22.
Первый день Нового года выдался солнечным. Была небольшая оттепель, и дети запросились на улицу – лепить снеговика, тем более что Федор им вчера обещал. Легко перекусили – после позднего ужина за праздничным столом есть не хотелось. Дашка звала Лису с собой, но та отказалась – у нее с утра не было настроения. Видно, не выспалась, слишком долго смотрела телевизор.
– Вот и Новый год пришел, – Лиса, повернув поленья, устроилась на медвежьей шкуре у камина и, подперев голову рукой, наблюдала за огнем. В правой руке она держала Катин подарок – связанную крючком черную козочку, талисман года.
– Странно как-то Катя уехала. Что же случилось? – Василиса ни на минуту не поверила в болезнь директора детдома. – Ну не при смерти же она там. Да не стала бы мама дергать своих питомцев из семей в такой день.
И Федор что-то грустный. А может, он Катю чем обидел? Да, скорее всего, мама его за это и отчитывала, вышел он из кабинета какой-то потерянный и за стол праздничный не пришел.
Василиса поставила козочку на голову медведя и улыбнулась. Коза снисходительно посматривала на девочку сверху вниз, поблескивая глазами-пуговками.
Во дворе заливалась Жасмин – она любила побегать с детьми.
Что-то не лежалось – Лиса поднялась, посмотрела в окно. Посреди двора стояли большие двухместные санки с черными и желтыми дощечками – будто большая оса присела передохнуть. Это был Федин подарок детям. Прямо у крыльца с помощью садовника были слеплены два небольших снеговика. На один надели красное ведро, а на второй прилаживали синее. Близнецы-снеговички радовались своему первому дню рождения.
Лиса сходила на кухню, выпила чаю, из окна полюбовалась украшенной елочкой, потом снова устроилась на шкуре (теперь уже с глянцевым журналом) – рассматривала фотографии и читала гороскопы на год. Показалось, что кто-то заплакал. Прислушалась. Из кабинета доносилось щелканье клавиатуры – это мать устроилась за компьютером, ей осталось продумать эпилог.
– Видно, папу вспомнила. Ох, если бы он был жив… Вот кто бы устроил нам праздник, уж он-то не дал бы нам киснуть в такой день…
Лиса и не заметила, как из-под резинки вылезла, поблескивая в свете камина, прядка и призывно свесилась со лба, как бы приглашая руку к немного позабытой игре.
– Ну почему такой хороший человек, как папа, умер, а Федор, который обижает таких женщин, как Катюша, – живет? Ну что этому садовнику надо? Он что, не понимает, что Катя во сто крат лучше его? Да он на руках должен ее носить, – разозлившись, Василиса взяла прядку, чтобы завести ее за ухо, но, сама того не замечая, стала накручивать ее на палец.
– Бедная мамочка, что она так кручинится, уже ж три года прошло. Хорошо, что у нее есть я… – Лиса мысленно запнулась. – А почему только я, а дети…
«Где дети?» – эта мысль обожгла, как ледяная вода.
Лиса очнулась. Во дворе надрывно лаяла Жасмин.
– Мам, а где дети?
– Во дворе с Федором, – возвращаясь в действительность, задумчиво проговорила Настя.
Но…
У Лисы был странный голос, и это заставило ее подняться и выйти из кабинета. И тут она увидела…
– Дети… – страшным шепотом выдохнули они в один голос и бросились к выходу. В холле они сорвали с крючков куртки, не видя, куда суют ноги, обулись и, забыв о шапках, простоволосые, вывалились во двор.
По двору металась обезумевшая Собака. Она уже охрипла, вызывая их.
Детей не было. Федора тоже. И санок.
Они рванули к калитке.
Жасмин, которая почему-то оказалась закрытой во дворе, нырнула им под ноги и, чуть не сбив Лису, первая вылетела на улицу. Они и не заметили, что Собака, завернув за угол, понеслась к реке. Покричав в разные стороны, они увидели след санок и собачьи следы на снегу и бросились туда же, куда минутой ранее унеслась Жасмин.
Они бежали вдоль забора по санному следу, падая и помогая друг другу подниматься. Впереди, по целику, неслась Жасмин, время от времени проваливаясь по брюхо в снег.
– Все будет хорошо, лед толстый – они просто катаются, – приговаривала Лиса, пока бежала рядом с матерью.
– Просила я Федю не ходить с детьми на лед, чуяло мое сердце… – почти кричала Настя. Она готова была полететь к реке на крыльях.
Они не хотели верить в самое худшее, но на льду никого не было, только что-то краснело возле полыньи, в которую с разгона бросился лабрадор. И пока они бежали к месту катастрофы, Жасмин, гребя изо всех сил, держала за воротник Митю. Они схватили его за куртку и вытащили на лед. Собаку, совершенно обессиленную, утащило под лед.
– А где же Даша? – оглянулась Настя.
Василиса трясла, хлопала по щекам нахлебавшегося воды ребенка. Он был жив! Сняв куртку, Лиса завернула в нее брата и с криком «люди, помогите!» бросилась с драгоценной ношей к дому.
– Лиса, быстрее! – прокричала вслед дочери Настя, а сама, подобрав Дашину шапочку, закружила по льду. Она металась по реке, спускаясь ниже по течению, и наконец увидела подо льдом какое-то движение. Настя упала как подкошенная и, прижавшись лбом к прозрачному льду, увидела Федора, который, с мертвой уже Дашей в руках, метался в ледяном плену.
– Даша! Дашенька, детка моя, – пыталась докричаться до ребенка Настя. Она принялась изо всех сил колотить по льду, разбивая в кровь ладони.
То ли Федор услышал, то ли почувствовал, но он поднял глаза и увидел через ледяное стекло Настю, которая пыталась подсказать теряющему сознание Федору, где спасительная свобода.
И тут Настя услышала топот.
Это на помощь ей бежали соседские мужики, которых, колотя в ворота, созвала охрипшая от крика Василиса. Кто с топором, кто с ломом – они почти уже добежали до нее…
– Быстрее, быстрее, быстрее, – не отрывая взгляда от Дашеньки, как заклинание шептала Настя.
Точно в это же время задремавшая под праздничный концерт Лизавета увидела сон. Будто продолжает она идти той же дорогой, по которой шла четыре года назад, только вот матери, которая шла ей навстречу, – нет.
«Даже и не поговорили…» – расстроилась Лизавета.
Но вот что-то заставило ее чуть посторониться и пропустить обгоняющую ее Серафиму, за плечами которой спокойно спала Даша. Девочка крепко обнимала свою прабабушку за шею и доверчиво прильнула щекой к родной спине. Ее влажные светлые кудряшки говорили о том, что она недавно вдоволь накупалась. Серафима левой рукой поддерживала Дашу, а правой опиралась на палочку.
Обойдя дочь, она приостановилась. Легонько подкинув чуть сползшую правнучку, Серафима сердито глянула на Лизавету и только и сказала: «Все не так».
Внезапно заробевшая Елизавета ничего не смогла ответить матери. Она расплакалась и, понимая даже во сне, что произошла беда, только и могла, что плача идти вслед за быстро удаляющейся троицей – тяжело идущей Серафимой, мирно спящей Дашенькой и следующей за ними, степенно покачивающей хвостом легкорыжей Собакой.