Затеяли с девчонками моими уборку. Протираем корешки книг. Вытащили из шкафа старые альбомы с фотографиями и… погрузились. Фотографиям этим лет 60, чёрно-белые, но, на редкость, чёткие. Была, помню, у нас в посёлке странная такая девушка-фотограф с редким именем Эльвира. Нездоровая, хромая. Где и кто обучил её этому искусству – не скажу. Но делала она снимки мастерски. И зимой, и летом, повсюду можно было увидеть её с фотоаппаратом. Любой мог у неё сфотографироваться. Принесёт, бывало, пачку фотографий на нашу улицу, не ошибётся, память на лица профессиональная. А мы перебираем с трепетом. Вот и наша! Мне шесть лет. Бабушка и соседки наши, Антоновна и Мартыниха, идём на поминки.
Родня у бабушки большая, да ещё соседи. Так что, умирали часто. На похороны меня не брали, а на поминки – девять дней, сорок дней и годины, за руку с бабушкой ходила я регулярно.
Бабушка одевала меня в чистое платье, заплетала в косички ленты потемнее. Принаряжалась сама, покрывала голову новым платком, и мы отправлялись.
В этот раз, поминали Маньку Македонскую, которая умерла год назад. Нет, конечно, её звали Марья Ивановна Петрова, и было ей за 70, но «за глаза», иначе, как Манькой Македонской её не звали. Помню даже, когда сообщили о её смерти :
- Манька умерла!
- Какая Манька?
- Македонская.
И это потому, что была ещё Манька Ивановская. А Македонская - она была по названию деревни Македоновка, откуда была она родом, и где уж лет 60, наверно, о ней никто не помнил.
Так вот. Идём мы с бабушкой на поминки. По-пути, заходим за Антоновной, старой бабушкиной приятельницей. Антоновна нас заждалась. Сидит тоже, нарядная, в праздничной тёмно-зелёной вязаной кофте, с чистым носовым платочком в руке, на случай, если придётся плакать. Старухи наскоро сетуют - на нездоровье, больные ноги, и, поглядывая на часы, начинают торопиться.
Манькин дом, где живёт теперь её дочь, одинокая Вера, находится в конце улицы. Завидев нас, остановилась, ждёт Мартыниха. Мне не терпится, хочется прыгать, бежать бегом. Но бабушка укрощает меня, напоминая, что не на праздник идём, а на поминки, и пора уж мне понимать.
Возле манькиного дома на старой лавке и вечно лежащих тут брёвнах, когда-то приготовленных, да так и не приведённых в дело, по причине старости хозяйки, сидит народ. Отдельно мужики. Курят сосредоточенно.
Прилично случаю, переговариваются степенно, тихо. Но скорби на лицах, что бывает на похоронах, нет. Говорят, что на следующей неделе можно выезжать косить сено. Что хорошо пошла в рост картошка после прополки, и что …
Выходит хозяйка, рыжая Вера (её так и зовут на улице, потому, что есть ещё одна Вера – Петрухина). Церемонно приглашает к столу.
Старухи крестятся, мужики смущённо покашливают. Рассаживаются. Бабушка устраивает меня рядом, следит, чтобы я не вертелась, не опрокинула бы чего-нибудь на себя, да не осрамила бы её перед людьми.
На столе – кутья в красивых глубоких тарелках, пышные блины стопками, селёдка, колбаса, огурцы и бутылки водки. Вежливый городской родственник, на наших, деревенских, не похожий, разливает по стопкам водку. Предлагает выпить за упокой души усопшей. Народ негромко произносит о покойной хорошие слова. Антоновна подносит платок к глазам. Мне бабушка подкладывает сладкий блин и пододвигает кутью.
Подают х о л о д н о е г р и б н о е.
Теперь –то, я знаю и люблю это превосходное блюдо, которое готовится на крепком бульоне из сушёных белых грибов, красиво нарезанных картофеля, моркови, солёных огурцов, заправляется пережаренной с луком томатной пастой на душистом подсолнечном масле и подаётся в холодном виде с горчицей, хреном и свежим укропом небольшими порциями, потому что считается закуской.
Затем, без промедления, следуют горячие, с большим куском хорошо сваренного мяса, щи. Пар и аромат от тарелок. Снова наполняются рюмки. Разговор оживляется, но в меру. Мужики пробуют щи и одобрительно крякают. Женщины, качают головами, похваливая хозяйку. Уже громче вспоминают Маньку, величая её Марьей Ивановной: какая она была дельная хозяйка, какая незаменимая соседка была. Дочь, рыжая Вера, всплакнув, вспоминает, какие, бывало, щи варила мама. Соседки дружно и вразнобой подтверждают.
А тут новое блюдо подоспело. Гуляш с картофельным пюре. Бабушка просит для нас с ней одну порцию, иначе, нам не справиться. Хозяйка вежливо, но не слишком настойчиво, убеждает не отказываться, что меня следует получше кормить – вон какая худенькая!
Едва одолеваем «второе», а уж на маленьких тарелочках несут молочную пшённую кашу. Горячая каша «дышит», распространяя аромат топлёного масла.
О, Господи! Тихий ропот за столом. Кое- кто и рады бы, да никаких сил не хватает отказаться от этой чудной каши, искусно приготовленной. На цельном коровьем молоке сваренная, а потом укутанная в чистое махровое полотенце, стёганое одеяло и подушки на три часа, разомлевшая зёрнышко от зёрнышка, прекрасного кремового цвета, явлена она миру. А хозяева предлагают, желающим, вместо пшённой каши - гороховую. И такой желающий находится.
Гости отваливаются на спинки стульев - перевести дух. Хозяева убирают со стола и … несут пироги. Пироги – гордость хозяйки. Пышные пироги со слегка поджаренной квашеной капустой и хорошей рыбой. Жирные, румяные, невозможно аппетитные. И сладкие пироги с особой начинкой из отваренных в сиропе, а затем пропущенных, сушёных яблок, с добавлением кураги и малинового варенья.
Старухи, не в силах съесть больше ни куска, просят разрешения взять пирог с собой домой к чаю. Хозяева радушно позволяют. Не забывают завернуть и послать «пирожка» больной соседке, маленькому внучку, которого не приводят пока за общий стол. Моей бабушке тоже заворачивают в салфетку наши пироги.
Пьём компот из стаканов, которыми в достатке уставлен стол. Отличный наваристый компот из сухофруктов. И вежливо ждём, пока последний гость окончит обед. Не принято стол покидать поодиночке.
На выходе, хозяйка благодарит гостей, каждому в отдельности, говоря доброе слово. И бабушку благодарит, гладя меня по голове, и говоря, какая я стала большая. Все заверяют, какая Вера хорошая хозяйка и, встала бы, поглядела мать, как славно её поминают.
Расходятся по – двое, по - трое. Обсуждают удачные пироги: Неизвестно, сама ли Вера пекла, или просила кого? Надо узнать, а то ведь как! Помрёшь, и пирогов испечь не сумеют.
В этом году обещает быть урожай яблок. Надо бы насушить, да приберечь. Кинутся пироги печь, а начинка - вот она! Скажут, мама позаботилась. Да, хорошо бы, загодя, перебрать, приготовить пшено и рис. Говорят, в стеклянных банках их хранить хорошо.
О смерти своей старухи говорят легко, деловито, заботятся, чтоб не доставить родным лишних хлопот. Заодно, говорят, что в четверг будет сорок дней Ивану Кривому. Будет ли дочь его городская делать поминки – неизвестно. В дом уже пущены квартиранты.
Прощаемся с Антоновной. Бабушка, уставшая, прилегла. А я сижу на табуретке у стола, болтаю ногами и ем кусок сладкого пирога с молоком:
- Баб! А когда ещё пойдём на поминки?
Не слышит бабушка. Завтра спрошу.