянии общества.
    - Но ведь для нас, Дмитрий Иванович, - насторожился профессор, - подобные трудности преодолимы?
    - Разумеется, Михаил Андреевич.
    - Что ещё, Иосиф?
    - Я договорился с учительницей провести пробное анкетирование нескольких учеников. Мы оба можем заниматься этим только во вторую смену. И, желательно, обсуждать текущие вопросы у меня в кабинете. Так я бы значительно сэкономил время. В связи с этим, можно ли ей выдать временный пропуск в наше учреждение?
    - Я позвоню в отдел кадров, - пообещал Иванцов, - чтоб они дали вам анкету. Пусть она её заполнит. Дадим её пропуск.
    - И обо мне не забывайте, Иосиф, - подал голос Сорокин. - Держите меня в курсе этих исследований.
    - Хорошо.
    - А что новенького вы можете рассказать о Строгине? - продолжал Сорокин. - У моих сотрудников ваша магнитофонная запись вызвала огромный интерес. Вы можете передать мне записи последующих бесед с пациентом.
     Иосиф неуверенно взглянул на профессора.
    - Дело в том, Дмитрий Иванович, - осторожно заметил Иванцов, - что я и сам ещё их не прослушивал.
    - Но я их только  скопирую и возвращу, - успокоил его Сорокин, - А как, вообще, дела с этим методом лечения?
    Профессор промолчал и обратил свой взор на Иосифа.
    - По-моему, успешно, - не очень уверенно произнёс Иосиф. - Пациент отказывается от своей маниакальной идеи. Я на этой неделе могу закончить курс. Но окончательное заключение за дипломированными специалистами.
    - Мы можем рассмотреть этот вопрос в ближайший вторник, - решил профессор. - Вам, Иосиф, придётся прийти к одиннадцати.
    - С вашего разрешения, Михаил Андреевич, я тоже хотел бы присутствовать, - предупредил Сорокин. - И Синицын приедет. Он дважды прослушивал магнитофонную запись.
     Наступила пауза.
    - Давайте отпустим Иосифа, - предложил Иванцов. - У него много работы.
    - Можно, - улыбнулся Сорокин, - только пусть принесёт мне магнитофонные записи.
     Иосиф встал и направился к выходу.
    - Я тоже отлучусь на минутку, - услышал он голос профессора, уже находясь у двери.
     В коридоре Иосиф остановился. Вслед за ним вышел Иванцов.
    - Что в магнитофонных записях? - спросил профессор.
    - Беседы с больным. Их содержание вы, в принципе, знаете.
    - Что там говорит больной?
    - Он постепенно соглашается с моими аргументами.
    - И всё?
    - Нет. Вместо военизации школы он начинает восхвалять еврейскую религиозную систему воспитания.
    - А вот это, Иосиф, нам ни к чему. Синицын обязательно привяжется к вашей национальности и выдвинет обвинение в пропаганде сионизма и еврейского буржуазного национализма. У него с прошлого консилиума на вас зуб.
    - Но, Михаил Андреевич, в записях нет ни одного моего слова в поддержку нового увлечения Строгина.
    - Ох, Иосиф, вы не знаете этих людей. Вы, вообще, не представляете, какое невероятное направление может принять человеческая мысль. Сейчас, к сожалению, уже ничего не поделаешь. Придётся отдать записи. Но это урок на будущее. Я говорил, с магнитофоном нужно быть очень осторожным.
    - Михаил Андреевич, мы считали Строгина неполитическим пациентом, и попали из огня да в полымя. Они интересуются им даже больше, чем своими подопечными.
    - Ну да. Они видят в нашем новом принципе лечения паранойи новый метод обработки диссидентов, что ли.


                ГЛАВА 20. БЕЛЫЕ АСТРЫ

                Волшебные белые астры,
                Вы были и грустны, и страстны,
                Вы стали и плотью, и кровью,
                Когда я был болен любовью.

  В ближайший вторник, в одиннадцать часов, в кабинете Иванцова собрались все, кто участвовал в предыдущих консилиумах - Лопахин, Иосиф, Сорокин и Синицын. Хотя, двое последних были в роли наблюдателей.
     Профессор предоставил слово Лопахину. Тот вкратце рассказал историю болезни Строгина и сообщил результаты обследования, подтвердившие наличие у него паранойи.
     Вторым выступал Иосиф. Он изложил концепцию нового, безмедикаментозного метода лечения и результаты его использования применительно к пациенту Строгину.
    - Какие вопросы? - профессор обвёл взглядом присутствующих.
    - Я слушал магнитофонные записи, - начал Синицын. - Строгин, взамен военизации школьного образования, предлагает воспитывать русских детей еврейскими методами. Вы не видите паранойю в этой возмутительной глупости?
    - Это не паранойя, - разъяснил Лопахин. - Строгин восхищался еврейским воспитанием, находясь под воздействием психотропных препаратов, когда его мозг  был свободен от маниакальных представлений.
    - Пусть его представления не маниакальные, - нехотя согласился Синицын - Но это же не значит, что они безошибочные?
    - Совершенно верно, - подтвердил профессор, - не значит.
    - Меня интересует другое, - продолжал Синицын. - Кто подсказал Строгину эту мерзопакостную мысль. Уж не ваша ли это работа, Иосиф?
    - Какие у вас основания для такого предположения? - Иосиф с трудом сохранял видимость спокойствия.
    - Основания очевидны, - ядовито ухмыльнулся Синицын.
    - Строгин говорил о еврейском воспитании, когда Иосиф с ним ещё не работал. Тогда им занимался только я, - возразил Лопахин.
    - А вы уверены, что он не встречался с пациентом до вас? - парировал Синицын. - Вы что, ходили за ним по пятам?
     Кабинет Иванцова погрузился в затяжную, тяжёлую паузу.
    - Давайте поговорим с пациентом, - нашёлся профессор. - Это всегда многое разъясняет.
    Ему никто не ответил. Тогда профессор снял трубку и попросил Олечку привести Строгина. Последний вошёл в кабинет и окинул присутствующих бодрым взглядом.
    - Здравствуйте!
    - Здравствуйте, Виктор Петрович. Как вы себя чувствуете?
    - Спасибо. Хорошо. Но не за этим же вы меня пригласили?
    - Нас интересуют ваши взгляды на школьное воспитание.
    - Относительно военизации школы?
    - В том числе.
    - Увы, профессор, это было заблуждение. Но с ним покончено. Спасибо Иосифу Яковлевичу.
    - Это он надоумил вас воспитывать русских детей по-еврейски? - поторопился Синицын.
    - Что? - пациент остановил на Синицыне удивлённый взгляд. - Нет. В сорок третьем был в моей батарее командир расчёта, Матусевич Илья, сын раввина из Барановичей. Он как-то рассказывал нам о праздновании еврейской пасхи. Меня, как педагога, его рассказ очень  заинтересовал.
    - Он, конечно, погиб? - ухмыльнулся Синицын.
    - Да. Прямое попадание мины в наш блиндаж. А почему вы спрашиваете таким тоном? Да ещё посмеиваетесь?
    - Потому, что вашу версию некому подтвердить.
    - Не верите, значит? - Строгин не сводил с Синицына темнеющих глаз. - А у меня есть документы. Вот, смотрите, - он в мгновение ока спустил больничные штаны, и все увидели красный рубец, тянувшийся наискосок вдоль его правого бедра. Аналогичный шрам был и на левом бедре, ближе к колену. - Все погибли, а мне лишь ноги разворотило.
    - Успокойтесь, Виктор Петрович, - захлопотал Иванцов. - Никто не сомневается в ваших военных заслугах. Виктор Алексеевич интересуется, когда вы познакомились с еврейскими религиозными обрядами.
    - Вот тогда и познакомился. А после войны, в сорок шестом году, нашёл соответствующую литературу в Ленинской библиотеке. Это, кстати, можно проверить. В Ленинке регистрируют и читателей, и книги, которыми они пользовались. Номер читательского билета я вам сообщу.
    - Очень хорошо, - вздохнул профессор с облегчением, - Вы удовлетворены, Виктор Алексеевич?
    - Нет, - крутнул головой Синицын, - мне не понятно, как русский человек может соблазниться еврейской педагогикой? Есть же великие русские педагоги - Ушинский, Макаренко...
    - А как вы, русский человек, соблазнились учением еврея Маркса, а ваш русский дедушка - учением еврея Иисуса Христа? Разве дело в этом? Мы, русские, лишь небольшая часть мировой культуры. Что же нам, отказываться от неё?
    - Но вы занимаетесь пропагандой еврейского буржуазного национализма и безродного космополитизма!
    - Я занимаюсь укреплением коммунистической идеологии и России, - в лице Строгина не было и тени смущения, - а вы стремитесь мне помешать. Когда партия и правительство примут мои предложения, вы окажетесь в роли врага народа.
     Синицын промолчал, и тогда вопрос задал Сорокин.
    - Виктор Петрович, что вы собираетесь делать со своей новой идеей?
    - Я разработаю её в виде предложения и направлю его в ЦК, Академию Наук, Министерство народного образования. Мои мероприятия, обряды и церемонии будут иметь русскую национальную форму. Мы позаимствуем только сам принцип.
    Когда Строгина отпустили, Сорокин обратился к Иосифу.
    - Вы с ним тесно общались. Он эрудит?
    - Да, Дмитрий Иванович, настоящий энциклопедист.
    - Энциклопедист, который снимает штаны перед публикой? - поднял брови профессор.
    - Ну, есть в нём это. Он же из простой рабочей семьи.
    - А что вы будете делать дальше с новым методом лечения? – полюбопытствовал Сорокин.
    - Расширять применение, - отчеканил Иванцов, - уточнять закономерности, публиковать статьи. Прекрасный метод.

     За час до конца первой смены Иосиф достал чекушку, оставшуюся после обмывания его нового спортивного звания, взял пирожки с ливером, купленные им утром в буфете мединститута, и пошёл в кабинет Лопахина.
    - Анатолий Романович, теперь мой черёд обмывать своё спасение. Спасибо за поддержку.
    - Да, Иосиф, по такому поводу стоит выпить. Но, если по совести, не я тебя спас. Благодари своего пациента.
     Они выпили грамм по шестьдесят и закусили пирожками.
    - А как вы считаете, Анатолий Романович, - Иосиф разлил остатки, - получится у Строгина что-нибудь с его идеями?
    - Вряд ли. Уж больно он смелый. Власти таких не любят. Кстати, завтра я его выписываю.
    - С какой формулировкой?
    - Полностью здоров. Без каких-либо ограничений в работе.
     В семь часов в дверь Иосифа постучали. На пороге появился Строгин.
    - Иосиф Яковлевич, вы знаете, завтра меня выписывают?
    - Да. Присаживайтесь, Виктор Петрович. Я хотел поблагодарить вас. Сегодня вы меня спасли.
    - Я вас спас?!
    - Да. Синицын шил мне сионизм и космополитизм. Но вы доказали, что знали о еврейском воспитании ещё до нашего знакомства.
    - А! - понял Строгин, - эта сука, наверняка, стояла в заградотряде, когда мои товарищи гибли на передовой.
      Зазвонил телефон. Галина Антоновна сообщила, что Иосифу звонит какая-то женщина.
    - Виктор Петрович, мне нужно идти. Желаю успехов в реализации ваших замыслов. Буду за вас переживать. Вы всегда можете позвонить мне на пост медсестёр.
    - Спасибо, Иосиф Яковлевич. Я вам многим обязан. Не хотелось бы терять с вами связь.
    Они попрощались, и Иосиф пошёл к телефону. Звонила Марина.
    - Привет, Иосиф.
    - Здравствуйте, Марина Олеговна. Вам нужно в первую смену подойти в наш отдел кадров. Там заполните анкету и получите пропуск. Хоть завтра.
    - А что потом?
    - Заходите в отделение профессора Иванцова. Там всё и решим.

     В среду Иосиф с начала рабочего дня попал к профессору.
    - Поздравляю, Иосиф! - начал Иванцов после взаимных приветствий. - Мы вылечили новым методом уже двух больных.
    - Время делать выводы? - усмехнулся Иосиф.
    - Конечно. И очень серьёзные выводы.
    - Я, Михаил Андреевич, весь внимание.
    - Я уже попросил Лопахина подобрать для вас ещё двух пациентов. И на данном этапе уже можно планировать эту работу, как диссертационную. Составьте её план Я вам дам две
диссертации в качестве аналогов.
    - Благодарю, Михаил Андреевич.
    - Включите в свой план шесть статей для публикации, по три в год. При вашей занятости больше не получится.
    - Пожалуйста, сориентируйте меня относительно статей?
    - Хорошо, Иосиф, запишите. Первая статья - "Сопоставительный анализ различных методов лечения паранойи". Это постановка вопроса. Вы можете начинать её хоть сегодня. Вторая - "Принцип лечения паранойи с использованием картины истинных представлений". Третья - "Методы реконструкции картины истинных представлений". Четвёртая - "Подготовка пациента к безмедикаментозному лечению". Пятая - "Безмедикаментозное лечение с учётом психотипа пациента". Шестая - "Продолжительность сохранения результатов лечения по новому методу". Это примерный перечень.
    - Спасибо, Михаил Андреевич.
    - А как, Иосиф, продвигается анкетирование?
    - Как раз сегодня учительница, выделенная Рагулиным, должна была получить пропуск. Может быть, она даже зайдёт.
    - Познакомьте меня с ней.
    Иосиф вышел от профессора без двадцати пять и увидел на посту медсестёр Марину, сидящую рядом с Олечкой.
    - Здравствуйте, Марина Олеговна! Вы получили пропуск?
    - Да, Иосиф, вот он. Меня попросили подождать вас здесь.
    - Марина Олеговна, вас хотел видеть профессор. Пойдёмте.
    Увидев Марину, Иванцов встал.
    - Я вижу, - улыбнулся он, пожимая ей руку, - Сергей Егорович выделил для нашей совместной работы свои самые лучшие кадры. А вы уже знакомились с анкетами?
    Профессор охотно и долго говорил с Мариной. А когда она уходила, проводил её до двери. Потом Иосиф повёл гостью на своё рабочее место и по дороге представил её Галине Антоновне, как новую, внештатную сотрудницу.
    Войдя в кабинет Иосифа, Марина огляделась.
    - Всё-таки, Иосиф, отдельный кабинет - это очень важно.
    - Да. Здесь я могу обращаться к тебе просто по имени.
    - Не только в этом дело. Свой кабинет создаёт  ощущение личной свободы. А для чего здесь кушетка?
    - Чтобы осматривать пациентов. Я могу и тебя осмотреть.
    - С какой целью?
    - Для проверки сердца и лёгких. И других органов. Ты согласна?
    - Не стоит торопиться, Иосиф, - она спрятала улыбку в уголках губ. - Займёмся лучше анкетами.
     Около семи часов Марина ушла, и Иосиф погрузился в размышления. Всё в его судьбе на ближайшие два-три года было предопределено. Он должен окончить мединститут, выполнить диссертационную работу, стать мастером спорта. А что будет с прекрасной мечтой о проникновении во внеземные цивилизации?! То же, что происходит и с миллионами других мечтаний, когда их носители выходят из розового коридора юности в настоящую жизнь?
     Раздался телефонный звонок. Он снял трубку.
    - Иосиф, вам звонят.
    - Спасибо, Галина Антоновна. Я сейчас приду.
     Иосиф поторопился на пост медсестёр. При его появлении Галина Антоновна собралась нести чай Феликсу Филипповичу. Она продолжала демонстрировать исключительную предупредительность. Звонила Катя.
    - Привет, Иосиф. Какие у тебя новости?
    - Почти никаких. Как всегда, рад тебя слышать, Катя.
    - Иосиф, а я ведь нашла нужную тебе книгу.
    - Извини, Катя, что-то не могу сообразить. О чём ты?
    - Это книга о методах сосредоточения энергии, воли и ума.
    - Вспомнил. Что-нибудь из тибетских ламаистских практик?
    - Совсем нет, Иосиф. Такие методы искали представители многих цивилизаций. Речь идёт о посте. К нему прибегали и иудейские пророки, и христианские отшельники в поисках Божьего откровения. Книга имеется в Ленинке, в переводе с латинского. Запиши библиографию.
    - Диктуй, - он схватил лежащий на посту карандаш и стал записывать на полях подвернувшейся под руку газеты.
    - Записал?
    - Да. Очень благодарен. - Он вдруг вспомнил Наташин предновогодний звонок. - Катя, ты ждёшь ребёнка?
    - Что?! - на противоположном конце провода несколько секунд длилось молчание. - Иосиф, я как будто забыла, что от тебя ничего не скроешь. Да, я беременна.
    - А когда роды?
    - В двадцатых числах Мая.
    - Катя, я принесу тебе в роддом белые астры.
    - Ты сошёл с ума, мой милый. Астры же цветут осенью.
    - А я всё равно принесу.
     Иосиф возвращался в свой кабинет и скрупулёзно подсчитывал даты. Последняя вспышка их романа с Катей была в конце августа, а конец мая - это же ровно через девять месяцев. Тогда, в августе, она говорила о своём желании родить девочку. Значит, не только говорила? Эта удивительная женщина продолжала следовать замысловатой тропой своей необычной судьбы. И с ней была связана его грандиозная мечта об инопланетных мирах. Именно она не давала ей угаснуть. Сначала тренировала его на поиски незнакомой, удалённой местности, потом отыскала чарити-английский словарь, а сейчас нашла ещё одну необходимую книгу. Наверно, всё самое великое в этой жизни проистекает от женской любви. Теперь он ни за что не спишет свою мечту в архив воспоминаний о юности. Прежде всего, необходимо активизировать изучение чаритианского языка. И овладеть практикой концентрации воли.
    Февральские соревнования по боксу не принесли Иосифу успеха. Из шести боёв он проиграл три - в одном был нокаутирован, а в остальных уступил по очкам. В двух последних его противниками были армейцы Огурцов и Иванов, уже получившие звания мастеров спорта. По окончании соревнований Огурцов подошёл мириться. Чтобы пойти на этот шаг, он должен был победить.
    - Иосиф, ты хорошо дрался, - он протянул руку. - Давай забудем о прошлых трениях между нами.
    -  Согласен, но при одном условии.
    - Какие ещё условия? - нахмурился Огурцов.
    - Скажи своим друзьям,  пусть не трогают Сашку Раскосову.
    - Раскосую? Ту, что приходит с тобой на соревнования?
    - Ту самую.
    - Это я тебе гарантирую, - неожиданно смягчился Огурцов. - Никто её пальцем не тронет.
    Олечка на этих соревнованиях отсутствовала. Иосиф пытался пригласить её вместе с мужем, но Юрий Васильевич резко отрицательно качнул головой.
    - Ни на какие соревнования, Иосиф, ей ходить нельзя. Она еле передвигается. Скоро уйдёт в декретный отпуск.
     Олечка, действительно, с начала апреля  ушла в декретный отпуск, а Юрий Васильевич уехал с профессором на научную конференцию в Новосибирск на две недели. Иванцов уговорил колеблющегося Осокина поехать с ним, ссылаясь на то, что до Олечкиных родов ещё месяца полтора, и она остаётся под присмотром родителей. Иосиф не мог поехать из-за занятий в мединституте, а Лопахин был единственной надёжной заменой профессора на работе. Но, вопреки всем ожиданиям, уже через два дня после отъезда мужа, Олечка благополучно родила мальчика.
     Когда Осокин вернулся, он рассказывал сотрудникам, что малыш, хоть и недоношенный, но выглядит хорошо. Мальчика назвали Иосифом, якобы по настоянию Олечкиного отца, фронтовика, обожавшего товарища Сталина.
    - А Ольга Анатольевна не бросила вечернюю школу? - поинтересовался Иосиф.
    - Что вы, - отозвался Осокин, - побежала в школу чуть ли не на второй день после роддома. Такая упорная.

     Теперь Иосиф готовился к предмайским соревнованиям. Он уже тренировался в клубе МВД, куда перешёл вместе с тренером.
    - Ты дрался совсем не плохо, - говорил Панкратов, анализируя итоги февральского ринга. - У тебя заметно улучшились выносливость и динамика передвижений. Мы проиграли им тактически. Королёв талантливый тренер. Он дал своим бойцам указание бороться только за победу по очкам, без рискованных комбинаций.
    - Мне кажется, Алексей Сидорович, без расширения багажа тактических приёмов я не могу рассчитывать на успех.
    - Наверно, Иосиф. Тактике армейцев тебе просто нечего было противопоставить. Ты что-то придумал?
    - Да, но нужно посоветоваться. Допустим, я отступаю с тем, чтобы соперник прижал меня к канатам и вошёл в клинч.
    - Такое вполне реально, - поощрил тренер.
    - Далее, не теряя сцепления с противником, я поворачиваюсь к канатам левым боком и сильным рывком назад выхожу из клинча.
    - Это проблематично, - заметил тренер. - Но ради чего?
    - Алексей Сидорович, левая скула противника во время клинча, практически, не защищена. Он вынужден прикрывать солнечное сплетение. Поэтому, одновременно с рывком назад, я должен начать правый хук.
    - Иосиф, для успешного правого хука там имеются доли секунды. Возможно, с твоим чувством момента удара, это и реально. Но какая требуется скорость, ты понимаешь?
    - Наверно, потребуется перестроить систему тренировок, научиться концентрировать всё внимание...
   - Да, - задумчиво произнёс Панкратов, - если овладеешь этой техникой, у тебя не будет соперников. Перестроить систему тренировок? Хорошо. Нужны бег на сто метров и прыжки в высоту. Они учат концентрации всех сил в решающий момент. Это не другая система тренировок. Это другое мышление.
     Быстро пронеслись март и апрель. Иосиф с упорством трудоголика продолжал реализовывать свои напряжённые планы. Он успешно опробовал новый метод лечения ещё на двух пациентах и работал над первой статьёй по теме своей диссертации. Продвигались вперёд и исследования, связанные с анкетированием подростков. В начале марта с шестой школой был заключён договор о совместной работе. Теперь, каждый четверг они с Мариной работали над анкетами в его кабинете.
     При этом, несмотря на занятость Иосифа, обе его папки, "Психиатрия в застенках" и "Социальная паранойя", продолжали полнеть. В ходе его работы постоянно возникали идеи, гипотезы и заключения, которые он регулярно заносил в них. Особенно обильный материал поступал в папку "Социальная паранойя" в результате анкетирования подростков.
     В конце апреля Галина Антоновна вызвала его к телефону.
    - Это Иосиф? - мужской голос показался незнакомым.
    - Да. Я вас слушаю.
    - Я Пинскер Борис Наумович. Вы меня помните?
    - Конечно, помню, Борис Наумович. Вас можно поздравить с изданием сборника стихов?
    - Можно. Он вышел благодаря вашей помощи. Называется "Пристань времён". Я хотел бы прислать вам экземпляр.
    - Спасибо, Борис Наумович. От души поздравляю! Запишите мой домашний адрес.

     В последнее предмайское воскресенье в армейском клубе состоялись соревнования боксёров. Панкратов возлагал на них большие надежды. Перед выходом на ринг он проинструктировал Иосифа.
    - Твоя задача победить во всех боях. Ты понял? Во всех. Используй всё, чему научился, а новый приём в самую последнюю очередь. Мы не заинтересованы делать его всеобщим достоянием.
     После первого раунда Панкратов определил тактику боя.
    - Иосиф, ты заметно превосходишь соперника в манёвренности. Это результат новой системы тренировок. Выигрывай по очкам.
     Иосиф следовал указаниям тренера. Он победил в четырёх встречах, из которых две завершил нокаутом. Впервые, он заметно превосходил соперников по уровню общей физической подготовки. Так что в использовании нового боксёрского приёма пока не было необходимости.
      Следующий бой был с Павлом Ивановым. Распорядок соревнований был выстроен Королёвым так, чтобы его лучшие боксёры встречались с уже измотанными соперниками. У Иванова это был второй бой, в то время как у Иосифа - пятый. Первый раунд Иосиф выиграл с небольшим преимуществом, но второй проиграл. Однако тренер всё ещё не рекомендовал использовать новый приём.
    - Иосиф, собери в кулак всю свою волю, - призвал он. - Если победишь сейчас Иванова, победишь потом и Огурцова.
    И он победил, хотя это была вымученная победа с очень небольшим преимуществом по очкам. Кроме того, к концу раунда все были свидетелями предельной усталости Иосифа. К Панкратову подошёл улыбающийся Королёв.
    - Алексей Сидорович, Иосиф у тебя настоящий боец.
    Многоопытный Панкратов расценил слова Королёва, как попытку расслабить соперника. Впереди была встреча с Огурцовым, лучшим боксёром Королёва, к тому же, не измотанным боями. Перед этой встречей Панкратов изложил своё видение ситуации.
    - У тебя, Иосиф, почти нет шансов выиграть первый раунд. Применить новый приём можно только во втором и только один раз. Тогда никто в нём толком не разберётся. Ты собьёшь Огурцова с ног и выиграешь второй раунд. Сделаем ставку на известную психологическую уязвимость соперника. После твоего удара, в третьем раунде он уже не боец.
     Вскоре Иосиф получил возможность, уже в который раз, убедиться в точности предсказаний своего тренера. Он защищался изо всех сил, но избежать ряда чувствительных ударов по корпусу не смог. Первый раунд остался за Огурцовым. Во втором раунде соперник продолжал активно набирать очки, непрерывно атакуя. Подавляющее превосходство Огурцова представлялось неоспоримым и зрителям, и судьям. У Иосифа мелькнула мысль, что Олечка, будь она в зале, наверняка, пришла бы ему на помощь. Вот для чего позарез нужен был приём, который они с тренером в течение двух месяцев так упорно отрабатывали. Иосиф отступил к канатам и вошёл в клинч с соперником. Это было так логично для безнадёжно проигрывающего, теряющего силы боксёра. Потом ему удалось повернуться к канатам левым боком, не вызывая никаких подозрений, и вдруг... Он резко оторвался от соперника назад, чуть вправо, и в ходе этого движения выполнил правый хук, вложив в него всю силу, на которую был способен.
     Зал оцепенел. Этот чудовищный удар был не только неожиданным. Он казался неестественным и нелогичным. Огурцов рухнул на канаты и стал сваливаться на пол. Через несколько секунд он поднялся, держась обеими руками за челюсть. К нему подбежал рефери.
    - Врача!
     Появился врач, быстро осмотрел боксёра.
    - Сломана челюсть, - заключил он.
    Огурцова под руки повели к раздевалке. Иосиф продолжал сто
ять посреди ринга, тяжело дыша и опустив руки в полном изнеможении. Рефери поднял его руку. Немногочисленные члены команды Панкратова отозвались громкими рукоплесканиями. К Иосифу на ринг взобралась Сашка и, обхватив его за шею, поцеловала в щеку. Затем подошёл Панкратов и повёл его в раздевалку.
    - Иосиф, поздравляю с победой! Ты выполнил норму мастера спорта. Тебя зачислят в республиканскую сборную и, наконец, предоставят бесплатную спортивную одежду, талоны на питание, летние лагеря, доступ к спортивной медицине.

     Во вторник Галина Антоновна позвала Иосифа к телефону.
    - Раскин у телефона.
    - Это я, Римма. Ты меня не забыл!
    - Не забыл. Поздравляю с Первым Мая!
    - Я, Иосиф, прочла в "Вечерней Москве" статью о боксёрском матче. Поздравляю с победой!
    - Спасибо, Римма. Какие у тебя новости?
    - У меня в начале марта родился сын. Мы назвали его Иосифом. Я уже вышла на работу.
    - О, Риммочка, это прекрасно.

     В середине мая по дороге на работу Иосиф увидел у станции метро знакомую продавщицу цветов. Он подошёл.
    - Извините, я прошлой осенью покупал у вас цветы.
    - Вы всегда выбирали белые астры, - вспомнила она.
    - Вы мне рассказывали, что выращиваете их в теплице и в мае уже продаёте.
    - А вы хотите купить? Опять белые?
    - Да. Цветы мне понадобятся после двадцатого мая.
    - Это можно. Только ведь дорогие они, - она назвала цену за штуку. - Если вы закажете, я на второй день и принесу.
     На следующий день, по дороге на тренировку, Иосиф купил конфеты и на обратном пути отыскал родильный дом в районе, гдежила Катя. Был уже десятый час. Он обратился к дежурной акушерке.
    - Извините, девушка, к вам после двадцатого мая должна поступить роженица Бармина Екатерина Васильевна.
    - Должна? - не поняла акушерка. - Пусть поступает.
    - Это вам, - Иосиф положил перед ней кулёк конфет. - Я прошу позвонить мне, как только её привезут.
    - Спасибо, - улыбнулась акушерка. - Позвонить нетрудно. Только в момент её поступления я могу быть в другой смене.
    - Это не важно. Вот мой телефон, а также дни и часы, когда можно звонить, - он протянул ей подготовленный листок.
     Иосиф рискнул приобрести цветы заранее и поставил их в своёмкабинете в банку с водой. Десять прекрасных белых астр обошлисьему в половину месячной зарплаты.
     Акушерка позвонила через два дня. Бармину привезли ещё вчера, а ночью она родила девочку. Иосиф отправился в роддом, не дожидаясь конца своей рабочей смены. Было уже без двадцати десять вечера, когда он подошёл к дежурной акушерке.
    - Пропустить вас к роженице я не могу, - сказала она строго.
    - Но, может быть, в виде исключения. Всего на несколько минут, - он положил перед ней кулёк конфет.
    - Ну, хорошо, - заколебалась акушерка, - я сейчас посмотрю.
    Она ушла и вскоре вернулась.
    - Роженица Бармина выйдет в коридор. Она в третьей палате. Но, пожалуйста, недолго. Я нарушаю правила.
    - Спасибо, - он двинулся по коридору и сразу увидел Катю.
    В её фигуре, облачённой в безликий больничный халат, было что-то неуверенное и непривычное.
    - Катя, я тебя поздравляю, - он протянул ей астры.
    - Спасибо, мой хороший, - она с трудом сдерживала слёзы.
    - Как малышка? Ты уже дала ей имя?
    - Она очень красивая. Я назвала её Фаиной.
   
     Вечером, за ужином, Иосиф сообщил маме новость, которую, якобы, узнал случайно. Екатерина Васильевна родила девочку и назвала её Фаиной.
    - А тебе не кажется странным, Иосик, что она называет своих детей нашими именами?
    - Нет, мама. Иосиф - это в честь Сталина, а Фаина - в честь актрисы Раневской.



                ЧАСТЬ ПЯТАЯ

                ВЕЧНЫЙ НАРОД

                Евреям роль оси досталась,
                Других, наверно, не осталось,
                Когда творил Великий Режиссёр,
                Но только с этих самых пор
                Вокруг оси весь мир вращается,
                Такое  - не прощается.


               ГЛАВА 21. ПОКОРЁННЫЕ ВЕРШИНЫ

                Вершины подо мной в снегу,
                Стою на пике, от восторга млея,
                Мне кажется, теперь я всё смогу
                И всё преодолею.
   
     Став мастером спорта в 1949 году, Иосиф продолжал наращивать спортивные достижения. В ноябре 1950 года он добился первенства в чемпионате Москвы, а в феврале 1951 года  победил в республиканских соревнованиях. Тренер предлагал ему временно оставить мединститут, уволиться из НИИ и полностью посвятить себя боксу, чтобы на следующий год попасть в олимпийскую сборную. Но Иосифу в ближайшее время предстояло окончить мединститут, а затем защитить диссертацию. В связи с этим, он отказался от дополнительных занятий лёгкой атлетикой и значительно сократил своё участие в соревнованиях. Панкратову он объяснил, что вынужден на два года "заморозить" спортивную карьеру, чтобы затем снова вернуться к ней. Но сам Иосиф не был в этом уверен. Его интерес к науке был неизмеримо выше, определяя судьбоносный выбор, о котором когда-то говорила Олечка.
     В июне 1951 года Иосиф окончил мединститут с красным дипломом и начал работать врачом-психиатром в отделении профессора Иванцова. Исследования нового метода лечения паранойи к концу этого года были, практически, закончены. Оставалось завершить публикацию их результатов и подготовить материалы к защите диссертации.
    С пациентами, выписанными из Института после лечения новым, безмедикаментозным методом, Иосиф стремился поддерживать контакт. Это диктовалось необходимостью отслеживать продолжительность сохранения результатов лечения. Но с некоторыми из них его связывало чувство глубокой симпатии, почти дружбы.  К последним относились художник Мохов и историк Строгин.
    Мохов звонил ему с предпраздничными поздравлениями и приглашал на просмотр новых картин. Иосиф дважды воспользовался его помощью в получении копий редких библиотечных книг "Чарити-английский словарь" и "Методы концентрации духовной энергии". Мохов, как пациент, представлял для Иосифа особый интерес, поскольку его безмедикаментозное лечение, практически, осуществлялось в домашних условиях уже после выписки. И в нём решающую роль играл сибиряк Серафим Аристархович Бирюков. С этой целью Иосиф их и познакомил. Художник привязался к Бирюкову, написал его портрет и регулярно с ним встречался.
     Что касается Строгина, то после выписки в феврале 1949 года связь с ним на продолжительное время оказалась прерванной. Он позвонил Иосифу на работу только перед празднованием дня Октябрьской революции. Вежливо справился, помнят ли его.
    - Где вы работаете, Виктор Петрович?
    - Как это ни странно, всё там же, директором школы. Сначала ко мне относились настороженно, а потом привыкли.
    - А какова судьба ваших идей?
    - Я завершил разработку своих предложений и направил их в Министерство образования, Академию Наук, в соответствующий отдел ЦК. Мне хотелось бы вас поблагодарить, Иосиф Яковлевич.
    - Меня?
    - Мои предложения, - это плод наших дискуссий. Я мысленно продолжал обсуждать с вами проблемы образования.
    - Спасибо, Виктор Петрович. Звоните. Я всегда буду рад.
     Строгин позвонил в конце декабря. Поздравил с Новым годом, пожелал успехов. Но в его голосе Иосиф уловил тревожные нотки неблагополучия.
    - Ответили ли на ваши предложения, Виктор Петрович?
    - Ответили. Исключили из партии и сняли с работы.
    - За что?!
    - За непонимание политики партии в области народного образования, за безродный космополитизм, за глумление над духовным наследием великого русского народа.
    - Виктор Петрович, не нужно впадать в отчаяние. Неудачи случались у многих реформаторов. Приходите к нам. Мы побеседуем, и вы сможете взглянуть на всё это по-другому.
    - Спасибо, Иосиф Яковлевич. Я приду.
     Но он не пришёл. А в конце января Иосифа вызвали к Иванцову. В его кабинете уже находились Лопахин, Сорокин и незнакомый, немолодой мужчина с суровым лицом. Профессор представил его. Это был Филимонов Арсений Трофимович, следователь прокуратуры по особо важным делам.
    - Мы собрались здесь в связи со смертью Строгина, нашего бывшего пациента, - негромко пояснил профессор, обращаясь к Иосифу. - Позавчера он повесился. У Арсения Трофимовича есть несколько вопросов к вам.
    - Да, - подтвердил Филимонов. - Что вы о нём знаете?
    - После выписки из нашего учреждения Строгин звонил мне два раза, - сообщил Иосиф, - в начале ноября и в конце декабря. Поддержание контактов с бывшими пациентами является частью нашей работы. Последний раз он рассказал, что его исключили из партии и освободили от работы.
    - И как вы отреагировали?
    - Я пригласил его для беседы. Мне, как психиатру, хотелось проверить его психическое состояние, может быть, помочь.
    - А как вы объясняете суицид?
    - Очевидно, это следствие депрессии, вызванной шоковой информацией. В обострённой форме она недели через три приводит к суициду, - произнося эти слова, Иосиф заметил, что профессор сдержанно улыбнулся. - Но никаких сигналов о его депрессии у нас не было.
    - Может быть, это рецидив паранойи? - предположил Сорокин.
    - Нет. Суицид характерен как раз для депрессии, и причины для неё налицо.
    - Такой же диагноз только что высказал и Михаил Андреевич, - отметил Филимонов. - Я попрошу подготовить мне официальное заключение, - он встал и, сославшись на занятость, попрощался.
    - Дмитрий Иванович, вы знаете подробности? - поинтересовался Иванцов, как только следователь вышел.
    - Строгин оставил письмо, - скупо сообщил Сорокин. - Он уверяет, что в нашей стране идея социализма опоганена и подменена великорусским шовинизмом и ксенофобией.
    - А почему, Дмитрий Иванович, с вами не приехал Синицын? - поинтересовался профессор после некоторой паузы, как бы, между прочим. - Он потерял к нам интерес?
    - Он в многомесячной командировке, - усмехнулся Сорокин.

     К осени 1952 года в штате отделения профессора Иванцова произошли некоторые изменения.
     Вместо Олечки работала медсестра Лидия Павловна, замужняя тридцатисемилетняя женщина. Олечка училась на четвёртом курсе мединститута. Она получала повышенную стипендию и активно занималась комсомольской работой. Уже в первый год обучения её избрали комсомольским секретарём курса, на следующий год она попала в комсомольский комитет института, а в конце третьего курса была принята в партию и стала комсоргом своего вуза. Её ребёнок был на попечении матери.
     Надя вышла замуж за врача-кардиолога и перевелась медсестрой в больницу мужа. В середине августа 1950 года она родила сына и назвала его Иосифом. Иосиф узнал об этом только в предпраздничные ноябрьские дни, когда Надя поздравила его по телефону с приближающимся праздником. Она звонила ещё один раз, перед Новым годом. С тех пор о ней ничего не было слышно. Вместо Нади приняли на работу двадцатидвухлетнюю медсестру Клаву. Она не отвечала, когда Иосиф здоровался, и обходила его, когда разносила врачам чай. Однажды он стал случайным свидетелем её разговора с Галиной Антоновной. Клава интересовалась, чем здесь занимается "этот Гаскин".
     В то время как исследования нового метода лечения паранойи близились к завершению, разработка средств профилактики этого заболевания находилась в самом разгаре. В 1952 году уже в третий раз был продлён договор с шестой школой. Основным школьным исполнителем договора была Марина. Она, первой получившая опыт заполнения анкет, по существу, руководила другими классными руководителями, выполнявшими эту работу. Еженедельно, в четверг во вторую смену, Марина приходила в кабинет Иосифа для регистрации и анализа полученных анкетных данных.
     Сашка Раскосова в 1949 году поступила в Финансово-экономический институт, и через год они уже не встречались. Их отношения прервались после того, как он в третий раз отклонил её предложение встретиться. Он действительно не мог из-за чрезмерной занятости. Но прекращение этой дружбы Иосиф воспринимал не без чувства вины, как человек, совершивший несправедливость.
     А личные отношения с Мариной, несмотря на явное взаимное влечение, долгое время пребывали в состоянии неопределённости. Сближению между ними ничто не мешало, но Марина как будто панически боялась показаться ему девушкой лёгкого поведения. Однако, после республиканских соревнований по боксу, на которых она присутствовала, что-то в ней изменилось. На ближайшей встрече, войдя в кабинет Иосифа, она остановилась у
входа.
    - Привет, Марина. Проходи. Я просмотрел последние анкеты.
     Но она продолжала стоять у входа. Иосиф подошёл к ней.
    - Как дела, Марина?
    - Иосиф, ты здорово дрался! Я в восторге!
    - Марина, - он прикоснулся губами к её щеке, - у тебя температура.
    - Наверно ты, как врач... Ты можешь меня осмотреть?
    - Могу, Мариночка, но такая крупная девушка на этой кушетке в одежде просто не поместится.
    - Но, если это необходимо для осмотра...
     Больше говорить ей не пришлось.

     В последние месяцы перед защитой Иосиф каждый раз с опасением раскрывал газету "Правда", чтобы отыскать в ней очередную антисемитскую статью. Маховик черносотенной пропаганды продолжал неудержимо раскручиваться. В таких условиях были ли у него, молодого еврейского учёного, хоть какие-то шансы на успешную защиту?
    Иосиф решил воспользоваться визитом в его кабинет Сорокина. Этот высокопоставленный офицер госбезопасности продолжал активно интересоваться ходом анкетирования подростков. С Иосифом он держался доброжелательно.
    - Дмитрий Иванович, вы слышали, в октябре у меня защита?
    - Профессор мне говорил.
    - А вы помните, с чего всё началось? Это вы предложили мне здесь постоянную работу.
    - Я? - Сорокин сделал короткую паузу. - Я не жалею. Если всё будет в порядке, хотелось бы организовать Отдел социальной психологии в развитие исследований по анкетированию подростков. Тогда к вашей учёной степени можно будет присоединить и соответствующую должность.
    - Спасибо. Но сначала необходимо защитить диссертацию. Это совсем не просто.
    - Почему? - он остановил на Иосифе испытующий взгляд.
    - Дмитрий Иванович, осмелюсь попросить вас выступить на моей защите. Вы лучше многих знаете мою диссертацию.
    - Об этом можно будет подумать.
     В тот же день Иосиф рассказал профессору об этом разговоре.
   - Мы этим воспользуемся, - пообещал Иванцов.
     Защита состоялась в начале октября 1952 года в конференц-зале НИИ им. Сербского. Учёный совет включал крупных учёных-психиатров Москвы. В зале были преподаватели вузов, студенты, врачи и почти весь состав отделения профессора Иванцова, включая Осокина, который пришёл вместе с Олечкой. 
    Начиная представление своего исследования, Иосиф сильно волновался. Но потом он овладел собой и без запинок довёл доклад до конца. Первым с оценкой его работы выступил Иванцов - официальный руководитель диссертации. Объявляя следующее выступление, профессор представил Сорокина "начальником отдела по работе с интеллигенцией". По залу прокатился шорох. Присутствующие прекрасно знали и Сорокина, и Иванцова. Очевидно, их речи определили тон последующих рецензий. Среди них не было разгромных, истерически-патриотических и антисемитских выступлений, столь нередких для того времени.
    Затем члены учёного совета тайно голосовали, опуская в урну шары. Белый шар означал положительную оценку, а чёрный - отрицательную. В итоге, из десяти шаров чёрным оказался только один. Защита была признана успешной. Это заключение подлежало утверждению Высшей аттестационной комиссией (ВАК), что занимало около трёх месяцев.
     Сразу же после защиты диссертации в помещении институтской столовой состоялся скромный банкет на средства диссертанта. Туда были приглашены все члены учёного совета, работники отделения Иванцова и ещё несколько знакомых профессора и Иосифа, включая Марину. Традиционно, банкет был неотъемлемой частью церемонии защиты. Когда всё кончилось, и они с Мариной зашли в  кабинет Иосифа, она обвила его шею руками.
    - Поздравляю, - она говорила, перемежая свои слова поцелуями. - Сегодня я хочу угостить тебя своим вареньем. Ты можешь догадаться, из чего оно приготовлено?
    - Из земляники.
    - Это каждый знает, - обиженно произнесла Марина, - что земляничное варенье самое вкусное. - Но дело же не только в землянике. К ней ещё кое-что добавляют.
    - Ты добавила цветы.
    - Какие цветы?
    - Очень красивые и душистые, как и ты сама.
    - Иосиф, ты должен признать, что не знаешь.
     Это было варенье с жасмином. И во время чаепития Иосиф размышлял о соответствии между Мариной и выбранными ею цветами. Оно казалось полным.
     На ближайшую тренировку Иосиф принёс две бутылки портвейна и пирожки с капустой. После тренировки они собрались у тренерского стола - Гена Михайлов и Саша Рожков, оба уже мастера спорта, Олег Марунин, кандидат в мастера, Иосиф и тренер. Выпили, поздравили Иосифа с защитой диссертации.
    - Видно, Иосиф, ты не только в боксе обладаешь чувством момента удара, - заметил Панкратов. - Тебе же всего двадцать четыре года.
    - Теперь, Иосиф, у тебя будет побольше времени, - рассудил Гена Михайлов, - поможешь мне овладеть  техникой выхода из клинча.
    - Да, - поддержал его Панкратов, - помоги ему. Приёмом Огурцова он овладел быстро, а твоим пока не удаётся.
 
     В первую неделю нового 1953 года ВАК утвердил решение учёного совета, и Иосифу было присвоена учёная степень кандидата медицинских наук в области психиатрии.
     Ещё через неделю, когда они с Мариной работали над анкетами подростков, его вызвали к телефону. Звонил Мохов.
    - Иосиф, здравствуйте. До меня дошли слухи о вашей успешной защите диссертации. От души поздравляю!
    - Спасибо, Роберт Игоревич. Какие у вас новости?
    - Новости есть. Потому и звоню. Хочу показать свою новую картину. По-моему, она интересна для вас, как для психиатра.
    - Не смею отказаться, Роберт Игоревич. Приду в воскресенье после обеда. Не возражаете, если я буду не один?
    - Не возражаю.
     Вернувшись в кабинет, он пригласил Марину посетить вместе с ним художника. Она согласилась.
    - Роберт Игоревич вполне симпатичный человек, - вспомнила она времена своей работы в издательстве. - А вот с Дьяковым встречаться не хотелось бы.
    - Этого, Марина, я гарантировать не могу. Они друзья.
     Они постучали в дверь квартиры Мохова около четырёх часов. Таисия Ивановна узнала Иосифа, проводила их в мастерскую сына. Художник гостям обрадовался.
    - Если бы, Иосиф, вы не защитили диссертацию, - сказал Мохов, пожимая ему руку, - а только удостоились дружбы вашей прекрасной спутницы, - я бы всё равно считал вас выдающимся человеком.
     Комплимент заставил Марину улыбнуться. Вскоре Таисия Ивановна поставила на крошечный столик художника чай с пряниками, а Мохов достал полбутылки грузинского вина.
    - Давайте, сначала, слегка обмоем диссертацию, - Мохов наполнил бокалы.
    Они выпили вино. Потом принялись за чай. И тут художник снял лёгкое покрывало с картины, стоящей перед ними на мольберте.
    - Я хотел вам показать это. Картина называется "Гегемон".
     Теперь оба они, Иосиф и Марина, сосредоточились на картине. Это было полотно размером 50х70 см. На нём был изображён вузовский лекционный зал. За кафедрой, в качестве лектора, стоял мужчина лет сорока пяти, в рабочей спецовке. Он, очевидно, и был гегемон. Его правая рука сжимала гаечный ключ, а левая опиралась на кафедру. Он что-то энергично пытался внушить слушателям. Аудитория была заполнена людьми, чья принадлежность к интеллигенции не вызывала сомнений. Седеющие профессора в очках и консервативных костюмах, художники в свободных блузах, девушки-лаборантки в белых халатах. Среди слушателей угадывались и инженеры, и студенты, и поэты. Их утончённые лики резко диссонировали с грубым, красноватым лицом лектора, напоминающим завсегдатая пивной. Эта ассоциация усиливалась видом бутылки и стакана, которые частично просматривались во внутреннем пространстве кафедры. Особое внимание художник уделил глазам лектора, самоуверенным и откровенно презрительным по отношению к слушателям. Переключившись на антураж, Иосиф заметил, что картины учёных, висевшие на стенах лекционного зала, были перевёрнуты вниз головами. Эта вызывающая подробность подталкивала зрителя к ощущению сюрреалистической перевернутости изображённого мира.
    - Вы говорили, что картина интересна мне, как психиатру?
    - А разве нет, Иосиф? Вы помните мой рисунок, сделанный в состоянии, свободном от паранойи? - он отошёл к углу мастерской и вернулся с ватманским листом, где углем был нарисован карикатурный Сталин с секирой, занесённой над головой девушки.    - Вот, смотрите. А картина "Гегемон" написана параноиком или человеком с нормальной психикой? 
    - Она, несомненно, написана здоровым человеком, - заключил Иосиф, - что не делает её безопасной. Роберт Игоревич, я всегда говорил о необходимости самоконтроля. Вы выздоровели, но самоконтролю не научились.
    - Спасибо, Иосиф. Мысль о паранойе угнетала меня. А теперь я нормален. Это прекрасно! Давайте выпьем за вас и за Серафима Аристарховича. Я многим ему обязан. Вам и ему.
    - Как он поживает?
    - Я давно его не видел. У него был инфаркт.
    - Жаль. Но вернёмся к картине. Вы думаете, вам простят этот презрительный взгляд рабочего на интеллигенцию?    
    - Иосиф, о ком вы говорите? О сыновьях сапожников Сталине и Кагановиче? Или о лихом рубаке Будённом? Или о луганском подмастерье Ворошилове? Или о сексуальном маньяке из отсталой провинции Берии? Чтобы увидеть в этом взгляде презрение, нужно обладать определённым уровнем умственного развития. Они воспримут эту картину так, как о ней отзовётся критика. А об этом я уже позаботился.
    - Что вы имеете в виду?
    - Я показал картину одному влиятельному критику, моему другу. Знаете, какую он предложил формулу? Вот, у меня тут записано: "Представители советской интеллигенции чутко вслушиваются в народную мудрость трактовки миропонимания человеком труда. Ибо голос народного сознания, в сущности, является единственным носителем абсолютной истины. Эту истину мы ощущаем и во взгляде рабочего, властном и сильном, хорошо осознающем свою руководящую роль в нашем обществе".
    - А что вы скажете о водочной бутылке внутри кафедры?
    - Так это же пролетарский аналог буржуазного графина, необходимый каждому лектору, чтобы смочить горло.
    - А перевёрнутые портреты ученых?
    - Мой друг-критик предположил, что это намёк на искажённое представление о действительности некоторых учёных светил прошлого, ещё не испытавших благотворного влияния гегемонии пролетариата.
    - Вы смелый человек, Роберт Игоревич.
    - Иосиф, я, всего-навсего, живой человек. Если я перестану выражать собственное понимание действительности, я умру.
     Они вышли от художника около шести часов. В нескольких шагах от подъезда Моховского дома их остановил выкрик.
    - Марина!
     Они обернулись. У входа в дом стоял Дьяков с портфелем. Он, очевидно, шёл к своему другу Мохову. Ироническая ухмылка искажала его лицо.
    - Андрей Иванович, - смущённо пробормотала Марина.
    - Я слышал, Марина, ты с жидами спуталась? - с напускным задором воскликнул он.
    Иосиф, глянув на сникшую Марину, шагнул к Дьякову.
    - Извинитесь сейчас же.
    - Не лезь, парень, - Дьяков угрожающе сузил глаза. - Я тебя не задеваю, и ты не встревай.
    - Вы оскорбили даму!
    - Кого ты называешь дамой?! Эту ****ь? Да я её ежедневно раком ставил... - он не договорил, рухнув в снег в результате прямого удара в подбородок.
     Марина закрыла лицо руками, а Иосиф продолжал стоять над упавшим. Через несколько секунд Дьяков начал  медленно подниматься, потом схватил свой портфель и метнулся к подъезду дома.
    - Жид пархатый, ты ещё умоешься кровавыми слезами! -  выкрикнул он и скрылся в подъезде.
     Иосиф подошёл к своей спутнице.
    - Успокойся, Марина. Пойдём.
     Они медленно побрели к станции метро. Но метров через сто она остановилась.
    - Иосиф, теперь ты обо мне Бог знает, что подумаешь! - она выглядела совершенно подавленной.
    - Перестань, Мариночка. Это же подонок. Забудь.
     Они продолжили свой путь, но вскоре она снова остановилась.
    - Иосиф, он сказал правду! - её глаза горели неожиданной решимостью.
    - Какую правду, Марина?! К твоей красоте не может пристать никакая грязь. Я не поверил бы даже самому Господу Богу.
    - Иосиф, я тебя очень люблю!


                ГЛАВА 22. ПОД МАСКОЙ СМЕРТИ

                Пред нею укрощаются стихии,
                И сил враждебных замыслы лихие,
                И чувств непредсказуемая сложность,
                И судеб роковая непреложность.

     На следующий день, после обеда, Иосиф собрался поехать в школу, чтобы в качестве врача-психиатра произвести осмотр подготовленной Мариной группы подростков.
    - Если меня будут спрашивать, я в шестой школе, - проинформировал он медсестру перед уходом с работы.
     В этот день в первую смену работала Клава. В ответ на сообщение Иосифа она промолчала. Он закончил осмотр подростков к половине четвёртого. До тренировки было ещё много времени, и он решил заехать домой. В пять пришла с работы мама. Едва она успела раздеться, как раздались два звонка в дверь. Она вышла из комнаты и вернулась с матерью Мохова.
    - Таисия Ивановна, - Иосиф, лежавший на застеленной кровати с книгой, вскочил на ноги, - что-то случилось?
    - Да, Иосиф. Роберта арестовали.
    - Когда?
    - Только что. Точнее в половине четвёртого. Когда его уводили, он попросил разрешения попрощаться со мной, обнял меня и шепнул: "Меня предал Андрей. Предупреди Иосифа. Улица Долгая, семь, квартира двенадцать". Я сразу же взяла такси и к вам.
    - Спасибо, Таисия Ивановна. А за что арестовали?
    - Они сначала пришли с обыском. Потом нашли рисунок, где Сталин с топором, и начали допрос. А я была рядом, всё слышала. Они про вас спрашивали: "Это Иосиф вас лечил с помощью этого рисунка? Иосиф вам давал плацидо вместо лекарств?"
    - Наверно, не плацидо, а плацебо?
    - Наверно, Иосиф. Слово-то незнакомое.
    - Но почему ваш сын считает, что Андрей предал?
    - Он вчера приходил, сразу после вас. Вошёл в мастерскую, а там, на столике, лежал рисунок этот, со Сталиным. Ну, он и пристал к Роберту, что за рисунок, да откуда. А Роберт сказал, что с помощью этого рисунка его Иосиф лечил.
    - И это всё?
    - Нет. Андрей-то с коньяком приходил. Я им закуску приносила, а потом чай. И он всё Роберта выспрашивал, как вы его лечили. А Роберт, видать, захмелел. Рассказывал, что вы ему давали это самое плацидо. Я тоже думаю, что Дьяков донёс. Больше некому.
     Наступила тяжёлая пауза.
    - Пойду я, Иосиф, - Таисия Ивановна встала. - Вроде, всё рассказала. Меня внизу таксист ждёт.
    - Большое вам спасибо, Таисия Ивановна!
     Они вдвоём проводили гостью к выходу. Потом вернулись в комнату, сели за стол.
    - Я всегда чувствовала, что так кончится, - по лицу Фаины Моисеевны текли слёзы.
    - Ты была права, мама. Но что делать сейчас?
    - Сейчас? - она немного помедлила. – Нужно срочно уходить. Они могут появиться в любую минуту.
     Снова звонили в дверь.
    - Ну вот, Иосиф, никуда уже не уйдёшь, - она покорно вышла и вернулась с Галиной Антоновной.
    - Галина Антоновна, вы с работы?
    - Да, Иосиф. Лопахина арестовали. Было без четверти пять, я только пришла на смену, а его ведут мимо поста медсестёр.
    - Кто ведёт?
    - Синицын с двумя помощниками. Остановились у нашего поста, и он стал выяснять, где сейчас может быть Иосиф. А Клавка говорит, уехал в шестую школу. Так Синицын взял телефонный справочник, нашёл номер и дозвонился до школы. И, похоже, ему ответили, что вас там уже нет. А Клавка говорит, что у Иосифа сегодня тренировка в клубе МВД с шести часов. Откуда только знает?
    - Сегодня во время обхода мы говорили с профессором об этом, - вспомнил Иосиф. - Я согласовывал визит в школу с тем, чтобы оттуда поехать на тренировку. А она была рядом. Так что дальше?
    - Тогда Синицын позвонил своим и велел выслать наряд в клуб МВД к шести часам. А пока он звонил, Лопахин улучил момент и шепнул мне: "Предупредите Иосифа". Вот я взяла взаймы денег у Феликса Филипповича, договорилась об отлучке на часок и побежала ловить такси.
      Как только она ушла, Фаина Моисеевна велела Иосифу немедленно уходить.
    - Забери все компрометирующие бумаги и жди меня за гастрономом. А я соберу тебе вещи и через полчаса подойду, если ничто не помешает.
     Иосиф быстро оделся, схватил сумку со спортивной одеждой и обувью, подготовленную для поездки на тренировку, и сунул в неё папки "Психиатрия в застенках" и "Социальная паранойя", а также книги "Чарити-английский словарь", "Методы концентрации духовной энергии" и "На далёком Марсисе". Эти три книги, сами по себе, не были крамольными, но они могли вскрыть его связи с Моховым, Катей и даже Машей. Уж этих последних он никак не должен был ставить под удар. Иосиф проверил наличие паспорта, удостоверения работника НИИ им. Сербского, взял все свои наличные деньги и выбежал из дома.
     Фаина Моисеевна собрала две смены белья, тёплые носки, свитер, ещё один костюм, два полотенца, бритвенный прибор, зубную пасту и щётку, мыло, и уложила всё это в рюкзак. Ей казалось, что он намного практичней чемодана в тех условиях, в которых предстояло жить Иосифу. Потом она собрала все имеющиеся у неё наличные и вышла из комнаты. Было уже четверть седьмого. И в это время раздались два звонка. Неужели она опоздала?! Но у порога стояла молодая женщина с умным и волевым лицом.
    - Вы мама Иосифа?
    - Да, а в чём дело?
    - Меня зовут Ольга Анатольевна. Я приехала предупредить, что Иосифу грозит арест.
    - Я иду в гастроном, - нашлась Фаина Моисеевна. - Пойдемте, расскажете мне по дороге. Иосифа всё равно нет дома. Откуда вы знаете про арест?
    - Мой муж работает вместе с Иосифом в НИИ им. Сербского. Он вернулся с работы и рассказал, что вашего сына хотели арестовать, но его не оказалось на месте. Тогда я сразу же взяла такси и к вам.
    - Спасибо, Ольга Анатольевна.
    Они вышли на улицу, и гостья остановилась.
    - Я дальше не пойду. Там меня ждёт такси. Передайте Иосифу, что всё кончится хорошо.
    - Почему вы так в этом уверены, Ольга Анатольевна?
    - Потому, что у меня паранормальные способности. Иосиф это знает. До свидания, - она повернулась и зашагала к своему такси.
     Иосиф ждал за гастрономом. Фаина Моисеевна передала ему рюкзак и деньги.
    - Иосик, поезжай к тёте Фриде и объясни ей обстановку. В Белоруссии живёт сестра её покойного мужа. Они летом ездят к ней отдыхать. Какое-то время поживёшь там. Контакт будем поддерживать через тётю Фриду. 
     Когда она вернулась к своему дому, во дворе стояла чёрная волга. У входа в подъезд её остановил офицер госбезопасности и показал удостоверение: Синицын Виктор Алексеевич, майор МГБ.
    - Кто вы?
    - Я Раскина, из двенадцатой квартиры.
    - А где ваш сын?
    - Он на тренировке. Часам к девяти должен вернуться.
    - Нет его на тренировке. Где ещё он может быть?
    - Ума не приложу. А в чём дело?
    - Пойдёмте в вашу квартиру, - решил Синицын, - там разберёмся. Артемьев, - к нему подошёл сотрудник, - свяжись с отделом, попроси передать всем отделениям милиции: Раскина Иосифа Яковлевича в розыск.
     Они поднялись в квартиру. Было начало восьмого. Синицын предъявил Фаине Моисеевне документ на проведение обыска.  Привели двух соседей в качестве понятых. Она безучастно наблюдала, как гебешники переворачивали вверх дном её жилище. В девять часов Синицын попросил Артемьева  спуститься вниз и установить связь с отделом. Артемьев вышел и через двадцать минут вернулся.
    - Есть новости?
    - Да, Виктор Алексеевич. Раскин часа полтора тому назад погиб в автомобильной катастрофе. Требуются родственники для опознания.
     Фаина Моисеевна смотрела застывшими глазами на Артемьева.
    - Для опознания чего?!
    - Автомобиль-такси, в котором ехал ваш сын, попал в аварию и почти полностью сгорел. Но уцелели некоторые вещи, документы. Вам придётся поехать с нами.
    Немыслимых размеров ком до боли сжал горло Фаины Моисеевны. Но спасительная мысль внесла ясность. Они ничего не говорят об опознании тела. У них нет его тела. А эта умная женщина, Ольга Анатольевна, сказала, что всё кончится благополучно. Она не могла ошибиться. У неё же паранормальные способности. Фаина Моисеевна ухватилась за эту мысль, как за спасательный круг. Вот и у её сына такие способности. Они существуют, это не выдумка.
    - Я готова, - сказала она, вставая.
     Её привезли в отделение милиции. Подвели к столу.
    - Вы узнаёте эти вещи?
     На столе лежала сумка Иосифа, его спортивная одежда и обувь, удостоверение работника НИИ им. Сербского.
    - Узнаю. Эту одежду он брал с собой на тренировку. И сумка его. Но это же не всё.
    - А что ещё должно быть?
    - Он сам, - она никак не могла заставить себя произнести слова "его тело".
     Окружавшие её люди в форме молчали.
    - Сделайте дактилоскопию на ручке сумки, - распорядился Синицын, - мы сравним их с отпечатками пальцев в его рабочем кабинете. И не торопитесь отменять розыск. Может быть, это хитрые еврейские штучки.
    Последние слова Фаина Моисеевна восприняла без внутреннего протеста. Она и без того была убеждена, что все они антисемиты.
    - Вы мне не ответили, - требовательно напомнила она. - Вы не имеете права. Я мать. Я должна знать.
    - Артемьев, - негромко произнёс Синицын, после некоторой паузы, - отвезите гражданку Раскину в морг. 
     Последнее слово, как осколок снаряда, застряло в мозгу Фаины Моисеевны, вызывая нестерпимую боль. Но она продолжала держаться до той минуты, когда её подвели к столу, на котором громоздилось подобие человеческой фигуры, накрытое белой простынёй. Патологоанатом внимательно посмотрел на неё, перевёл взгляд на сотрудника госбезопасности и решился снять простынь. На столе лежал скрюченный, обожжённый человеческий скелет с прилипшими ошмётками обугленного тела. Это всё, что сталось от её прекрасного мальчика?! Такого умного, энергичного и красивого? Окружающий мир вдруг начал преображаться в колеблющееся экранное полотно, которое быстро сужалось. Она пошатнулась, но патологоанатом, искушённый в подобных ситуациях, успел подхватить её, падающую, и усадить на стул.

     А двумя часами ранее Иосиф, простившийся с матерью, шёл по направлению к метро. Днём падал мокрый снег, а к вечеру подмораживало. Было очень скользко. Дойдя до бензоколонки, он стал переходить улицу, поскользнулся и чуть не упал. На той стороне был сквер. Иосиф вошёл в него, очистил от снега скамейку и присел. Необходимо было обдумать сложившееся положение. В ближайшее время его объявят в розыск. Значит, появляться на вокзалах небезопасно. И у родственников тоже. Под наблюдением окажутся все места, куда он может прийти. Но даже если ему удастся добраться до белорусских родственников, долго скрываться в условиях строгой паспортно-прописочной системы не удастся. Из этого круга не было выхода.
     А почему он, вообще, оказался в такой ситуации? Существовала известная предопределённость? Всего несколько дней тому назад "Правда" опубликовала сообщение о разоблачении врачей-вредителей. Мать Иосифа особенно сокрушалась по поводу ареста академика Вовси, выдающегося специалиста по патологии почек и сердечнососудистой системы. Список еврейских учёных, военачальников, государственных деятелей, организаторов производства, писателей и артистов, чей жизненный путь трагически оборвался на самой вершине их выдающейся карьеры, был бесконечен. Дважды герой Советского Союза, лётчик Смушкевич, режиссёр Михоэлс, поэт Перес Маркиш... А про академика Зельдовича, создателя ядерного оружия, ходил по Москве гаденький слушок, что на родине учёного местные власти яростно сопротивляются установке его бронзового бюста, предусмотренного для дважды Героев Социалистического Труда. У всех у них, осмелившихся вырваться за пределы виртуальной "черты оседлости", установленной обществом ненависти, был один конец - смерть или, в лучшем случае, горькая доза унижения. Он, Иосиф, тоже пытался вырваться за пределы этой черты, и даже преуспевал. Но рано или поздно...
     Однако он должен понимать первопричину своей катастрофы. Общественное сознание народов, населяющих планету, развивается крайне неравномерно. У одних оно, вскормленное идеями Великой Французской революции, достигло вершины, а у других - всё еще в каменном веке. Но эти последние, преисполненные национальных амбиций, хотят непременно выглядеть передовыми. Самыми передовыми. И они принимают сверхпрогрессивные конституции. Свобода  слова, собраний и демонстраций. Всеобщее равенство людей, независимо от пола, национальности и социального происхождения. И т. д. Однако жить они продолжают по своим неандертальским законам. Иначе они просто не умеют. Отсюда и неизбежное патологическое расщепление народного сознания, и ложь, пропитывающая все сферы жизни. Мы не плохие, мы не отсталые, мы - особенные. Ложь, которая со временем становится чертой национального характера, обрекая лучших сыновей народа, Пречистенских, Строгиных и Моховых, на смерть или душевные страдания. Что же касается евреев, фатально обречённых причудливой историей быть извечными носителями и искателями истины, их в подобном обществе ждёт только одно - аутодафе.   
     Иосиф был загнан в угол, но его мозг продолжал  безостановочную аналитическую работу. Если рассматривать бокс, как некую общую модель жизни, у него есть шанс. Ему не раз удавалось выигрывать безнадёжные раунды благодаря тому, что тренер называл уникальным чувством момента удара. Он, Иосиф, был способен обнаружить и использовать тот чрезвычайно узкий коридор в пространстве и времени, в пределах которого можно было нанести победный удар противнику.
     Но кто в данном случае его противник? Сама Судьба? Нет. Она была частью общего миропорядка, включающего и Центр Предназначений. А требования последнего, касающиеся общественного служения, Иосиф всегда стремился выполнять. Доказательством тому были папки материалов к двум общественно значимым книгам и "Чарити-английский словарь". Гипотеза Пречистенского о Центре Предназначений, в критический момент жизни, вдруг обрела для Иосифа характер религии. Если, несмотря на все заблуждения и увлечения, он всё-таки шёл к своему предназначению, Центр придёт ему на помощь. Он предоставит ему тот самый коридор в пространстве и времени, который необходим для спасительного удара. Но кто же, всё-таки, является его противником? И тут, впервые, в возбуждённом воображении Иосифа его мнимый соперник персонифицировался в образе майора МГБ Синицына Виктора Алексеевича.
     Иосиф взглянул на часы, мысленно дал Центру Предназначений пять минут и стал ждать. Перед ним была относительно пустынная улица, а за ней автозаправочная станция. Под заправкой стоял бензовоз, наполняя бак, питающий двигатель. Но вот заправка закончилась, шофер расплатился, сел в кабину и тронулся с места. К моменту, когда он оказался на середине улицы, слева появилась волга-такси. Она шла на повышенной скорости, около 80 километров в час, что для незагруженной дороги казалось оправданным. У таксиста  была возможность, почти не сбавляя скорости, обогнуть бензовоз. Он только не принял во внимание запорошенный снегом, обледеневший участок шоссе перед заправкой. В результате, волга врезалась в среднюю часть бензовоза, который ещё несколько секунд продолжал двигаться, корёжа задними колёсами и без того смятую переднюю часть такси. Бензовоз остановился, на волге показались языки пламени.
     Иосиф, после секундного шока, схватил свои вещи и бросился к месту аварии. В это время, в сильно сузившемся, уже лишённом стекла окне передней правой дверцы такси, обращённой к Иосифу, показался баул. Он выпал на снег. За ним просунулась рука пассажира и тут же безжизненно повисла наружу. Иосиф заглянул внутрь. Пассажир, уже потерявший сознание, был безнадёжно зажат между сидением и надвинувшейся на него передней панелью кабины. Дверь оказалась заклиненной. Взгляд Иосифа упал на баул, лежащий на снегу, и вдруг он словно ощутил электрический разряд. Вот же он, тот узкий коридор во времени и пространстве, который предоставляет ему судьба. В считанные секунды он перебросил папки и книги из своей сумки в полузагруженный баул, бросил в сумку своё удостоверение работника НИИ им. Сербского и, оставив её на месте аварии, побежал к скверу, унося свой рюкзак и чужой баул. Бензовоз заслонял от него заправочную станцию, но уже слышны были крики людей, бегущих оттуда к месту аварии.
     Иосиф достиг ограды сквера, когда к аварийному такси подбежали люди. Некоторое время они безуспешно пытались вытащить пострадавшего пассажира. Но пламя быстро разрасталось, и наступил момент, когда спасатели бросились врассыпную, опасаясь взрыва бензобака такси. Сумка Иосифа была в руках одного из них. Взрыв бензобака сопровождался мощным факелом пламени, взметнувшимся вверх. И вслед за этим показалась милицейская машина, потом скорая помощь и пожарный автомобиль.
     Иосиф видел, как человек, державший его сумку, передал её милиционеру и что-то долго объяснял, выразительно жестикулируя. Иосиф был уже не один. Вокруг него стояли невесть откуда набежавшие горожане, наблюдавшие за событиями. Но вот к ним подбежал милиционер и приказал отступить за дома в связи с опасностью взрыва бензовоза. Пожарные развернули брезентовые шланги и поливали водой пожарище, но сбить огонь им не удавалось. Уже отступив за дома, Иосиф услышал мощный взрыв и выглянул на дорогу. Там бушевал чудовищный огненный смерч. Тогда он опомнился и быстро зашагал прочь. Пардон, Виктор Алексеевич. Вы получили отменный правый хук. С этим ничего не поделаешь. Первый раунд за мной.
     Он остановился через два квартала, увидев крохотный скверик между двумя домами. Там, на скамейке, можно было, наконец, заглянуть в загадочный баул. Первое, что он увидел, приподняв свои папки и лежащий под ними свитер, заставило вздрогнуть. Это был пистолет. Элементарные знания об оружии Иосиф получил на военной кафедре мединститута. Пистолет был на предохранителе и имел полную обойму патронов. Рядом с ним лежали два паспорта. В обоих с фотографий глядело одно и то же лицо тридцатилетнего мужчины с низким лбом, выдающимся подбородком и маленькими, злыми глазами. Один паспорт был выписан на имя Бурлакова Вячеслава Тихоновича, 1920 года рождения, русского, а второй - на имя Агамалова Рафаэля Саркисовича, 1925 года рождения, армянина. Если в эти паспорта вклеить фотографию Иосифа... О, гражданин Синицын! Тогда вам и во втором раунде победа не светит.
     Иосиф сунул пистолет за пояс за спиной, а паспорта во внутренний карман пиджака и продолжил знакомство с остальным содержимым баула. Оно было аккуратно прикрыто сверху газетой. Сдёрнув её, он вторично испытал нечто, сравнимое с шоком. Под газетой лежали деньги. Иосиф никогда не видел их в таком количестве. Они были в пачках по десять тысяч рублей, составленных из потрёпанных купюр разного достоинства и перевязанных разными завязками. На плоды ограбления банка это не походило. Скорее, воровской общак. Иосиф рассовал несколько пачек по карманам, снова тщательно укрыл оставшиеся деньги газетой и поверх её уложил свои книги и папки. Потом он вышел на дорогу, поймал такси и попросил отвезти его в Марьину Рощу. Теперь на такси можно было не экономить.


                ГЛАВА 23. ПОКУДА ВЕРТИТСЯ ЗЕМЛЯ

                Покуда вертится земля,
                Пока не занимать отваги,
                За жизнь, за честь, за короля,
                За даму поднимаем шпаги.
 
     Иосиф вышел из такси у марьинорощинского парка. Пять лет тому назад он гулял здесь с Машей. Только теперь аллеи были заснежены и пустынны. Часы показывали начало одиннадцатого. Он помнил, что у южной окраины парка был ресторан. Маша называла его злачным местом. Именно с ним теперь были связаны его призрачные надежды.
     Прежде всего, Иосиф убедился, что ресторан работает. Его окна сияли, у входа стояли люди. Он прошел мимо, вслушиваясь в их речь. Она была обильно пересыпана матом и блатным жаргоном. Он вернулся в парк и, внимательно оглядевшись, зарыл свои вещи в снег за кустами у малоприметной боковой аллеи. Потом он освободил пальто от денег. Может быть, его придётся сдавать в ресторане в раздевалку. Теперь можно было идти.
     У ресторана стояло несколько групп мужчин. Иосиф подошёл к тем, что казались постарше. Их было четверо. Один из них держал большой промасленный кулёк, из которого остальные доставали пирожки. Рядом на снегу валялась пустая поллитровка. Присутствие этих людей здесь в такое время было объяснимо. Когда магазины закрывались, водку и пирожки можно было достать у ресторанного швейцара.
     - Смотри-ка, Руль, мусорок нарисовался! - заметил держатель кулька, взглянув на подошедшего Иосифа.
    - Чего уставился, чучело? - крикнул Иосифу Руль, очевидно, выполнявший роль смотрящего. - Проваливай, пока цел.
    - Пацаны, у меня к вам дело.
    - Дело?! - Руль на несколько секунд задумался. - А ну, Рыба и Оспа, прощупайте фраерка!
    - Не нужно меня щупать! - Иосиф отступил на два шага.
    - Кто бы тебя спрашивал, - ухмыльнулся Руль.
     Рыба и Оспа бросились на Иосифа, схватили его за одежду, и он вынужден был положить обоих на снег. В ответ Руль и четвёртый член компании выхватили ножи.
    - Спокойно, братва! - в руке Иосифа появился пистолет. - Уберите перья. Я не мусорок. У меня к вам дело.
    Это возымело действие. Ножи были спрятаны, Рыба и Оспа поднялись и отступили к своим.
    - Да ты, оказывается, приличный пацан, - ухмыльнулся Руль. - Какое у тебя дело?
    - Мне нужен Белый.
     С Белым, главарём банды марьинорощинских хулиганов Михаилом Беловым, Иосиф был знаком пять лет тому назад и с тех пор ничего о нём не слышал. Рассчитывать на него было почти безрассудно. Но других вариантов у Иосифа не было.
    - Белый? - повторил Руль. - А кто ещё?
    - Карась, Чигирь.
     Члены компании многозначительно переглянулись.
     - Ты не здешний, что ли? - удивился Руль.
     - Почему?
     - Чигирь уж три года, как зону топчет.
     - А Белый? Ты можешь меня свести с ним?
     - Счас, - съязвил Руль, - спешу и яйца в мыле! Чтоб завтра меня нашли с перерезанным горлом? Ты-то сам кто?
     В сталинские времена, в связи с гигантским ростом числа заключённых, криминальная субкультура в России проникла, практически, во все сферы общества. Её законы и жаргон были известны большинству населения. Так что Иосиф мог примерно оценить статус своих собеседников. Люди, выпивающие зимой на улице у дверей ресторана, - это шушера. Настоящая братва пировала в ресторане или воровской хате.
    - Тебе незачем светиться, - Иосиф проигнорировал заданный ему вопрос, - ты только покажи, где он. Получишь кусок. А Белого не бойся. Он тебе за это спасибо скажет.
    Упоминание о деньгах заметно оживило компанию.
    - Кусок? - возмутился Руль. - Ты меня за лоха держишь?
    - Ты не понял. Кусок - это задаток. Потом ещё один.
    - Не пойдёт! - крутнул головой Руль.
    - Ну, хорошо. По куску на брата, и ни копейки больше.
    Наступила тревожная пауза.
    - Ладно, - решил, наконец, Руль, - гони кусок.
     Иосиф достал из кармана брюк пачку, быстро отсчитал тысячу.
    - Держи. Только без фокусов. От пули не убежишь.
    - Напугал до смерти, - скривил губы Руль. - Оспа, загляни в забегаловку. Возьми столешник для швейцара.
     Оспа скрылся. Оставшиеся напряжённо глядели на входную дверь ресторана. Минут через семь из  неё вышли Оспа и с ним двое. Последние остановились.
    - Пусть подойдёт к ним, - сказал Оспа, вернувшись к своим.
    - Иди, - бросил Руль Иосифу, - и не забывай про должок.
     Иосиф подошёл. Он сразу же узнал Карася, в то время как тот разглядывал его настороженным взглядом.
    - Ты кто?
    - Карась, пять лет тому назад Чигирь на танцплощадке поцарапал мне спину, и вы приходили ко мне в больницу.
     Карась молчал, а Иосиф смотрел на него со всё возрастающим напряжением.
    - Кажись, припоминаю, - обнадёжил Карась, - ну и что?
    - Белый обещал помочь, если будет необходимость.
    - А что случилось?
    - Я в розыске.
     - В розыске? - еле слышно повторил Карась, вглядываясь в людей, стоящих перед рестораном, - а тут завсегда стукачек ошивается. И мусора в таких случаях сюды наведываются. Сделаем вид, что незнакомы. Уходи по этой улице и жди нас у первого дома за поворотом налево. Понял?
    - Понял.
    - Нет, - нарочито громко заявил Карась. - Не помню я тебя. Ошибочка вышла. Так что, милай, вали своей дорогой, - они с товарищем повернулись и направились в ресторан.
     Иосиф, встав спиной к публике, достал пачку денег, отсчитал нужную сумму и пошел к своим кредиторам.
    - Но Карась же тебя не признал? - полюбопытствовал Руль, принимая платёж.
    - Не важно. Ты обещание выполнил, и я выполнил, - Иосиф двинулся к улице.
    - Темнит еврей, - процедил Руль. - Карась его не признал, а он нам всё равно заплатил.
    - Не жмот, значит, - заключил обычно молчаливый Четвёртый, - и не дурак.
    - Крутой пацан, - добавил Оспа, потирая подбородок. - Как он нас с Рыбой на снег уронил, мы и глазом моргнуть не успели.
    - Да, - подтвердил Рыба, - и при деньгах он. С таким мы не жрали бы водяру в подворотнях.
    - Так, может, поговорим? - неожиданно решил Руль. - Эй, братан!
     Иосиф остановился. Четыре человека подошли поближе.
    - Ты ещё вернёшься? - поинтересовался Оспа.
    - А что?
    - Возьми нас в свою бригаду, - предложил Рыба.
     Иосиф не без удивления разглядывал своих новых знакомых. Ему предлагали стать главарём воровской шайки?! Подобная карьера никогда не числилась в портфеле его вероятных предназначений. Но поразительно, что им была безразлична его национальность. У них было чувство справедливости? Они не страдали манией великорусского величия, не были патологическими антисемитами и исходили только из его действительных качеств? О, если бы легальная Россия руководствовалась такими же принципами! И Иосиф вдруг понял, что эти отверженные люди лучше тех, якобы порядочных редакторов Дьяковых и гебистов Синицыных, уборщиц Матрён и медсестёр Клавок, завучей Степанов Сидоровичей, секретарей парткома Горновых и тысяч других, в массовом порядке порождаемых советской действительностью. Удивительным образом, русский уголовный мир избежал ксенофобии и лицемерия. Какая потрясающая метаморфоза была в том, что подонки общества по своему моральному уровню превосходили его законопослушных граждан. 
    - Я вас не забуду, пацаны. Но сейчас у меня ни одной лишней минуты, - Иосиф повернулся и зашагал дальше, а они некоторое время продолжали тоскливо смотреть ему вслед.
    - Ну, раз у нас завелись деньги, - рассудил Руль, - возьми-ка, Оспа, у швейцара ещё пузырь.
     Вскоре к Иосифу подошли Карась и Белый.
    - Привет, Иосиф! - улыбающийся Белый протянул руку для приветствия. - Видишь, я помню твоё имя. Как дела?
    - Я в розыске. Карась, наверно, тебе сказал. А ты как?
    - Три года кантовался на зоне. Полгода, как освободился. Так что случилось?
    Иосиф смекнул, что ни в коем случае не должен раскрывать свою причастность к политическому криминалу. Уголовники панически боялись быть втянутыми в подобные дела.
     - Понимаешь, Белый, врезал я на Петровке двоим. Приставали к моей девушке. Откуда я мог знать, что один из них сын заместителя Берии. Они меня в два счёта вычислили, пришли на квартиру брать. Чудом сбежал.
    - Это на тебя похоже, - усмехнулся Белый. - И что теперь?
    - Переждать бы какое-то время. Преступление пустяковое. По сути, мелкое хулиганство. Может, забудется.
    - Нужна нора? - предположил Белый.
    - Для начала надо бы ксиву выправить. Я даже достал паспорток. Если переклеить фотографию...
    - Тебе нужен Первопечатник, - решил Белый.
    - Базарили пацаны, завязал он, - усомнился Карась.
    - Для кого может и завязал, - согласился Белый, - а мы с ним на зоне год вместе были. Он мне кое-чем обязан. Поехали. 
    Взяли такси и отправились к Первопечатнику. Белый довольно быстро с ним договорился. Затем они с Карасём решили уехать.
     - Если нужна будет хата, - сказал Белый на прощанье, - обращайся. Ты знаешь, как меня найти.
     - Спасибо, - Иосиф задержал протянутую для прощанья руку. Хотел спросить, знаешь ли ты Руля, Оспу, Рыбу?
    - Слыхал. А что?
    - Возьми их к себе.
    - С какой стати?
    - Они бесхозные, - подсказал Карась. - У их пахана рак лёгких, ему кранты.
    - А ты, Иосиф, их знаешь?
    - Очень мало. Но могу поручиться, пацаны стоящие.
    - Я посмотрю, - пообещал Белый. - Мне люди будут нужны.
     Через два часа Иосиф вышел от Первопечатника с паспортами на имена Бурлакова и Агамалова, в которых были вклеены его фотографии. Причем, Первопечатнику пришлось его фотографировать и проявлять снимки. Ещё один раунд виртуального поединка с Синицыным остался за ним. Хотя Иосиф посчитал, что его личных заслуг в том не так уж много. Ему фантастически везло.
     Такси удалось поймать с большим трудом. Была половина первого ночи. Иосиф вернулся к марьинорощинскому парку, забрал из снежного схрона вещи и назвал таксисту адрес Бирюкова Серафима Аристарховича. Перебрав в уме всех своих знакомых, он остановился именно на нём. Во-первых, их связи нигде официально не были зафиксированы. А во-вторых, было в этом старике-баптисте что-то, внушающее надежду.
     Звонить ночью в чужую дверь - дело малоприятное. Иосиф три раза повторил звонок. Наконец, за дверью послышался раздражённый старушечий голос.
    - Несёт же кого-то нелёгкая в такую пору. Кто там?
    - Очень прошу извинить. Я Иосиф Яковлевич из психиатрической больницы. Серафим Аристархович меня знает. Нужно срочно поговорить.
    - Счас, я его спрошу.
     Минут пять Иосиф ждал. Потом дверь отворилась.
    - Входите, - пробурчала старуха. - Только болеет Серафим.
     Бирюков, сидящий на кровати в исподнем белье, поднял на вошедшего удивлённые глаза.
    - Серафим Аристархович, ради всего святого, простите меня за беспокойство. У меня положение безвыходное.
    - Да уж, наверно, - кивнул Бирюков, - раз пришли в такое время.  Садитесь, Иосиф Яковлевич. Что произошло?
    - Мохова арестовали. Но он успел предупредить меня. Я в розыске.
    - За что взяли Роберта Игоревича?
    - У него нашли изображение Сталина в виде палача с топором. Его выдал приятель.
    - А это вы видели? - Бирюков указал на стену напротив.
      Иосиф оглянулся. На стене, ближе к окну, висел портрет Бирюкова работы Мохова. Иосиф слышал о нём от Нади. Он подошёл к портрету. На хорошо узнаваемом бородатом лице Серафима Аристарховича выделялись глаза, глубоко погружённые в какую-то древнюю, старообрядческую, русскую мудрость, умиротворённые, почти отрешённые от жизни. Возможно, перед мысленным взором Мохова стояли знаменитые рембрандтовские аналоги - эрмитажные портреты еврейских стариков. Иосиф поймал себя на мысли, что он не пришёл бы к Бирюкову, если бы увидел его портрет раньше. Этот человек уже отошёл от окружающего мира. Он вернулся к постели Бирюкова.
    - Такой талантливый художник!
    - Да, - согласился хозяин. - А что вы теперь будете делать?
    - Не знаю, Серафим Аристархович. Мать сказала, нужно бежать. У неё в памяти судьба моего отца. Но куда бежать?
     Наступило длительное молчание. Иосиф уже принял было решение уходить. Сейчас он ещё раз извинится и пожелает хозяину всего наилучшего. Но Бирюков опередил его.
    - У меня в Сибири остался младший брат, Арсений, - сообщил он, - в городке Белый Яр, сто пятьдесят километров севернее Томска. Мы переписываемся. Я могу дать вам письмо к нему.
    - Но ведь там, Серафим Аристархович, тоже и паспорта, и прописка, и недремлющее око госбезопасности?
    - Да. Но километров двести пятьдесят севернее Белого Яра, в глухой тайге, есть забытый старообрядческий скит. Люди покинули его ещё в двадцатых годах. Вокруг непроходимые болота. Попасть туда можно только зимой, хорошо зная это место.
    - Ваш брат знает?
    - Да. Я побывал на родине сразу после войны. Арсений рассказывал, что каждую зиму один раз ходит туда, носит спички, соль и ещё кое-что. Там жил старец Никодим, наш дальний родственник. От мира ушёл, на богомолье.
    - Серафим Аристархович, вы возвращаете мне надежду. Такое убежище мне даже не снилось.
    - Тогда я напишу брату письмо.
     Пока Бирюков писал, Иосиф думал о матери. Он не может уехать, не связавшись с ней. И, вообще, кто он, панически бегущий из родного города, бросающий всё - мать, любимую женщину, учителей, которым всем обязан? Учителей?! Одно имя сразу же ярко высветилось в памяти Иосифа. Но его раздумья были прерваны голосом Бирюкова.
    - Вот, Иосиф Яковлевич, письмо. Из Москвы выбирайтесь немедленно. Возьмите такси до Рязанского шоссе. А там ловите продуктовый фургон. Они возят из Рязани в Москву мясо и масло, выезжают ночью, чтобы к началу рабочего дня быть на месте. В Рязани возьмёте билет на поезд до Томска.
    - А дальше?
    - Из Томска в Белый Яр ходит местный поезд. Но в Томске вы должны купить необходимую одежду - унты, меховой полушубок, ватные штаны, шапку, рукавицы и спальник. Это Сибирь. Ружьё и лыжи вам поможет достать брат.
    - Серафим Аристархович, я не могу уехать, не передав весточку матери.
    - Из-за этого не задерживайтесь, - запротестовал Бирюков. - Я сам свяжусь с ней. Только оставьте мне её данные.
    Иосиф попросил у хозяина газету, завернул в неё две пачки денег и на свёртке написал имя отчество матери и адрес её работы.
    - Вот, Серафим Аристархович, этот свёрток ей нужно передать.
     Он должен был встать, попрощаться с хозяином и уйти, но никак не мог заставить себя сделать это.
    - Серафим Аристархович, у меня такое чувство, будто я, спасая свою шкуру, бросаю в беде близких и друзей.
    - Свою шкуру? - Бирюков задумался. - Нет, Иосиф Яковлевич, Божий дар - вот как это называется. Жизнь, дарованная нам Всевышним, и есть самый настоящий Божий дар. И дарована она вместе с правом сохранять и защищать её.
    - И всё-таки, Серафим Аристархович, не даёт мне покоя один должок. Лежал как-то в нашем Институте умный человек. Я помог ему освободиться от опеки гебешников, но они потом всё равно убрали его. А для меня он был великим Учителем. И я поклялся поставить на его могиле памятник. Сейчас у меня появились деньги, задаток от издательства за новую книгу. Я хотел бы их истратить на этот памятник.
    - Дело-то богоугодное, - согласился Бирюков, - только как его организовать.
    - Я напишу письмо его двоюродной сестре, если вы согласитесь передать его ей вместе с деньгами.
    - Как не согласиться, Иосиф Яковлевич. Обязательно передам.
     Иосиф попросил листок бумаги и написал Маше письмо:
     "Уважаемая Мария Сергеевна! Я не рискнул бы побеспокоить Вас, если бы не одно дело, небезразличное для нас обоих. Я имею в виду однажды выраженное наше общее желание установить на могиле Артёма Прохоровича Пречистенского могильную плиту. Я получил от издательства солидную сумму в виде задатка за публикацию моей книги, но сам заняться памятником не могу в связи со срочной и длительной служебной командировкой. Прошу Вас принять от меня деньги, чтобы заказать и установить на могиле Пречистенского памятник. Надпись на нём Вы определите по собственному усмотрению. С уважением И. Р."
     Иосиф свернул письмо в треугольник и на нём написал: "Марии Сергеевне Тяпкиной, лично в руки" и далее адрес. Потом достал из баула четыре пачки денег, то есть сорок тысяч рублей, завернул их в газету и положил рядом с письмом.
    - Вот, Серафим Аристархович, это желательно передать адресату в руки. И, пожалуйста, возьмите деньги на такси, - он достал из кармана крупную купюру и положил её рядом со свёртком.
     Около трёх часов ночи Иосиф остановил на Рязанском шоссе фургон с надписью "МосМясо".
    - Куда тебе? - спросил шофер.
    - До Рязани. У меня там брат помирает. Нужно срочно ехать.
    - Сто рублей.
    - Согласен.
     Иосиф залез в кабину, положил в ногах рюкзак и баул.
    - Только мне придётся вписать тебя в путевой лист, как грузчика, - предупредил шофер. - Как тебя зовут?
    - Бурлаков Вячеслав Тихонович.
    - Я так и впишу. А то говорил диспетчер, нынче милиция на выезде из Москвы всех шерстит. Сбежал у них кто-то, что ли. Ты, на всякий случай, положи паспорт поближе.
     Иосиф благополучно добрался до Рязани и к вечеру сел в плацкартный вагон пассажирского поезда, идущего на восток. Его соседями были степенные люди среднего возраста. Проводница принесла чай. Иосиф взял чайный прибор и решил, что теперь, наконец, можно всё спокойно обдумать. Из смертельного круга преследований он как будто вырвался. Дальнейший путь к месту постоянного убежища уже не представлялся столь опасным. И в далёком, заброшенном, таёжном ските, где ему придётся пробыть длительное время, у него были реальные шансы выжить. Там уже не один год обитал человек, отшельник Никодим, владеющий необходимыми навыками таёжного бытия.
     Иосиф не без недоумения ловил себя на мысли, что у него нет ощущения катастрофы, несмотря на то, что он в одночасье потерял работу, научную и спортивную карьеру, любимую девушку, благополучный столичный быт. У него не было даже просто легального статуса гражданина этого мира. Он потерял всё. Но было такое чувство, будто ничего не изменилось. Словно он по-прежнему продолжал свою обычную, до предела загруженную жизнь, а все последние события были всего лишь новыми, но вполне закономерными её элементами. Откуда же проистекали подобные ощущения? Может быть из генетической памяти? Бесчисленные поколения его еврейских предков многократно проходили через катастрофу изгнания. Из Иудеи, из Александрии, из Испании, Германии, Англии... И каждый раз, потеряв всё имущество и гражданский статус, они с кипучей энергией начинали обустраиваться на новой родине. Наверняка, были и такие, для которых изгнание было губительным. Они опускали руки, умирали от горя и стресса, уходили в христианство. Но Иосиф происходил не от них. Его предками были те, которые проявив уникальную жизнеспособность, быстро восстанавливались и, оставаясь евреями,  продолжали своё бесконечное, загадочное, мистическое странствие из Иудеи в неизвестность.   
     И лишь через некоторое время пришло осознание, что, может быть, за его ощущениями стоят более близкие и конкретные причины. В бауле лежали две объёмистые папки материалов к книгам "Психиатрия в застенках" и "Социальная паранойя". В условиях таёжного убежища, не отвлекаемый работой, тренировками, романтическими увлечениями, он, как нигде, сможет сосредоточиться на этих материалах. Разумеется, у него будут трудности с литературными ссылками. Но процентов на девяносто книги можно будет подготовить к изданию. У Иосифа невольно снова мелькнула мысль о Центре Предназначений. Таких уникальных условий для целеустремлённой, сосредоточенной работы невозможно было бы даже специально придумать. Значит, он ехал не спасаться и прятаться. Он ехал работать.
     И, кроме того... Эту мысль Иосиф лишь временно отодвинул на задний план, чтобы затем погрузиться в неё без остатка. Знать, не случайно в самый критический момент жизни в его бауле оказались книги "Чарити-английский словарь", "На далёком Марсисе" и "Методы концентрации духовной энергии". Вот где  он сможет сделать максимум возможного, чтобы, наконец, реализовать самую главную мечту своей юности - установить паранормальный контакт с инопланетной цивилизацией.

     Утром Фаина Моисеевна отправилась на работу, чтобы взять отпуск на несколько дней для похорон сына. Сотрудники выразили ей соболезнование.
    - Фаина Моисеевна, не смогли бы вы принять участие в  утреннем обходе прежде, чем уйдёте? - попросил Иван Митрофанович.
     Ему было шестьдесят семь, но он всё ещё руководил больницей. Она согласилась. Во время обхода к ней подошла дежурная медсестра.
    - Фаина Моисеевна, вас спрашивает какой-то человек.
    - Хорошо. Подойду, как только освобожусь.
     После обхода она подошла к посту медсестёр. Рядом уборщица Матрёна протирала пол. У стены на стуле сидел бородатый старик. Глаза его были закрыты, а тело боком опиралось на стену. Встревоженная Фаина Моисеевна взяла его за запястье левой руки. Нитевидный пульс едва прослушивался.
    - У него, похоже, инфаркт! - крикнула она, - срочно в кардиологию!
    Засуетились медсёстры. Быстро подвезли каталку, погрузили больного, повезли в палату. Тут же к нему подошли врач кардиолог и главврач. Фаина Моисеевна находилась рядом. Больному сделали укол, подсоединили капельницу. Потом начался закрытый массаж сердца, искусственное дыхание. Через сорок минут кардиолог бессильно опустил руки.
    - Скончался.
    - При нём были какие-нибудь документы? - спросил главврач.
    - В пиджаке нашли паспорт, - медсестра протянула документ.
    - Бирюков Серафим Аристархович, - вслух прочёл главврач и повернулся к кардиологу. - Сообщите в милицию и подготовьте необходимые бумаги.
     В это время в палату вошли трое - Анна Ивановна Чернова, тридцатилетняя женщина-врач из терапевтического отделения, парторг Перфильев и уборщица Матрёна.
    - Иван Митрофанович, - явно волнуясь, произнесла Чернова, - этот человек умер не своей смертью. Это - убийство.
    - Что? - не понял главврач.
    - Я сама видела, - выступила вперёд Матрёна, - он ещё час тому назад просил Раскину подойти к нему. А она не торопилась. Если бы ему вовремя помогли, он бы не умер.
    - Вы несёте чушь, - повысил голос Иван Митрофанович.
     Чернова и Матрёна неуверенно оглянулись на Перфильева.
    - Иван Митрофанович, - вступил в разговор парторг, - мы не должны покрывать врачей-вредителей. Налицо случай преступной врачебной халатности. Этого так оставлять нельзя.
    - Никодим Фадеевич, и ты туда же, - с укоризной покачал головой главврач. - Заходи ко мне в кабинет, поговорим. А остальных прошу вернуться к своей работе.
     Они, нехотя, начали расходиться.
    - Фаина Моисеевна, я вас больше не задерживаю. Спасибо. Примите мои соболезнования.   
     Она вышла из палаты, разыскала дежурную медсестру.
    - Этот старик спрашивал меня?
    - Да, - подтвердила медсестра. - Вошёл в отделение и спросил вас, а сам всё время за сердце держался.
    - А зачем я ему была нужна, он не говорил?
    - Не говорил, но ведь и так ясно, зачем больному врач.


                ГЛАВА 24. ПТИЦА ФЕНИКС

                Нас испытаньям подвергал Господь,
                И Божьей воле возражать не смея,
                Страдали мы, и гибла наша плоть,
                Но духом становились мы сильнее.
                И, подводя свой праведный итог,
                Бессмертием вознаградил нас Бог.

     На похороны Иосифа пришло лишь несколько человек. Отделение профессора Иванцова замерло в ожидании новых арестов. Лопахина взяли, а Иосифа только смерть спасла от такой же участи. Дядя Паша откуда-то узнал, что на кладбище пойдёт жена Лопахина, и сотрудники без лишнего шума быстренько собрали деньги на венок. Из больницы, где работала Фаина Моисеевна, пришёл Иван Митрофанович, тоже с венком. Этот человек продолжал шагать по жизни с гордо поднятой головой, не обращая внимания на возможные последствия своих действий. Остальные коллеги Фаины Моисеевны не решились. Против неё уже было возбуждено уголовное дело в связи со смертью Бирюкова. В больнице активно работал следователь. И, кроме того, в стране продолжала набирать обороты пропагандистская кампания против еврейских врачей-вредителей.
     Ещё два человека присутствовали на похоронах - соседка Раскиных по коммунальной квартире, пожилая Анисья Прокофьевна, и высокая, красивая девушка. Фаина Моисеевна видела её впервые.
     Когда процессия подошла к месту погребения, у соседней могилы стоял неприметный человек в сером пальто и поправлял искусственные цветы. Он оставался там в течение всех похорон, периодически поглядывая на их участников.
     Жена Лопахина и главврач произнесли краткие прощальные речи. Гроб, который с самого начала был закрыт, опустили в могилу. Кладбищенские рабочие засыпали его землёй и на образовавшийся холмик водрузили жестяную, крашеную пирамидку с надписью и фотографией Иосифа в застеклённой рамке. Провожающие возложили два скромных венка, сплетённых из хвои и искусственных цветов. Несколько минут молча стояли у свежей могилы.
    - Фаина Моисеевна, я провожу вас, - предложила Лопахина.
    - Спасибо. Всем вам, товарищи, большое спасибо. Я останусь. Мне хотелось бы побыть с ним наедине, - ей казалось немыслимым оставить сына в мёрзлой январской земле и уйти.
     С нею стали прощаться. Вскоре все ушли, и только у соседней могилы ещё минут пятнадцать скрипел снег под ногами одинокого посетителя. Но вот ушёл и он. Был ясный, безветренный январский день. Мороз усиливался. Наконец, Фаина Моисеевна подняла свою сумку и, не сводя глаз с могилы, стала удаляться. Потом повернулась и медленно побрела к выходу из кладбища.
      Уже за кладбищенскими воротами её окликнули. Она обернулась. Это была та самая, незнакомая, высокая красавица, участвовавшая в похоронах. Она, значит, ждала, следила, шла за ней?
    - Фаина Моисеевна, разрешите мне проводить вас?
     Они пошли рядом.
    - Вы знали моего сына?
    - Мы любили друг друга. Меня зовут Марина.
     Девушка стала рассказывать, что вместе с Иосифом занималась анкетированием подростков. А Фаине Моисеевне казалось, что она говорит о каких-то бытовых мелочах, не имеющих уже никакого значения. Так они подошли к её дому.
    - Вот мы и пришли. Спасибо вам, милочка.
    - Фаина Моисеевна, - Марина смотрела на неё глазами, полными какой-то неожиданной решимости, - я... я беременна.
    - Что?!
    - Я хочу родить сына и назвать его Иосифом.
    - Почему? - в этом вопросе матери звучала растерянность.
    - Наша любовь не должна исчезнуть бесследно.
     Наступило напряжённое и непредсказуемое молчание.
    - Мариночка, - наконец, прервала паузу Фаина Моисеевна, - пройдёт время, притупится боль, и вы увидите мир другими глазами. Вы молоды и красивы. Выйдете замуж, будете счастливы, - она повернулась, чтобы уйти, но остановилась. - Если вы захотите зайти ко мне, я всегда буду рада. Двенадцатая квартира.
     Она побрела к дому, а Марина смотрела вслед, пока за ней не захлопнулась дверь подъезда.

     На следующий день в квартиру Фаины Моисеевны позвонили. Было около четырёх часов пополудни. У порога стояли капитан милиции с двумя сержантами.
    - Вы Раскина Фаина Моисеевна?
    - Да.
    - Вы арестованы по обвинению в преступной врачебной халатности, приведшей к гибели человека.
    - Ну что ж, арестовывайте, - после смерти сына всё это уже не имело существенного значения.
    - Пойдёмте в вашу квартиру. У вас есть полчаса на сборы.
    - А что будет с моей квартирой? - поинтересовалась она.
    - До вынесения приговора она будет опечатанной.
     Фаина Моисеевна, внешне безучастно, собралась, молча села в машину. И только, когда за ними закрывались ворота Бутырской тюрьмы, она подняла лицо и внимательно огляделась. Эти ворота закрывались за Раскиными. Ненавистническая империя Зла торжествовала. Сначала она поглотила её мужа, потом сына, а вот и её черёд. Раскиных больше не было.

     Фаину Моисеевну арестовали восемнадцатого января 1953 года, а в начале марта умер Сталин. Великому диктатору удавалось всё. Он, не моргнув глазом, отправлял в небытие целые сословия и народы с тысячелетней историей - чеченцев, ингушей, крымских татар, поволжских немцев, месхетинцев, калмыков... И только евреями поперхнулся. Умер, так и не завершив свои грандиозные, антиеврейские замыслы. Начался пересмотр дел, сфабрикованных его подручными. Фаину Моисеевну освободили в середине мая за отсутствием состава преступления.       
     На следующий день после освобождения, это было воскресенье, она отправилась на Востряковское кладбище. Вот он, дорогой её сердцу холмик земли на еврейском участке кладбища. Под действием весенних вод и тепла грунт осел, и крашеная жестяная пирамидка в изголовье могилы покосилась. Но укрепленная на ней застеклённая рамка хорошо сохранила фотографию Иосифа.
     К её удивлению, могила не выглядела заброшенной. Кто-то убрал старые венки из хвои, возложенные в день похорон. У жестяной пирамидки лежал букетик свежих мимоз. Справа и слева от холмика были высажены четыре поднимающихся ствола гладиолусов. А в средней части могилы зеленели два ряда рассады фиалок и жасмина. Фаина Моисеевна исправила положение пирамидки и достала из сумки лопаточку, чтобы посеять по периферии холмика декоративную траву с белой полосочкой на листках. Тогда вскоре могила окажется в обрамлении бело-зелёных молодых всходов.
     Она выполнила задуманную работу и присела на скамейку. Был тёплый майский день. Часы показывали пол-одиннадцатого. Она решила не торопиться. Может быть, удастся увидеть ту, которая ухаживала за могилой в её отсутствие. Скорее всего, то была Марина, которая провожала её до дома в день похорон.
     Между тем, у входа на кладбищенскую аллею появилась женская фигура. В правой руке у неё была сумка, а левой она держала за руку малыша лет шести, который, в свою очередь, вёл девочку четырёх лет. Этот мир был полон страданий. К кому они могут идти? К безвременно ушедшему отцу семейства? Или к незабвенному дедушке? Её это не касалось. У каждого своё. Но по мере их приближения взгляд Фаины Моисеевны становился всё более оживлённым. Наконец, женщина подошла совсем близко, и Фаина Моисеевна встала.
    - Екатерина Васильевна, вы ли это? Здравствуйте! У вас здесь тоже похоронены близкие?
    - Здравствуйте! - у учительницы сквозь грустную улыбку показались слёзы. - Да. Очень близкие. Можно, мы присядем к вам?
    - Конечно. Нелегко ведь с такими маленькими сюда добираться.
    - Спасибо. Ося, ты узнаёшь бабушку?
    - Узнаю, - мальчик перевёл на Фаину Моисеевну энергичные, тёмные глаза. - Бабушка подарила мне крокодила.
    - Какой хороший мальчик, - глаза ребёнка пробуждали в душе Фаины Моисеевны смутные, волнующие чувства, - ты, значит, меня не забыл? И про крокодила помнишь?
    - Крокодил у него - любимая игрушка, - пояснила мать.
    - А ещё у меня есть лошадка, автомобиль и два медведя, - мальчик заметно осмелел. - А бегемотика нет.
    - Ося, ты попрошайничаешь? - нахмурилась мать.
    - Но, может, у бабушки в шкафу есть бегемотик.
    - А у меня мартышка, - девочка стояла рядом с братом, и ей тоже хотелось внимания, - и Машка с бантиком. Мне Ося подарил. Он разрешает мне брать свои игрушки.
    - А кукла у тебя есть? - Фаина Моисеевна, забыв обо всём, опустилась на корточки перед сидящими на скамейке детьми.
    - Есть, но у Наташки кукла лучше. Мне тоже такую хочется.
    - Фаина Моисеевна, вы не находите в лицах моих детей что-то родное? - голос Екатерины Васильевны предательски дрогнул.
    - Нахожу. Только никак не могу вспомнить...
    - Разве они не похожи на вашего сына?
    - Да. У них как будто такие же глаза.
    - Фаина Моисеевна, это же ваши внуки.
    - Что?! - она распрямилась. - Спасибо, милочка. Я знаю, вы очень добрая. Но не нужно утешать меня подобным образом. Я в горе, но ещё не сошла с ума.
     Наступило тягостное молчание.
    - Когда-то, на школьном балу мне подарили очень много цветов, - вспомнила Екатерина Васильевна глухим голосом, глядя куда-то в сторону, - и Иосиф вызвался помочь мне отнести их домой. А я, в знак благодарности, пригласила его на чай. Он был очень красивый, семнадцатилетний мальчик, влюблённый в свою учительницу. Там это и случилось. Я не хотела. Я всегда чувствовала себя виноватой перед вами.
    - И это всё? - иронически подняла брови Фаина Моисеевна.
    - Нет. Мы встречались около двух месяцев. Потом я вышла замуж и родила Осю.
    - А что вы расскажете про девочку?
    - Однажды мы с вами случайно встретились на улице, и вы рассказали, что Иосиф ранен. Я посетила его в больнице. Он обрадовался, уверял, что любит меня и не может забыть. Мы снова стали встречаться.
    - А он знал, что это его дети?
    - Нет. Я никогда в этом не признавалась. Но он, очевидно, догадывался. Когда я родила Фанечку, он принёс мне в роддом белые астры. В мае. Где только смог их достать? 
     Фаина Моисеевна смотрела на детей глазами, полными удивления и растерянности. Потом она пошатнулась, прижала ладонь к сердцу и опустилась на край скамейки.
    - Что с вами? - испуганная Екатерина Васильевна обхватила её за плечи.
    - Сердце прижало. Совсем никудышнее стало. У меня в сумке пузырёк с валерьянкой. Налейте, пожалуйста, немного в крышечку.
     Приняв лекарство, Фаина Моисеевна ещё несколько минут сидела в согбенной позе, потом распрямилась, и лицо её просветлело.
    - Как будто отпустило, - виновато улыбнулась она. - Мне так хотелось бы верить в ваши слова. Но... фантасмагория какая-то.
    - У меня есть доказательства.
    - Какие доказательства, Екатерина Васильевна?
    - Оба раза, через полтора месяца после зачатия, когда беременность становилась несомненной, я дарила Иосифу медальон. В нём на обратной стороне фотографии я указывала примерную дату рождения ребёнка и его будущее имя: Иосиф или Фаина. Может быть, вы их сможете найти. Два медальона.
     - Видела я их у него в столе, - призналась Фаина Моисеевна.
    - Мама, - к Екатерине Васильевне подошла девочка, - я хочу кушать.
    - Хорошо, доченька. Сейчас посадим цветы и поедем домой. Я же привезла рассаду астр, - эти слова уже были обращены к Фаине Моисеевне. -  Давайте посадим их рядом с фиалками и жасмином.
     Они занялись цветами. Потом Екатерина Васильевна  собралась уходить.
    - Фаина Моисеевна, простите меня ради Бога. Я только хотела, чтобы дети знали свою родную бабушку.
    - Приходите ко мне с ними в следующее воскресенье, вечером.
    - Спасибо, Фаина Моисеевна. Я постараюсь.
     Наконец, Екатерина Васильевна ушла, и Фаина Моисеевна опустилась на скамейку. Она была в смятении, пыталась вспомнить хоть что-нибудь в подтверждение слов Екатерины Васильевны. Но её мысли сбивались и путались, постоянно возвращаясь к одним и тем же мысленным фразам, лучезарным, как само солнце: "У меня двое прекрасных внуков! Мыслимо ли такое счастье?! Спасибо, Господи!". Она потеряла счёт времени и опомнилась, лишь увидев на кладбищенской аллее молодую женщину с маловыразительным лицом. Она держала за руку трёхлетнего мальчика и смущённо поглядывала на Фаину Моисеевну.
    - Вы, наверно, мама Иосифа? - незнакомка улыбнулась, и её чарующие глаза сразу же изменили весь её облик.
    - Да. А вы кто?
    - Меня зовут Надя. А это мой сын Иосиф.
     Фаина Моисеевна глянула на мальчика и уже не могла оторвать от него глаз. От этого можно было сойти с ума.
    - Садитесь, Надя, - пробормотала она, - меня зовут Фаина Моисеевна. Вы были знакомы с моим сыном?
    - Мы с ним работали в отделении профессора Иванцова. Я сразу же влюбилась в Иосифа. А потом и он меня заметил. И тогда я из серой, неприметной мышки превратилась в королеву. Мы встречались около двух месяцев. Потом я вышла замуж и перешла в другую больницу.
    - Вы подарили Иосифу медальон?
    - Да. Он вам говорил об этом?
    - Говорил, - соврала Фаина Моисеевна из опасения погасить волшебный свет, льющийся из глаз собеседницы. - Вы подарили медальон, когда у вас была полуторамесячная беременность?
    - Да. Но как вы можете это знать?
    - И вы написали на обратной стороне своей фотографии дату рождения и имя будущего ребёнка?
     - Написала.
     - А что было потом?
     - Родился мальчик, и я смотрела на него точно так же, как вы только что. Он был копией Иосифа. И я обрадовалась. Теперь мой любимый всегда будет со мной в лице моего сына. И уже никто не сможет лишить меня королевского достоинства, - её глаза сияли, и Фаина Моисеевна не могла взять в толк, как это ещё десять минут тому назад это прекрасное лицо показалось ей невзрачным.
    - Я принесла Иосифу цветы, - Надя воспользовалась паузой, чтобы достать из своей сумки букетик мимоз и положить его у пирамидки рядом с уже лежащими там мимозами. - Но, вы видите, мой букет второй. Так случалось каждое воскресенье. Я приносила пушистую вербу, подснежники или мимозы, но кто-то успевал посетить Иосифа до меня. Фаина Моисеевна,  ещё я принесла семена маттиол. У них замечательный аромат. Вы мне только покажите, где их можно посеять.
     Они сеяли маттиолы, а Фаина Моисеевна поглядывала на малыша. Потом она подошла к нему.
    - Давай знакомиться, мой хороший. Я бабушка Фаина, а ты кто?
    - А я Йосик-Носик.
    - Это мой муж так его называет. Он его очень любит.
    - Но он знает, что Йосик не его сын?
    - Знает. Я не могла его обманывать.
    - Наденька, запишите мой рабочий телефон и домашний адрес. Я всегда буду вам рада.
    - Спасибо, Фаина Моисеевна! У нас с Йосиком сегодня настоящий праздник. До сих пор я только мечтала познакомиться с вами.
     Эта Надя со своим малышом была, как майское утро. Но она ушла, и Фаина Моисеевна осталась одна. Миновал полдень, а она по-прежнему сидела на кладбищенской скамейке. День, полный немыслимых откровений, ещё не кончился. Кто знает, может быть, у этой волшебной сказки будет продолжение. Она с волнением наблюдала за людьми, проходившими по прилегающей аллее. Но им не было до неё никакого дела. А вот эта женщина с мальчиком? Может быть, она остановится у могилы Иосифа? Она остановилась, и Фаина Моисеевна сразу её узнала. Это была Ольга Анатольевна, которая в день трагедии уверяла, что для Иосифа всё кончится благополучно. Зачем она пришла? Чтобы объяснить убитой горем матери, почему её предсказание не сбылось?
    - Здравствуйте, Фаина Моисеевна!
    - Здравствуйте.
     Ей совсем не хотелось приглашать эту женщину на свою скамейку. Но Ольга Анатольевна не смутилась. Она подошла и остановилась прямо напротив Фаины Моисеевны, а её белобрысый малыш внимательно разглядывал незнакомую пожилую женщину. В тёмных глазах мальчика светилось такое до боли знакомое любопытство. Фаина Моисеевна не могла его игнорировать.
    - Его зовут Иосиф? - она встала и устремила на Ольгу Анатольевну взволнованный взгляд.
    - Да.
    - И вы подарили моему сыну медальон в состоянии полуторамесячной беременности?
    - Подарила.
    - Почему же, Ольга Анатольевна, не сбылось ваше чудесное предсказание?! - она вдруг разрыдалась и упала лицом на грудь молодой женщины.
    - Пожалуйста, успокойтесь, - Ольга Анатольевна усадила плачущую на скамейку. - Мне нужно вам кое-что объяснить.
    - Ох, милочка, - Фаина Моисеевна уже вытирала слёзы, пытаясь справиться с собой, - объяснить можно всё, исправить нельзя.
    -  Дело в том, - Ольга Анатольевна неуверенно подбирала слова, - дело в том, что я ведьма.
    - Что?!
    - Я ведьма. И моя бабушка была ведьма.
    - Ну и что?!
    - Иосиф объяснил мне, что это называется паранормальным даром, и надоумил поступить в мединститут, чтоб я с помощью своих способностей лечила людей. Я сейчас на четвёртом курсе.
    - Иосиф вас надоумил?
    - Да. Я его очень люблю, и буду любить всю жизнь.
    - Спасибо, моя милая. Но вы молодая женщина. Вы не можете любить мёртвого.
    - Иосиф не мёртвый. Я точно знаю. Вы понимаете?
    - Ничего я не понимаю.
    - Фаина Моисеевна, вы установили на могиле его портрет. Взгляните на него. У него живые глаза. Покойники так не смотрят.
    - Прекратите сейчас же, вы, со своими средневековыми, деревенскими предрассудками! - крикнула Фаина Моисеевна и, увидев, как сникло лицо собеседницы, смягчилась. - Уже пересмотрели все эти сталинские дела. Если бы он был жив, он бы вернулся.
    - Да, - подтвердила Ольга Анатольевна, - по делу, связанному с Иосифом, всех освободили - и врача-психиатра, и художника.
    - Так почему же вы утверждаете, что Иосиф не умер?
    - Я чувствую это, - она смотрела на Фаину Моисеевну странным, пристальным взглядом. - Вы видите, он улыбается.
    - Кто он?! - встревоженная Фаина Моисеевна обернулась к фотографии сына и замерла, поражённая: портретный Иосиф моргнул веками и его лицо стало растягиваться в широкой улыбке.
    - Что вы со мной делаете, милочка?! - её губы дрожали, - Сжальтесь! Вы, со своими паранормальными способностями можете, Бог знает что!
    - Извините, Фаина Моисеевна. Иосиф говорил, что у меня очень сильный дар. Я действительно многое могу. Я позволила себе это только для того, чтобы убедить вас, он жив.
    - Но если так, почему вы пришли на его могилу?
    - Профессор Иванцов относился к Иосифу, как к сыну. Он хлопотал о вашем освобождении. От него мой муж вчера узнал, что вас освободили. Значит, сегодня вы должны были быть на кладбище. Вот я и пришла, чтобы с вами встретиться.
     Фаина Моисеевна взглянула на сына Ольги Анатольевны, и у неё сразу же пропало всякое желание спорить с ней.
    - Расскажите лучше о своём мальчике.
    - Хорошо, - согласилась молодая женщина. - Ему в марте исполнилось четыре годика, а он ростом, как шестилеток. Говорить начал в десять месяцев, а сейчас уже и читает и пишет. Ваш сын подарил мне томик Цветаевой, так малыш выучил его наизусть. Йосик, расскажи бабушке Фаине стишок.
     Мальчик внимательно окинул взглядом Фаину Моисеевну, потом мать и начал:

    Ты запрокидываешь голову –
    Затем, что ты гордец и враль.
    Какого спутника весёлого
    Послал мне нынешний февраль!

    Позвякивая карбованцами
    И медленно пуская дым,
    Торжественными чужестранцами
    Проходим городом родным.

    - Спасибо, - пробормотала Фаина Моисеевна, - молодец. Но разве вы не понимаете, что это недетская литература?
    - У нас понимать некому, - виновато улыбнулась Ольга Анатольевна. - Муж работает по две смены, чтобы содержать семью. Я занята учёбой. А ребёнком занимается моя мать. У неё образование четыре класса.
    - Дорогая Ольга Анатольевна, разрешите мне заняться этим. Я куплю Йосику Маршака, Чуковского, Агнию Барто. Я вам дам свой телефон. Вы согласны?
    - Согласна ли я? Я буду счастлива.
     Когда они уходили, Ольга Анатольевна, уже попрощавшись, задержалась.
    - Фаина Моисеевна, уберите с могилы портрет Иосифа, - в её глазах мелькнуло что-то пугающее. -  Это может ему навредить.
     Её слова произвели впечатление.
    - Ведьма, - думала Фаина Моисеевна, глядя ей вслед, - настоящая ведьма. Она хочет отнять у меня то последнее, что ещё осталось - могилу сына.
     Вскоре Фаина Моисеевна тоже собралась уходить и, поколебавшись, всё же сняла с могилы портрет сына, сунула его в сумку.
     Едва войдя в квартиру, она бросилась к письменному столу Иосифа и выложила все хранящиеся там медальоны. Их было восемь. Она раскрыла их и, прежде всего, выделила два медальона со снимками Екатерины Васильевны. Извлекла фотографии, поддев их иголкой. На их обратной стороне были даты предполагаемого рождения детей и их имена. Аналогичные надписи были и в остальных медальонах. Из всех этих фотографий только лицо Риммы было ей незнакомо. Она долго разглядывала машин медальон. Неужели Иосиф знал, что у неё будет его ребёнок? Но особенно её потрясли два медальона с портретами Наташи Булаховой. Как такое вообще возможно?!!!
     Но... выходит, у неё восемь внуков?! А может быть девять, если принять во внимание ещё и Марину? Фаина Моисеевна, всю жизнь любившая только одного человека, старалась не думать о том, каким образом её сын вдруг стал отцом девяти детей. Он был таким целеустремлённым, работящим, уважительным, поглощённым своей психиатрией. Привычное слово "распутство" никак не вязалось с его обликом. И эти три женщины, с которыми она сегодня встречалась на кладбище, а до этого Марина, говорили о нём только хорошее. Они любят его до сих пор. Всё это можно объяснить только чудом. Оно не поддаётся осмыслению. На то оно и чудо. Оно всегда сопровождало евреев в их бесконечных странствиях. Иначе они бы просто не выжили.
     Значит, Раскиным не суждено было исчезнуть с лица земли. Они, как сказочная птица Феникс, вдруг возродились из пепла. Империя Зла неожиданно отступила, оставив её в живых. А у неё, оказывается, многочисленные и прекрасные внуки. И ни от кого из них она не откажется. Она познакомится с ними, будет покупать им игрушки, книги, сладости, приглашать к себе в гости, заботиться об их развитии и образовании. Это же родная кровь. Фаина Моисеевна думала о Боге, и светлые слёзы благодарности неудержимо катились по её щекам.

     Вечером следующего дня, открыв дверь в ответ на звонок, она увидела Ольгу Анатольевну с сыном. Эта женщина так торопится воспользоваться обещанной помощью в воспитании сына? Фаина Моисеевна смерила её настороженным взглядом, потом перевела взгляд на малыша и сразу же расплылась в улыбке.
    - Привет, Йосик. Входите, пожалуйста.
    - Нам необходимо кое-что обсудить, - объяснила Ольга Анатольевна, войдя в комнату.
    - Я принесу чаю, - предложила хозяйка.
     Она ушла на кухню и вскоре вернулась с чайником и посудой. Малыш стоял у книжного шкафа и изучал корешки книг. Она достала две детских книжки, Чуковского и Маршака, и положила на письменный стол, за которым Иосиф готовил уроки.
    - Вот, Йосик, ты можешь ими заняться.
     Повторять приглашение не пришлось. Малыш сразу же взялся за книги. А Фаина Моисеевна приготовила чай и остановила на собеседнице вопрошающий взгляд.
    - Скажите, пожалуйста, Фаина Моисеевна, - гостья придвинула к себе чайную чашку, - имя Серафим вам о чём-нибудь говорит?
    - Какой Серафим? - с недовольством произнесла хозяйка. - Откуда Серафим? Что значит, Серафим?
    - Я ничего не знаю, только имя Серафим. Подумайте.
    - Серафим? - повторила Фаина Моисеевна задумчиво. - Хотя, да. Как же. Знаю я это имя. Серафим Аристархович Бирюков. Меня же арестовали по обвинению в его гибели.
     - Фаина Моисеевна, расскажите, пожалуйста, подробно всё, что вы о нём знаете. Может быть, я смогу вам помочь.
    - Вы мне уже помогли, - она хотела съязвить относительно неудачного предсказания, сделанного Ольгой Анатольевной в день гибели сына, но её взгляд наткнулся на читающего Йосика, и  сердце смягчилось, - вот привели внука. Спасибо вам.
     - Я вынуждена настаивать на своей просьбе, - в голосе гостьи чувствовалась такая воля, что бороться с ней было бессмысленно.
     - С вами, как и с Иосифом, трудно разговаривать, - вздохнула хозяйка. - Никогда не поймешь, что стоит за вашими словами.
     Гостья молча смотрела на неё немигающим взглядом и ждала.
    - Ну, пожалуйста, я расскажу. Только ведь и знаю-то я совсем немного. На второй день после смерти Иосифа я участвовала в утреннем обходе больных. Ко мне подошла дежурная медсестра и сообщила, что какой-то человек меня спрашивает. Как потом выяснилось, это и был Серафим Бирюков. Сразу после обхода я подошла к нему, но он был уже в коме по причине обширного инфаркта. Минут через сорок он скончался. Меня обвинили в том, что я вовремя не оказала помощь умирающему.
    - Но сердечный больной должен был обратиться, прежде всего, в поликлинику, или, в крайнем случае, к кардиологу вашего госпиталя, - удивилась собеседница. - Почему же он обратился к вам?
    - Мне не удалось это выяснить, а следствие специально опускало подобный вопрос. Иначе от обвинения ничего бы не осталось.
     Ольга Анатольевна задумалась.
    - Я сегодня видела Иосифа во сне, - сообщила она. - Он всё время повторял имя Серафим. Серафим приходил к вам не за тем, чтобы пожаловаться на сердце. Он хотел что-то передать.
    - Это невероятно, - возразила Фаина Моисеевна, - мы не были знакомы.
    - Возможно, он был знаком с Иосифом?
    - Какое это имеет значение, милочка? Я же была в морге.
    - Вы опознали тело?
    - Нет. Это был обгоревший скелет. Но чудом уцелевшие вещи были его. Я узнала их.
    - Значит, тело вы не опознали, - заключила Ольга Анатольевна. – В этом наша надежда. Я попрошу Лопахина узнать, был ли знаком Иосиф с Серафимом. Я зайду к вам дня через два, - она встала. - Извините, я тороплюсь. Йосик, попрощайся с бабушкой.
    Малыш встал, не выпуская из рук книгу Чуковского. Фаина Моисеевна подошла к нему.
    - Йосик, понравилась тебе книжка?
    - Понравилась.
    - Я дарю её тебе.
    - Спасибо, бабушка Фаина, - мальчик сложил книгу, взял её подмышку и вышел из-за стола, не отрывая глаз от второй книги, оставшейся на столе.
    - А вторая тоже понравилась?
    - Понравилась.
    - Давай, мой хороший, сделаем так. Ты почитаешь эту первую книжку, выучишь стихи и снова придешь ко мне. Договорились?
     Малыш не ответил и перевёл обеспокоенный взгляд на мать.
    - Фаина Моисеевна, мы придём ровно через два дня, - ответила за него Ольга Анатольевна. - До свидания.
     Эти два дня прошли в напряжённом ожидании. Фаина Моисеевна, несмотря на своё неоднозначное отношение к Ольге Анатольевне, невольно оказывалась в плену её энергии и уверенности. Молодая женщина казалась человеком, который хорошо знает, что нужно делать. Она пришла, как и обещала, через два дня и протянула Фаине Моисеевне бумагу.
    - В Институте им. Сербского имеется история болезни Серафима Бирюкова, - сообщила она, - и Иосиф был с ней знаком. Это всё, что мне удалось узнать. Но вот вам адрес Бирюкова. Я прошу вас съездить туда. Возможно, члены его семьи знают, для чего он искал встречи с вами.
     Фаина Моисеевна занялась внуком. За два дня мальчик выучил все стихи из книги Чуковского и охотно декламировал их, пока его мать нетерпеливо поглядывала на часы. Он был вознаграждён второй книжкой, со стихами Маршака, и обещал выучить их к своему следующему визиту.
     На следующий день Фаина Моисеевна отправилась по указанному адресу. Старушка, открывшая дверь, встретила её недоуменным взглядом.
    - Мне хотелось бы поговорить с ближайшими родственниками покойного Серафима Аристарховича Бирюкова, - сказала Фаина Моисеевна. - Вы кем ему приходились?
    - Я его вдова, Агафья Денисовна. А о чём  поговорить?
    - В середине января Серафим Аристархович приходил к нам в больницу, спрашивал меня. Но встретиться нам не удалось. Он внезапно потерял сознание и вскоре умер. Я до сих пор не знаю, зачем он меня искал.
    - Значит, он вам так ничего и не передал? - удивилась Агафья Денисовна, не сводя с гостьи удивлённого взгляда. - Да вы проходите. Господи, что же это я вас держу-то на пороге.
     Вскоре Фаина Моисеевна сидела в тёплой комнате Агафьи Денисовны и вслушивалась в каждое её слово.
    - Вы, значить, будете матерью Иосифа Яковлевича Раскина? - уточнила хозяйка.
    - Да. Меня зовут Фаина Моисеевна.
    - Серафим-то мой, покойный, очень уважал вашего сына. Они, можно сказать, были, как друзья. И вот однажды, часа в два ночи ваш сын позвонил в нашу дверь.
    И она рассказала потрясённой Фаине Моисеевне обо всём, что произошло той далёкой ночью в этой квартире.
    - Так сын мой, Иосиф, жив? - Фаина Моисеевна всё ещё никак не могла до конца осознать услышанное.
    - Жив, голубушка. Жив, сердечная. Мы в феврале письмо получили из Белого Яра от Арсения, Серафимова брата. Он писал, что гостя принял и хорошо обустроил. Значит, в скиту сын-то ваш обитает. Там его никто не найдёт.
    - А как же мне с ним связаться?
    - А никак, голубушка. До следующей зимы. Так-то оно и лучше.
    В то время как Фаина Моисеевна молча пыталась осмыслить эти слова, хозяйка вдруг всполошилась.
    - Ох, что ж это я, дура старая, про деньги молчу?! Забыла ведь. Сын-то ваш просил передать вам деньги. Серафим, когда к вам пошёл в больницу, не решился взять их. Хотел передать позже.
    - Какие деньги, Агафья Денисовна? Вы не ошибаетесь?
    - Да нет, голубушка. Я вам их сейчас покажу, - хозяйка достала из гардероба газетный свёрток и положила его перед шокированной гостьей.
     Фаина Моисеевна с недоумением смотрела на свёрток. На нём рукою Иосифа было написано её имя отчество и адрес больницы. Это, безусловно, был его почерк. Она слегка приоткрыла свёрток.
    - Нет, Агафья Денисовна, мне трудно принять эти деньги. Мы скромные служащие. У моего сына их просто не могло быть. Я отдала ему всю наличность, но таких сумм у нас сроду не бывало.
    - Это уж меня не касается, - поджала губы Агафья Денисовна, - Мы, баптисты, к чужим деньгам не притронемся. Да и то возьмите в толк, должна я выполнить волю покойного мужа свого. Он ведь обещал вашему сыну передать их вам.
    - Но откуда они взялись?
    - Он что-то говорил, - стала вспоминать хозяйка, - вроде ему заплатили за какую-то книгу.
    - За издание новой книги? - предположила Фаина Моисеевна.
    - Кажись так. Так что деньги-то забирайте. Мне их держать у себя ни к чему. Вот, как возвернётся сын-то ваш, тогда и разберётесь с ним.
     Фаина Моисеевна возвращалась домой, унося в сумке двадцать тысяч рублей. Она была целиком во власти догадок и предположений. Иосиф, со своим паранормальным даром, очевидно, быстро узнал, что мать считает его погибшим. Но ничего не мог поделать. Его обеспокоенность, в конце концов, была воспринята во сне Ольгой Анатольевной. Возможно, не последнюю роль в этом сыграли её паранормальные способности.
     По отношению к ней Фаина Моисеевна испытывала угрызения совести. Она была несправедлива к молодой женщине. Зато теперь Ольга Анатольевна стала для неё объектом восхищения. Какая она красивая и умная. Какая решительная и волевая. Ведь это же она вернула ей сына. Вот они - русские. И Иван Митрофанович такой же. А Екатерина Васильевна? После сорока лет родила двоих замечательных малышей, да еще, при каких обстоятельствах! Ничего не побоялась. Мы, евреи, так не можем.
    Но как она сможет отблагодарить Ольгу Анатольевну? Скажет, что была бы счастлива видеть её своей невесткой? Нет. Она купит её сыну новую одежду и обувь. При мыслях о внуке улыбка разглаживала горестные морщины на лице Фаины Моисеевны. У мальчишки курточка заштопана в двух местах, а ботиночки совершенно стоптаны. Она купит ему целую библиотеку детских книг. И, кроме того, он же вундеркинд. Его нужно показать специалисту и помочь малышу развить свои способности. Она наймёт ему частных учителей, если понадобится. У неё теперь есть деньги.
     Мысль о деньгах вернула её к размышлениям о чуде. Наверно, без чуда евреи бы давно уже перестали существовать. Всевышний причиняет своему народу неисчислимые страдания, а потом, в виде компенсации, даёт ему талантливых потомков. Так было всегда. И деньги эти упали на неё только для того, чтобы она могла оказать помощь своим многочисленным прекрасным внукам.

     Ольга Анатольевна с сыном зашла только через четыре дня.
     - Мне кажется, - предположила она, глядя на сияющее лицо Фаины Моисеевны, - вы посетили Бирюковых и небезрезультатно?
    - Да. Вы были правы. Он жив. Ольга Анатольевна, извините меня за недоверие. Я вам бесконечно благодарна.
    - Не торопитесь благодарить, - лицо гостьи стало по-деловому серьёзным. - Это ещё не всё.
    - А что ещё? - испугалась Фаина Моисеевна.
    - Сейчас в разгаре кампания реабилитации жертв сталинского режима. Вы должны воспользоваться ею. Понимаете? Нужен документ, что дело против Иосифа прекращено из-за его невиновности, а не по причине смерти. Он не был осуждён, но против него было возбуждено дело с очень тяжёлыми обвинениями.
    - Зачем это? - не поняла Фаина Моисеевна.
    - Когда Иосиф вернётся, он должен быть чист перед властями. Если схлынет нынешняя кампания реабилитаций, ещё неизвестно, чем это для него обернётся.
    - Но что, Ольга Анатольевна, я должна делать?
    - Я подготовлю ходатайство в МГБ, а вы его подпишете. Я  попрошу помощи у профессора Иванцова. Надеюсь, он не откажет.
     Когда гости уходили, Фаина Моисеевна проводила их на лестничную площадку и, улыбаясь, смотрела вслед, пока они не исчезли из вида. Теперь её жизнь была полна и смысла, и надежд.