О двух ворах 1. Терский вор 2. Псковский вор

Глава первая

I

Горы пиками подпирают небо. Тучи цепляются за них, стелются по каменистой гряде, повисают в глубоких расщелинах.
Горы - вечные часовые.
В горах начинает свой бег Терек-река. Бурно и стремительно несет она свои воды. Пенится, кипит на излучинах, бурлит водопадами.
По Тереку выстроились стрелецкие городки и казачьи станицы. Это сторожевая линия, южный рубеж московской Руси. Стрельцы и казаки охраняют рубеж от персидского шаха и турецкого султана.
Терские и позднее примкнувшие к ним волжские казаки стали досадовать и завидовать донским, что те, послужив царю Дмитрию, пользовались от него выгодами.
Эти казаки были пешие, проводили большую часть жизни на лодках, а в рядах их были беглые холопы и разные бездомные и безымянные люди, которым судьба не давала счастья и удачи на Руси.
Снарядил казаков на Терек астраханский воевода Иван Хворостин. Направляя их на Терек, Хворостин молвил:
- Повелел царь Борис Федорович оберегать терскую землю накрепко. Будет за то вам достойная награда.
Казачий отряд Афанасия Андреева вышел из Астрахани летом. Зимовали в Торках. Поизодрались, пообносились, жили впроголодь. Недовольно галдели:
- Плохо тут, братцы. Вконец зануждались. Худая служба.
- Худая! Ни сукна, ни вина, ни хлеба. Приманул нас царь Борис.
Еще в Астрахани пристал к казачьему войску, идущему в далекую Терскую землю, Илейка, родом из Мурома. Выдали Муромцу коня, самопал, копье и саблю, молвили:
- Идем в Дагестан персов и турок воевать. Гляди, не сбеги. Иноверец лихо бьется.
- Нашли, чем пугать, - фыркнул Илейка. - Либо сена клок, либо вилы в бок. Не заробею!
Муромец не посрамил казачьего воинства. И в Торках, и на Тереке сабля его была одной их самых ярых. Казаки довольно гутарили:
- Удал и проворен. Товариществу крепок. Добрый казак!
Побывал Муромец и в стрельцах, ходивших с воеводами и в Шевкальский поход.               
Илейка бродил среди казаков, кричал:
- Жалованье наше бояре похватали. Мало им, мздоимцам!
- Задавили народ. Чу, гиль по всей Руси.
- Сказывают, царь Дмитрий объявился. Народ-де к нему валом валит. Праведный, чу, царь.
Войско роптало. Многие казаки призывали идти на Кур реку, на море, громить турецких людей на судах.
- Неча сидеть. Айда в море за зипунами! А коль добычи не будет, пойдем казылбашскому шаху Аббасу служить!
Илейка звал на другое!
- Не под этот угол клин колотите, братцы. Шах Аббас могет и в ятаганы встретить. Не лучше ли на московских бояр податься, дабы изведали наши сабельки. От них все беды! Айда на Москву!
- Не хотим на Москву. Айда на море!
Войско раскололось. Шум, брань на сто верст.
4

Как-то бывалые казаки Булатка, Тимоха да Осыпка явились к своему атаману Федору Бодырину и повели разговор:
- Весна скоро, батько. Пора в поход снаряжаться, буде голодовать. Так ты на бояр или как?
- На бояр, - твердо молвил Бодырин. - Все мои триста казаков о том помышляют.
- Добро, батька… Мы тут об одном дельце покумекали. Но дельце то непростое.
Они цинично предложили выдвинуть из своей среды "царевича", используя имя которого, они могли бы придать "легитимность" своему давно задуманному походу на Волгу за добычей. Выслушав казаков, атаман надолго задумался. День думал, другой, покуда не позвал к себе Булатку.
- Пожалуй, хитро умыслили. Глядишь, с царевичем и бояр бить сподручней. Авось и поверит народ православный… Да токмо кого в царевичи ставить? Надо из молодых, и чтоб головой был крепок, а то сраму не оберешься.
- Нарекайте, атаманы-молодцы, - обратился Федор Бодырин к казакам. - Кого назовете, тому и быть Петром.
Долго судили да рядили, покуда не взобрался на бочонок атаман Федор Бодырин и перед казаками так сформировал задачу:
- Вот что, братцы: как бы кто да назвался царевичем Петром? Будто был сын у царя Федора, вместо дочери, и будто сына подменили дочерью. Что назвали дочерью - та умерла, а настоящий сын, царевич здравствует. То-то мы бы много шуму наделали по Волге и добычи получили!
Мысль назвать нового самозванца Петром пришла в голову атамана после того, как он вспомнил, что кто-то ему рассказывал историю о подмене у царицы Ирины сына на дочь. Он, быть может, сам не додумался бы до этого, если бы ему не подали примера.
Оказалось двое по возрасту подходящих: одного звали Илейкою, другого Митькою. Митька был сыном стрельца, который сразу отказался играть роль самозванца
- Послухайте меня, братья-казаки! Спасибо за великую честь, но быть мне царевичем не можно. Я на Москве никогда не бывал и московских порядков не ведаю. Пущай Илейка во царевичах ходит. Ему Москва не в диковинку. Зато второй кандидат Илейка заявил:
- А я в Москве бывал. Как жил я в Нижнем, так ездил в Москву и прожил там с Рождества до Петрова дня у подьячего Диментия Тимофеевича, в церкви святого Володимира-на-Садах. На том казаки и "приговорили" Илейку, облачили в боярский кафтан, усадили на белого коня, подали саблю в золоченых ножнах. Муромец приосанился, горделиво повел черной бровью, воскликнул:
- А будет вам за то любовь наша! Жалую всех зипунами, казной и хлебом. Есаулов и сотников - поместьями, атамана - шубой с моих царских плеч! Жить всем вольно в достатке, почестях, без тесноты боярской!
Казаки довольно загоготали:
- И впрямь царевич, дьявол!
- Эх, выворотил. Любо, Илейка!
На бочонок поднялся Федор Бодырин.
- Кажись не промахнулись, атаманы-молодцы. Видит Бог, истинный у нас царевич. Об Илейке же отныне забыть! Не было и не слыхали такого казака. Перед вами сын государя Федора Ивановича - Петр Федорович, коей после долгих скитаний объявился в нашем войске. Не забывать оного ни днем, ни ночью, не выдавать ни под кнутом, ни на дыбе, ни на плахе. Умереть всем за царевича! А ежели, кто язык высунет, того сказним по казачьему обычаю. Оберегайте, пестуйте царевича, служите верой и правдой. Но и ты, Петр Федорович не забудь наше радение. Будь своему слову крепок. Любо ли гутарю, атаманы-молодцы?
5

- Любо, батько! - взревело войско.
- А коль любо, целуйте крест Петру Федоровичу. Отче, неси крест и икону.


II

Казак Илейка происходил родом из Мурома. Жил там торговый человек, звали его Вавилкой. Вавилка был статный, веселый, кудрявый. Сколь девок по Вавилке сохло, сколь сердец истомилось. Не удержалась от соблазна и Ульяна - муромская девка - одно загляденье, кроме Вавилки. Вот и Ульяну детинушка захороводил. Погулял с ней в цветень, обабил - и к другой красавушке подался. Ульяна в слезы, но где там.
- Я с тобой под венец не собирался, сама прилипла, - отвадил от себя Вавилка Ульяну.
Погорюнилась, погорюнилась, да так и отступилась: Вавилку ни слезами, ни божьим словом не устыдишь, знай, колобродит.
Родила Ульяна сына без венца. Пять лет без матушки и тятеньки Илейку нянчила, а тут как-то в избу зашел местный литейщик колоколов Иван Коровин.
- Девка ты, чу, добрая. К рукоделью мастерица, в стряпне горазда. Выходи за меня. Авось не хуже людей проживем. Сына твоего не обижу.
Не обидел! Худым словом не попрекнул. На одно лишь сетовал:
- Вижу, не быть тебе, Илейка, колокольным мастером. А ремесло бы доброе, людям правое… Не ведаю, к какому мастеру отдать. Может, к кожевнику?
Но ни к кожевнику, ни к кузнецу, ни к хамовнику Илейку не тянуло. Манили его ребячьи потехи и гульбища, где любил верховодить. "Атаманил" не только с озорством, но и дерзостью. Посадчане нет-нет, да и пожалуются Коровину. А тут как-то боярский сын, мелкопоместный дворянин Сумин Кравков на коне подъехал.
- Уйми своего мальца, Ванька! В бочку со смольем факел кинул. Едва хоромы не спалили, абатур! Намедни же на Оке сеть поставил, так околотень твой и тут напаскудил, всю рыбу выпустил.
- Это как? - откровенно полюбопытствовал отчим.
- Да так! - бушевал Кравков. - Нырнул под сеть и ножом полоснул. Да кабы в одном месте. Весь невод изрезал, поганец!
- Нешто один управился?
- С огольцами. У тваво абатура цела артель пакостников. Дело ли, Ванька? Твой дьяволенок всему Мурому осточертел!
- Ну, ты уж молвишь, Сумин. "Всему Мурому". Малец от горшка два вершка. Глянь на него - ни росту, ни силенки. Ему ли атаманить? Навет! - защищал пасынка Коровин.
- Наве-е-ет? - багровел сын боярский. - Да я твоего охламона за руку ухватил, когда он факел в смолье кинул.
- Чего же не привел? - в глазах Ивана Великого дрожали смешинки.
- Приведешь волчонка! Ишь как меня зубами жамкнул. Попадется - вусмерть забью. Так и ведай, Ванька! Ишь, распустил пригулыша.
- Но-но, буде, - хмыкнул отчим. - Ты оного не трожь. Илейка мне за сына. Не трожь!
- А кол за сына, так приглядывай. Неча ему лихоимничать. И смолье, и невод денежек стоит. Аль в убытке мне быть, Ванька?
- В убытке не будешь, - отчим шел в избу за деньгами.
Илейке же строго выговаривал:
- Негоже чадо! То дело недоброе. С чего бы ты на Кравкова ополчился?
6

- Ордынец он! - сверкая черными глазенками, кричал Илейка. - Андрюху, дружка моего, поймал и вниз головой на ворота повесил. Андрюха едва не помер. Худой человек.
- Мал ты еще, чадо, чтоб людей хулить. Вот подрастешь, тогда и суди. Да и то не вдруг распознаешь. Рысь, брат, пестра сверху, а человек… В чужую душу не влезешь.
Отчима не стало, когда Илейке пошел четырнадцатый год: угорел в Литейной избе. Мать постриглась в Воскресенский монастырь и вскоре преставилась после тяжкого недуга.
Остался Илейка с немощной, дряхлой бабкой Минеихой, матерью Ивана Коровина.


III

Бабка была очень немощная. Она не могла ничего дать Илейке: ни одежды, ни корма.
Илейка ходил по наймам, но заработки были никчемные.
- Пропадем, чадо, - тяжело вздыхала бабка.
И неизвестно, как бы их была голодная жизнь, если бы не случай. В Фомино заговенье зашел в избу нижегородский купец Тарас Грозильников, много лет знавший Коровина. Купец наведался в Муром на пяти подводах: приехал за колоколами для нижегородских храмов. Услышав о смерти Ивана Коровина, сожаленно молвил:
- Добрый был мастер.
- Худо ныне у нас, батюшка, - запричитала Минеиха. - Сироты мы! Вот и я скоро на погост уберусь.
Тарас Грозильников глянул на Илейку.
- Поедешь ко мне в Нижний?
- Поеду, дядя Тарас, - охотно согласился Илейка.
Его давно манили новые города. Он и сам помышлял убежать из Мурома.
В шестнадцать стал Илейка сидельцем торговой лавки: "и сидел он в лавке с яблоками да с горшками".
Года через два довелось Илейке и на Москве побывать. Тарас Епифанович, беря с собой Муромца, строго наставлял:
- В Белокаменной не зевай. Москва, брат, бьет с носка, ушлый живет народец. Особо на торгу держи уши топориком. Чуть что - объегорят. Шишей да иных - пруд пруди. И такие, брат, воры, что из-под тебя лошадь украдут.
- Не оплошаю, Тарас Епифанович, - заверял Илейка.
С полгода на Москве в лавке просидел, и ни разу впросак не попал. В свободное же время толкался по торгам и площадям, дивился. На Москве народ шебутной, отовсюду слышались бунташные речи. Посадская чернь негодовала на бояр и царя, толковала о Дмитрии Углицком.
Мятежных людей ловили стрельцы и земские ярыжники, тащили в Разбойный приказ, били кнутом, нещадно казнили на Ивановской площади.
Но чернь неустрашимо дерзила, исходила ропотом. "Удал народ! - восхищался Илейка. - Ни бояр, ни царя не страшится. В Новгороде куда улежней".
Но и в Нижнем участились воровские речи. Ремесленный люд хулил воевод и приказных дьяков, судей и земских старост. Нет-нет, да и полыхнет по Новгороду бунташный костерок. Тарас Грозильников недовольно говорил:
- Неймется крамольникам, ишь распоясались. Приказных дьяков начали побивать, на боярские дворы петуха пущать… Ныне гляди в оба, народ и на купцов злобится.
Илейке надоело сидеть в лавке. Подмывало в кабаки, на гульбища, к молодым посадчанам, дерзившим нижегородским воеводам и дьякам.
7

Тарас Грозильников то подметил:
- Среди горлопанов тебя примечали. На торгу вкупе с голодранцами, больших людей города хулил. Гляди парень, до темницы не докатись. Коль еще услышу о тебе недоброе, сам к воеводе сведу. Мне экий сиделец не надобен.
Недели через две покинув купца, Илейка пристал к ватаге гулящих людей. Те шатались по городам, похвалялись:
- Мы люди вольные, ни купцу, ни барину спину не гнем. Куда хотим, туда и идем.
Ходили десятками, сотнями, задирали прохожих, буянили в кабаках. Напившись, спускались с нижегородского угора к Волге, осаждали посады и струги, весело кричали:
- Эгей, купцы, тароватые, принимай в судовые ярыжки! Много не возьмем. Нам лишь на харчишки да чарочку в день.


IY

Илейка угодил в "кормовые казаки" на расшиву ярославского купца Козьмы Огнева, снарядившегося с товарищами в Астрахань. И с того дня началась для Муромца бродяжная жизнь. Где только не удалось побывать! На Волге, Каме, Вятке, в Казани, Астрахани… Казаковал, бурлачил, нанимался к купцам, кормились тем, что "имел де товары у всяких у торговых людей, холсты и кожи продавал на татарском базаре и от того де давали ему денег по пяти и по шести".
В Астрахани жил Илейка у стрельца Харитошки. Тот вовсе подбивал Муромца на царскую службу.
- Буде тебе по Руси скитаться. Айда к нам во стрельцы. Царь Борис ныне служилых жалует и деньгой, и хлебом, и сукнецом добрым. Жить можно. Айда к голове!
- Во стрельцы погожу, - толковал Илейка. - Докука, брат, на одном месте сидеть. Да и чего хорошего с бердышом за лихими гоняться? Не по мне это, Харитоша.
- Аль опять куда надумал?
- Надумал податься в казаки.
Стрелец негромко рассмеялся.
- Да ты каждый год в казаках гуляешь. Почитай все реки облазил.
- Да не о тех казаках речь, - отмахнулся Илейка. То казаки суровые, ярыжки, зимогоры… Меня, Харитоша, на Дон и Терек манит. Вот там казачество! Добро бы и в поход куда сходить.
- Непоседлив ты, братец.
Судьба занесла Илейку в Ихлыковскую Вятку, и там он жил полтора года, а потом очутился на поволжском низовье. Илейка многого насмотрелся, многого натерпелся. Житье бурлацкое ему надоело. Он пошел на военную службу. Если служащий стрелец заболеет или просто не захочет идти в поход, то нанимали вместо себя кого-нибудь. В Казани Илейка вместо заболевшего племянника стрелецкого пятидесятника вступил в стрелецкий полк головы И.Хомякова и в 1603 году ходил в поход в Дагестан, в Тарки, против князька Шамхола. Поход закончился истреблением царской рати.
Вернувшись в Астрахань и очутившись без средств, Илья дал на себя кабальную запись и стал холопом астраханца Григория Елагина.
Перезимовав на дворе у Г.Елагина, летом 1604 года он сбежал от него и находился под Астраханью с казаками - сторонниками Лжедмитрия I.
В конце 1605 года к Астрахани был направлен Лжедмитрием I с войском Хворостин против астраханских воевод, оставшихся верными династии Годуновых.
Хворостин прибыл в Астрахань и направил казачий отряд на Терек. Илейка попал в этот отряд и вместе с терскими казаками зимовал на Тереке.
8

И вот, казачий круг избрал Илейку "царевичем".


Y

Итак, казаки выдвинули из своей среды самозванца, чтобы оправдать затеянный разбой. В походе на Волгу "царевичу" отводилась роль не столько народного вождя, сколько предводителя воровской шайки. В "царевичи" старые казаки выбрали человека, служившего у них в "молодых товарищах". Товарищи исполняли всякую черную работу в казацких куренях и целиком зависели от покровителя. Царевич должен был быть достаточно молодым, атаманы получили гарантию того, что реальная власть останется у них в руках.
Затея атамана Федора Бодырина понравилась другим казакам. Как только пошел слух о том, что на Тереке явился царевич Петр Федорович, так под знамена Илейки собралось около четырех тысяч казаков. Илейка не имел подле себя ни кремлевских монахов, ни царских придворных, которые бы могли ему сочинить подходящую легенду.
Историю своего происхождение Илейка излагал в форме фольклора. Родители его, утверждал самозванец, были царь Федор Иванович и царица Ирина Годунова. В момент рождения царица, чтобы спасти сына, сообщила правителю Борису Годунову, что она желает укрыть сына Петра от грозившей ему смерти. Он согласился, и они передали младенца бабе - вдове Анне Васильевой в подмосковном государевом селе Братошино. Та положила Петра у дороги, а потом при людях взяла его в свой дом как сироту. У бабы царевич жил, пока не "набрался разуму". После подросший Петр "пристал" к астраханскому стрельцу Федору и провел некоторое время в Астрахани.
Самозванец ничего не мог сказать, от кого он узнал о своем царском происхождении. Такой вопрос не приходил ему в голову, видимо, в силу умственной ограниченности. Какие бы фантастические сведения о себе ни сообщал Петр, он все же не мог уйти от опыта собственной жизни.
На Тереке посмеивались над Ильей казаки, приставали:
- Ври, да меру знай. У царя Федора Ивановича и Ирины Годуновой дочь Феодосья рождалась. Аль ты баба?
Но Илейка упрямым оказался. Уличившим его, возражал:
- Откуда вам знать? Годунов Борис меня у отца-матери украл и девчонкой подменил. Но добрые люди спасли и выпестовали. А потом я к вам на Терек утек.
Мало-помалу так Илейко и врастал в роль Петра.


YI

Все больше и больше сколачивалась вокруг имени царевича гуляющие ватаги казаков и беглых стрельцов. Самовольно покинув городок, три сотни казаков поплыли вниз по Тереку к реке Быстрой. Поплыли к наибольшему войсковому атаману Гавриле Пану. Тарский воевода Петр Головин, услышав о Петре-царевиче, осерчал:
- Дело воровское, изменное. Мало на Руси одного самозванца, ныне еще появился богоотступник!
К воровским казакам немедля выслал голову Ивана Хомяка.
- Самозванца в оковы - и ко мне!
Но казаки Илейку не выдали. Погнав Хомяка, отплыли из войскового городка на море. Стали неподалеку от устья Терки на острове.
Воевода Головин вновь и вновь присылал своих гонцов. Грозил, уговаривал,
9

норовил подкупить старшину. Но Федор Бодырин и его есаулы неизменно отвечали:
- Царевич Петр - истинный. Мы ему крест целовали… А коль силой сунетесь, отпор дадим!
Слухи об отважном атамане и Петре Федоровиче облетели все казачьи юрты. Служилый люд, городки и станицы, повалил к Бодырину. Едва ли не все терское войско собралось на бунташном острове.
Воевода Петр Головин места не находил. Потерянно сновал среди приказных, бранился:
- Нет, что делают, что делают, злодеи! Кому ныне на рубеже стоять? Как перед царем ответ держать? Ну, хоть бы половину войска в Терках оставили!
И вновь летели на остров гонцы, но Федор Бодырин и слышать ни о чем не хотел.
- Казаки не желают более Годунову служить. Буде без жалованья сидеть! Ныне с царевичем Петром на Москву.
Казаки поплыли к Астрахани. Но в Астрахань "крамольников" не пустили. Казаки кричали со стругов:
Дурни! Пошто закрылись? С нами сын государя Федора - царевич Петр Федорович! Впущайте царевича!
Но стрельцы ворот не открыли. Воеводы, головы и сотники отвечали со стен и башен:
- Воров не впущаем!
- Не гулять вам по Астрахани, не грабить!
- Ступайте прочь со своим самозванцем!
Казачье войско поплыло вверх по Волге. Это был дерзкий, разбойный поход. Донские, волжские и терские казаки, вырвавшись на волю, громили купеческие расшивы и посады, нападали на торговые и посольские караваны, зарили дворянские и боярские усадьбы.
Гудела, стонала, бесновалась матушка-Волга!
Из Москвы приходили добрые вести.
Умер в одночасье царь Борис Федорович. Возликовали. К Москве движется государь Дмитрий Иванович. Возликовали вдвое.
"Царевич" на радостях воскликнул:
- Слава те Господи. Свершилось! Дядя мой идет к Москве. Гуляй, казаки!


YII

Воцарившийся Дмитрий Иваныч, узнав о четырехтысячном казачьем войске, выслал к "племяннику" своего гонца Третьяка Юрлова. Встреча произошла под Жигулями в конце апреля 1606 года.
Гонец степенно молвил:
- Царь и великий князь Дмитрий Иванович шлет тебе царевич Петр, свою грамоту, в которой писал, что если называющий себя Петром, и самом деле царевич, то он ждет его у себя на Москве, а если он чувствует за собой, что он не царевич, то пусть лучше удалиться скорее из пределов Русского государства.
Тем не менее, к грамоте прилагалась подорожная, предписывающая выдать "царевичу" Петру корм на всем пути в Москву.
Казаки довольно заулыбались: государь Дмитрий царевича признал, то добрый знак.
Принарядившийся Илейка принял грамоту, сорвал красные печати, молча прочел.
Третьяк же Юрлов усмехнулся: какой же из него царский сын? Обычая не ведает.
10

Царские особы сами грамоты не читают. Илейке же и невдомек, что промахнулся. Крутнул ус, весело глянул на войско.
- Дядя мой, государь Дмитрий Иваныч, велит идти нам к Москве. Обнять-де желает своего племянника. Любо ли, казаки?
- Любо! - взревела повольница.
- Слава государю!
- Айда к Москве!
С того дня поубавили разбой, заважничали. Сам государь к руке своей кличет, ждут всех на Москве щедроты царские.
Встретив в Самаре Третьяка Юрлова с грамотой от Дмитрия, "царевич" Петр двинулся дальше, сообщая всем, что едет к своему дяде-царю. Конечно, вряд ли бы он, в самом деле, явился в Москву - там его быстро бы раскусили и, скорее всего, повесили. Зато, прикрываясь царской грамотой, можно было пребывать в безопасности и спокойно грабить волжские города.


YIII

В это время с терского рубежа тоже доносили в Москву: казак Илейко, назвавшись царем Петром, с ватагой гулящего люда Каспием уплыл в низовья Волги-реки.
Из Разбойного приказа от царского имени было отписано астраханскому воеводе, дабы он того лжецаревича Петра изловил и в Москву, как государева злодея, доставил.
На том и успокоились.
Царю Дмитрию не докладывали, насчет царевича Петра у него были свои планы. Он готовил Российское государство к войне с Турцией. Собирал войско, продовольствие, и не плохо было бы ему заполучить для этого казачьи отряды.
Однако вскорости о себе знать дал. По весне добрались в Москву два бухарских купца - и с челобитной в царские палаты. Упали Дмитрию в ноги, лопочут по-своему.
Покликали из Посольского приказа толмача, тот перевел. Гости бухарские на Петра жалуются, он их караван у Астрахани-города пограбил.
Купцам на обратную дорогу денег из казны выдали, а к астраханскому воеводе с суровым государевым письмом послали Наума Плещеева. И в той царской грамоте говорилось: разбойники у тебя, воевода, под носом озоруют, бесчинствуют. И коли, ты воров извести не можешь, не смей, воеводой именоваться.


IX

Царевич плыл далее вверх по Волге и давал знать, что едет к своему дядюшке царю.
Так они доплыли до Свияжска и поднимались вверх. У Вязовых гор стрелецкий голова из Кокпайска сказал им, что Дмитрия в Москве убили - они поворотили назад: в Казани был воеводой Василий Петрович Морозов, а в "других" (т.е. товарищах) у него был только сосланный туда Богдан Бельский.
Казаки послали в Казань Третьяка Юрлова с сорока товарищами известить, что они согласны выдать вора, который называется царевичем Петром - приведут и отдадут его сами. Посланные целовали крест на том за своих товарищей. Бояре им поверили и не радели о карауле на Волге. Этим воспользовались казаки и, проехав на низ по Волге, они ограбили несколько промышленных судов, грабили волжские городки, а у Царицына ограбили и убили посла, отправленного Шуйским к шаху Аббасу. Убили тут же и воеводу
11

Акинфиева. Погуляв по Волге, они перебрались обычным путем сообщения Волги с Доном - по Камышанке, оттуда переволоклись на реку Илавлю, впадающую в Дон, а потом поплыли по Дону.


X

В это время в Путивле князь Г.П. Шаховской, яркий сторонник убитого Лжедмитрия и активный участник самозваннической интриги, объявил жителям, что царь Дмитрий жив и находится в Польше. У Шаховского имелась государственная печать, которую он украл в Кремле во время переворота, и он, пользуясь ею, рассылал грамоты по городам, поднимая народ за царя Дмитрия. На эту роль Шаховскому крайне нужен самозванец. Он активно сносился на этот предмет с Польшей, где также искали кандидата на роль самозванца.
Между тем убийство царя в народе было однозначно воспринято как боярская измена, а раз царя свергли бояре - значит, он за народ пострадал. Эта легенда объединила самые различные слои, и началось массовое выступление, которое поспешили возглавить те же силы, что привели к власти Лжедмитрия I.
Восставший народ верил в то, что Дмитрий жив и находится не в Польше, а в пределах России. Следуя молве, города письменно уведомляли друг друга, что государь-царь и великий князь Дмитрий Иванович всея Руси ныне в Коломне.
Двое монахов-лазутчиков, посланных из Москвы в окрестности Коломны, повстречали мятежников, и те поклялись, что сами видели Дмитрия.
Не имея возможности опровергнуть факт гибели Лжедмитрия, восставшие толковали, что в Москве действительно убит расстрига Гришка, а истинный царевич находится с ними.
Для дворян царская власть была источником всяких благ. По традиции только государь мог жаловать поместья и чины. Ни один дворянин не мог вступить во владение поместьем без ввозной грамоты, адресованной непосредственно от царя к крестьянам, названным поименно. Вожди восставшего народа могли обещать дворянам милости Дмитрия, но их не удовлетворяли обещания. Царь Василий давал надбавки к поместному окладу и жаловал деньги, как дворянам, так и рядовым детям боярским, за каждую рану, за доставку языков. Покидая воровской лагерь, дворяне имели возможность немедленно получить от Шуйского щедрые пожалования.
После неудачных переговоров с московским посадом вожди повстанцев осознали, что отсутствие Дмитрия может погубить все дело.
Стоявший во главе народного войска Болотников, многократно писал грамоты в Путивль, требуя ускорить возвращение царя из Польши.
Начиная с июня 1606 года, путивльский воевода Г.П.Шаховской, мистифицируя население, многократно заявлял, что Дмитрий приближается к Путивлю и с ним идет большое войско.
Его словам перестали верить. Оказавшись в трудном положении, Шаховской принял решение, отвечавшим повсеместному ожиданию народа. Он отправил гонцов от себя и от Путивля на Дон к "царевичу Петру Федоровичу". "Все" жители Путивля настойчиво просили Петра идти наспех в Путивль.





12


XI

Находясь на Дону, Петр слышал о волнениях на юге Московского государства, он знал, что казаки, их братья, уже отправились помогать новому Дмитрию.
От Монастырищ Петр поплыл по Донцу. Однако оседлые, домовитые казаки встретили повольников с прохладцей:
- Неча у нас голытьбе делать. Один разбой на уме. Покуда Волгой шли, сколь добрых людей поубивали, да пограбили. Неча нас с царем Шуйским ссорить, пущай далее идут.
Атаманы в третий раз сошлись на совет. Федор Бодырин, выслушав начальных, молвил:
- Думаю, один нам ныне путь. В Сечь! Заодно с братьями-запорожцами будем промышлять.
На том и сошлись. Поплыли по Дону до Северского Донца, "а Донцов вверх погребли верст со сто".
К запорожцам "царевич" Петр не пошел. Подле Айдара войско встретилось с гонцом из Путивля. То был посадской человек Онисим Горянин.
- Послан я к тебе, царевич Петр Федорович, от князя Григория Шаховского и всех граждан путивльских. Велено сказать, что государь наш Дмитрий Иваныч жив, идет из Литвы с великой ратью в землю северскую и скоро будет в Путивле.
- Да может ли быть такое? - усомнился Илейка. - Царя Дмитрия на Москве людишки Шуйского убили.
- Злой навет! Убили попова сына, что обличьем на государя схож. Царь же Дмитрий Иваныч Божьей милостью уберегся и бежал в Речь Посполитую. Ныне идет на Русь, дабы вернуть свой законный престол.
- Добро бы так, - все еще сомневаясь, протянул Илейка.
- Да ты глянь на печати, царевич, глянь! - показывая на свиток, вскричал посланец.
Илейка глянул. Красного воску, с орлами. Такие же печати он видел под Вязовыми горами у царского гонца Третьяка Юрлова, приехавшего с государевой грамотой из Москвы.
- Царская… Царская, казаки!
Повольники оживились, тесно огрудили Илейку.
- Что царевич?
Илейка прочел, весело и задорно крикнул:
- Слыхали казаки? Царь Дмитрий Иваныч жив. Государь и весь люд путивльский зовут нас в град Путивль. Послужим ли Красному Солнышку?
- Послужим, царевич!
Повольница двинулась по Северному Донцу на порубежный и засечный город Царев-Борисов.
- Засели в крепости наши злые недруги - людишки Шуйского, - говорил атаманам Илейка. - Надо порадовать Дмитрия Иваныча. Навалимся всем войском и возьмем Борисов. Приедем в Путивль с победою. Так ли, Федор Акимыч?
- Вестимо, царевич, - кивнул Бодырин. - Все не с пустыми руками приедем.
Казаки напали на Царев-Борисов, который еще не поддавался тени Дмитрия. Его защищали воеводы: Михайло Богданович Сабуров и князь Юрий Примаков-Ростовский.
Царев-Борисов, засечную крепостницу, взяли почти без боя. Грозно вывалились со стругов, полезли на стены…
Воевода Михайло Сабуров, стоя на башне, всполошено орал:
- Пали по крамольникам!
13

Но ни стрельцам, ни пушкарям ввязываться в бучу не хотелось: многие порубежные крепостницы, отложившись от Василия Шуйского, целовали крест истинному "праведному" царю Дмитрию Ивановичу.
Воевода же гневом исходил, срываясь на визг, кричал:
- Обороняйтесь, изменники! Не быть вам живу, коль воров впустите. Рази бунтовщиков!
Один из могутных стрельцов ухватился за воеводу, вскинул на руки и швырнул с крепости. Озорно крикнул:
- Принимай пса, казаки! То Бориске Годунову сродень!
"Царевич" вместе с другими казаками, лезший на стены, одобрительно воскликнул:
- Любо, стрельче. Награжу!
Михайлу Сабурова добили копьем, кинули в ров. Стрелец же рыжий, лобастый, поднявшись на воеводское место, весело и гулко протрубил:
- Давно ждем, ребятушки! Неча нам под Шуйским ходить. Желаем царю Дмитрию служить, - обернулся к стрельцам. - Открывай ворота, служилые!
Открыли!
"Царевич" снял с себя шелом и кольчугу и облачился в богатый парчовый кафтан с высоким жемчужным козырем. Один из стремянных подвел игреневого коня с нарядным посеребренным седлом и бархатной попоной. "Царевич" взмахнул на коня, приосанился. Стрельцы и посадчане, взирая на молодого чернявого всадника, затолковали:
- Вот тебе и казак! Боярином воссел.
Казачий атаман, стоявший подле "царевича", горделиво крикнул:
- То не боярин! Перед вами царевич Петр Федорович, сын покойного государя Федора Иваныча и племянник ныне здравствующего царя Дмитрия Ивановича.
Борисовцы взбудоражено загалдели.
- Вот те на! - заломив колпак на постилицу, присвистнул один из посадчан… - У царя Федора никакого сына не было. Дочь Феодосью ему царица принесла. О том по всей Руси бирючи оглашали.
- Вестимо, - поддакнул пожилой защитник. - Я тогда на Москве жил. А было тому, дай Бог памяти, годов пятнадцать. Царица Ирина пушкарей деньгами одарила, чтоб веселей и громче из пушек палили
- Пятнадцать речешь? А глянь на молодца. Ему все двадцать, а то и более.
Узрев замешательство в лицах горожан, Петр Федорович громко молвил:
- Ведай же, народ православный! Я законный сын царя Федора. Родила меня матушка государыня Ирина Федоровна. Но не суждено ей было меня на царство пестовать. Злодей и всей Руси притеснитель Борис Годунов выкрал меня из царских покоев. В матушкину же опочивальню подложили девочку Феодосью. Та же вскоре занедужила и преставилась. Зелья отравного в молоко Бориска подлил. Помышлял, злодей, и меня извести, да Бог уберег. Спасли меня добрые люди, в дальний монастырь упрятали. А как в лета вошел, подумал я по Руси походить, поглядеть, как живет народ православный. Везде побывал, везде постранствовал. И всюду видел суды неправедные, поборы и мзды великие, лихоимство боярское. В тесноте и обидах живет народ! Худо сидеть ему под боярским царем Василием. Послышал я о законном царе, дяде моем Дмитрии Ивановиче, кой ныне в Речи Посполитой сидит и рать копит, дабы на Ваську Шубника выступить. Прослышал и возлюбил за то, что люд подневольный помышляет от невзгод избавить. И в делах оных я дяде своему верный пособник. Целуйте крест царю Дмитрию!
Стрелец, скинувший воеводу с крепости, крикнул:
- Люб нам царевич Петр! Бей в колокола, встречай хлебом-солью.
Звонари кинулись на колокольни. "Царевич" торжественно въехал в город.
14


XII

Второй воевода князь Юрий Ростовский, ходивший у Сабурова "во товарищах", затворился с верными послужильцами на своем подворье. Но оборонялся недолго. Казаки перевалились через тын и, кромсая воеводских челядцев, ворвались в хоромы.
Юрий Ростовский, грузный, огневанный, неустрашимо разил казаков тяжелым мечом. Один из казаков выстелил из пистолета. Князь зашатался, глухо звякнул об пол выпавший меч.
В покои быстро вошел "царевич" Петр:
- Воинство мое сечь, собака! На кол изменника!
- Сам вор и изменник, - тяжело выдохнул князь. - Смерд, подлый самозванец!
"Царевич" сверкнул саблей. Приказал:
- Голову на копье - и на Соборную площадь. Пусть город ведает: царевич Петр суров к изменникам.


XIII

Другой день "государев племянник" Петр бражничал в городке Царево-Борисов. Бражничал с казаками. Гуляли широко, удало наполнялся посад лихими разбойничьими песнями. Да и как не разгуляться? Петру-царевичу после длительного утомительного похода?
Наконец, Петр Федорович устал от пиров и гульбы, отдыхал в воеводских покоях. Хотелось уснуть, да больно прытко драли горло казаки, заполонившие хоромы.
- Не унять ли? - глянул на "царевича" стремянный Митька Астраханец. - Пойду, пожалуй, Илейка.
Илейка, потягиваясь на лавке, позевывая, лениво отмахнулся.
- Пущай гуляют. Подай-ка квасу.
Митька подал, и с разбегу плюхнулся на широкую, пышную, мягкую кровать. Утонул в лебяжьих перинах, рассмеялся:
 И как тут токмо спалось воеводе? Чудно. Ни головы, ни ног не чую.
- Тебе б седло под башку.
- Во! И бабу под бок.
Илейка приподнялся на локте, лицо его стало недружелюбным.
- Еще намедни хотел тебе сказать. Девок-то не шибко соромь. Поутру посадские старосты жалобились, просили управу на тебя найти. Пошто девок бабишь?
- А сам-то? - прыснул в кулак Митька. - Не ты ль вечер боярскую дочь тискал?
- Цыть! - бухнул кулаком о стенку Илейка. - Знай, чьих девок соромить. Посадчан же не трогай, не трогай, Митька! Да и купчишек зарить буде. Ты да Булатко Семенов пуще всех по амбарам и лавкам шастаете. Буде! Не ссорьте меня с посадом. А не то…
- Что "а не то?" Аль голову лучшему другу срубишь? - криво усмехнулся Астраханец.
- Срублю…, срублю, коль поперек станешь.
- Вот ты как, - обидчиво фыркнул Митька. - А не я ль в твою пользу от "царевича" отказался, не я ль пуще всех на кругу горло драл? Век сидеть бы тебе в своем Муроме.
- Цыть! - Илейка запустил в Астраханца кувшином.
Тот выскочил в соседние покои. Илейка же откинулся на изголовье, закрыл глаза: "Век сидеть бы тебе в своем Муроме!"
Муром! Тихий, зеленый, деревянный городишко на Оке-реке. Вспомнился отчим
15

Иван Коровин, огромный, тяжелый, неистребимо пропахший дымом. Отчима знал весь город. То был не только искусный колокольный мастер, но и первейший кулачный боец.
Ох, каким сказочным богатырем выглядел Иван Коровин на Оке-реке! В масленую неделю на лед высыпал весь город. В расписном возке подкатывал воевода: угощал народ вином и блинами, а затем, кутаясь в теплую шубу и воссев на "красное" место, степенно говаривал:
Разгуляйтесь, молодцы. Покажите удаль.
Каждая слобода выставляла своего кулачного бойца. Посадчане, воевода, детинушку в круг, напутствовали:
- Не робей, Васька! Постой за кожевников. Воевода деньгами и шубой одарит.
Васька опасливо косился на Ивана Коровина.  Саженистый - кулачищи по пуду. Железный лом узлом завязывает, как тут не оробеть. А толпа знай задорит:
- Побьешь Ваньку Великого - по полтине скинемся. Боярином заживешь. Поднатужься, Васька.
Ванька же Великий - прозвали за рост - стоит руки в боки, ухмылка по лицу гуляет.
- Не бойся, Васька, не бойсь, конопатый. Я тебя легонько. Плечиком толкну - и будя.
Васька наливается злостью. На весь Муром срам! Свирепо идет на Ваньку. А тому только того и надо: чем злей супротивник, тем дольше и простоит.
Но после второго удара никто не выдерживал, да и бил-то, казалось, Иван Великий вполсилы, как-то играючи, с прибауткой.
- Полетай, Васька, белу кашу хлебать.
Васька падал в сугроб.
Воевода сожалело качал головой:
- И этот не устоял. Ужель, против Ваньки молодца не сыщется? А ну, выходи, выходь, молодцы! Шубы бобровой не пожалею. Выходь!
Но детинушки, способного одолеть Ивана Великого так и не находилось. Получив рубль серебром, боец кричал:
- Айда в кабак, посадские! Гульнем!
Толпа дружно валила за Иваном. Он был жаден до денег, награду пропивал до последней полушки. Сам же на диво петухов и кабацких ярыжек, пил помалу. Осушив косушку, говаривал:
- Буде.
Петухи же наседали:
- Чудной ты, право, мужик, Ванька. Да в тебя хоть ведро влей. Давай еще по чарочке, уважь, родимый.
- Буде! Много пить - добру не бывать, вино с разумом не ладит, а мне головушка на дело надобна.
Поднимался, кланялся застолице - и вон из кабака. Муромцы знали: уйдет колокола лить. Знатные колокола! Бывало, зазвонят, а посадчане, крестясь на храм, толкуют:
- Экий звон красный. Ванькины колокола.
Иван Коровин целыми днями пропадал в Литейной избе. Тут его было не узнать: ворчливый, всегда чем-то недовольный.
Илейка не раз видывал, как отчим, снуя по плавильне, накидывался на подручного:
- Куда столь олова льешь, дурья башка! Сколь раз говорить: три меры меди, две - олова… А серебра чего жалеешь? Без серебра малинового звона не будет. На кой ляд сей колокол? Да ни один храм оное литье не возьмет. Взирай же, недоумок, как лить медь колокольную. Взирай!
16

Сам становится к топке, заполняя формы, подсыпал золы, чтоб не было угару… Черный, закоптелый возвращался в избу. Малость отдохнув и перекусив, лез в баню и всегда брал с собой Илейку. Вручал пасынку жаркий распаренный веник, весело восклицал:
- Лупи, Илейка, хлещи во всю мочь!
Выходил из бани красный, разомлевший, пышущий здоровьем. Повечеряв с Ульяной и помолившись Богу, тотчас ложился на лавку, раскинув вдоль простенка длинное могучее тело. Чуть свет поднимался, снедал - и вновь в Литейную избу. Случалось, брал Илейку с собой.
- Тебе уж десятый годок. Мужик! Приглядывайся, авось добрым литейщиком будешь.
Но в плавильню Илейке не хотелось: дым, копоть, жара. То ли дело по слободе бегать!
Отчим досадливо вздыхал:
- Чую не по душе тебе литейное дело. Худо, Илейка. Не мово ты корня - Вавилкина. Тот всю жизнь баклуши бил.


XIY

От Царево-Борисова "царевич" Петр с казаками поплыли по реке Оскол, взяли острог Оскол, пленили тамошнего воеводу Матвея Бутурлина, переволоклись на Сейм и достигли Путивля.
На четвертый день "сиденья" в Борисове  к Илейке доставили дюжего густобородого казака. Стремянный Булатко Семенов доложил:
- Матвей Аничкин. Посланец-де наибольшего воеводы Ивана Болотникова.
- Болотникова? - живо заинтересовался Илейка. Он был немало наслышан об Иване Исаевиче. Слава об этом удалом казаке по всему Дикому Полю гуляет.
- То все казакам казак, - гутарили бывалые повольники. - К барам, судьям и прочим приказным зело был лют… Жаль, на ордынское войско нарвался в сече сгиб.
И вдруг такая весть! Болотников жив. Идет Большим воеводой на царя Шуйского.
- Да как же он из татарвы выбрался, - спросил Илейка. - Сказывали, сгиб донской атаман.
- Не сгиб, царевич, - отвечал Аничкин. - Ордынцы Ивана Исаевича в полон взяли, опосля же в Кафу туркам продали. Османцы на галеру к веслу приковали…
Выслушав Матвея Аничкина, Илейка долго молчал, раздумывая над необычной судьбой Болотникова.
Болотников был холопом князя Телятевского, в юности он попал в плен к татарам, которые продали его туркам на галеры, был освобожден из плена венецианцами, какое-то время жил в Венеции, неизвестно чем занимаясь, а затем вернулся в отечество.
В отечество возвращался через Польшу, где в Самборе сошелся с Михаилом Молчановым - кандидатом на роль Лжедмитрия II, которого готовило семейство Мнишеков. Оба быстро нашли общий язык.
- Желаешь ли служить против изменников, бояр-клятвопреступников? - торжественно спросил Молчанов Болотникова.
- Я готов за своего государя, во всякое время принести живот свой.
- Ну, так вот тебе сабля, вот епанча с моих плеч и тридцать червонцев. Я дам письмо тебе. Ты поедешь с ним в Путивль и отдашь его моему воеводе, князю Шаховскому. Он учинит тебя воеводой, и ты будешь воевать за меня против всех изменников, насколько Бог поможет тебе.
17


Глава вторая

I

Илейка Муромец появился в Путивле на Филиппов пост, появился неумно.
Тюрьмы Путивля были переполнены. В самом начале под стражу были взяты местные воеводы князь А.И.Ростовский с товарищами. Когда Болотников выступил в поход на Москву, он же стал казнить арестованных. За полгода в Путивль привезли много пленных бояр, стольников, знатных дворян, захваченных в разных городах.
Знать имела право на то, чтобы ее судил сам царь. Вожди повстанцев оставались на почве законности, отправляя пленных воевод на царский суд в Путивль.
Второй раз за свою историю Путивль стал "царской" резиденцией.
Изведав, что в тюрьме находятся воеводы Шуйского, высланные из восставших городов, Илейка тотчас повелел их казнить на Торговой площади. Шаховской просил повременить (не хотелось ему казнить бояр и наживать врагов среди сородичей: времена шаткие!), но Илейка резко молвил:
- О том мне решать, князь. Я царевич Петр, не затем пришел к тебе в Путивль, дабы боярам Шуйского задницы лизать. Нещадно казнить!
Разговор был в Воеводческой избе, люди Шаховского недоуменно застыли, не зная, кого и слушать! Илейка толкнул ногой дверь, крикнул из сеней Митьку Астраханца:
- Выкидывай из темницы бояр - и под сабли. Живо!
В тот же день воеводы Шуйского были казнены. Крутой нрав Илейки обеспокоил Шаховского. Не напрасно ли он позвал "царевича" в Путивль? Этот Ивашке Болотникову не уступит в лютости. Эх, как с боярами расправился!
Казни, совершавшиеся на путивльской площади, живо напомнили опричнину Грозного. В 1570 году при казни лихих изменников бояр на Поганой луже в Москве. Грозный собрал толпу и задал ей вопрос: правильно ли он поступает, казня своих лиходеев и изменников? Народ отвечал криками:
- Живи, царь!
Лишь после этого опричники приступали к казни опальных бояр и дворян: резали их по суставам, обливали кипятком (варом) и прочим.
Совершенно также казнил бояр и дворян в Путивле мнимый внук Грозного. Князей и дворян Петр повелел тоже сечь, по суставам резать, а иным руки и ноги внахлест сечь, а иных воров обливать и со стен кидать.
Казаки и холопы затевали над пленными воеводами и дворянами всякие потехи: одних бросали в ров со стены, других с башен, а на кого были особенно злы - тех распинали по стенам, прибивая руки и ноги гвоздями, а потом расстреливали из пищалей.
Так погиб, между прочим, князь Бехтеяров, которого Шаховской, сменивший своей особой, не отпустил. Убив его, Петр-царевич взял дочь его к себе "на позор, на постелю". После такой расправы Петр объявил, что идет за холопов и меньших людей против больших и лучших.
Болотников был сострадательнее и умереннее, чем царевич казацкого произведения. Болотников хоть и был холоп по рождению, но в малолетстве увезен из России. Он свое горе и унижение перенес на чужой стороне, и потому у него злоба к высшим и большим людям была слабее, чем у Петра, который вырос и жил в нужде, мыкал горе по Русской земле и теперь имел возможность на других выливать горечь сердца, разъедаемого тяжелыми воспоминаниями. Петр был самый последний человек, каким считался на Руси незаконнорожденный сын. Теперь этот по рождению последний назывался по рождению первым и упивался призрачным величием своей роли, заглушая
18

сознание о том, кем он был на самом деле. Впрочем, он мог своевольничать, насколько ему позволял Шаховской. Последний с ним обращался как с царевичем только оттого, что ему нужна была, какая бы то ни была фигура с царственным призраком, лишь бы тянуть смуту и погубить Шуйского. Шаховской не обещал Петру престола потому что, как уверял, был жив коронованный царь Дмитрий, его дядя, а Шаховской сделал его только пособником и наместником Дмитрия. Тогда о Петре Федоровиче, царевиче, сочинили и распустили такую историю: жена царя Федора Ивановича боялась брата своего, Бориса, который уже метил на престол. Пришлось ей родить. Она родила сына. Но чтоб Борис не извел младенца, она подменила его девочкой, сказала, будто родила дочь, а сына отдала на воспитание Андрею Щелколову и на попечение князя Мстиславского. Царевич рос у жены Щелколова за ее собственного сына полтора года, а потом его отдали Федору (или Григорию) Васильевичу Годунову, который тоже знал тайну, у него он жил два года, потом его отдали в монастырь, недалеко от Владимира на Клязьме, к игумену, и тот научил ребенка грамоте. Когда он грамоту узнал, игумен написал … Васильевичу Годунову, считая ребенка его сыном, но того уже не было в живых, а родные его сказали: "У племянника (т.е. родича) нашего не было сына. Не знаем, откуда взялся этот мальчик". И обратилась она к Борису, а тот написал игумену, чтобы прислали мальчика к нему. И мальчика привезли к Борису. Но царевич догадался, что ему грозит что-то недоброе, убежал с дороги, прибежал к князю Борятинскому и скрывался у него, а потом убежал к донским казакам, где и объявил о себе.
Появление в Путивле "царевича Петра" с войсками неизбежно повлекло за собой перемены в лагере восставших. Вольное казачество все больше превращалось в руководящую силу движения. Ядро войска "Петра" составляли терские и волжские казаки. К ним присоединились отряды донских казаков, а к началу 1607 года в Путивль прибыло запорожское войско, по некоторым сведениям насчитывающее до семи тысяч человек.
Илейка Коровин происходил из посадских людей и по своим манерам и языку был типичным простолюдином. Ему было трудно добиться повиновения из пленных дворян, воспринимавших неловкую игру казацкого "царевича", как грубый маскарад. Некоторые из пленников узнавали в ближних людях "царевича" своих беглых холопов. Среди них был холоп князя Трубецкого казак Василий, а сам "царевич" Петр до принятия царского имени служил в товарищах у казака В.Семенова, холопа боярина В.Черкасского, находившегося в путивльской тюрьме.
Водворение "Петра" в Путивле сопровождалось своего рода переворотом. "Царевич" явился в сопровождении казаков, с полным основанием считавших его своим ставленником и не желавших отказываться от власти. Старому путивльскому руководству пришлось основательно потесниться.


II

В самом начале гражданской войны монахи Богородицкого Молчановского монастыря в Путивле, увлеченные общим потоком, поддержали Лжедмитрия I, за что получили в дальнейшем вотчину. Царь Василий Шуйский подтвердил пожалование расстриги, но его милость была связана с политическими расчетами.
Игумен монастыря Дионисий привез из Москвы чудотворную икону и попытался убедить путивлян, что "царевич Петр" - обманщик и самозванец. Казаки поспешили разделаться с игуменом.
Притащили игумена к Петру, тот потребовал от него криком:
- Шубника жалованная грамота где?
19

Игумен достал ее из-под полы.
Взяв у него жалованную грамоту, "царевич Петр" изодрал ее в клочки.
- Его тащите на стену, - распорядился Петр казакам. - Нет, выше, на башню и спустите в ров. Рва хватит для его монастырской вотчины.


III

Прибыв в Путивль, "царевичу" не пришлось привлекать на свою сторону. Вождями восстания и были лучшие люди. В Путивле в его свите оказались боярин князь А.А.Телятевский, князь Г.П.Шаховской, князья Мосальские и другие титулованные лица.
Закончив казни, "царевич Петр" во всю прыть занялся посольскими делами.
К киевскому воеводе Острожскому помчался гонец с грамотой Петра Федоровича. "Царевич" просил пропустить его посланников в Речь Посполитую к королю Сигизмунду.
- Пусть Жигимонт ведает, что на Руси объявился сын покойного государя Федора Ивановича - прямой наследник трона Петр Федорович, - поглядывая на Шаховского бойкими властными глазами, говорил Илейка.
"Царевич" не только снарядил гонцов, но вскоре и сам отправился в Речь Посполитую. Поехал с сотней казаков. На рубеже пропустили. "Царевич" посетил Могилев, а затем прибыл в Оршу, где его встретил городской староста Андрей Сапега - маленький, сухонький человек с длинными обвисшими усами и с быстрыми, прощупывающими глазами. Был любезен, почтителен и… насторожен. А что за птица этот самозваный царевич? Умен ли и какими силами располагается?
"Царевич" долго рассказывал о своем "чудесном" спасении и скитаниях по Руси, а затем сказал:
- Ищу в вашем королевстве дядю своего Дмитрия Иваныча - хочу припасть к его груди и молиться: идем на Москву, государь. Идем бить бояр-изменников. За нами пойдет весь народ русский.
Три дня находился Илейка в доме оршанского старосты Андрея Сапеги, три дня старался пронюхать - а не поддержит ли король Сигизмунд и не даст ли ему крупное войско, с которым можно отправиться на Москву. Андрей Сапега послал своих людей в Краков. Те вернулись, рассказали, что король Сигизмунд благосклонно встретил весть о появлении царевича Петра и, возможно, сумеет принять его у себя во дворце. Андрей Сапега посоветовал "царевичу" ехать в Краков, но Илейка отказался: посольские дела могут затянуться до весны, надо возвращаться на Русь. "Важно, что Речь Посполитая заговорила обо мне, - думал Илейка. - Дело сделано!"
В этот период на переговорах в Польше находился русский князь Волконский. Новость о появлении царевича в Польше сильно укрепила позиции польской стороны.
- Мы ждем послов от государя северского Петра, сына Федорова, который вместе с Дмитрием, укрывающемся в Галиции, намерен свергнуть царя Василия с престола, - заявили поляки и многозначительно пообещали, что Петр и новый Лжедмитрий найдут в Польше сподвижников.
- Впрочем, - заметили королевские послы, - в Северской земле теперь государем какой-то Петр, но этого ведь не наш государь поставил? Сами люди Московского государства между собой разруху сделают, а на нас пеняют.
Увы, польские послы были правы: именно русские люди старательно делали между собой разруху, ища в этом помощи себе за пределами России. А за рубежом самые разные круги быстро увидели в феномене русского самозванства выгодное орудие для достижения своих целей и впоследствии неоднократно прибегали к нему.
От имени несуществующего "царя Дмитрия" и от имени "царевича Петра" из
20

Путивля в польские пределы рассылались грамоты, призывающие шляхту в поход на Москву: "Чтобы вы прислужились государям нашим прирожденным, Дмитрию и Петру, прислали бы служилых всяких людей на государевых изменников, а там будет добра много. Если государь царь и государь царевич будут на прародительском престоле на Москве, то вас, служилых людей, пожалуют своим великим жалованьем, чего у вас на разуме нет".
На этот призыв под знамена "царевича и царских воевод" сбежалось множество всякого люда, особенно запорожских казаков.


IY

В Путивле по возвращению "царевича" из Польши поджидал гонец от Болотникова.
- Большой воевода царя Дмитрия осажден в Калуге войсками Василия Шуйского. Иван Исаевич просит твоей помощи, царевич.
Илейка, Шаховской, Телятевский и Василий Мосальский (неделей раньше Телятевский прибыл в Путивль) сошлись на совет. После долгих споров надумали выступить свеем войском. Мешкать больше нельзя, на Калугу навалилась большая рать. Однако путивльскому войску надо идти не к Калуге, а на Тулу. Калуга осаждена, ее деревянную крепость могут разбить и спалить. В Туле мощная каменная крепость, город прикрыт со стороны Москвы Алексином и Велевым, верными Болотникову. Пока не поздно, надо войти в Тулу, а затем уже ударить и по войску Шуйского, обложившего Калугу.
Первым выступили из Путивля полки Телятевского и Мосальского. Они пошли на Венев, что был окружен ратью Шуйского под началом воеводы Андрея Хилкова.
Чуть позднее вышел из крепости Илейка Муромец.


Y

В этот период тяжелые дни переживал Болотников. Калуга упорно, ожесточенно сражалась. По крепости били пушки медными, чугунными и свинцовыми ядрами. Кое-где появились бреши, но их тотчас заделали бревнами и кулями с землей.
С крепости ответно палил наряд Терентия Рязанца, палил метко, разяще. Но ядер и пороха оставалось все меньше и меньше.
- Что делать будем, воевода? - спросил Рязанец.
Иван Исаевич слазил в зелейные погреба и приказал:
- Ни зелья, ни ядра боле не расходовать. Побережем на черный день.
- Худо будет, воевода.
- Выстоим, выстоим, Авдеич! Скоро подмога придет.
Иван Исаевич надеялся на царевича Петра. Еще по осени услышал он о казачьем войске, шедшем на Украину с Волги. Казаков ведет сын царя Федора и племянник Дмитрия царевич Петр. Ведет грозно, убивая и казня воевод Шуйского, громя боярские усадища. Болотников тому немало подивился: царевич ли? Уж слишком жестоко расправляется с господами сын Рюриковичей. Добро бы встретиться с Петром Федоровичем.
Еще когда подходили к Москве, Матвей Аничкин изловил лазутчиков Шуйского, мутивших рать. Один из них вовсю хулил царевича, называя его "самозванцем" и "вором" Илейкой из города Мурома. Илейка-де тот подлого звания, на Волге казаковал и разбоем
21

промышлял, был холопом сына боярского Григория Елагина. Бежал на Терек и там средь воров-казаков себя царевичем Петром назвал. У царя же Федора Ивановича никакого сына и в помине не было: дочь Феодосью родила ему Ирина Годунова. Илейка - самозванец и анархист.
Так кто же он все-таки, раздумывал Иван Исаевич, царских кровей аль из черного люда? Вестоплетам Шуйского и на полушку верить нельзя: сам изолгался и лазутчиков своих кривдой начинил. Ныне и в Калугу поползли. Сколь не вылавливай, а их будто комаров на болоте.
Штурм Калуги уже продолжался несколько дней, но дворянам так и не удалось перекинуться через сиены. Иван Шуйский, руководивший взятием крепости, наконец, отдал приказ об отступлении. Тысячи убитых остались под стенами кремля.
Михаил Скопин собрал из окрестных сел и деревень сотни мужиков с топорами, велел им рубить в лесу деревья, копать дрова и возить в стан на санях. Вскоре вокруг Калуги были сложены огромные горы дров. Ни сотники, ни головы долго не ведали о "хитроумии" Скопина. Одним лишь воеводам - Федору Мстиславскому и Борису Татеву - рассказал Михаил о своей задумке.
- Возведем у Калуги деревянную гору и подтянем к стенам крепости. "Подмет" срубим из бревен, клети подставим на катки, дабы можно передвигать гору к тыну. Клети заполним сухими дровами и хворостом. Деревянную гору подведем вплотную к стенам и подожжем. Крепости от огня не уберечься. Болотникову придется сдаться, дабы не сгореть заживо.
Однако Болотников разгадал "хитроумие" Скопина. Было решено устроить подкоп под склады дров и взорвать.
В конце января страшный, чудовищной силы взрыв потряс землю. Дрова с людьми и всякими приступными хитростями полетели в воздух.
Распахнулись Покровские ворота, из них хлынули конные болотниковцы под началом самого воеводы.
- Круши ба-а-ар! - громкоголосо разнесся над вражеским станом неистовый возглас.
Удар был стремителен и неудержим, будто адский ураган пронесся по дворянскому войску. Потери были огромны. Скопин был настолько потрясен действиями Болотникова, что целую неделю не мог прийти в себя.
- Вор, холопишко, навозное рыло! - кляли Болотникова высокородцы.
- Буде! - не выдержав, прикрикнул на бояр Скопин. - Буде хулить. Болотников - величайший полководец и я снимаю перед ним шапку.


YI

В это время под Веневом стояли воеводы Андрей Хилков и Стефан Колтовский с десятитысячной ратью. В крепости затворились повольники, отступившие от Москвы. Трижды ходила царская рать на приступ, но повольники оборонялись стойко.
В феврале, на Сретенье, под Венев пришли воеводы "царевича" Петра - Андрей Телятевский и Василий Мосальский и наголову разбили царскую рать. С остатками войска Хилков и Колтовский бежали к Москве.
Для Василия Шуйского вновь наступили черные дни: смута на Руси не только не поубавилась, но и возросла, как на дрожжах. Воровали украйна, центральные и западные уезды, Нижний Новгород, Пермь, Астрахань… Калужские победы Болотникова вновь подхлестнули чернь. Воровству нет конца и края. Из Путивля на Тулу идет Вор и Самозванец Илейка Муромец, идет с большой ратью. Воеводишка его, Андрюха
22

Телятевский, под Веневом князю Хилкову нос расквасил. Прытко побил, собака! Василий Шуйский мстительно выпятил блеклые губы. Получать зуботычины от князя Телятевского всего досадней (с молодых лет лютая вражда). Сколь помышлял с Телятевским разделаться, допрежь втихую, через третьи руки - когда троном владели Федор Иванович и Борис Годунов - но Телятевского убрать так и не удалось. Ныне же его и вовсе не достать, с ворами сошелся. Жаль, жаль, выслал его из Москвы на воеводство в Чернигов. Жаль! Надо бы сразу прижучить, да так, дабы головы более не поднял. А ныне - поди ж ты! - царских воевод колотит. Хилков с Колтовским, как очумелые, из-под Венева прибежали. Нагнали воры страху! Да кабы только на них. У всей Москвы поджилки трясутся! А что как Ивашка Болотников из Калуги выйдет и вновь двинет на Престольную? А вкупе с ним - Илейка, Гришка Шаховской, да Телятевский с войском.
Жуть берет царя Василия. Каждую ночь во сне мужики с дубинами да чертики видятся. Заявил боярам: не хочу более находиться в покоях, где еретик Гришка Отрепьев жил. Покои его не чисты. Расстрига в них с дьяволом чародействовал. Поставили новый дворец, освятили. Пришли по обычаю бояре, окольничьи и дьяки с хлебом-солью и подарками, пожелали доброго житья и счастья. Но веселье было тусклым и безрадостным: страх гулял по Москве. Нового прихода Болотникова боялись. Грядет на Москву беда неминуемая. Неуютно жутко богатеям на Москве.
Андрей Телятевский после Веневской битвы пошел на Тулу, а Василий Мосальский на Калугу. В семи верстах от крепости, у реки Вырки, пятнадцатитысячное войско Мосальского столкнулось с царской ратью. В челе Большого полка был князь Иван Романов, Передового - Данила Мезецкий, Сторожевого - Михайла Нагой.
Василий Мосальский оробел: полки были крупные, хорошо вооруженные. На прямую стычку не пошел, а велел окружить свой стан санями, связав "кони и сани друг за друга, дабы никто из них не избег". Нелепая оборона незадачливого воеводы была налицо. Нелепо, наспех, на неудобицах были расставлены и пушки, кои так и не принесли пользы: пушкари больше мешали, чем помогали повольнице.
Битва шла день и ночь. Тысячи ратников полегли под вражьими ядрами и картечью, царский наряд расстреливал в упор. Передовой полк Данилы Мезецкого, легко прорвав незатейливую оборону, храбро насел на повольников. Среди них находился двухтысячный казачий отряд под началом Демы Евсеева, того самого Демы, что был в войске Болотникова. Дему послал Иван Исаевич в Путивль к царевичу Петру. Илейка встретил посланца Болотникова с почетом, выделил ему дружину из казаков. Дема выступил из Путивля под воеводством боярина "царевича" - Василия Мосальского.
Казаки Демы взорвали себя на зелье, не побоялись злой смерти. Но и поражение князя Мосальского было неминуемое. Князь Мосальский был ранен, захвачен в плен и отвезен в Москву. В столице, не приходя в себя, умер.
Царь Василий ожил.
А вскоре новая радость царя - воровская рать побита под Серебряными Прудами. Московские колокольни захлебнулись от веселого перезвона колоколов.
- Наколдовали ворам! - кричал Василий Иванович. Сто тыщ полегло под Выркой и Серебряными Прудами. Скоро от воров и ошметков не останется. Ныне войско Ивана Воротынского на Тулу пошло. Сидят там изменники Гришка Шаховской да Андрюха Телятевский с самозванцем Петрушкой. Велю всех на аркане привести.
Царь Василий зачастил в храмы, неустанно молился, прося Господа и чудотворца даровать победу христолюбивому воинству.
Но ни Господь, ни чудотворцы не вняли горячим молитвам Шуйского: войско Воротынского было разбито. Илейка Муромец выступил из Тулы и обратил в бегство все московское войско, так что предводитель его Воротынский Симеон Романович и Истома Пашков бежали.
23

А на другой день в Москву пришло еще одно горестное известие: рать воевод Хилкова, Пушкина и Ододурова разгромлена под Дедиловом. Многие ратные люди потонули в реке Шате, воевода Сергей Ододуров убит, остатки войска бежали в Каширу.
Пожалуй, ни один из прежних государей не позавидовал бы Василию Шуйскому: и царствует с гулькин нос, а бед и напастей на трех возах не увезешь.
13-го мая из Тулы было послано войско под началом Андрея Телятевского. Навстречу ему из-под Калуги вышли три полка с воеводами Борисом Татевым, Михаилом Борятинским и Андреем Черкасским. Битва разыгралась у села Пчельни. Царские полки были разгромлены, князь Татев и Черкасский убиты. Остатки войск бежали к Калуге. Во вражьем стане началась паника.
Из крепости вышли болотниковцы и дружно, напористо ударили по дворянам, довершив разгром царских полков, начатый на пчельне. Вылазка была столь сокрушительна, что все воеводы устрашились и бегству вдались.
Многие, тысяч пятнадцать, царского войска передались Болотникову. Даже немцы, обыкновенно честно исполнявшие договор, тоже перешли к Болотникову. Только Михайло Скопин-Шуйский и здесь показал себя, что не похож на других. Он со своим полком не бежал, а мужественно, в порядке отступил, отбиваясь от Болотникова. В рядах его войска был прежний сподвижник Болотникова, Истома Пашков. Теперь он, дворянин, грудью стоял за дворянское и царское дело!
Другие из царского войска, которые сомневались, жив ли Дмитрий, изменили царю, перешли на сторону Болотникова, думая, что если и впрямь жив Дмитрий и возьмет верх над Шуйским, тогда можно перед ним через это выслужиться.
Болотников выступил из Калуги и соединился с Телятевским. Их полчище пришло в Тулу, а там были уже Петр и Шаховской.


YI

Разгром царских полков под Калугой потряс Москву. Боярство было насмерть напугано: войско разбито, оборонять Москву некому, и недели не пройдет, как Ивашка Болотников захватит столицу. Боярству не спастись!
О падении Москвы с тревогой подумывал и Скопин-Шуйский: если болотников двинет сейчас на столицу, его не остановишь, Москва легко окажется в руках Вора.
Но Болотников повернул на Тулу. Скопин был изумлен: просчет Болотникова был налицо. Передышка позволит царю собрать новые полки.
Бояре же Василию Шуйскому больше не верили. Собравшись в хоромах Мстиславского, кричали:
- Довольно сидеть на троне Ваське! До погибели царство довел. Постричь Шуйского и в Чудов монастырь сослать. Звать короля Жигимонта на царство! Пущай войско свое приведет. Постричь Шуйского.
Кричали в хоромах, а затем повалили к Шуйскому во дворец. Царь выслушал, позеленел от злости и выгнал бояр. Поостыв от гнева, велел кликнуть думных дьяков Тимофея Витовтова да Тимофея Луговского. Час думали, другой и отправились на Патриарший двор. Гермоген благословил, выслушав царя Василия, и надолго замолчал. Затем Гермоген благословил царя на Земский собор. Со всех городов Руси, верных Шуйскому, стали стекаться в Москву городовые дворяне и дети боярские, наибольшие купцы и "летучие" люди посадской верхушки. Дворянство было настроено решительно: пора покончить с мужицкой войной, пора вернуть мужика на барскую пашню.
Василий Шуйский заявил на соборе, что сам поведет войско на Тулу.
Спешно стали сколачивать новую рать. Царь разослал по всем городам, уездам и
24

монастырям грамоты, в коих приказывал собрать с посадов, дворцовых сел и черных волостей, с патриарших, митропольичих и монастырских земель "даточных" людей по шесть человек с сохи - по три человека конных, да по три пеших с двухмесячным кормовым запасом. Место сбора дворян, детей боярских и "даточных" людей был назван Серпухов.


YII

Колоколами встречала Тула пришествие войска Болотникова. На Соборную площадь Иван Исаевич вступил пешим. Перед храмом его ожидал "царевич" Петр c боярами.
Еще издали увидев, что гетман на голову выше толпы, "царевич" Петр заулыбался и дружески помахал рукою, - впрочем, не поднимая руку выше груди. Сам он был под стать Ивану Исаевичу - и ростом уродился и лицом был пригож. Улыбка белозубая, глаза честные, как у младенца.
Иван Исаевич распахнул, было, объятия, но князь Григорий Шаховской, первый "барин царевича", гневно сдвинул брови:
- Перед тобою его высочество!
Болотников растерялся, руки распахнутые девать некуда. Как-то присел, головою дернул, но Петр не сплоховал, сграбастал Ивана Исаевича, расцеловал. Оба войска и горожане возликовали, видя такую любовь своих вождей.
После молебна князь Шаховской собирался развести "царевича" с гетманом, но "царевич" зыркнул на боярина лютым взором и увел Ивана Исаевича к себе, никого более не пригласил.
- Рад видеть тебя, Большой воевода! - обнял, облобызал и повел к столу, богато уставленному винами и яствами.
Был "царевич" весел, неподвижен: пил, закусывал, говорил и пытливо поглядывал на Болотникова. Могуч, могуч воевода! Особо притягивают к себе глаза - строгие, проницательные и, как показалось Илейке, мученические. Лицо Болотникова притягивало и чем-то настораживало, приводило в какое-то смутное, торжественное чувство. Илейке становилось не по себе от болотниковских глаз.
Болотников собирался поглядеть крепость, запасы хлеба, пороха, само войско "царевича", но уступил. Робел перед Петром: царская кровь завораживала.
- Пить будем крепкое, а закусывать солеными грибами да салом с хлебом, по-казацки, - сказал Петр.
Ивану Исаевичу польстило желание их высочества, поддакнул:
- Тогда уж и лук вели подать!
- Без лука, что за питье? - обрадовался Петр. - Сразу видно: свой ты человек. За брата бы тебя держал.
Пили из братины.
- Первым ты изволь, - начал рядится гетман.
- Царей что ли уважаешь?
Иван Исаевич не мог понять, куда клонит "царевич", чего хочет. Сказал, глядя перед собой:
- Истинного царя не стало и жизни не стало: кругом война. Уважаю истинного царя.
- А казаков уважаешь? Плохо ли казаку, когда война? - "царевич" обнял гетмана, взял братину, поднес к самым его губам:
- Пей! Мы с тобой столько войны понаделаем, вовек не кончится на радость
25

казакам.
У Болотникова дрогнули уголки губ.
- Казаки - не Россия. Да и казаку домой хочется.
- Ну и ладно! - охотно согласился "царевич", это я говорил, чтобы тебе угодить казаку. Мне то что? Я - царевич. - И, придвинувшись, шепнул Ивану Исаевичу в самое ухо: - Давай бояр перебьем! Они заводчики измены. Кабы не добрые люди, в пеленках меня отравили, спасибо мамкам! Подложили матушке моей царице Ирине девчонку Феодосью. Да и Феодосья долго не прожила. Годунов отравил бедняжку. - И вдруг рассмеялся, расцеловал Ивана Исаевича. - Впрочем, за праведную жизнь! Иной раз вранье до того опостылет! Опохмелить себя не позволяю. Лопнет башка - и черт с ней!
Пили, грибками хрустели. Друг на друга поглядывали.
- А брат-то мой двоюродный, он-то хоть истинный? - спросил мимоходом Петр, а сам даже дыхание притаил.
Болотников ответил тотчас, "спроста":
- В царской одежде был! И печать у Дмитрия Ивановича большая, царская.
- Так это и я в царской одежде! - "Царевич" Петр захохотал и, входя в раж, принялся скидывать кафтан. Остался в нижней рубахе. - Теперь признаешь во мне царскую стать и царскую кровь?
- Признаю. - Иван Исаевич и глазом не моргнул.
- Дурак, - сказал ему "царевич". - Все вы дураки.
Хватил вина, закусывал луковицей, макая в соль. Глаза залило слезами.
- Ух, злодей! Ух, горюч! Казацкая еда.
Наполнил братину, поднес Болотникову:
- Пей!
Иван Исаевич выпил.
Петр наполнил другую.
- Пей!
Иван Исаевич и эту выпил.
- Молодец! - похвалил Петр. - А теперь слушай пьяную правду. - Погрозил пальцем: - Пьяную! Про то не забывай, - разразился кашлем.
Пока Петр откашливался, Иван Исаевич сидел, опустив голову. "Царевич" уже забыл, что хотел рассказать Ивану Исаевичу, однако сердито толкнул его в плечо:
- Пей! - И вытаращился по-кошачьи. - А чем  природные цари царе? Чем? Миром помазаны? Да я на свою башку целый горшок этого мира вылил. Чем они царей хотя бы тебя, простого казака? Не ты от Шуйского, а он от тебя в осаде сидел!
- Нужно за Дмитрием Ивановичем верного человека послать, - строго сказал Болотников.
- Зачем он тебе, Дмитрий Иванович? Живем, не тужим.
- Истинный царь принесет России очищение от худой кривды.
- Нет их, чистых! Нет их! И никогда не было! - взъярился "царевич". - Ивашка Грозный тоже царь подставной. Уж я-то знаю! На Тереке все знают! Истинным царем был Кудеяр, старший брат Ивашки и резал их, предателей, и огнем жег. Все изменники! Или ты мало на них нагляделся.
Иван Исаевич печально поник отяжелевшей головой. Он и впрямь нагляделся на измену.
- Кроме казаков во всем свете никого нет! - надрывая глотку, закричал "царевич". Для ушей Шаховского кричал, позлить.
Иван Исаевич, однако, не соглашался:
- Есть такие, что казаков лучше.
- Кто же?
26

- Пахари. Народ.
- Чего себя дуришь? Эти тоже изменники, - отмахнулся "царевич". Ты за них головы своей не щадишь, а попадись - выручать не побегут, не почешутся. Уж я-то знаю.
Иван Исаевич совершенно озадачился.
- Зачем же ты меня принял? Зачем воюешь? Чего тебе надобно?
- Потому и принял, что в "царевичах" лучше, чем в казаках. Оттого и казаковал, что не я с той поры жил, как пуганая ворона - меня боялись. Наперед-то я надолго не заглядываю. Нынче жизнь сладкая, и, слава Богу. До блевотины буду жрать и пить! До усеру!
И принялся сквернословить. Каждое мерзкое слово выкрикивал отдельно, словно эха дожидался.
- Смотри, как по-царски-то живут! Эй! Боярыни!
И явились тут юницы. И поил их "царевич" Петр допьяна. И сорвали они с себя одежды и плясали ярче, чем в аду. И растелешили "царевича", и к Ивану Исаевичу подступились, но он не дался.
- Дурак! - сказал ему Петр. - Эй, боярыни-девки! Любите меня, что мочи в вас есть.
Пошло дело совсем непристойное, и казак не стерпел, дал блудливой отроковице под зад и ушел.
У себя в палатах окатился холодной водой. Позвал умного атамана Заруцкого. Сказал ему с глазу на глаз:
- Возьми, Иван Мартыныч, денег и казны, сколько тебе надобно. Две сотни, пять сотен. Возьми лучших коней, казаков человек с десять. И уже завтра езжай в польскую землю. Найди, где бы он ни был, государя Дмитрия Ивановича. Расскажи о нас, грешных, о том, что бьемся за него, истинного царя, день и ночь, не на жизнь - на смерть. И Москву бы давно взяли, если бы приехал он в войско. В ноги поклонись, плачем плачь, но привези государя. Иначе мы, и победивши Шуйского, не победим, не будет покою в русских пределах, покуда в Москве не водрузится истинный, природный царь.
Заруцкий глядел на гетмана преданно, голову кручинил, усы книзу гладил. Поверил Иван Исаевич глазам атамана, его думе на чистом челе, упрямому загривку.
Этот привезет государя!


YIII

В первую тульскую ночь приснилась Болотникову матушка. Она стояла на крыльце и что-то говорила ему. И он знал: в материнских словах его спасение, да не мог ни слова разобрать. Удивился. Матушка на крыльце, а он только что с крыльца сошел, почему же слова не долетают. Пригляделся, а ему, Ивашечке, что у крыльца, всего-то годков с десять. Поглядел на себя - матерый казак. Матушка руку ко рту приложила, кричит в голос, предупреждает, уговаривает. Но где же ее услышать через такую даль, через двадцать лет. Потянулся Иван Исаевич к тому парнишечке у крыльца - руки коротки. И заплакал: "Не услышу матушку, пропаду!"
- Господи, да пробудись же ты!
Над ним, толкая в плечо, стоял "царевич".
- Спит, как дитя, а на него Шуйский идет! - И такой кошачий страх метался в глазах Петра, что Иван Исаевич совсем проснулся.
- Где он Шуйский? Сколько его?
- Где не знаю! Небось, уже близко! Под Алексином был. А войска у него сто тысяч и более. А еще полки у него под Серпуховом. И с теми полками Скопин. А еще к нему
27

пришел касимовский хан Ураз со многими татарами. То ведь конница.
- Погоди, умоюсь!
Помолодевший после родникового холода, гетман вернулся к Петру таким бодрым и радостным, что тот головой завертел, ища в дверях казаков: схватят и поведут на откуп Шуйскому.
- Дозволь на Терек утечь, - опустив глаза, попросился "царевич".
- Бог с тобой! - воскликнул Болотников. - Удача сама к нам в руки идет, а у тебя вон, что в голове.
- Сто тысяч… удача?
- Сто тысяч! - ликовал Болотников. - Если здесь сто тысяч, то, сколько их, тысяч-то осталось в Москве? Они сюда, а мы туда. Эх, матушкины бы слова расслышать!
"Царевич" Петр только глазами хлопал.
- Ты, видно, воистину, Большой воевода.
- Был бы самозваным, в первом же бою распознали бы. - Впервые надерзил их высочеству Иван Исаевич.


IX

Шли дни. Пытливо наблюдал за "царевичем" Болотников. Ныне с этим человеком на Москву идти. Не подведет ли? Прежде "царевич" бился с дворянами, дерзко, но каков он будет под Москвою, где победу добывать чрезмерно тяжко. Коль царь Василий поставит над войском Михайлу Скопина, то одной дерзостью его не осилишь. Многое будет зависеть от единения и от того, кто встанет в челе народной рати. Он, Большой воевода царя Дмитрия, или бояре "царевича" Петра - Телятевский с Шаховским. Не погубят ли войско распри? Не переметнутся ли к Шуйскому господа-воеводы. Много, много вопросов возникло у Ивана Исаевича. Особо его занимал Телятевский. Как-то встретит князь Андрей Андреевич своего бывшего беглого холопа, что по закону должен был бит кнутом и возвращен к владельцу.
Телятевского раздирали противоречивые мысли. С одной стороны ему не хотелось встречаться, а тем более сидеть за одним столом с холопом Ивашкой, с другой же - за Болотниковым - большая сила, без которой захват невозможен. Надо (надо, князь Андрей!) отбросить гордыню и сойтись на время с Болотниковым.
Они встретились в покоях "царевича" Петра. Телятевский с нескрываемым любопытством глянул на Болотникова и… не узнал своего бывшего холопа. То был молодой, обыкновенный парень, коих в тогдашней вотчине было сотни, а теперь перед ним возвышался пожилой седокудрый муж с властным, непокорным лицом, на котором выделялись темные жгучие глаза. Оба молчали.
- Чего же вы? - подтолкнул обоих Илейка.
И вновь молчание. В суровых, непроницаемых глазах Болотникова промелькнула усмешка. Тяжко князю. Он не знает, как его приветствовать - то ли Ивашкой назвать, то ли Иваном Исаевичем, то ли Большим воеводою.
Болотников негромко рассмеялся.
- Чего застыл, князь? Рад тебя в добром здравии видеть. И ране ты был зело крепок, и ныне в силе. Не уж не признал? Мы с тобою старые знакомцы. Правда, я за сошенькой ходил, а ты мед пил. Но жизнь не камень: на одном месте не лежит. Так что не обессудь, князь. Ныне перед тобой Иван Исаевич Болотников - Большой воевода царя Дмитрия. Буду рад, коль забудешь старые обиды и со мной на Ваську Шубника пойдешь. Дам тебе Большой полк. Воюй!
Илейка восхищенно ахнул: ай да Иван Исаевич! Сразу берет быка за рога.
28

Телятевский вспыхнул. Холоп, лапотник, навозное рыло! - кричала уязвленная душа. Но сдержался, не сказал того и лишь уклончиво глянул на Илейку, молвил:
- Кому и у кого под рукой ходить, повелит "царевич" Петр Федорович.
- К столу, к столу, Иван Исаевич и Андрей Андреевич! О делах опосля.
Телятевский досадливо поморщился: "царевич" назвал его вторым. Ужель так и дале будет?


X

Вечером Илейка позвал Болотникова в баню.
- Люблю, Иван Исаевич, веником похлестаться. Поди, и тебе охота в парной потешиться.
- Вестимо, царевич. Жуть как хочется!
Баня оказалась на славу. Срублена в одном ярусе с жилыми хоромами, отделяясь от них сенями. В мыленку вели особые сени, в них лавки и стол, крытые красным сукном. На лавках "стряпня": исподнее, колпаки, простые, тафтяные опахала. В углу мыленки большая изразцовая печь с каменкой, наполненной круглым серым камнем. На полу под белым покрывалом пахучее сено с мелко нарубленным можжевельником. По стенам и лавкам - пучки душистых цветов и трав. Двери и окна мыленки - липовые кади и ушаты, деревянные шайки и медные лученные тазы со щелоком.
Баня жарко натоплена.
- Благодать! - срывая исподнее, сладостно простонал Иван Исаевич.
Илейка зачерпнул ковшом из берестового тусса ячного пива, плеснул на каменку и, окатившись банным квасом, полез на потолок. Блаженно закряхтел, заохал и принялся нахлестывать себя распаренным в горячем щелоке березовым веником.
- У-ух добро!... А ну, поддай еще, Иван Исаевич!
Болотников поддал, и в бане стало нестерпимо жарко. А Илейка знай, хлещется, знай упокоено покрякивает. Затем наступил черед лезть на полку Ивану Исаевичу. Веник прытко загулял по смуглому литому телу
- Поддай и ты царевич!
- Да ты что? Глаза лопнут! - хохотнул Илейка.
- Поддай, дьявол! Поддай!
Вскоре выскочили в сени и повалились на лавки. Передохнули и вновь на полок. Затем, чистые, красные, разомлевшие, долго сидели в предбаннике. Толковали. Илейка неожиданно молвил:
- Поди, ведаешь, Иван Исаевич: обо мне всякие байки ходят. А как ты думаешь - казак я аль царский корень?
- Вестимо, царевич, - улыбнулся Болотников. - Куды уж мужику-недосилку трижды на полке в лютый пар под лютым веником выстоять. Царе-е-евич!
Илейка ткнул кулаком Болотникова в бок, весело и громко рассмеялся.
- Хитер ты, Иван Исаевич, хитер! - А теперь кваском да медком тебя потчевать буду.
Квас был из погребка - холодный, ядреный. Добрые были и ставленые меды: вишневый, смородиновый, малиновый…
- Давно таких не пивал. Богато живешь, царевич.
Илейка пристально глянул на Болотникова в глаза.
- Никому не поведаю, а перед тобой откроюсь. Да тебя и не проведешь. Угадал ты, не царевич я. Одного мы с тобой, Иван Исаевич, звания - подлого. Был и холопом, и
бурлаком, и казаком. Хватил лиха. От бар по горло ярма нахлебался. Ненавижу их, псов!
29

Каждого бы на стене распял. Сколько я их переказнил и еще казнить буду… А вот ты мне люб. Я тебе, Иван Исаевич, готов земно в ноги поклониться. За жизнь твою праведную, за дела богатырские. Народ о тебе песни слагает. Крепко верю, что обрету в тебе содруга верного.
- Спасибо тебе, казак, - тепло проронил Иван Исаевич и стиснул Илейке руку.


                XI

На другой день собрались на совет "царевич" Петр, Болотников, Григорий Шаховской и Андрей Телятевский. Думали, каким путем идти на Москву.
- Надо идти на Серпухов, побьем Шуйского и к Москве. Иного пути не вижу, - убежденно высказывал Телятевский.
- Рисково, - возразил Иван Исаевич. - В Серпухове, как доносят лазутчики, стотысячное войско. У нас вдвое меньше. Сеча будет не из легких, не одну тысячу ратников потеряем. А сколько их уже пало! Хлебопашцев, городских, ремесленников! Поберечь надо трудников. Победу можно и не столь тяжелой ценой добыть. Надо обойти главные силы царя. На Москву разумнее идти через Каширу и Коломну, войск там не так уж и много. Одолеем! Москва же осталась без рати. Все полки ушли в Серпухов. Взять ныне Москву будет куда проще. Так что в обход Серпухова, воеводы!
- А царское войско дремать будет? - усмехнулся Григорий Шаховской. - Он был на стороне Телятевского. - Да оно тотчас Москву осадит.
- Пусть осадит. Москву Шубнику не отдадим! - веско молвил Болотников. - С нами будут все москвитяне. Трудникам нужен новый царь. Праведный царь, дабы народ боле в оковах не жил. И войско наше возрастет десятикратно. Стоит нам овладеть столицей, как к Москве со всей Руси хлынут повстанцы. Шубник окажется меж двух огней. Ему не устоять. Да, мнится, и сечи не будет, коль в Москве утвердимся. Разбежится царево войско, как не раз уже разбегалось.
Но Телятевский был непреклонен:
- Надо, прежде всего, разбить серпуховскую рать, всякие обходные пути к победе не приведут.
Поднялся Илейка.
- Иван Исаевич прав. Ныне идти на Серпухов рисково. А рисковать нам никак нельзя. Обойдем Серпухов. Веди на Каширу рать, Большой воевода! - молвил твердо, выделив последние слова.
У Телятевского задергалось веко. Шаховской глянул на своего друга и похолодел… Сейчас князь сорвется: "царевич" не только не принял его плана, но и не поставил в челе войска. Придется именитому князю идти под рукой своего же холопа. Непременно сорвется!  В гневе же Андрей Андреевич страшен, может и "царевича" против себя настроить. А это опасно. Упреждая Телятевского, успокоительно молвил:
- "Царевичу" видней, Андрей Андреевич. Пожалуй, и впрямь толковей идти на Каширу. Войско там махонькое, враз и осилим. А затем и Москву возьмем… Давай-ка выпьем за удачливый поход.
Телятевский молчаливо и хмуро осушил чару.


XII

В тот же день Илейка казнил дворян, взятых в плен на Пчельне. Казнил в Кремле у
Губной избы.
30

- Поглядим, воеводы, как изменники моего дяди-государя будут под саблями стоять.
Дворян казнили на высоком и просторном помосте - вводили сразу по четыре человека и отсекали головы.
- У меня этих псов более пяти тыщ накопилось. Никого не пощажу, - сурово произнес Илейка.
Дворяне кричали:
- Вор, гнусный Самозванец! Недолго и тебе ходить по белу свету. Царь Василий на кол тебя посадит. Вор!
Пуще всех драл горло дебелый сивобородый дворянин с отсеченной по локоть рукой.
Илейка кинул Митьке Астраханцу:
- Подведи ко мне этого краснобая.
Подвели. Илейка схватил дворянина за бороду.
- Шумишь, пес недобитый! Запомни, ублюдок, перед смертью запомни и на том свете скажи, что пал ты, сволота барская, от руки сына царя Федора - Петра Федоровича. И еще скажи, гад ползучий, что скоро тесно будет на том свете от сволочей дворян, коих мои люди тыщами посекут.
- Врешь, смердящее рыло! - прохрипел осатаневший от злобы дворянин и плюнул Илейке в лицо.
Илейка выхватил кинжал и пронзил дворянину горло.
- Душегуб, лиходей! Мужичья харя немытая! - вновь понеслись выкрики пленных.
- Сейчас я вас умою… Митька! Тащи бар в нужники. И мордой их, мордой! Пусть до света дерьма похлебают. Кому шибко нелюбо станет - того к зверям под клыки. Волоки сволоту, Митька!
Лютые казни продолжались неделю. Окаянный Петрушка каждый день человек по десять и больше казнил, а других велел зверям на съедение отдать.
Телятевский с Шаховским, затворившись в покоях, невольно говорили: свиреп к дворянам Илейка. С Болотниковым спелся. Ну, да кулик кулика видит издалека. Смерды! Скорее бы Москву взять, а там… Каждому на свое холопье место указать. Покуда же надо терпеть! За ворами великая сила, без которой о Москве нечего и помышлять.


XIII

План захвата Москвы через Каширу и Коломну был весьма удачен. В обоих городах стояли слабые гарнизоны, кои не смогли бы остановить Болотникова. Но в тайне план сохранить не удалось: из Тулы в Серпухов примчался лазутчик Шуйского. Василий Иваныч тотчас позвал Михайлу Скопина.
Скопин-Шуйский предложил заманить войско Болотникова в ловушку.
- Добро бы, государь, укрепить Каширу. Полк князя Голицына и часу не продержится. Сметет его болотников. Добро бы несколько полков из Серпухова снять. Да снять рать из Переславля рязанского с Прокофием Ляпуновым. Рать у Ляпунова немалая и конная, быстро к Кашире подойдет. В Кашире в осаде не сидеть, а всем полком выйти из крепости и ждать Болотникова подле устья речки Восьми, что у села втекает в Беснуту. Сие место Болотников не минует. Уж слишком удобно здесь идти на Каширу. Полкам стоять скрытно, дабы Вор не изведал. Скрытно и пушки подвезти. Удастся сие - Вор будет разбит.
Василий Иванович совет Скопина принял. К Кашире потянулись многочисленные
рати с пушками.
31

Царевич Петр послал на Каширу Болотникова и Телятевского с тридцатитысячным войском. Поход начался первого июня. Через три дня, как и предсказывал Скопин-Шуйский, рать Болотникова угодила в искусно приготовленную ловушку. У речки Восьмы и Беснуты повстанцы неожиданно попали под разящий огонь пушек, пищалей и самопалов. На удобных позициях, прикрываясь реками, стояли крупные царские полки.
Тыщ пятьдесят, - смятенно мелькнуло в голове  Болотникова. Цепко, дотошно оглядел поле брани и поспешно развернул полки.
Двухтысячный полк Нагибы неустрашимо полез через реку. Казачий натиск был яростен. Рязанцы Прокофия Ляпунова, которые оказались перед Нагибой, понесли большой урон и побежали, сломя голову. На своем пути они смяли другие полки царского войска.
Но что это? Ужель… ужель вновь измена?!
Телятевский, посланный вместе с Болотниковым Илейкой на Москву, внезапно ударил своим пятитысячным полком в спину болотниковцев. Повольники дрогнули и побежали. А тут навалилась на повстанцев и вся царская рать, что больше усилило смятение. Болотникову с трудом удалось остановить бегущие полки. Войско вернулось в Тулу под защиту каменной крепости.


XIY

26-го июня царь вышел из Серпухова. Алексин, город до сих пор признававший Дмитрия, сдался. Чтобы и другие города заохотить принести повинную, царь не только простил алексинцев, а еще наделил их съестным.
С передовым отрядом шел Скопин-Шуйский и раньше целого войска стал подходить к Туле.
Болотников выслал из города сильный отряд против него. За семь верст от города воры хотели не пропустить ратных через тонкую и грязную речку Воронью - стали на ее берегу, огородились засекой из рубленого лесу. Был упорный и долгий бой. Скопин-Шуйский одолел. Раненые царские люди перешли речку в разных местах и погнали воров вплоть до Тулы. Много их легло. Много было схвачено. Гоняясь за болотниковцами, ратные царские люди не только добежали до Тулы, а человек десять, вслед за воротами, сами сгоряча вскочили в городские ворота, там их и побили. Это происходило в десятую пятницу на Пасхе. Вслед за тем 30-го июня пришло большое войско и сам царь с ним.
Тула была осаждена со всех сторон. Большой, Передовой и Сторожевой полки стояли под острогом на левом берегу Упы. Здесь же стоял и Рязанский "прибылой" полк под началом воевод Бориса Лыкова, Федора Булгакова и Прокофия Ляпунова. На правом берегу Упы, по Каширской дороге, на Червленной горе, около реки Тулицы разместился каширский полк князя Андрея Голицына. Подле него "стояли" Казанского царства и Казанских городов и пригородков мурзы, и татарвья, и чуваши, и черемисы, многие люди, и романовские и арзамасские князья и мурзы, и служилые татарвья. Воеводой татар был князь Петр Арсланович Урусов. Царь Василий с "дворцовыми" полками разместился на реке Вороньей.
По обоим берегам Упы был размещен и Большой государев наряд. Пушки находились за турами напротив Крапивинских ворот и со стороны Каширской дороги, что позволяло простреливать Тулу с двух сторон.
Тулу обложила огромная стотысячная рать. Повольников же было впятеро меньше. Царь Василий норовил взять Тулу сходу, но осажденные дали такой сокрушительный отпор, что Василий Иванович пришел в ужас.
В первый день погибло свыше пяти тысяч дворян. Болотников и Илейка и не
32

помышляли отсиживаться за каменными стенами. Из Тулы в день по три-четыре вылазки совершали повольники, в основном выходили пешие люди с огненным боем, и много им удавалось, если не убить, то ранить московских людей.
Василий решил отсечь Тулу от мятежных городов. Вскоре были взяты Белев, Болхов, Лихвин, Дедилов, Крапивна, Одоев. Тула напрочь была отрезана от Северских и Украинных городов.
Шуйский довольно потирал ладоши: теперь-то уже Болотников долго не продержится. Шиш ему воровские рати. И кормовых запасов не будет. Басурман напущу.
Однако и орда кровожадно гуляла по русским землям, и запасы уменьшались в крепости, но повольники держались.
Уже шел второй месяц осады.
Крепость стояла непоколебимо.
Не осилить Вора, все безнадежней и громче кричали служилые. Надо по усадищам разъезжаться, надо оброчный хлеб с мужиков собирать.
Первым отъехал из войска Шуйского князь Петр Урусов с татарами, чувашами и черемисами. Дворяне еще больше осмелели: некому теперь поместья беглых дворян громить. Побежали! Побежали по своим усадищам десятками, сотнями. Царь Василий бранился, стращал, но удержать служилый люд было невозможно.
- Не уж на Москву возвращаться? - задавал царь вопрос племяннику Скопину.
В один из таких смятенных дней к царю пришел дьяк разрядного приказа и молвил: - Был намедни у меня, государь, сын боярский Иван Кравков, что из города Мурома. На твое имя челобитную подал. Предложил сей сын боярский хитроумие сотворить, от коего ворам придет погибель.
- Сотворил один под Калугой, - усмехнулся Василий Иванович, намекая на "подмет" Скопина-Шуйского, - так, почитай, двести верст, сломя голову, от воров бежали. Буде от меня всяких хитроумий, буде.
Но дьяк не спешил уходить.
- Дело, кажись, стоящее, государь. Иван Кравков предлагает сделать заплат на реке Упе. Вода-де будет и в остроге, и в городе, и дворы потопит, да так, что вся Тула в воде окажется. Воры от потопу со стен начнут прыгать.
Василий Иванович закатился от едкого, кудахтающего смеха.
- Ну, уморил. Целый город затопить. Это ж надо до такого додуматься. Ну, и распотешник твой Кравков! Ужель в полном уме?
- Пусть, сказывает, государь меня казнит, коль Тулу не потоплю.
Царь Василий смеялся до слез. Смеялись бояре, которые были рядом с царем.


XY

Прибытие терского вора, "царевича" Петра, больше повредило воровскому делу, чем помогло: те, которые обманывались и в самом деле думали, что Дмитрий жив, теперь уж сомневались, когда вместо Дмитрия явился какой-то Петр, о котором прежде они и не слыхали, чтобы на свете был такой царевич. Это было причиной, что Андрей Телятевский передался Шуйскому. Этот человек, когда-то верный Борису, не хотел передаться Дмитрию, когда его все уже признали. Но как скоро раз он по совести признал его государем, то и оставался ему верен до крайности. Телятевский не знал достоверно, что царь его погиб, и потому сражался за его имя до тех пор, пока не удостоверился, что царя нет на свете, и сам он служит орудием обмана.


33


XYI

Прошло два месяца в осаде, исходил третий. Оказался недостаток. Осажденным пришлось есть лошадей. Стало все это противно. Они бунтовали - толпа приступила к Болотникову и Шаховскому.
- Где же ваш Дмитрий? - кричали мятежники. - Вы говорите, что он жив и будет к нам, где он?! Его нет, а мы погибаем напрасно!...
Болотников так объяснялся:
- Когда я ворочался из Италии через Польшу, меня потребовал к себе царь. Я увидел молодого человека лет двадцати осьми. Он мне сказал, что он царь Дмитрий, что он ушел из Москвы, когда его убить хотели. Он с меня взял крестное целование - служить ему верно. Я ему буду служить до конца живота моего: не знаю, истинный ли он Дмитрий или нет. Я не видел его, когда он сидел на московском престоле. Еще попытаемся: пошлем нарочного затем, чтоб он непременно сюда ехал. Тогда увидите - истинный ли он царь.
 Так как ранее посланный им в Польшу донской атаман Заруцкий не ворочался, он не поехал в Польшу, а засел в Стародубе, Болотников послал другого казака за Дмитрием.


XYII

Царь Василий пригласил к себе в шатер Скопина-Шуйского, что тот скажет на предложение Кравкова.
Скопин-Шуйский отнесся к Кравкову без ухмылки, намерения показались Михайлу весьма толковыми, и чем дальше он беседовал с Кравковым, тем все больше убеждался, что перед ним наиумнейший человек, истинный самородок, коих нередко рождает русская земля.
Михайла обратился к царю:
- Кравков зело разумен, государь. Тулу и впрямь можно затопить.
Василий Иванович выслушал Скопина и ответил:
- Уж чересчур неслыханное дело затеял Кравков. Сколько людей, сколько земли надо для заплата!
Василий Иванович получил от Кравкова ответ, который его удовлетворил, и согласился на осуществление задуманного.
Место для заплата было выбрано при впадении в Упу реки Вороньей (чуть ниже ее устья), на правом, болотистом, пологом берегу. Заплат надо было поднять и протянуть на полверсты.
Царь выделил на помощь Кравкову ратников, даточных людей и мельников. С утра до ночи секли лес и клали солому и землю в мешках рогозиных и вели плотину по обе стороны реки Упы. Дело было тяжкое, долгое. Чтобы ускорить работу, Михайла Скопин посоветовал ставить срубы-туры и набивать их мешками с землей.


XYIII

В городе становилось неспокойно. Осмелели вражьи лазутчики, читали грамоты царя, прельщали милостивыми посулами Шуйского.
Лазутчиков вылавливали, казнили, но смута тулян все ширилась.
Болотников сновал меж ратников и посадских людей, подбадривал. Однако на
34

тулян навалился голод. Вовсю готовилась измена. Посадские люди во главе со старостой Третьяком Зюзей, а также некоторые казаки: Степан Натяга, Вахоня Худяк и Левка Кривец на одном из тайных сборищ порешили: схватить Болотникова и Петра, и открыть ворота войскам Шуйского.


XIX

К Болотникову и Петру прибыл гонец Василия Шуйского, известил: царь предлагает мужикам, казакам и холопам покинуть город, иначе Тула будет затоплена. Царь никого не покарает, всем дарует жизнь. Каждый будет волен пойти туда, куда захочет.
Болотников и Петр ответили отказом.
После Покрова заплат был готов. Василий Шуйский приказал ночью отвести все полки, что стояли на низких местах и запереть плотину. К утру в городе появилось столько воды, что не оказалось ни клочка сухого места. Люди вынуждены были перебираться вплавь на подручных средствах, спасаться на крышах.


XX

На плотах, в корытах для стирки и для кормления свиней плыли туляне к соборной площади.
Закипали с паперти страстные речи:
- Изголодались!
- Хоронить мертвых куда? В воду? Так они же всплывут.
Болотников слушал речи, шепнул Федору Нагибе:
- Приведи скорее Шаховского. Пусть он и держит ответ.
Речи становились все опаснее. Крикунов сменили люди смелые, умные.
- Коли за столько месяцев истинный государь не пришел к Туле, и к Москве он тоже не пришел, значит, и нет его! Нет уж боле в России истинного, природного царя! А коли, нет, чего упрямится? Поклонимся скорее царю Шуйскому и бедам конец. Надоела война. Царь Шуйский милосерден, голов почем зря не рубит.
- Зато в прорубях топить горазд, - закричали казаки и ратники. - Отворить ворота - все равно, что голову положить на плаху.
- Пусть царевич к народу выйдет! - потребовали горожане.
Царевича, однако, вывести перед людьми было нельзя - опух от пьянства и снова пьян.
Привели Шаховского.
- Я обещал вам прибытие государя Дмитрия Ивановича, ибо сам его жду, затаив нетерпение в сердце. Но государские дела есть тайна. И не вам хватать государевых людей за грудки и к ответу водить, - князь ненавидел толпу и не сдерживал себя. - Вы и государей ставите ни во что. Помню, как грабили царские палаты, тащили и стар и млад. Святыни и те разворовали.
- Не ври! - рассердились туляне. - Мы ничего у царя не крали. То московские люди. Зазря ты нас обзываешь, Григорий Петрович!
- Вы так на меня не смотрите, словно сожрать хотите.
- Так мы и впрямь голодны. За дохлую лошадь по пяти рублей берут. За царя истинного хорошо стоять, когда он жив-здоров. А коли, его и в могиле нет? Каково?
- Вот и сами вы говорите. Нет государя в могиле. Ныне он в Брянске или в
35

Козельске. Знать, и к нам придет.
- Когда? Когда попередохнем, поперетонем?
- За государя помереть не страшно. А кто за шкуру свою дрожит, с того толку мало. Я всех таких бы и перетопил, - снова озлобился Шаховской.
То ли стих ругательный нашел на князя Григория Петровича, то ли умысел у него был… Но играл с огнем. Туляне ощетинились оружием. Шаховского напоказ грубо поволокли в тюрьму. Держать ответ пришлось все-таки Болотникову:
- Вода затопляет дома и губит съестные припасы. Но ведь октябрь на дворе, вода скоро спадет, а потом и замерзнет…
Народ шумел. Клики "Отвори ворота" становились гуще, дружнее. Тогда Болотников также рассердился:
- О том, какой он добрый, царь Шуйский, сказали бы вам крестьяне, брошенные в проруби на Москве-реке. Мы четвертый месяц сидим в осаде, и у Шуйского на каждого туляка припасена веревка. Говорите, что вам голодно, но и нам, казакам, не сытно. Хлеб делим поровну… Одно знайте: осаждающим тоже приходится не сладко. Они домой хотят… Морозы ударят - Шуйский не удержит войска. Само разбежится. Потерпеть надо. Вот уже и вода почти не прибывает.
Люди молчали, и у Болотникова горло сжалось, вдруг и слезы покатились по щекам.
- Если вам есть будет нечего, нежели сдаваться, я сам себя зарежу, а труп свой отдам вам на съедение. Ради вас и прошу - не сдавайте город. Шуйский всегда стелет мягко, да только постель его обманная - жесткая и кровавая.
- Мочи нет! - заголосила вдруг женщина. - Слать к Шуйскому нужно людей, говорить о сдаче. Пусть клятву дает, что всем от него будет милость и прощение.
- Не отворяйте ворот, пока не будет от меня решения. Если и вести переговоры с Шуйским, пускай он на кресте клянется, иначе худо не будет.
Согласились, успокоились.


XXI

Болотников и другие воеводы отправились в воеводскую принимать решение. Народ оставался на площади.
Вдруг на паперти появился старый монах. Он закричал:
- Туляне, плотину Шуйский сделал волшебством. Не уходите. Я ее разрушу очарованием. Я знаю такое средство, что влезу в воду и сделаю так, что прорвется плотина.
Присутствующие засмеялись от таких слов. Монах бросился в воду. Людям показалось, что от этого забурлила, заклокотала вода, и люди потом говорили, будто он чуть ни час был под водой. Но сколько бы он там ни был, а как вылез из воды, сказал:
- Нет, не сделаешь! Видите, как я исцарапан! Шуйскому сделали плотину 12 тысяч бесов: половину их я перевел на нашу сторону, а 6 тысяч не поддаются - меня всего исцарапали.


XXII

Болотников, Беззубцев, Нечайка, Бобыль и Тимофей Шаров сошлись на совет. "Царевич" Петр отсутствовал - был пьян и его не звали на совет. На совете порешили: Тулы не сдавать. Всей ратью выйти из крепости и пробиваться через царское войско.
36

Вылазку надумали предпринять ночью.
До ночи оставалось несколько часов. Болотников (в который уже раз) прошелся по рати и… вылазку отменил. Повстанцы хоть и горели желанием обрести волю, но были настолько истощены, что едва стояли на ногах. Нечего было и помышлять о битве. Повольников оставалось всего пятнадцать тысяч, у Шуйского было служилого люда, чуть ли не всемеро больше.
- Не пробиться, - с горечью раздумывал Иван Исаевич. - Все как один поляжем. Но нельзя, никак нельзя допустить гибели лучших сынов народа русского. Они прошли через многие битвы, они закалились в сечах, воля их не сломлена. Зачем им гибнуть? Они нужны для новых битв, кои еще не раз победно прокатятся по боярскому царству. Не сегодня, так завтра скинет народ кабальников, непременно скинет!


XXIII

В самые последние дни Тулу стали покидать сотни людей.
Федор Нагиба докладывал Болотникову:
- Через Крапивинские ворота от нас убежали три сотни.
- Вчера сотня, нынче три сотни. Плохи наши дела.
Убежавшие из Тулы толпились к царю и били челом от "осадных лучших людей" о том, что все приносят свою вину и просят их простить, а они Петрушку, Ивашку Болотникова и других воров отдадут царю.
Разобщенные наводнением и доведенные до крайности части гарнизона окончательно выходили из повиновения.
Дальше выдерживать осаду было нельзя. Болотников и Петр согласились на капитуляцию.
На первые переговоры в стан Шуйского поехал Федор Нагиба с горожанами. Ударили царю челом, молили о пощаде.
- Мы сдаем город, если ты, царь, помилуешь нас, и не будешь казнить смертью. А если нет, то будем держаться, хотя бы пришлось нам друг друга съесть.
Шуйский хоть и суров был с виду, но обещал всех простить и помиловать, он сказал:
- Хоть я и присягнул никого в Туле не миловать, однако за вашу храбрость и мужество я изменяю гнев на милость. Жалую вас при животе. А вы мне служите, и будьте верны так, как были верны вору. Поцелуйте мне крест!
Послы стали на колени перед Шуйским и прикоснулись губами к его кресту.
- Мое слово царское, - сказал Шуйский, когда послы поднялись с колен. - А царское, значит крепкое. Я тоже целую крест, что не трону тульских сидельцев. Мне не дорого за обиды мои царские смертью мстить, мне дорог покой моего государства.
И были еще послы из Тулы, и целовал Шуйский крест, поклявшись всех простить, ибо от доброго дела доброму царю прибыль на земле и на небе.


XXIY

10-го октября горожане, оттеснив казаков, отворили проездные Пятницкие, Ивановские и Одоевские ворота и пустили в Тулу боярина Ивана Крюка-Колычева с царскими стрельцами.
"Царевича" Петра схватили, из тюрьмы достали Шаховского.
Болотников велел подать ему боевой доспех, облачился, вооружился и один поехал
37

на коне к Шуйскому. Перед царским шатром под взглядами всего войска сошел с коня, вытащил из ножен саблю, поцеловал, положил на шею и, как в прорубь, шагнул в царский чертог.
Охрана царева ощетинилась бердышами, но Иван Исаевич стал на колени, ударил лбом о цветной царский ковер и, не снимая с шеи сабли, сказал:
- Я дал клятву служить верно тому, кто в Сендомире назвал себя Дмитрием. Царей я ранее не видывал, потому и не знаю, царь это был или не царь. Может, и обманщик. Я свою клятву сдержал, бился честно, а вот он предал меня. Я в твоей власти, государь, и вот тебе моя сабля. Хочешь головы моей - руби, подаришь жизнь - буду усерднейшим тебе рабом и умру в твоей службе.
И так легко стало на сердце, хоть песни пой. Ни страха, ни жалости к себе: кончилась жизнь.
"А ведь он впрямь честный человек", - подумал Василий.
От радости трясло и кривило губы. Зарыдал бы, обнявшись с Болотниковым. Господи, такой ужас кончился! Ведь заупрямься казаки - и недели через три разбежалось бы дворянское войско по домам.
- Я тебя милую, - сказал Шуйский гетману. - Я тебя награжу. Не хуже воевод моих награжу.
- Великий государь! - не сдержался думный дьяк Андрей Иванов.
Шуйский повернул голову к дьяку.
- Я спрашиваю, великий государь, какую награду в столбце записать?
Шуйский опамятовался.
- Оставить казаку Болотникову саблю. Вот какая моя милость к нему. Он мой слуга. А будет в службе усерден, еще награжу.
Не следующий день царь отпустил с миром на все четыре стороны войска Болотникова, едва не погубившее царство и его, государя. Все по домам! Землю пахать, о стариках печься, жен любить.
Распустил и свое войско. Сто тысяч. Болотникова, от греха, отправил в Каргополь, во владения Скопина-Шуйского. По тайному ли указу, но, может, и самовольством владетеля Каргополя свершилось подлое: казаку выкололи глаза и, подержав в слепоте, натешившись немощью некогда могучего предводителя народной вольницы, утопили.
Охоч был царь Шуйский до прорубей.


XXY

Шаховского сослали в Каменную пустынь на Кубанское озеро: он был знатный боярин.
Телятевского оставили при своем достоинстве.
С Петра сняли показания. Он рассказал свою жизнь. Его повесили близ Москвы, на серпуховской дороге.
Однако уничтожение царевича Петра не привело в порядок окраин Московского государства. Напротив, наступил ужаснейший хаос. У казаков появился сейчас же другой Петр царевич. С легкой руки Петра начали удальцы называться именами таких царевичей, каких на свете не было. Так, в Астрахани появился царевич Август, кто-то назвался Иваном Ивановичем, сыном царя Ивана Васильевича, от жены Колтовской, потом явился там же Лаврентий царевич, и назвал себя сыном убитого отцом царевича Ивана Ивановича.
Затем появились царевичи: Федор, Ерофей, Клементий, Савелий, Семен, Василий, Гаврило, Мартын, и называли себя сыновьями царя Федора Ивановича. Но все эти
38

царевичи исчезли как привидения. Поднялся на зло Шуйскому и на долгое страдание Московскому государству страшный призрак в другой раз воскресшего Дмитрия.



















































И. С.  Собченко












П  с  к  о  в  с  к  и  й      в  о  р


















дер. Новоглаголево

2009 год


2


I

Едва калужане предали земле остатки Шкловского бродяги-Лжедмитрия II, как в Москве нашелся другой авантюрист, взявшийся докончить прерванную комедию.
В церкви за Яузой, которая располагалась в районе позиций земского ополчения, собралось не мало народа. Ополченцы близ Яузских ворот разбили обширный лагерь. Готовясь к новым сражениям, они часто посещали церковь. На паперти церкви толпились ополченцы, вели разговор о последних событиях, об убийстве Лжедмитрия II в Калуге. Дьякон Матвей вначале хотел пройти мимо толпы, но услышал интересный разговор, остановился.
- Силантий, - обратился один из мужиков к своему товарищу, - что его татары не убили в Калуге, он жив и невредим.
- Так говорят.
- И где он?
- Тоже говорят, подался на север.
На звоннице зазвенел колокол, зазывая православных в церковь. Народ начал толпиться в церковь. Дьякон Матвей отправился к певчим. Петь ему не хотелось, он задумался.
Недавно ушла из этой жизни его мать. Перед смертью она просила Матвея оставить службу в церкви и отправиться в Новгород, там разыскать ее родных, старики еще живы, и с ними жить. Один он в Москве не сможет быть. И она была права, он уже третий день ничего не имел во рту съестного. Милостынею не прокормишься.
Прошло немного времени, и дьякон ушел из Москвы в Новгород, прихватив кухонную утварь: несколько деревянных ложек и пару ножей.


II

В Новгороде Матвей своих родных не обнаружил. Ночевал, где придется: больше на рынке. Утром он раскладывал принесенную из Москвы кухонную утварь, пытался продать для себя с выгодой. Несколько стариков интересовались стоимостью ножей, но их не устраивала цена, уходили.
Кошелек у Матвея уже опустел, а голод мучил. Торговля не шла, и ему пришлось просить милостыню. Разместился он на камне, на входе на базар. Вытянул руку вперед и произносил:
- Не дайте умереть голодному человеку.
Но Новгород сам голодал. Доставалась, бывало, краюха хлеба, и то от таких бродяг как он. Возле него собирались нищие и такие как он бродяги.
В один прекрасный день он собрался с духом и начал рассказывать присутствующим возле него бродягам:
- Вы голодаете, я голодаю. А знаете, кто я. Я Дмитрий, царь московский. Бежал из Калуги. Бояре меня предали, хотели убить.
Одни в толпе рты открыли, другие стали насмехаться, хлопать его по плечу, спине:
- Царь московский. Какой живучий. Понеслось по рынку:
- Царь Дмитрий на входе в рынок, - шептались мужики.
Спешили посмотреть на объявившегося царя, послушать историю его спасения. Он без устали повторял всем желающим его послушать, что он был зарезан в Угличе, но избежал смерти. Его изрубили и сожгли в Москве, но и тогда он восстал из мертвых. Его обезглавили в Калуге, но вот он - жив и невредим, сидит перед всеми.
3

Многие узнавали в нем бродячего торговца, осыпали его бранью и насмешками. Незадачливому самозванцу пришлось спешить убираться из Новгорода. Ему удалось увлечь за собою несколько десятков человек. С ними он бежал в Иван-город. Крепость эта находилась в руках бывших тушинцев, и Матвей рассчитывал на их любезный прием.
Ивангородцы изнемогали в неравной борьбе. Несколько месяцев осаждали шведы. Затем к городу подошел Лисовский с отрядом. Горожане не поверили дружеским заявлениям Лисовского и заперли перед ним ворота. Наконец, их призывы о помощи были услышаны. В город прибыл собственной персоной воскресший "Дмитрий". Три дня ивангородцы палили из пушек в честь долгожданного спасителя. Простым людям Матвей казался своим человеком. Они находили его смелым по характеру и находчивым в делах. Он и в Иван-городе продолжал рассказывать истории своего спасения и свои чудесные похождения.
Все бродяги, шиши и казаки, обретавшиеся в Псковской и Новгородской землях, услышав о появлении нового вождя, с радостью поспешили к нему.


III

Из Иван-города Матвей завел переговоры со шведским комендантом Нарвы - Филиппом Шедингом.
Король, когда ему донес об этом нарвский комендант, послал Петрея, знавшего лично первого Дмитрия, узнать, что за личность.
Петрей удостоверился, что этот новый пройдоха не похож на прежнего. Тогда по приказанию короля, Делегарди запретил Шедингу сноситься с ним.


IY

Добившись признания в Иван-городе, Матвей тотчас завязал тайные переговоры с псковичами.
Нигде социальная борьба не привела к столь решительным результатам, как в Пскове. Подняв восстание против царя Василия Шуйского, "меньшие люди" изгнали из города воевод, дворян и лучших людей. После свержения Шуйского Семибоярщина так и не смогла добиться покорности от псковичей. Город отказался от присяги в пользу королевича Владислава. Псков со своей землей постоянно страдал от нападения Литвы. Шесть недель в марте и апреле стоял под Печорами Ходкевич. Отряды его разоряли земли. После семи приступов Ходкевич отошел, чтобы везти припасы осажденным в Москве соотечественникам. Но только что из Псковской земли ушло войско Ходкевича, как пришла туда шайка Лисовского и стала опустошать в конец и без того уже разоренные окрестности Пскова.
Псковской областью правил дьяк Луговской с посадскими. Воевод не было. Угрожаемые и от Литвы и от шведов, и от своих русских своевольных людей под именем казаков, хотевших ввести в город Лжедмитрия II, в апреле псковичи послали просить помощи и совета под Москву, к воеводам Русской земли. Челобитчики возвратились в июле (4-го числа) с грамотами, из которых псковичи поняли, что Москва не могла помочь отдаленной земле, когда сама нуждалась более в ее помощи, наравне с помощью от всех других земель.
Однако в Пскове были и сторонники Лжедмитрия II, весть о гибели которого посеяла в них тревогу. Но они воспрянули духом, едва прослышали о появлении "государя" в Иван-городе.
4

В целом Псков не сразу освоился с невероятной новостью, и казаки, очертя голову, бросившиеся в новую авантюру, принуждены были хитрить. Атаманы объявили о сборе в поход, и их сотни в боевом порядке покинули Псков.
Едва за спиной у казаков захлопнулись крепостные ворота, отряд развернулся и помчался к Иван-городу.
Прибыв в Иван-город, казаки уверили Матвея в том, что Псков примет его с распростертыми объятиями. Самозванец поверил им и в начале июля разбил свои бивуаки в псковских предместьях. Его посланцы затребовали ключи от города. Псковичи долго советовались, как быть. В конце концов, они решили, что проживут и без "царька".
Шесть недель самозванец маячил под Псковом. Забирал скот близ города. Собирались к нему новые охотники и целовали крест.
Псковичи еще раз послали к главным воеводам челобитье с Никитой Вельяминовым. Но и самозванец также послал под Москву атамана Герасима Попова и надеялся найти себе подмогу в казаках, готовых признать всякого обманщика под именем Дмитрия.


YI

Самозванец стоял под Псковом до 23-го августа, затем ушел к Гдову, исчез, его спугнули шведы. По Новгородской дороге к Пскову приближались шведские отряды и ополчение новгородских дворян.
Псковичи, освободившись от Лжедмитрия, должны были защищаться теперь против новых врагов, появившихся 31-го августа.
К шведскому отряду присоединилось немало псковских помещиков.
Предводителем шведского отряда в четыре с половиной человек был Эдуард Горн вместо Делегарди, который тогда поехал к своему королю.
Горн предложил Пскову сдаться и принять шведский гарнизон. Охотников покориться чужеземцам в Пскове оказалось мало.
Псковичи знали, что их не пощадят и решительно отвергли все предложения о сдаче. "Новгородское государство" тщетно убеждало псковичей последовать его собственному примеру и отдаться под покровительство Швеции. Псковский народ решительно отверг путь предательства. Не для того псковичи восстали против Владислава, чтобы признать над собою власть шведского королевича.
Горн начал приступ ко Взвозной башне, стоявшей там, где река Пскова входит в город. Поставили петарды, начали сперва удачно, вышибли Взвозные ворота. Но потом француз, зажигавший петарду, закричал окружающим:
- Отступите!
Это приняли за тревогу. Воины, не понимавшие французской команды, пустились бежать. Страх сообщился целому войску. Все пришло в беспорядок. Горн впоследствии жаловался, что офицеры дурно исполняли его распоряжения и вообще мало показывали храбрости и заботливости.
Наступили осенние дожди, дорога до Новгорода испортилась, а нарвский комендант Филипп Шединг от зависти не оказывал Горну надлежащего пособия. Это заставило Горна отступить прочь.
Отошедши от Пскова, он пошел на самозванца и осадил его в Гдове.
Сначала Горн написал Матвею мирное предложение, напоминал ему, что не считает его настоящим царем, а так как его признают уже многие, то шведский король дает ему удел. Он пусть откажется от своих притязаний в пользу шведского принца, которого русские желают в цари.
5

Самозванец, разыгрывая законного царя, с презрением отверг такую унизительную для его царского достоинства сделку.
Казаки сделали вылазку из Гдова, были отбиты и чуть-чуть прорвались сквозь неприятеля назад со своим царьком, а потом бежали из Гдова в Иван-город. Матвей при прорыве блокады был ранен.


YII

Вскоре Псков подвергся нападению с запада. Король Сигизмунд III направил против Пскова армию гетмана Ходкевича, стоявшего в Ливонии. Ходкевич осадил Псково-Печорский монастырь. В течение полутора месяцев тяжелые осадные пушки вели огонь по монастырским укреплениям. В нескольких местах стена крепости покрылась трещинами и осела. Но стрельцы, монахи и окрестные крестьяне, затворившись в монастыре, не теряли мужества. Отразив семь вражеских приступов, они вынудили Ходкевича снять осаду и отступить в Ливонию.
В Пскове установилось народовластие. Город давно заявил о поддержке земского освободительного движения. Горожане готовы были послать силы, чтобы ускорить освобождение Москвы. Но им самим запросить помощи у земского ополчения, чтобы выстоять в неравной борьбе. Совет земли откликнулся на это обращение. В Псков вступили воеводы Никита Вельяминов, а за ним Никита Хвостов с отрядом казаков.
Смерть Ляпунова - одного из руководителей первого ополчения - развязала руки сторонникам самозванцев в подмосковном ополчении. Однако среди них не было единодушия. Шведы получили достоверную информацию о том, что Заруцкий - другой руководитель первого ополчения - старался убедить казаков избрать в цари Ивана Дмитриевича - сына Лжедмитрия II. Однако царевич был грудным младенцем и все понимали, что править за него будет его мать Марина Мнишек. Вдова двух самозванцев, однако, не пользовалась никакой популярностью в народе.
Весть о появлении Дмитрия в новгородских пределах вызвала минутное возбуждение среди казаков, которое вскоре же улеглось. Весть была слишком невероятной. У татар было много ветеранов, своими глазами видевших мертвую голову государя, отделенную от туловища.
Шло время, а поток известий о деяниях Дмитрия не только иссяк, но стал разрастаться. Время брало свое, и легковерные люди все больше свыкались с мыслью о новом спасении поистине бессмертного сына Грозного. На удочки попали те из казаков и московских повстанцев, которым не довелось видеть мертвого "вора". Новообращенные большой толпой присоединились к отряду, направленному в Псков вождями ополчения.
Прибытие в Псков сторонников Лжедмитрия мгновенно изменило ситуацию в городе. Под влиянием их агитации псковские низы потребовали признать истинного государя. Их посланцы выехали в Иван-город и передали ему приглашение псковского "мира". Матвей не стал ждать, чтобы его попросили дважды. Он тотчас собрался в путь. Матвей и его свита выбрали глухие проселочные дороги. Им удалось миновать шведские заставы. 4-го декабря 1611 года кавалькада показалась в окрестностях Пскова. Жители успели простить государю забитых коров из городского стада. Они устроили ему радушную встречу. Воеводы не имели сил противиться общему порыву. Матвей тотчас вознаградил их за покорность. Воеводы князь Иван Хованский и Никита Вельяминов сподобились боярского чина и заняли почетное место подле самозванца. Обосновавшись в псковском детинце, Матвей сразу же отправил в подмосковные таборы атамана Герасима Попова с воззванием к тушинским ветеранам.
Казаки созвали круг и внимательно выслушали речи государева посланца атамана
6

Попова. Некоторые из участников круга открыто выражали сомнения в чудесном спасении Дмитрия. Наконец, было решено отправить в Псков особую делегацию для опознания царя. То были Иван Лазун, Плещеев и Казарин Бегичев с казацким отрядом.
Плещеев, знавший в лицо Лжедмитрия II, публично признал в Матвее царя Дмитрия Ивановича.
И старый казак Казарин Бегичев, верно служивший "тушинскому вору", тоже "не пожалел души своей": увидев "вора", радостно завопил:
- Вот он, истинный государь наш калужский.
Это сильно повысило акции самозванца.


YIII

Матвей устроил посланцам ополчения торжественную встречу. Допущенные к руке старые казаки убедились, что перед ними самозванец, нисколько не похожий на их прежнего "царька". Но вооруженная стража Матвея окружала трон толпою, и казакам поневоле пришлось прикусить язык. Никто из них не решился обличить "вора". Под нажимом псковичей послы направили ополчению грамоту с подтверждением истинности Дмитрия.
Грамота полномочных послов всей земли вызвала в ополчении бурю. Простой народ и казаки охотно верили тому, чему хотелось верить. Их добрый царь, в который раз спасся от злых бояр.
Последующие события развивались под действием неудержимых стихийных сил. 2-го марта 1612 года казачий круг, на котором присутствовало также много черных людей - москвичей, провозгласил государем псковского самозванца.
Вожди ополчения Заруцкий, Трубецкой и другие, помня о судьбе Ляпунова, которого умертвила толпа казаков, подчинились кругу. Они вместе с казаками принесли присягу на имя Лжедмитрия III и вернулись в свою ставку в сопровождении торжественной процессии под грохот артиллерийского салюта. Народ приневолил целовать крест дворян из полка Трубецкого, попавшимся им под руку.
В земских отрядах, стоявших поодаль от таборов, присяга не удалась. Воеводы Мирон Вельяминов, Исаак Погожий и Измайлов, занимавшие позиции подле Тверских ворот и Трубы, бежали из ополчения прочь, опасаясь за свою жизнь
Некогда Ляпунову удалось сплотить разнородные силы и повести их на освобождение Москвы. Присяга Лжедмитрию разрушила хрупкое единство. Раскол, которого так боялся Ляпунов, стал свершившимся фактом. Переворот в Москве был осуществлен черным людом Москвы и казаками с помощью наемников. Боярское правительство с трудом предотвратило наступление этих сил в пользу калужского самозванца в конце 1610 года. С тех пор прошло полтора года. Столичные жители пережили неслыханную трагедию. Их город превратился в груду развалин. С помощью вновь воскресшего "Дмитрия" низы надеялись рассчитаться, наконец, с лихими боярами.
Вождь ополчения Заруцкий оказался бессильным перед лицом стихии. Он подчинился восставшему народу, но попытался дать свое толкование акту присяги.
Заруцкий ориентировался не на Псков, а на Коломну, где находилась Марина Мнишек с сыном. Он исподволь готовил почву к тому, чтобы усадить на трон "воренка".


X

Агитация Заруцкого в пользу "воренка" и посылка делегации к Лжедмитрию III в
7

Псков, обострили борьбу внутри ополчения и ускорили размежевание сил.
В столице народ недолго ликовал по поводу обретения государя. Буйный пир сменился тяжким похмельем. Казаки и московские черные люди имели возможность убедиться в том, что провинция решительно отказалась поддерживать их выбор. Надежды на то, что их "царек" поможет вызволить царствующий град, оказались иллюзорными. В Пскове Лжедмитрий III не мог управиться даже с Лисовским. Зато реальные последствия воцарения псковского "вора" дали о себе знать незамедлительно.
Нижегородская рать, прибытия которой ждали в Москве с нетерпением, остановилась в Ярославле и отказалась выступить оттуда на помощь таборам. Вожди нового ополчения предприняли военную демонстрацию против казаков Просовецкого, чтобы доказать всем и каждому, что они не потерпят утверждения на троне самозванца.
Переворот в пользу Лжедмитрия III посеял рознь и смуту в самом подмосковном лагере. Боярин Трубецкой и окружавшие его дворяне, оправившись от испуга, пытались организовать тайный заговор против самозванца. Атаман Заруцкий занимал несколько иную позицию, нежели Трубецкой. Переворот застал его врасплох, хотя своей агитацией в пользу коломенского "воренка" он сам невольно подготовил почву к успеху Лжедмитрия III.
Присяга открыла новому самозванцу путь в Москву. Псковский "вор" готовился прибыть в столицу и предъявить права на марину Мнишек в качестве ее супруга и отца ее ребенка.
До сих пор атаман пользовался безраздельным влиянием на Марину Мнишек. Царица видела в нем свою последнюю опору. Она вступила в любовную связь с ним. Воскрешенье законного супруга грозило ниспровергнуть все достижения атамана. Но он был не таким человеком, чтобы без борьбы уступить любовницу и власть безвестному бродяге и проходимцу. Если псковский "вор" и нужен был атаману, то лишь для того, чтобы усадить на торн царицу Марину и "царевича" Ивана.


XI

В середине марта 1612 года ополчение постановило направить в Псков новое посольство. Сторонники Лжедмитрия III настояли на том, чтобы послов сопровождали триста казаков.
Таким путем они желали обеспечить государю безопасный проезд из Пскова в царствующий град.
Заруцкий знал, что вся его сила заключена в поддержке казачьих станиц, и не стал перечить народу. Но атаман добился того, что главой посольства стал Иван Лазун, Плещеев, уже побывавший в Пскове и видевшийся с самозванцем. Бывший любимец тушинского ""вора" и его боярин, Плещеев был в полку Заруцкого и считался его человеком. Назначение Плещеева вызвало гнев Трубецкого и его сообщников по заговору. Трубецкой не доверял Заруцкому и Плещееву. Поэтому Заруцкий и не посвятил их в свои планы. Казачий атаман и его сторонники организовали заговор за спиной Трубецкого. Никто не знает, о чем Плещеев совещался с Заруцким перед своим отъездом. Ясно лишь одно - Заруцкий обладал реальной властью в ополчении, и его подручный Плещеев никогда не решился бы восстать против утвержденного присягой поповского "государя" без прямых указаний с его стороны.
Миссия Плещеева была достаточно сложной. Отправляясь в путь, казаки поклялись на кресте перед всем честным народом, что еще раз "досмотрят" поповского царя "в правду" и обличат его, если он окажется не тем, за кого себя выдает. Если государь истинный, его надлежало торжественно препроводить в столицу.
8

11-го апреля 1612 года земское посольство прибыло в Псков. Какими бы ни были инструкции, Плещеев повел дело с большой осторожностью. Не желая рисковать головой, он продолжал признавать Матвея истинным Дмитрием. В течение месяца бывший тушинский боярин усердно разыгрывал роль преданного слуги, а тем временем тайно готовил почву для переворота.
Не надо было быть провидцем, чтобы заметить, что самозванец не пользуется популярностью у населения Пскова. Найденные в городской казне деньги Матвей вмиг пустил на ветер, после чего стал добывать деньги "немерным правежом".
Зажиточные горожане, обложенные поборами, с возмущением наблюдали за тем, как "государь" с подчеркнутой щедростью раздает жалованье ворам-казакам, вчерашним ярыжникам и боярским холопам. Псковичи признали "государя", чтобы он оборонил их от врагов. Ничто так не укрепило бы престиж самозванца, как военная удача, пусть даже самая небольшая. Как на ту беду Матвей не обладал никакими военными способностями. Все попытки изгнать из Псковщины Лисовского неизменно заканчивались поражением.
Воздвигнув в Пскове призрачный трон, "царек" усвоил все повадки своих предшественников. Он спешил взять от жизни все, что можно. Он бражничал и предавался разврату. Его слуги хватали на улицах приглянувшихся ему городских красавиц и приводили их ночью во дворец "на блуду".
Роль самозванца оказалась беглому дьякону не по плечу. На него смотрели тысячи глаз, от него ждали новых и новых подтверждений того, что он впрямь сын Грозного. В ответ слышали заученную речь, порядочно надоевшую всем.
Шли месяцы и многие стали понимать, что песенка самозванца спета.
Недовольных в Пскове было более чем достаточно, и Плещееву удалось составить обширный заговор против "вора". В нем участвовали несколько старших воевод, дворяне и псковские торговые люди, негодовавшие на поборы "царька".


XII

Уже в апреле 1612 года Иван Лизун-Плещеев начал публично говорить, что самозванец не царь, а вор и обманщик. Он выполнял инструкции Заруцкого.
Отстали от "вора" и стоявшие табором под Москвой казаки. Уже спустя две недели после принятия присяги Лжедмитрию, они отправили покаянную грамоту князю Дмитрию Пожарскому, в которой писали, что они "переступя всемирное крестное целование - не выбирать впредь государя без совета всей земли, целовали крест вору, который в Пскове, но теперь они сыскали, что во Пскове прямой вор, а не тот, что был в Тушино и в Калуге, отстали от него и целовали крест, что вперед им никакого вора не затевать, а быть с нижегородским ополчением в совете и соединении, против врагов стоять и Московское государство очищать".


XIII

В мае шведы осадили псковский пригород Порхов. Заговорщики использовали момент, чтобы удалить из Пскова казачьи отряды, преданные самозванцу. Матвей чувствовал, что неладно, и искал случая бежать из Пскова. Но псковичи не выпустили его из крепости. 18-го мая 1612 года самозванец был разбужен в своем доме посреди ночи. Кто-то ломился к нему в ворота. Матвей успел вскочить на неоседланного коня и без шапки, в одном плаще, бежал из крепости. Его сопровождали князь Хованский и немногие казаки. Беглец не знал того, что ночевавший во дворце Хованский был одним из
9

главных заговорщиков. Не владея собой, не зная дороги и не соображая, куда повернуть, "вор" промчался мимо Порхова и оказался на пути к Глову. Спутники покидали его один за другим. У одних кони не выдержали бешеной скачки, другие не желали рисковать головой.
Высланная из Пскова погоня, вскоре напала на след "вора" и без труда захватила его. По улицам Пскова самозванца провели как пленника, привязанного железными путами к коню.
Псковичи немедленно посадили Матвея "в палату" под стражу. Произошло это 20-го мая. Плещеев снарядил нарочного в Москву и известил ополчение об аресте самозванца.


XIY

Земское правительство не дало времени опомниться сторонникам Лжедмитрия III. В начале июля 1612 года Совет земли постановил считать присягу псковскому "вору" недействительной. Недолгому "царствованию" лжецаря Матвея пришел конец.


XY

Опасаясь волнений, вожди ополчения поначалу велели держать "вора" в Пскове. Лишь 1-го июля его под усиленной охраной повезли в Москву.
По дороге напал на провожавший его отряд Лисовский, и тут пришел конец "вору". Лисовский, хотевший освободить его, одолевал. Казаки, провожавшие царька, бежали и тащили связанного "вора" на коне. Вдруг он упал с лошади. Тогда кто-то из казаков приколол его копьем. Потом ему накинули на шею веревки и привязали к лошади.
Не живого самозванца доставили в таборы под Москву.
Без отлагательств подмосковный Совет снарядил в Ярославль посла дворянина Чеглокова и четырех атаманов с повинной грамотой. 6-го июня послы встретились с Мининым и Пожарским и передали им приговор земли.
Трубецкой и Заруцкий вместе с соборными чинами - воеводами, дворянами, атаманами, казаками, прочими служилыми людьми и москвичами извещали ярославский Совет о низложении Лжедмитрия III, клятвенно обещали впредь не затевать иного воровства и отрекались от Маринки и ее сына. Они предлагали ярославскому правительству немедленно объединиться во всемирном совете, чтобы избрать царя всем вместе сообща.