Когда я пишу стих или прозаическую зарисовку, я пишу от руки. Когда я читаю книгу, мне обязательно нужно делать пометки в тексте. Такая непосредственно бумажная работа приравнивается к творчеству художника. Я вторгаюсь в пространство книги (мой блокнот – тоже своего рода книга), я графически ощущаю себя в нем.
Это росчерки букв, не всегда соединяющихся между собой, это пара штрихов, брошенных в задумчивости, это, наконец, зачеркивание! Зачеркнуть строчку и написать заново – совсем не то, что стереть и написать на ее месте другую. Каждая строчка остается жить, она остается в стихе как нереализованная возможность, путь, по которому я не пошла.
Есть еще то, что написано на полях. Это тайна. Это никогда не появится в напечатанном виде. “Перо рисует усатую греческую красавицу и чей-то лисий подбородок. Так на полях черновиков возникают арабески и живут своей самостоятельной, прелестной и коварной жизнью”. Так сказал Мандельштам в “Египетской марке”, так же трепетно к записям на полях относился Василий Розанов.
У слов звучащих есть интонация и голос. У слов написанных есть почерк. У слов напечатанных есть только слова. И мне как-то неловко оставлять их наедине с самими собой. Конечно, потом они превратятся в знаки, появятся на мониторе, но они будут помнить, что их детство прошло на добротной желтоватой бумаге, они вышли из хорошего толстого блокнота, порожденные живым блестящим соком чернил.
И, может быть, это дань традиции. И стихи не становятся хуже оттого, что их набирают на клавиатуре. Но нет того удовольствия, подлинного ощущения творчества, которое испытывали те, кого я читаю. А уж они знали толк в этом деле!
fawnenok.com