III. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ОБРАЗА
Образ-замысел возникает в результате достаточного накопления творческого опыта, рождается в акте творческого вдохновения, является творческим синтезом, по-новому освещающим отдельные черты и факты, собранные в творческом опыте, и возникает обычно неожиданно.
Довольно часто появление образа бывает связано с какой-нибудь частностью, деталью. Маяковский рассказывает: «Году в тринадцатом, возвращаясь из Саратова в Москву, я, в целях доказательства какой-то вагонной спутнице своей полной лояльности, сказал ей, что я не мужчина, а «облако в штанах». Сказав, я сейчас же сообразил, что это может пригодиться для смеха, а вдруг это разойдётся изустно и будет разобрано зря? Страшно обеспокоенный, я с полчаса допрашивал девушку наводящими вопросами и успокоился, только убедившись, что мои слова уже вылетели у неё из следующего уха.
Через два дня думал над словами о нежности одинокого человека к единственной любимой.
Как он будет беречь и любить её.
Я лёг на третью ночь спать с головной болью, ничего не придумав. Ночью определение пришло.
Тело твоё
буду беречь и любить,
как солдат, обрубленный войною.
ненужный, ничей,
бережёт
свою единственную ногу.
Я вскочил, полупроснувшись. В темноте обугленной спичкой записал на крышке папиросной коробки – «единственную ногу» и заснул. Утром я часа два думал, что за «единственная нога» записана на коробке и как она сюда попала.»
Период аналитической работы над образом является, как правило, своеобразным периодом попыток и ошибочных решений творческой задачи.
Основная особенность работы над образом состоит в том, что он кристаллизует в законченную систему все достижения аналитического периода, сохраняя всё ценное и отбрасывая то, что оказалось ложным.
Примером может служить рассказ Маяковского о работе над стихотворением «Сергею Есенину».
«Конец Есенина огорчил, огорчил обыкновенно по-человечески. Но сразу этот конец показался совершенно естественным и логичным. Я узнал об этом ночью, огорчение, должно быть, так бы и осталось огорчением, должно быть, и подрассеялось бы к утру, но утром газеты принесли предсмертные строки:
«В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.»
После этих строк смерть Есенина стала литературным фактом.
Сразу стало ясно, скольких колеблющихся этот сильный стих, именно – стих, подведёт под петлю и револьвер.
И никакими, никакими газетными анализами и статьями этот стих не аннулируешь.
С этим стих можно и надо бороться стихом и только стихом.
Что же и как написать об Есенине?
Осматривая со всех сторон эту смерть и перетряхивая чужой материал, я сформулировал и поставил себе задачу.
Целевая установка: обдуманно парализовать действие последних есенинских стихов, сделать есенинский конец неинтересным, выставить вместо лёгкой красивости смерти другую красоту.
Около трёх месяцев я изо дня в день возвращался к теме и не мог придумать ничего путного. Лезла всякая чертовщина с синими лицами и водопроводными трубами. За три месяца я не придумал ни единой строки. Только от ежедневного просеивания слов отсеивались заготовки-рифмы вроде: «в иной – пивной», «Напостов – по сто». Я понял, что трудность и долгость писания – в чересчур большом соответствии описываемого с личной обстановкой.
Те же номера, те же трубы и та же вынужденная одинокость.
Обстановка заворачивала в себя, не давала выбраться , не давала ни ощущений, ни слов, нужных для клеймения, для отрицания, не давала данных для призыва бодрости.
Отсюда почти правило: для делания поэтической вещи необходима перемена места или времени.
Перемена плоскости, в которой совершился тот или иной факт – расстояние обязательно. Это не значит, конечно, что поэт должен сидеть у моря и ждать погоды, пока пройдёт мимо время. Он должен подгонять время. Медленный ход времени заменить переменой места, в день, проходящий фактически, пропускать столетие в фантазии.
Хорошо начинать писать стих о первом мае этак в ноябре и декабре, когда этого мая действительно до зарезу хочется.
Чтобы написать о тихой любви, поезжайте в автобусе №7 от Лубянской площади до площади Ногина. Эта отвратительная тряска лучше всего оттенит вам прелесть другой жизни. Тряска необходима для сравнения.
Время нужно и для выдержки уже написанной вещи.
Все стихи, которые я написал на немедленную тему при самом большом душевном подъеме, нравившиеся самому при выполнении, всё же через день казались мне мелкими, несделанными, однобокими. Всегда что-нибудь ужасно хочется переделать.
Поэтому, закончив какую-нибудь вещь, я запираю её в стол на несколько дней, через несколько вынимаю и сразу вижу раньше исчезавшие недостатки.
Стих об Есенине я двинул больше на маленьком перегоне от Лубянского проезда до Мясницкой (шёл погашать аванс), чем за всю мою поездку. Мясницкая была резким и нужным контрастом: после одиночества номеров – мясницкое многолюдье, после провинциальной тишины – возбуждение и бодрость автобусов, трамваев, а кругом как вызов старым лучинным деревням – электротехнические конторы.
Я хожу раз размахивая руками и мыча ещё почти без слов, то укорачивая шаг, чтоб не мешать мычанию, то помычиваю быстрее в такт шагам.
Так обстругивается и оформляется ритм – основа всякой поэтической вещи, проходящая через неё гулом. Постепенно из этого гула начинаешь вытискивать отдельные слова.
Некоторые слова просто отскакивают и не возвращаются никогда, другие задерживаются, переворачиваются и выворачиваются по нескольку десятков раз, пока не чувствуешь, что слово стало на место (это чувство, развиваемое вместе с опытом, и называется талантом). Первым чаще всего выявляется главное слово – главное слово, характеризующее смысл стиха, или слово, подлежащее рифмовке. Остальные слова приходят и вставляются в зависимости от главного. Когда уже основное готово вдруг выступает ощущение, что ритм рвётся – не хватает какого-то сложка, звучка. Начинаешь снова перекраивать все слова, и работа доводит до исступления. Как будто сто раз примеряется на зуб не садящаяся коронка, и, наконец, после сотни примерок, её нажали и она села. Сходство для меня усугубляется ещё и тем, что когда, наконец, эта коронка «села», у меня от этого слёзы из глаз (буквально) – от боли и от облегчения.
Откуда приходит этот основной гул-ритм – неизвестно. Для меня это всякое повторение во мне звука, шума, покачивания или даже вообще повторение каждого явления, которое я выделяю звуком. Ритм может принести и шум повторяющегося моря, и прислуга, которая ежеутренне хлопает дверью и даже вращение земли, которое у меня , как в магазине наглядных пособий, карикатурно чередуется и связывается обязательно с посвистыванием раздуваемого ветра.
Ритм – это основная сила, основная энергия стиха. Ритм может быть один во многих стихах, даже во всей работе поэта, и это не делает работу однообразной, так как ритм может быть до того сложен и трудно оформлен, что до него не доберешься и несколькими большими поэтами.
Сначала стих Есенину просто мычался приблизительно так:
та-ра-ра/ра-ра/ра,ра,ра,ра/ра ра/
ра-ра-ри/ра ра ра/ра ра/ра рара ра/
ра-ра-ра/ра-ра ра ра ра ра ри/
ра-р-ра/ра ра-ра/ра ра/ра/ра ра
Потом выясняются слова:
Вы ушли ра ра ра ра ра в мир иной
Может быть, летите ра ра ра ра ра ра.
Ни аванса вам, ни бабы, ни пивной
Ра ра ра/ ра ра ра ра/ трезвость.
Десятки раз повторяю, прислушиваюсь к первой строке:
Вы ушли ра ра ра ра ра в мир иной и т.д.
Что же эта за «ра ра ра» проклятая, и что же вместо неё вставить? Может оставить без всякой «рарары»?
Вы ушли в мир иной
Нет! Сразу вспоминается какой-то стих:
Бедный конь в поле пал.
Какой же тут конь! Тут не лошадь, а Есенин. Да и без этих слогов какой-то оперный галоп получается, а эта «ра ра ра» куда возвышеннее. «Ра ра ра» выкидывать никак нельзя – ритм правильный. Начинаю подбирать слова.
Вы ушли, Серёжа, в мир иной…
Вы ушли бесповоротно в мир иной,
Вы ушли, Есенин, в мир иной
Какая из этих строчек лучше?
Всё дрянь! Почему?
Первая строка фальшивая из-за слова «Серёжа». Я никогда так амикошонски не обращался к Есенину, и это слово недопустимо и сейчас, так как оно поведёт за собой массу других фальшивых, не свойственных мне и нашим отношениям словечек «ты», «милый», «брат» и т.д.
Вторая строка плоха потому, что слово «бесповоротно» в ней необязательно. Действительно, что за «бесповоротно»? Разве кто-нибудь умирал поворотно? Разве есть смерть со срочным возвратом?
Простая строка не годится своей полной серьёзностью ( целевая установка постепенно вбивает в голову, что это недостаток всех трёх строк). Почему эта серьёзность недопустима? Потому, что она даёт повод приписать мне веру в существование загробной жизни в евангельских тонах, чего у меня нет – это раз, а во-вторых, эта серьёзность делает стих просто погребальным, а не тенденциозным – заменяет целевую установку. Поэтому я ввожу слова «как говорится».
«Вы ушли, как говорится, в мир иной». Строка сделана и сразу становится основной, определяющей всё четверостишие, - его нужно сделать действенным, не приплясывать по поводу горя, а с другой стороны, не распускать слезоточивой нуди. Надо сразу четверостишие прервать пополам: две торжественные строки, две разговорные, бытовые, контрастом, оттеняющих друг друга. Поэтому сразу, согласно с моим убеждениям, что для строк повеселей надо пообрезать слога, я взялся за конец четверостишия.
Ни аванса вам, ни бабы, ни пивной,
Ра ра ра ра ра ра ра трезвость.
Что с этими строками делать? Как их урезать?
Урезать надо «ни бабы». Почему? Потому что эти «бабы» живы. Называть их так , когда с большой нежностью им посвящено большинство есенинской лирики – бестактно. Поэтому и фальшиво, поэтому и не звучит. Осталось:
Ни аванса вам, ни пивной.
Пробую пробормотать про себя – не получается. Эти строки до того отличны от первых, что ритм не меняется, а просто ломается, рвётся.
Как же сделать эти строки ещё более контрастными и вместе с тем обобщенными?
Беру самое простонародное:
нет тебе ни дна, ни покрышки,
нет тебе ни аванса, ни пивной.
В самой разговорной, в самой вульгарной форме говорится:
ни тебе дна, ни покрышки,
ни тебе аванса, ни пивной.
Строка стала на место и размером и смыслом.
Четверостишие в основном готово, остаётся только одна строка, не заполненная рифмой.
Вы ушли, как говорится, в мир иной,
может быть, летите ра-ра-ра-ра.
Ни тебе аванса, ни пивной
Трезвость.
Взяв самые характерные звуки повторяю множество раз про себя, прислушиваясь ко всем ассоциациям: «рез», «резв», «резерв», «влез»,, «врез», «врезв», «врезываясь» . Счастливая рифма найдена. Глагол – да ещё торжественный!
Но вот беда, в слове «трезвость», хотя и не так характерно, как «резв», но всё же ясно звучат «т», и «есть». Что с ними сделать? Надо ввести аналогичные буквы и в предыдущую строчку.
Поэтому «может быть» заменяется словом «пустота», изобилующим и «т», и «ст», я для смягчения «т» оставляется «летите», звучащее отчасти как «летьите».
И вот окончательная редакция:
Вы ушли, как говорится, в мир иной.
Пустота, - летите, в звёзды врезываясь…
Ни тебе аванса, ни пивной –
трезвость.
Разумеется, я чересчур опрощаю, схематизирую и подчиняю мозговому отбору поэтическую работу. Конечно, процесс писания окольней, интуитивней. Но в основе работа всё-таки ведётся по такой схеме.»
Вот такова схема творческого подхода к написанию художественного произведения.