Я вхожу в квартиру, снимаю пальто, со стуком скидываю ботинки и прислушиваюсь. В комнатах темно и тихо, от этого что-то сжимается внутри, легкие словно становятся меньше и мне не удается вдохнуть глубоко. Я закрываю глаз, не скрытый повязкой. Нужно сдержаться, не броситься стремительно в комнату-кухню-ванную. Не окликнуть. Не выдавать своего волнения. Я думала, что привыкла уже, но нет. Каждый раз, возвращаясь домой, я боюсь, что квартира встретит меня холодом и тишиной. Что не запнусь о брошенные в прихожей ботинки. Что не будет греметь музыка, в кухне не будет пахнуть чаем, раковина не будет завалена посудой. Что на полу в ванной не будет разлита вода из-за не плотно задернутой шторы. Поэтому я стою сейчас с закрытыми глазами в коридоре и чутко прислушиваюсь. Но в квартире – ни звука. У меня кружится голова. Хочется опуститься на пол и лежать без движения. Хочется закричать и изрезать ножом тахту, шторы, газеты на стенах. Расколотить гитарой нетбук. Хочется взвыть, словно дворовая псина ноябрьской ночью.
Но я только открываю глаз и вволакиваю свое безвольно тело в комнату, вознамерившись бросить его на тахту и заснуть. И замираю, в дверях.
Слава, в коротких шортах из обрезанных по колено джинсов, в широкой не по размеру майке, в моих наушниках-чебурашках, сидит на тахте, сложив по-турецки худые конопатые ноги, и дирижирует вилкой невидимому оркестру. Периодически она отвлекается на то, чтобы этой вилкой отправить в рот порцию салата с кириешками и сыром, который я терпеть не могу. В другой руке у нее бутылка из коричневого стекла без этикетки. Глаза у нее закрыты, а каштановые волосы растрепаны и кое-как собраны в неряшливый хвост.
Сначала мне хочется броситься к ней, обнять и зарыться носом в её сухие, пахнущие дешевым шампунем волосы. Но я опускаю на пол сумку и, стараясь ничем не выдать свою радость, подхожу к Славе почти в плотную. С секунду рассматриваю её длинные подрагивающие ресницы с рыжими кончиками, усыпанные веснушками скулы, серебряное колечко в губе, острый шип в правой брови, узкие обветренные губы. Красные губы. Улыбающиеся губы. И слегка щелкаю её в длинный конопатый нос. Она резко открывает глаза, отшатывается и, через секунду, улыбается. Стаскивает с головы наушники, отставляет тарелку с салатом.
- Привет!
Я киваю и перевожу взгляд на бутылку в её руке. Она ловит мой взгляд и взмахивает руками:
- Ди дал мне выходной! А я что, не мужик что ли?
От её неловкого движения часть содержимого бутылки выплескивается на тахту. Она замирает, ойкает, ставит бутылку на пол и убегает в коридор.
- Я вытру! Где тряпка? – слышна её поспешная возня в ванной, сопровождаемая нецензурной бранью и грохотом падающих флакончиков-бутылочек. – Найти ничего не возможно! В этом доме что, тряпки нет?!
Я молча опускаюсь на тахту и потираю лицо руками, мельком подумав о том, что теперь тахта провоняет пивом. Мне хочется устроить взбучку этому нелепому веснушчатому созданию и одновременно – пойти сейчас к ней, обнять и не отпускать никогда. Или хотя бы чуть дольше пары секунд, по истечению которых она придет в себя, отстранится и засыплет вопросами. И, не получив ответов, будет преследовать меня любопытным взглядом, язвя в ответ на мое раздраженно-смущенное рычание. Нет. Ну-уж-нет.
Я поднимаю с пола бутылку, прислушиваясь к незатихающей возне теперь уже, кажется, в кухне, и делаю глоток. После чего удивленно улыбаюсь, вскакиваю и стремительно иду к Славе, пока моя решимость меня не покинула. Пока во рту еще не исчез вкус лимонада.