Иногда мне кажется, что умереть на рейве - это лучшее, что я могу ждать от своей истлевшей жизни. Я бываю так близок к этому, что иным утром удивляюсь, как это так? Почему я еще жив? Ведь вчера я видел абстракт перед закрытыми глазами и летел в сверкающую пропасть, а сегодня я снова вижу свет, чувствую, как трескается мое иссохшее горло, хочу есть, болит что-то, слезы из уставших глаз...
Те, кто в теме, поймут меня, другие же пусть даже не читают этих строк.
... Сначала пошло. Ты чувствуешь огонь, медленно разгоравшийся в твоих венах. Ты даже испуган, не знаешь, ровно ли, со смыслом, как надо, боишься, как бы не маловато было, думаешь о какой-нибудь ерунде, зная, что если ждать именно прихода, ты его пропустишь. Легкая тошнота, если с непривычки, в глазах темнеет, в ушах звон. Ты перестаешь ощущать сам себя. Это - противный переход из обычного состояния в другой мир. Но это проходит быстро, если не обращаешь на него внимания, отвлекаешься чем-нибудь пустым.
А потом... Потом наступает то, чего ты не знаешь. Ты не можешь это понять, но точно
помнишь, что в твоей жизни не было ничего лучше, полнее, совершеннее этого, и загубленное
тело и похороны социального статуса стоят того, чтобы испытывать это снова и снова.
Ты не чувствуешь ничего, что обычно тебя угнетает. Боль, страх, голод, проблемы, усталость, депрессия, жесть, работа - всего этого нет, оно превращается в страшный сон, забывается, растворяется в ложке под зажигалкой. Ты словно влюблен, в твоем животе порхает целая стая бабочек, все вокруг так красиво, тихо, безмятежно. Ты один, форэвер элон, рядом никого нет, но ты счастлив, потому что тебе больше никто не нужен. Сама жизнь уходит, уступая место чему-то более сильному, вечному, неистовому.
Ты пьешь лучи звезд, ты опьянен ими, но они сами вливаются в твои глаза, проникают сквозь
расширенные зрачки, впиваются в отравленный мозг, заставляют отречься от самого себя,
покинуть свое сознание, овладевают тобой полностью и медленно, сладко убивают. Ты становишься невесомым, ты ничего, совсем ничего не знаешь и не хочешь знать, ты не думаешь о том, что это может закончиться так скоро. Ледяной шторм застает тебя на самом пике, встряхивает, пронизывает миллиардом острых игл, и вот ты уже видишь ту завесу, что отделяет жизнь от смерти, готов подойти к ней и разорвать одним движением, но... Но если все было рассчитано правильно, тебя оглушает тьма, ты тонешь в ней, словно падаешь куда-то. Ты потерял счет времени, ты убит, но всегда найдется тот, кто разбудит тебя. Или же проснешься сам, и в твои глаза будет бить какой-нибудь тусклый свет, ты улыбнешься вымученной улыбкой, оглядишь всех, кто перед тобой, и будешь знать, что можно уже ни к чему не стремиться, потому что видел то, третье, чего так желает и боится любой человек...
Я проснулся один в квартире, уставился в потолок и тут же закрыл глаза. Кажется,
я не дома. Один. Мне холодно, я одет, даже кеды все еще на ногах. Ничего не понимаю. Рядом трезвонит телефон. В руке сжимаю крупный осколок стекла. Острый край рассек ладонь, кровь уже засохла и осыпается струпьями.
Я резко встал, но тут же пожалел об этом. В глазах потемнело, тошнота подкатила к горлу,
тело оказалось предательски слабым. Я выронил осколок, сел на кровать.
Ненавижу утро. Причем утро для меня - это именно тот момент, когда я просыпаюсь, будь то
12 дня или 9 вечера. Ненавижу просыпаться. Ненавижу.
Утром всегда куда-то нужно. Ведь если не было бы нужно, я бы спал и спал до тех пор, пока
не умер бы во сне. Поэтому я ненавижу спать. Если бы я не спал, утро не существовало бы.
Я не знаю, где я. Не хочу вспоминать, что там такое было вчера - это дебильное занятие.
Впрочем, иногда нужное. Но не сейчас.
Я точно помню, что вчера был под такими диким кайфом, что охренеть можно. Наверное, я
должен был умереть от передоза, потому что знаю, что был очень близок к этому. Но я жив.
Себе назло.
Я встал с кровати, заставил себя оглядеться по сторонам. Это была квартира Женьки, мать
его. И я только что поднялся с его кровати. Как идиот, обернулся, чтобы посмотреть, нет
ли там Женька. Нету.
По привычку подошел к компу, пнул его ногой. Тот включился. Взгляд упал на бумажку, бро-
шенную на стол.
"Уехал на два дня в Береславку. Ключи на тебе, развлекайтесь."
Вот как. Еще бы число стояло - было бы круто. Одно было непонятно. Почему "развлекайтесь"?? Разве я сейчас не один здесь?
Неприятное чувство закралось в душу, словно я снова забыл о чем-то важном. Я ни хрена
не помню, с кем я сюда пришел, но по идее я никогда не хожу к Женьке с кем-то, особенно
если мы не пьем. Он сказал, что убиваться будем вдвоем, потому что таким кайфом жалко
делиться с кем-то еще.
Врубил даб, смял записку, встал. Попытался оглядеться по сторонам. Зря.
Понятия не имею, что там у нас происходило, но близлежащее к кровати пространство было
разнесено в пыль. Следы чьей-то крови на стене и полу притянули мой взгляд надолго, и
первые минуты и даже не понимал всей дерьмовости этого открытия.
Кровь. Битое стекло. Серебряная цепочка на полу, покрытая бурыми пятнами. Сваленные
стеллажи. Чья-то женская куртка рядом со стеллажами. А куртка ведь знакомая.
Я стоял и хлопал глазами, пока до меня не дошло, что это наверное глюк. Потащился в ванную.
Подставил голову под кран с холодной водой, но глаза открыты, а перед ними эта картина.
Что вчера произошло? Неужели исхитрился подраться с кем-то? С Женьком разве? Да нет, на
такое я даже по накурке не способен.
Я выключил воду и взглянул на себя в зеркало. Я был цел и невредим, если не считать
кругов под глазами, бледного лица и искусанных губ.
Как во сне, вышел из ванной, захлопнул дверь, выключил свет. Вспомнил, что у Женьки
есть еще и гостиная, в которой вполне может кто-нибудь оказаться. Хорошо, если Музан. Тот
обычно всегда все помнит и подъебывает нас с Букой каждый раз, как только увидит.
Вышел из коридора, повернул, прямо. Отодвинул прозрачную дверь, вошел и застыл в ужасе.
Комната была наполнена золотым светом. Он заполнял пространство, ложился на пол и во
всех подробностях освещал дикий треш, развернувшийся перед моими глазами в луже крови.
Нет, этого не может быть. Нет, нет, нет. Только не это. Пожалуйста. Я знаю, ты существуешь, не делай этого. Проси что хочешь, хоть раз поверь моим лживым обещаниям, но не делай этого. Только не это.
Это была она. Лежала на полу, избитая, окровавленная, со спутанными волосами, пропитанными ее кровью. Бесчувственная. Недвижимая.
Я впал в такой ступор, что первой моей мыслью было - лечь рядом и умереть. Как это могло
случиться? Кто мог? Клянусь, как только я узнаю, кто это, я убью его, задушу собственными
руками, разорву зубами его глотку и вырву сердце из его подлой груди.
Я опустился на колени и осторожно перевернул ее. Она вся в крови, Господи, вся, вся в
крови... Как же, кто мог... Что делать... Каким же было мое счастье, когда я прислушался
к ней и услышал тихие удары ее сердца! Я, уже отчаявшийся и чуть не откинувшийся сам при
одном только ее виде, почувствовал, как слезы текут по моим щекам и падают на ее лицо.
Наверное, от этого она и проснулась.
Она открыла глаза, но взгляд ее не сразу стал осмысленным. Я ужаснулся, заглянув в ее
глаза. Они были словно мертвы.
Она увидела меня и вдруг пришла в ужас. Дернувшись, она оттолкнула меня, вся изошла мелкой дрожью, даже попыталась убежать от меня, но не смогла даже подняться. Видимо, у нее все еще шок.
- Это же я, - поспешно заверил ее я. - Не бойся, малыш, это я, все хорошо. Узнаешь меня?
Она еще больше расширила глаза, замотала головой, закрыла лицо руками, сжалась в комок.
Я тем временем успел разглядеть огромное количество ссадин, гематом и порезов на ее теле.
Увидел разбитые губы, огромную рану над виском, синяк на груди, отекшую лодыжку - неужели
эта тварь умудрилась ей ногу сломать? Я чувствовал, как внутри меня разливается холодное
бешенство.
Я подошел к ней и силой отвел ее руки от лица. Ее глаза были темны, в них было столько
страха и дрожи, что меня самого затрясло. Она рыдает, но уже без слез. Это страшно.
- Скажи мне, кто, - тихо приказал я. - Скажи.
Она попыталась отшвырнуть меня своими слабыми руками, отворачивалась, ползла куда-то
на коленях. Словом, делала все возможное, чтобы убежать от меня. Почему?
И тут я заметил, что одежда на ней убита в хлам. Узкая юбка разорвана чуть ли не до
пояса. Белая рубашка превратилась в бело-красные лохмотья. Страшно.
Это точно то, что я думаю. Ее не просто избили.
Я не знаю, как описать то, что происходило во мне, пока я смотрел, как она пытается
вырваться из моих рук. Я знал только, что я хочу убить того, кто это сделал. Убивать
я буду медленно, со знанием дела. А может, прибью с одного удара о стену, в приступе
дикого гнева. Как получится.
Я взял ее на руки. Причинил жуткую боль, наверное, но по-другому никак. Она молчала,
сотрясаемая рыданиями. Мое сердце сжалось от непередаваемой жалости и отчаяния. И по-
думать не мог, что кто-то в этом мире сможет выжать из меня слезы.
Я отнес ее в ванную, включил горячую воду, вставил пробку - все на автомате. Глупая,
отчаянная идиотка. Я злился на нее. Потому что она заставила меня реветь, как мальчишку.
В идеале мне должно быть все равно. Но сейчас каждая клетка моего разлагающегося тела
кричит и рвет себя на части, требуя мести.
Вылил в ванную полбутылки какой-то пены. Потом начал снимать с нее одежду. Местами ткань
прилипла к коже от крови, и я сам чувствовал боль, отдирая ее. Она уже не сопротивлялась,
смотрела перед собой пустыми глазами, как кукла. Теперь понимаю тех, у кого гленофобия.
Я сел на край ванны и начал отмывать ее от крови. Вода окрасилась в красный цвет. Осто-
рожно, стараясь не причинять лишней боли, я промывал ее спутавшиеся волосы, целовал
в распухшее от побоев лицо, осторожно ощупывал лодыжку. Вроде не сломана, наверное,
связки потянула.
Она молчала. Я впервые осознал, что она молчит. Она всегда несла какой-нибудь бред,
заполняла своим голосом тишину, а теперь она молчит, и эта тишина давит на меня всей
своей тупой силой, заставляя думать и жалеть.
- Вот я дибил, надо было скорую вызвать, - сказал я, и только через минуту понял, что
сказал это вслух.
Она не отреагировала. Она не здесь. Она позволяет делать с собой, что угодно, но не
удостаивает меня даже взглядом. Как же ее нужно было испугать, чтобы довести до такого
состояния?
Я вытащил ее из ванной, завернул в огромное полотенце и отнес в комнату Женьки. Уло-
жил на кровать, взял первую попавшуюся майку из шкафа, надел на нее, накрыл одеялом.
Она все молчит. Даже не двигается. Как прибили, так и держится.
Я взял ее руку, погладил по щеке. Она дернулась.
- Послушай меня, - охрипшим голосом сказал я, внезапно вспомнив, что я не должен вот
так просто сидеть и смотреть на нее. - Я не хочу, чтобы ты рассказывала мне все, что
случилось. Если тебе больно, не говори. Просто скажи, кто. Скажи, и все. И я отстану.
Ее губы задрожали. Сейчас заплачет. Пусть. Пусть плачет. Это лучше. Нужно, чтобы этот
трэш вышел из нее вместе со слезами. Если будет держать в себе, умрет.
- Я виноват в том, что произошло, - торопливо продолжал я. - Я виноват, и даже не
пытайся меня простить. Но ты должна сказать, кто. Скажи, прошу тебя. Если ты не захо-
чешь меня больше видеть, ты будешь права, но только скажи одно слово. И все. Кто?
Она молча встала, превозмогая боль. Села на кровати. Кажется, хочет уйти. Я поднялся,
склонился к ней, взял ее руки в свои.
- Скажи, кто, - повторил я, глядя в ее глаза.
Кажется, я снова довел ее до истерики. Я ждал, не отводя взгляда.
- Скажи мне, кто это сделал? - срываясь на крик, снова спросил я. - Кто? Скажи! Кто
это сделал?
Я убью ее, если она не скажет. О чем она думает, игнорируя мой вопрос?
Я наивно полагал, что если она ответит, мне станет легче. Я жестоко ошибся. Лучше бы
она молчала.
- Ты.
Это слово сорвалось с ее губ и упало в пропасть. Но я услышал его.
- Что?
- Это сделал ты, - повторила она, и ее глаза наполнились слезами.
Я уронил ее руки и отошел на шаг к стене. Я смотрел на нее, пытался не верить, но
знал, что это правда. Знал. Она плачет потому, что знает, что причинила мне боль
своим ответом. И от этого мне стало еще хуже.
- Нет, - прошептал я и закрыл глаза.
Истина пробила мой череп контрольным в голову. То, что я увидел на полу в крови -
творение моих мерзких рук. Я пообещал убить и вцепиться в глотку... самому себе.
И, клянусь, сделал бы это, если бы мог.
Я упал на колени, обхватил голову руками. Кажется, кричал что-то. Она смотрела на
меня, плакала, потом тоже опустилась на колени, вцепилась в меня своими избитыми
руками, утешала, говорила, что я не виноват, что это все мет, что она любит меня и
совсем-совсем не обижается.
- Да заткнись ты, дура! - хрипел я в отчаянии.
Да, я вспомнил. Вспомнил все. Женя уехал, а я позвонил ей. Она приехала прямо с учебы,
в юбке и рубашке, а я успел перед этим принять. Принял много, слишком много. Не
помню даже, как она до меня добралась. Помню только, что открыл дверь и долго не
отуплял, откуда она здесь взялась. Потом мне стало весело. Ей сначала тоже. Я танце-
вал с ней, потом начал в шутку трясти. Точнее, мне казалось, что в шутку. Мы бесились,
как дети - проекция действий в моем воспаленном мозгу. На самом деле я избил ее,
потом изнасиловал и бросил на полу рядом с кроватью, а сам вырубился.
Вот и все. Она доверяла мне, и сейчас доверяет, а я чуть не убил ее.
Это единственное, чего я себе никогда не прощу. Я смотрел на нее и истекал слезами,
рыдал сильнее, чем когда-либо, и мои крики сотрясали небо. За что?...