Вчера вечером я спятил или, выражаясь корректнее, сошёл с ума. Найдя брошенную в стирку простыню, я натянул её на фанеру, служившую задней стенкой шкафа, в котором хранились подшивки прошлогодних газет, тщательно проклеил и загрунтовал подручными средствами.
Я плакал от умиления - наконец-то я свободен от своих извечных обязанностей перед семьёй, перед обществом, перед друзьями и сотрудниками, перед самой необходимостью, наконец-то я занимаюсь любимым делом о котором мечтал всю свою жизнь. Я мечтал написать портрет лешего во время завтрака. Так и назвать: "Завтрак лешего". Отвратительная его рожа всегда маячила в моём воображении. Что-то вроде врубелевского Пана, только в парадном мундире и с орденами. Но раньше я боялся взять кисти в руки - что бы подумали сослуживцы? Теперь, раз я спятил, мне всё можно.
Всю ночь я трудился над портретом, особенно тщательно выписывал глаза, сверкающие из-под огромных бровей и жирные губы. Ещё не наступил рассвет, когда я закончил дело. Огромного труда мне стоило вытащить портрет на улицу и укрепить на стене соседнего дома. потом я транспортировал себя в собственную квартиру и сейчас смотрю из окна кухни.
Я жду, как будет принят мой шедевр. Люди уже идут на работу.
Они проходят мимо.
Остановитесь люди! - посмотрите на эту образину! Это я вывесил, ещё до рассвета, его на жёлтой стене огромного старого дома, построенного по всем правилам классического догматизма, дома - цитадели всего устоявшегося и кажущегося вечным.
Вы увидите гнуснейшую в мире образину - сгусток самоутверждённой пошлости. Он спокойно чавкает, пожирая рекомендованную диету. И, даже, ваш плевок на парадный мундир ни на секунду не смутит его хозяина, не прервёт его наслаждения пищей - он идол, а идола смутить нельзя.
Но вы проходите мимо. Вам не придёт в голову плевать туда, куда не положено. Для этого существуют специально отведённые места, куда вы плюёте с удовольствием.
Хмурым утром, ёжась от холода, вы громко откашливаетесь и выплёвываете слизь ваших серых сновидений на серебристый иней травы, усеянной жёлтыми корабликами палой листвы. С таким же удовольствием вы плюёте в унитазы ваших совмещённых клозетов, в души подобных себе и в свою собственную душу, в этот шедевр природы, мгновенное озарение всего сущего. Вы - боги разжалованные в ассенизаторы.
Вот один из вас, в шляпе и польских ботинках, чинно несёт свою голову сосредоточие гениальнейших опытов природы на протяжении миллиардов лет. Его глаза - масляные бусинки, а на губах играет презрительная улыбка. Он презирает вас, спешащих по отсыревшему асфальту в одну сторону с ним, обгоняющих его, цепляющих его локтями. Он выше вас потому, что вы рабы трамваев и троллейбусов, а он нет. У него есть ослепительно-белая служебная машина(01!) , но он любит утром пройтись пешком, он может себе позволить ходить пешком. Вы- нет. У вас каждая минута на учёте.
Вы на ходу застёгиваете плащ, выскакивая из подъезда. Ваше тело ощущает неприятную свежесть. Утро - предчувствие утомительной работы. Утомительной, даже в том случае, если вы ничего не делаете, если вы просто присутствуете, установленные законом несколько часов, в какой-то точке вселенной, называемой вашим рабочим местом. Вы обязаны быть там каждый день, исключая выходные и праздники, а так же ежегодный отпуск, который вы можете провести на море, если, конечно, у вас хватит денег, и если отпуск будет летом, и если... Ещё тысячи если.
По выходным вы просыпаетесь позже, вы ощущаете блаженную радость освобождения от своих вечных обязанностей. Вы кайфуете в постели, вам кажется, что никогда не было так хорошо, и с грустью думаете о том, что, возможно, уже никогда не будет так хорошо. Вам хочется остановить время и купаться в блаженстве покоя и ничегоделания, ощущать себя, как целое и никому не принадлежащее существо, забыть себя того, вчерашнего,который представляет собой лишь винтик, пустячный винтик в гигантской машине бессмысленного созидания ещё более гигантской и ещё более бессмысленной машины, пожирающей вечность.
Впрочем, ваши пробуждения не всегда приятны. Вы можете проснуться в вытрезвителе или в камере предварительного заключения, вы можете проснуться просто под забором без копейки в кармане и с мерзким запахом вчерашнего. То, что источало аромат созревших плодов осени, то, что радостно булькало из бутылок с яркими наклейками, то, что искрилось в гранёных стаканах, взятых напрокат у старушки, собирающей стеклотару - всё это - переночевав в вашем теле, превращается в головную боль и несчастие.
Мне неловко за вас. Мне больно за вас. Но я вывесил этот портрет, а вы проходите мимо и ни одним взглядом не обласкаете чучело, которое смотрит на вас из-под мохнатых бровей.
Девочка!Может быть ты на минутку скрасишь одиночество старого идола? Ты медленно бредёшь в школу, откусывая маленькие кусочки от большого зелёного яблока. Ты не смотришь на стены - ты смотришь на ноги прохожих. они спешат мимо тебя, они обгоняют друг друга, они плетутся, эти ноги, обутые в старые развалившиеся ботинки, они проходят эти ноги, на высоких платформах, величественно покачивая тугими бёдрами, обтянутыми импортной тканью, они семенят, как вспугнутые курочки, тоненькие ножки семнадцатилетней сверловщицы с машзавода, они ступают косолапо в резиновых сапогах, ноги, возвращающегося с рыбалки пенсионера. Они идут и идут - сотни ног разного размера, разной судьбы...
Одинаковой судьбы.
Девочка не останавливается у портрета. Она его не замечает. Она проплывает мимо на шхуне радужных грёз. Возможно, она вообще ничего не замечает, она во власти будущего, которое не сбывается.
Ты, забулдыга!Может ты составишь компанию одинокому чудовищу, пленнику грязного холста, пленнику моего и твоего тщеславия?
Да. Ты останавливаешься. Ты краем глаза, своего мутного, измученного завистью глаза, уже заметил, что стена, мимо которой ты бродил долгие годы, изменилась. Ты останавливаешься, достаёшь из глубокого кармана, синего допотопного плаща кукиш и суёшь его прямо под нос несчастному одинокому, повешенному на стене.
Прохожие обходят тебя с улыбкой недоумения, с улыбкой презрения и просто - без улыбки.
А тот печально смотрит на тебя из-под сдвинутых бровей. Тебе становится стыдно. Оказывается тебе тоже может быть стыдно - стало быть ты человек такой же, как и те, которые брезгливо обходят тебя. Ведь они тоже стыдливые. Они стыдятся и за тебя, и за себя и за меня. Ты прячешь кукиш в карман, расправляешь пальцы и нащупываешь ими несколько мелких монет. Ты в точности знаешь какая сумма прощупывается твоими, давно не мытыми пальцами - тебе хватит на пиво.
Пиво должно быть на рынке.
Ты спешишь на рынок. Ты, как и все, спешишь выполнить свою обязанность - быть на своём рабочем месте. Ты работаешь пьяницей. Ты - бич. Обществу нужны такие, как ты, согласные на самую низкую, самую неблагодарную работу - быть отбросом. И если бы ты, вдруг, забастовал, то кто бы согласился стать на твоё место? Ведь без тебя нельзя: ты тоже винтик, может быть, даже более необходимый, чем тот в шляпе и польских ботинках. Ты кнут, который подстёгивает обывателя спешить на работу. Он смотрит на тебя и его охватывает страх за собственное благополучие. Он не хочет быть бичом, не хочет валяться в грязи и поэтому спешит втиснуться в переполненный троллейбус, раздувающийся, как резиновый шарик.
Потенциальные пассажиры, избиваемые бичом дефицита времени(только бы не опоздать!), с боем захватывают жизненное пространство. Задняя дверь подобна магниту, облепленному десятками металлических предметов.
-Граждане, потеснитесь на пол человека! - это глас вопиющего в пустыне человеческих душ. Никто не считает себя половиной, втиснувшись в дверь и схватившись за поручни.
Из динамика голос водителя:
- На линии контроль. Своевременно компостируйте абонементные талоны. Троллейбус отправляется!
Жадно щёлкают челюсти компостеров. Чья-то нога осталась за дверьми, но голова, слава богу, на месте. Уши тоже, кажется, не отклеились.
А имеющий уши, да слышит!
Все мы едем в троллейбусе с замёрзшими окнами. Какая следующая остановка?
Отогрейте своими руками хотя бы кусочек инея, посмотрите - по той ли дороге вы едете.
Впрочем, в динамике голос:
-Граждане, закомпостируйте ваши мозги - на линии контроль!
Вы проходите мимо портрета. Вас тысячи. И он таращится на вас из-под мохнатых бровей. Его взгляд постепенно обретает оттенок величайшего презрения. Он - не вы. Он выше вас, потому что висит на стене, на огромной прочной стене, о которую вы можете разбить себе лоб.
1980, октябрь