Алоизыч познакомился с девушкой. Ну, точнее – это было пока эпистолярное знакомство, не в реальной жизни, но, как казалось майнфюреру – с большими перспективами.
Газета «Дас Бундессекс унд махен-подмахен» печатало ежедневную колонку знакомств и скоротечных утех для жриц любви и любителей сходить по быстренькому налево без обязательств, а также еженедельную пятничную подборку на целую страницу тех, кто желал связать себя более прочными и постоянными узами: если не Гименея, то Содома – точно. Практически все работники рейхсманцелярии зачитывали на эти странички до дыр – кто из любопытства, а кто и для дела. Например, доктор Геббельс под ником Достоинство Жеребца вёл рубрику «Девственность – порок!», где доносил до умов созревших и несозревших германцев устои национальной морали, Дорен Литрих – она же Стервозная Барышня, выступала в роли опытной поломойки и давала советы, как развести любого шефа на интим и далее умело этим пользоваться, мадам Гретхен вообще не скрывалась, а отдавалась в форме обер-лейтенанта оккупационных войск, и доводила на спор – кто кого – до исступления и полного изнеможения самого сильного из бойцов штурмгешютц-подразделений, после почивала на лаврах, считала выигрыш, снималась в завлекательных фотосессиях и приглашала на рандеву. Очень многие солдаты вермахта, пилоты люфтваффе и моряки-подводники Кригсмарине наивно полагали, что возьмут верх над ненасытной мадам, заставят-таки её выбросить белые труселя в форточку и завопить о пощаде. Наивные – это была весьма немалая часть бюджета мадам, и она не желала его отдавать кому-либо. Хотя был один мужчина, ради которого Гретхен пробежалась бы не задумываясь по осеннему Берлину абсолютно голой…
И была особая колонка в газете, которая пользовалась у читателей неизменным успехом – открытая переписка любовников. Как правило, эти граждане крутили романы на станицах газеты и очень редко встречались в жизни. Здесь ценились высокий слог, красивые слова и эпитеты, кружевное построение фразы и тому подобные литературно-графоманские изыски. И если парочка решалась на встречу, даже после нескольких лет переписки, то самые лучшие репортёры и фотографы посылались освещать событие, самые дорогие и стильные рестораны выделяли интимные комнатки и особое обслуживание, ну и так далее… И вся Германия тогда переживала за двух счастливчиков, обсуждала перипетии отношений, смеялась, плакала, давала советы – в общем, жила их страстями. Именно тогда совсем ещё юный Добсон-энд-Добсон, начитавшись трофейной «Дас Бундессекс унд махен-подмахен», задумал свой бесконечный телероман, что принёс ему через 40 лет мировую известность, миллионы долларов и десять лет судебных разбирательств с газетой по поводу плагиата. А кому, извините, хочется отдавать такой лакомый кусок, как «Санта-Барбара»?
И тут Алоизыч познакомился с девушкой…
Всё было как обычно. На каждое объявление от читательниц, ищущих отношений, Адик отсылал одно и тоже письмо, которое когда-то ему надиктовал похмельный Штирлиц.
А именно: «Мадам! В моих планах оседлать греческую смоковницу и проскакать аллюром через высокие горы и знойные пустыни, протоптаться слоном и проползти змеёю, кинуться с высоты кречетом и спрятаться в норку мышкой. Ваше право насадить на крючок червяка, завести невод и вытралить на тральщике DFD-347 речной флотилии Шпрее все английские донные мины». Адик тогда в недоумении оторвался от стенографии, но полковник Исаев, опытный сердцеед, успокоил партийного бонзу царственным взмахом длани: «Не баись, майнфюрер. Кто клюнет – тот клюнет!» и бесноватый любимец Германии, может быть впервые в жизни, ощутил в себе какую-то уверенность…
Обычно в ответ на это письмо в почтовый ящик Хитле’ра приходили всякие скабрезности и оскорбления, но было и кое-что и интересное. Раз как-то пришёл вызов на семинар о жизни библейских (читай – еврейских) старцев (тогда в аффекте перестреляли три отделения почтовой службы). Следующее приглашение – на ежегодные чтения наследия Зигмунда Фрейда прямиком в Вестминстерское аббатство, на что лично Геринг получил такой пистон за всё люфтваффе, что Лондон был вынужден на целую неделю отозвать граждан с посевной и отражать налёты. По мелочи каждую неделю были писульки от всяких извращенцев, желающих поскакать и выпить на халяву – с этими не церемонились и, сняв бронь, отправляли на Восточный фронт. Несколько раз приходили карамельные корзинки от общества феминисток Свободной Германии, у которой был всё время один и тот же обратный адрес – Польша, Освенцим, что вводило в недоумённый ступор все спецслужбы рейхсманцелярии.
И тут – настоящая девушка с двумя фото (портрет и купальник на Рижском взморье) и письмом на тридцати двух страницах, усеянных бисерным готическим почерком, от которого у Адольфа начались тремор, обильное слюноотделение, потливость, косоглазие и блаженная кривая ухмылка, от которой падали в обморок самые крепкие и выносливые автоматчики. «Адик влюбился»? – с ужасом и трепетом шептались по углам, ожидая неизбежных страшных перемен. И перемены не заставили себя ждать!..
Штандартенфюрер был в недельном отпуске – он ездил с инспекцией в Швейцарские Альпы якобы для переброски профессора Плейшнера в Женеву. На самом деле он накатался по белоснежным склонам до такой степени, что в глазах у него теперь беспрерывно вертелись горы, лыжи, девчонки, фуникулёры и горные козлы. Выйдя из поезда на берлинском жэ-дэ вокзале, полковник Исаев купил свежую «Берлинер Цайтунг», сложил из её страничек двадцать восемь голубков, примостившись на лавочке, на которой в четыре ряда и в два кольца расположил газетное рукоделие; сверил свои часы с башенными на ратуше, перевёл на две секунды назад. Затем на выходе у ворот кинул монетку в пятнадцать пфеннигов в кружку на приют для бродячих кошек и сел в одиннадцатое такси, за рулём которого восседал индус в белой чалме. Через два часа Центр получил шифровку с полным отчётом о прошедших сепаратных переговорах в Швейцарии союзников-американцев и тайной делегации нацистов.
– Так-так… – сказал на это товарищ Сталин.
– Так-так! – нетерпеливо вскричал бесноватый вождь, как только штандартенфюрер Штирлиц переступил порог проходной рейхсманцелярии. – Ты где шлялся целую неделю, сын еврейской женщины?!! Мы тут, понимаешь, от чувств из кожи лезем, а он там козлов выгуливает по склонам!
Штирлиц равнодушно («ты, милок, и так ежедневно из кожи лезешь») бросил портфель из крокодиловой кожи, в котором он обычно перевозил особо секретные документы рейха и заначку в двадцать марок на плечевую (если в дороге приспичит), уселся напротив Адика в кресло, с шумом выдохнул и протёр усталое загорелое лицо. Затем потянулся, взял графин с водой с середины стола, гулко сделал несколько глотков, крякнул, хмыкнул, облизнулся, с грохотом водрузил графин на место и только после этого посмотрел в глаза Алоизычу, который в яростном нетерпении уже сгрыз половину галстука.
«Это будет модно во все времена у бесноватых вождей», – сделал для себя историческую зарубку в памяти полковник Исаев.
– Ева, значит, – пробормотал себе под нос Штирлиц после ознакомления с документами, – Ева Брауншвейггегольценмахерзахер, хм… И чего тебе, Алоизыч, непонятно? Нормальная девица, чего мнёшься, вон – и сиськи, как ты любишь показывать, и бёдра в стандарте арийской бабы. Вызывай на рандеву и бери в оборот, делов-то.
– И-и-и-и-и-и!!! – заверещал бесноватый и следующие полтора часа он кружился по кабинету, расшвырял стулья, посбивал все статуи и канделябры, изгрыз два ковра, разорвал секретные карты предстоящего наступления («а вот это ты зря, клеить придётся» – раздосадовал полковник Исаев) и много-много чего интересного наговорил. Три стенографистки исписали для потомков по двадцать два листа великих мыслей великого человека убористыми закорючками.
– Адик! – вдруг проснулся и поднял голову полковник Исаев, – да ты чего – девственник?!!
Повисла страшная пауза, стенографистки втянули головы в плечи и зажмурились, душка Шелленберг в переговорной тайной комнате едва не поперхнулся чаем с коньяком, прямо на лету перед Штирлицем сдохли две мухи и упали к ногам вождя…
Хитле’р медленно сглотнул, выпучив глаза, кулаки его сжались перед лицом, он затрясся, по лбу побежали крупные капли пота, усы стопорщились в ежовую атакующую позицию…
– Да ладно тебе – все и так это знают… По-оня-ятно. – Штандартенфюрер эс-эс встал из-за стола и пошёл к выходу. – Как отойдёшь, приходи ко мне, поговорим по душам. И коньяку не забудь. Для Холтоффа: Мюллер опять же его пришлёт заговор раскрывать…
Штирлиц шёл по коридору. За ним крались на полусогнутых доносчики папаши Мюллера и разносчики пиццы, продажные репортёры и ангажированные проститутки, балерины из академического театра и разукрашенные клоуны из шапито… Позади всех махала метлой Дорен Литрих, подгоняя отставших крепким морским словом и недвусмысленными пинками – она хотела пораньше закончить смену, так как её ждали читательницы с новыми советами от Стервозной Барышни. А она как раз посмотрела по Дискавери про половую жизнь богомолов, и вдохновение так и распирало её сухую тощую грудь!..
…Кто-то осторожно тряс штандартенфюрера за плечо. Очень аккуратно, вежливо и скромно. Разведчик приоткрыл один глаз, ещё не веря своим ощущениям и только огромная выдержка, тренировка и долгие годы работы под прикрытием позволили ему не заорать от увиденного – прямо перед его лицом из темноты, едва освещаемый тусклым светом заходящей Луны (полковник Исаев, как обычно экономил на светомаскировке) Адольф Алоизыч собственной персоной просящее скалил зубы. Рядом заворочалась панночка стенографистка-сестричка Моники – Крыся. Польская красавица повернулась к Штирлицу, обхватила его рукой и придавила такой восхитительной грудью, о которой позавидовали бы все художники-натуралисты Ренессанса.
– Чё?.. – губами показал штандартенфюрер.
– Базар есть, – усами просигналил майнфюрер.
– Нашёл время, Алоизыч, не видишь – баба у меня.
– Рейх тебя вызывает на службу, партайгеноссе!
– Твою мать, Борману это скажи!
– Борман сейчас в кабаке на Либерштрассе водку мешает с коксом, за что ему завтра выговор будет, а мне помощь нужна. Как от партийного товарища и ещё кое-как…
– Ладно, Шер с тобой, отвернись…
Штирлиц не стал задавать глупых вопросов Хитле’ру – как тот проник в его дом. Это было также бессмысленно, как спросить Алоизыча: «Вы читали Франца Каффку?» Само собой, довольный возможностью блеснуть интеллектом, майнфюрер, которому часто в начале его партийной карьеры задавали подобные вопросы, неизменно отвечал с нежной улыбкой: «Не, не читал – я его сжигал», что всегда производило неизгладимый эффект на общество и дамы истерично рукоплескали борцу за свободу немецкого народа от всякой семитской шелухи.
Вот и сейчас на кухне Штирлиц без разговоров откупорил бутылку яблочного шнапса, одним глотком ополовинил её, закусил вчерашним винегретом. Закурил и стал одеваться, пританцовывая и напевая марш обездоленных горняков, который, кстати, сочинил когда-то сам Хитле’р. Алоизыч расчувствовался и пустил скупую слезу – честно говоря, это была одна из его немногих слабостей – собственное тщеславие поэта, художника, архитектора и драматурга.
По ночному Берлину тихо крался Мерседес. Сновавшие высоко в небе наглые англо-американские агрессоры вглядывались в окуляры прицелов, пытаясь в затемнённом городе разглядеть фонарики предателей и шпионов, подсвечивающих пилотам бомбовозов стратегические и тактические цели. Но в эту ночь то ли шпионов на улицах всех переловили птенцы гнезда папаши Мюллера, то ли им было просто в падлу ёжится по углам на ноябрьском ветру, но врагам Третьего рейха пришлось покидать бомбы в белый свет (пардон – в чёрный цвет), как в копеечку, и убраться восвояси. Советские же бомбардировщики беспощадно крушили врага, но при этом лётчики бросали бомбы не абы как, а как можно осторожнее, зная – что Штирлиц: внизу…
А Штирлиц, прекрасно знавший город и его предместья, мог и с завязанными глазами довести автомобиль к месту назначения. В этот раз Алоизыч попросил его доехать до района Шлюхбундесгегегнут. Этот район был единственный, который никогда не соблюдал светомаскировку: здесь находились посольства иностранных государств, гостиницы для шпионов и бордели, где работали девочки со всех уголков Европы и даже, как поговаривали завсегдатаи – негритоски с Мадагаскара. И ни одна бомба не упала сюда, а советские солдаты, впоследствии взявшие столицу Третьего рейха, учили с успехом здешних обитателей строевому шагу, точить матрёшки из пивных кружек, плести макраме из строп шпионских парашютов, гнать из яблочного шнапса прекрасный саратовский самогон и много чего ещё нужного и полезного в загнившей и отсталой Европе.
– Здесь, – нервно прошептал Хитле’р, толкнув в плечо полковника Исаева. – Дом номер 31.
Гулко разнеслись по району удары по дереву.
– Дятел, – подумал Штирлиц.
– Сам ты дятел, – обиделся Мюллер, замаскированный под скворечник.
Автомобиль остановился на непримечательной улице, заросшей уже сбросившими свою листву клёнами и дубами. Улица так и называлась – Кленово-дубовая. И здесь жили связники штандартенфюрера – училка начальной школы радистка Кэт, по кличке Ненасытная Устрица и её даун-муж с обаятельной намертво приклеенной улыбкой и косоглазием, фамилию его никто не помнил. Оба весьма неплохо существовали, обслуживая советскую разведку и многочисленных американских коммивояжеров, возивших туда-сюда через границу шмотки, сало, простоквашу, секретные документы, евреев Шиндлера, травку на газоны, цыган цирка Солье, соль и спички, китайцев для массовок батальных фильмов и много ещё чего другое – такое необходимое для сражающегося со всем сионистским миром рейха. Как и во все времена, принцип «Кому война – кому мать родна» имел здесь своих сторонников и последователей. Впрочем, все были довольны, имея свою пайку и гешефт по обе стороны линии фронта. Штирлиц с удовольствием бы всех их перестрелял, но останавливали недостаток патронов для «Люгера» и требования конспирации.
Полковник Исаев задумался – адрес был его связников, но он никогда там не встречал никаких Ев. Джонов и Мойш, Сар и Абрахамов, друзей Биллов и дядей Смитов, даже Барак и Обама захаживали на пунш со сливками – как говорится, сколько угодно.
Но – ни одной Евы…
Бесноватый любимец Германии и полковник Исаев вошли в одноэтажное здание, и оказались в уставленном столиками зале, в котором Штирлиц узнал замаскированную радиоточку. За барной стойкой разливал пиво и сидр даун-муж, озаряя всех лучезарной улыбкой, сама Ненасытная Устрица в строгом чёрном платье и чулках в крупную сетку вела концерт, стоя с микрофоном перед небольшой сценой, как раз задрапированной чёрно-белой портьерой. На портьере была выточена на машинке азбука Морзе, алфавит шумерской письменности и первая глава Каббалы. Всё это придавало действию необходимый налёт мистики. Адик не выдержал и зааплодировал, поднимаясь в предвкушении религиозного экстаза на носочках. Ненасытная Устрица плотоядно ухмыльнулась и открыла первое действие.
Полковник Исаев и Алоизыч быстренько прошли вперёд и уселись за столик как раз у сцены. Какой-то усатый мужик в красной косоворотке и смятых, как у дембеля, сапогах, мгновение ока подскочил к ним, бросил на столик пару меню, графин с контрабандной ливерпульской водкой «Четыре музыканта», три стаканчика, плошку с квашеной капустой, полбуханки хлеба Столичный Берлинский, блюдо с селёдкой по-монастырски и, отступая, смахнул табличку «Столик заказан на вип-обслуживание».
– Павел Кадочников? – подумал Штирлиц.
– Разведчик Николай Кузнецов, – ответил из подсобки мужик. – Армейская разведка: террор и вербовка через шантаж.
– А, ну да, ну да, как же – смотрел «Подвиг разведчика», смотрел. Какими судьбами к нам?
– Да вот брат троюродный устроил подбашлить на отпуск в январе. Центр обещал мне после новогодней ликвидации гаулейтера Украины месяц в Карловых Варах – на воды. Остеохондроз, знаете ли, замучил.
– Понимаю – работа такая. Ну что ж – молодец. Гарантирую чаевые.
– Рад стараться, премного благодарен, товарищ полковник. Свистните – когда горячее подавать.
Между тем на сцене появился ансамбль из пяти разукрашенных перьями и гуашью парней с гитарами и аккордеоном, один уселся за барабаны.
– Ред Хот Финн Пепперс! – представила мужиков Ненасытная Устрица и те затянули что-то народное, подвывая и нестройно бренча на инструментах. Барабанщик закурил козью ножку, сощурился от противного дыма и гулко застучал басом. Радистка Кэт стала синхронно переводить на немецкий:
– Жила-была одинокая девушка в далёкой финской деревне Ян-не Трах-хал Ла. Звали её Озабоченная Медведица. С утра до вечера она выходила на своей лодке в холодное море и ловила сёмгу. Вечером она распускала свои косы, топила сауну и парилась, ублажая себя сухим паром, берёзовым веником и народными песнями, в которых рассказывалось, как к каждой одинокой девушке обязательно приезжает знатный конунг на вороном коне, забирает насильно её в свой шатёр и там насильно делает ужасные и постыдные вещи. И выла Озабоченная Медведица от этих страшных песен и северный ветер любил её за громкий голос, а Луна любила её за круглые бёдра и груди пятого размера, а море любило её за мощные руки и быструю лодку, а сёмга любила её за раскалённые угли в очаге… А вот только эта сволочь конунг никак не ехал к ней и не забирал насильно в свой шатёр и не делал ужасные и постыдные вещи! Хотя и обязан, так как народные песни не лгут. Вот и плачет Озабоченная Медведица в сауне. И хлещет себя веником так, что кровавые полосы остаются на коже, и стонет и стонет она всё сильнее!.. А! А, а и а! А! А! А! У-а, и у-а! А-а!! А-а-а!!! О! А-а-а!!! О! О! О!
Аплодисменты были просто бешеными! Овации слились в протяжный рёв, несколько зрителей попадали в изнеможении на пол и тряслись в эпилептических припадках, плюясь пеной и грызя ногти. Разведчик Кузнецов едва успевал разносить напитки и салфетки, сшибая хорошие чаевые. Алоизыч был мрачен – ему совсем не понравилась такая конкуренция горячих финских парней его собственной безумной славе, хоть они и были союзниками Германии.
– Повешу их завтра, как тайных пособников демократии, – решил он для себя.
– Ты бы лучше взял на работу Ненасытную Устрицу, – посоветовал ему штандартенфюрер (таким образом он хотел ввести радистку Кэт в рейхсманцелярию и сэкономить на транспортных расходах), – она бы переводила твои собственные зажигательные речи, а не заезжим гастролёрам кассу собирала.
– Это мысль… – загорелся Хитле’р, уже представляя себе ангажемент своих выступлений и гастролей по Европе… – Сообщи Шелленбергу: пусть проверит эту Ненасытную Устрицу на предмет принадлежности к арийской расе и чистоты крови от иудаизма. Такая конферансье и самому нужна, а то этот гороховый суп мне последние кишки в узел завязал. Я, конечно, вегетарианец, но иногда хочется чего-нибудь скоромненького.
Раскланявшиеся финские музыканты гуськом ушли со сцены. Радистка Кэт сделала незаметный знак полковнику Исаеву, тот мгновенно наполнил стаканчики водкой.
Заиграла шарманка и из-за портьеры вышла латиночка с перьями на голове и в таком наряде, что зрители разом вздохнули и забыли выдохнуть.
«Когда-то кинорежиссёры будут снимать фильмы от заката до рассвета про вампиров и там будут такие вот завлекательные отрицательные героини», – сделал для себя очередную историческую зарубку Штирлиц.
– Ева… – пробормотал майнфюрер.
– Рижанка Сальма Хайек! – представила латиночку Ненасытная Устрица. – Всемирно известная модель производителя конопляного шпагата Гуччи из Кучи, из которого сшито её бельё.
Сальма Хайек крутила бёдрами и водила по воздуху руками, как будто приглашая зрителей в танец. Алоизыч сидел молча, как истукан и пожирал латиночку глазами, он даже не прокомментировал явно еврейское имя девушки. Впрочем, в таком состоянии находились почти все зрители. И кое-кто уже писал на салфетках номера телефонов и бросал комочки бумаги к ногам танцовщицы. Но Сальма, не обращая никакого внимания на эти знаки продажной любви, в танце незаметно приближалась к Хитле’ру всё ближе и ближе. Полковник Исаев внутренне напрягся – он не терпел конкурентов в деле ликвидации верхушки рейха: всем своё время и своя, то есть – его, пуля.
Но девушка просто схватила стаканчик и рывком опрокинула его содержимое в себя, так же поступили Штирлиц и майнфюрер. Хитле’р побагровел, но выдержал.
– Это первая стопка водки в твоей жизни, сынок, – подумал Исаев.
– Поздравляю, – добавил разведчик Кузнецов.
– Эх, где мои пятнадцать лет… – посетовала радистка Кэт.
А латиночка уже вскочила на стол, взяла водку, засунула в пасть майнфюреру пальцы левой ноги и пустила по голени ручеёк из бутылки прямиком в глотку Хитле’ра.
– Весьма кинематографично, – похвалил полковник Исаев, – Адик, тебе как – удобно?
Алоизыч молчал, глотая напиток богов. Нога сорок второго размера госпожи Хайек постепенно исчезала во рту бесноватого любимца Третьего рейха. Зрители уважительно зааплодировали – согласитесь, не у каждого из обывателей есть такой опыт ораторского искусства.
И когда всё содержимое бутылки оказалась в чреве Алоизыча, он закатил глаза и просто свалился под стол. Штандартенфюрер Штирлиц тут же перехватил ножку латиночки и всунул её себе в рот:
– Зовите меня Максик, – чётко и ясно представился он. – Я обожаю ролевые игры.
– Ева Брауншвейггегольценмахерзахер, мексиканская контрразведка.
Уже под утро, когда заблевавший Мерседес бесноватый вождь уснул на диване в кабинете Штирлица, Сальма Хайек наконец была завербована пять раз подряд полковником Исаевым и принята на довольствие Красной Армии. И проснувшийся к обеду майнфюрер обнаружил себя в постели в обнимку с роскошной рижской рекламщицей Гуччи из Кучи.
– Ну что, соколик? – спросила она его, – чести меня лишил, облапал всю, ненасытный мачо: вот и фотки есть, посмотри. Чего делать-то теперь с тобой будем?
– Я честный мужчина! – запальчиво воскликнул Хитле’р, любуясь своими подвигами.
И подумал: «Я теперь – мужчина! Пусть и во сне – всё сделал, как полагается. Хрен теперь штандартенфюрер меня девственником обзовёт».
– Да-да, – подтвердил полковник Исаев, сидя на кухне, где дегустировал свежий коньяк для Холтоффа, – сны разума порождают чудовищ…
16 ноября 2011 года.
Новый Городок
Продолжение следует.