нас уже не гонит в пропасть грех который над землею
правит безграничной властью, правит мною и тобою...
Мертвые дельфины "Девственность"
Это та самая книга, о которой можно сказать, что она та самая. Ее мало кто читал, но много кто о ней слышал. Да и понятно, что именно слышал. Ничего хорошего. Разврат и растление, наследие небезызвестного маркиза. Но опять же, кто сам читал де Сада? Кто знаком с его жизнью, с его смертью? И где же был переход от одного к другому?
Набоков не такой, не тот типаж - сын своего поколения, более того: он внук и правнук, одним словом, - наследник всего того, что было до него. А в первую очередь, он - писатель. И писателю вовсе не обязательно быть тем, от чьего имени он излагает свое повествование. Если достопочтенный маркиз писал от своего имени и про свою жизнь, либо про одно из ее отражений, то Набоков пишет книгу, пишет тонко и обстоятельно, я бы даже сказал, филигранно. В его непревзойденной манере, на стыке языков оперируя только смыслами, придавая им текучую и размытую форму.
Но вернемся к книге. И вот перед нами вечный вопрос, который из года в век ставится не незыблемый пьедестал учеными-книгологами: что автор хотел сказать этой книгой? На мой взгляд, такая постановка вопроса больше должна быть адресована литературе юридической. Что хотел сказать автор уголовного кодекса? А вот, пожалуйста, десять томов поправок, двадцать томов комментариев и целые библиотеки прецедентов.
А что же хотел сказать автор Лолиты? Но ведь он уже сказал, сказал все, что хотел. А вот, что услышали мы, что услышал каждый из нас, прочитав эту книгу, услышал по-своему? И если имеется объективная истина интерпретации художественного произведения, то, боюсь, она доступна одному лишь автору и то, лишь в той форме, в которой это произведение лежит на нашем столе. Любой поиск в этой области - это шаг на очень скользкий и извилистый путь, который неизвестно куда приведет, но ступить на него стоит хотя бы раз и именно самому, дабы понять и убедиться, хотя бы чтобы впредь такого не повторять.
Стоит ли говорить, что книга написана о любви, любви довольно странной, необычной, но нам ли судить о том, какое проявление должно приобретать это великое чувство в сердце человеческом?
По тексту можно выявить множество аллюзий, кроме того, они настолько гармонично вписываются в контекст, что привычная для западного человека диалектическая взаимосвязь между причиной и следствием вдруг превращается в недвойственность, близкую уже к восточному мировоззрению. А при более пристальном изучении становится видно даже взаимовложенность этих аллюзионных хитросплетений. Но все это сказано лишь для того, чтобы обозначить генеральную аллюзию книги - любовь как величие само в себе, как самообуславливающаяся система, которая существует объективно и вне каких-либо категорий. Автор смеется над этой отчужденностью и бросает читателя в объятия омерзительного проявления прекраснейшего из чувств. Его смех слышен на протяжении всей книги, вот только нет в нем веселья, увы, как нет веселья в глазах юмориста, просто исполняющего свои должностные обязанности. Чтобы понять это, недостаточно просто смотреть на карту, недостаточно даже держать в руках весь глобус. Нужно разфокусировать зрение. Абстрагироваться и увидеть не смотря ни на что.
А теперь переходим к самому главному, к самой сути, которая ярким маяком на вышеупомянутом каверзном пути силится развеять тьму сумбурных и суетных человеческих обрывистых стереотипичных домыслов и полупониманий. Что олицетворяет собой маленькая девочка Долорес Гейз? Почему главный герой должен быть терзаем совестью и разрываться между чистым чувством и грязной похотью? Быть может, именно это разделение, разчленение единого целого и является первопричиной всей несбалансированности человеческой психики? А все что нужно в итоге, что нужно, чтобы итог все же стал началом чего-то нового, нужно лишь найти в себе мужество принять такую противоречивую картину жизни как данность и не противопоставлять ее тому однобокому и узкому образованию, которое мы все имели неосторожность получить в этом обществе односторонних суждений. И каждый из тех, кто имел неосторожность влюбиться, рано или поздно испытывал на себе весь горький дуализм сложившегося положения: в любви нет места похоти, когда как в похоти нет места любви. Но они едины как части песочных часов, которые и становятся оными лишь благодаря им и песку, который перетекает то туда, то сюда. Но как далек главный герой от этого понимания, как далек каждый из нас, оказавшись в одной из вариаций описанных душевных терзаний! Мы все слепы в своем стремлении, однозначны и категоричны, уверенные более чем когда-либо в том, что минутой назад не могло и в голову придти. И обречены метаться между любовью и влечением, где каждый мужчина в женщине любит лишь маленькую девочку, ибо только она достойна и вообще способна быть объектом такого чувства, но ее и вынужден терзать, когда в него вселяются демоны (по мнению одного современного автора) или одолевают особые гормоны (по мнению современной науки). Набоков показал это открытым текстом, но как показал! Никому и в голову не пришло обыскивать ищущего, спросить просящего, задумываться об очевидном. И нет злой и дешевой эротики Миллера, нет спекуляции над умалчиваемыми в приличном обществе моментами, ничего подобного! Ровно столько, сколько нужно, чтобы дать понять, в смысле намекнуть, и не дать понять, в смысле осознать. Это настолько просто и тонко, насколько шокирующе. Мурашками по коже, холодком по спине. Где та маленькая девочка в которую ты влюбился впервые, которую ты до сих пор любишь, неосознанно ищешь ее черты в каждой, что были, есть и будут, чей образ не размылся только потому, что ты сам его составил фрагмент за фрагментом, образ, который уже и близко не похож на оригинал, что истлел в твоей душе, и как птица Феникс возродился новыми красками преследовать тебя всю оставшуюся жизнь довлея и терзая? Да, мы все любим лишь только этот нами же созданный образ и не более того, но все же он созвучен, соприкасается и входит в резонанс именно на той неслучайной волне, где как на качелях качается маленькая девочка, ищущая любви, ждущая ее столь спокойно и безропотно, сколь уверенно и неустрашимо, маленькая девочка, живущая в каждой женщине.
Автор бросил человека в самую глубину человеческой души, не оставив ни одного опознавательного знака, никакой зацепки. И читатель придумал собственные ориентиры на основе личного опыта, заполнил созданную не им форму и тем самым попался в сети привычных суждений и ущербной фантазии, точнее, ее отсутствия.
И что остается в конце? Лишь память, горечь, муки, но память! Где прошлое как настоящее - стоит лишь вспомнить и окунуться в воспоминания, и это всегда оставляет место для надежды, даже тогда, когда перспективы не вырисовываются даже смутно. И стоит ли жить воспоминаниями, равно как жить в мечтах о будущем? Но если все уже свершилось, стоит ли жить тогда: представление закончено, костюмы сняты и декорации убраны, где ставить точку, как не здесь?
Но мы можем продолжить в любой момент, не правда ли? С любого места и в любую сторону. Неужели вы действительно думаете, что книга ограничивается бумажными страницами? Тосс написал книгу, свою собственную книгу в своем авторском стиле, но в ней жива та самая Лолита, которую не убил, не уничтожил Набоков в конце книги, а просто вывел из игры, стер рукавом образ с доски. Но каждый может продолжить. Сам. Более того, каждый и продолжает хранить этот образ в себе, смутный, размытый, но уже свой, искрящийся заливистым детским смехом...