По-весеннему светило солнышко. В здровенной луже купались воробьи и голуби. А Приблуд, чуть ли не мурлыкая от удовольствия, грелся на солнышке.
Господи, до чего же хорошо! И как несоизмеримо мало нужно ему для счастья. Всего-то, блаженно погреться в солнечном тепле.
Сегодня они уже добыли пропитание и, разделив его "по-честному", разбрелись кто куда.
Конечно, к вечеру они опять соберутся вместе, как волки в стаю. Но пока, без чужих, настороженно следящих глаз можно было побыть собой. Можно было немного отдохнуть от стаи, от законов, по которым он жил в последние годы.
Приблуд достал из-за пазухи кусок колбасы и хлеб. Поднёс к носу и вдохнул съестной дух. Ммммммммм, вкусно-то как пахнет! Рот тут же наполнился слюной.
«Как у собаки», – подумалось ему, и он хохотнул. Тоже мне собака. «Горе ты моё», – вспомнились мамины слова – и тут же, в ответ на воспоминания, острая боль, словно плеть, обожгла нутро. На глаза навернулись слёзы, он тяжело помотал головой, прогоняя воспоминания.
Нельзя. Нельзя вспоминать! Тот мальчик из прошлой жизни мёртв, он умер вместе с матерью и со всеми светлыми надеждами. Вместо него теперь ничего и никого не боящийся волчонок, он же Приблуд.
Вот уже два года он живёт на улице. Бомжует то бишь. Ворует по мелкому, работает иногда, если берут грузчиком на рынке. Ну и иногда продаётся. А что такого? Это по первости мерзко было и страшно, а теперь – привык. Да и что ему станет, телу? Ну, трахнут его ещё раз. Что с того? Чай не сотрётся. А хоть бы и стёрся, горевать всё равно некому.
Конечно, были и неприятные моменты: иногда просыпалась совесть, что спала похороненная им же, где-то глубоко внутри. И вот тут-то ему всё припоминалось: и воровство, и ложь, и продажа собственного тела. От самого себя становилось мерзко и гадко, прямо с души воротило. Хотелось сдохнуть прямо здесь же и прямо в ту же секунду. Приблуду не нравились эти чувства. Сначала он терзался, казнился и каялся. А потом стал злиться. И однажды, задал совести вопрос: "И кто во всём этом виноват?"
После этого, он узнал, как бороться с этой надоедой, пытающейся вернуть его на праведный путь. Этот маленький вопрос стал его тайным оружием. Его ядерной бомбой, после чего от совести оставались лишь неприятные воспоминания. Но сколько бы раз он не убивал эту пакость в себе, та снова оживала. И причём, в самые неподходящие моменты. Вот как сегодня – он чуть всю операцию по добычи еды не завалил, только потому, что бабку, которую обводили вокруг пальца, жалко стало.
Злился потом на себя жутко. Прям убил бы тварь подколодную! И какого хрена со своими наставлениями лезет?!
Нельзя воровать? Нельзя жить на улице? Нельзя обманывать старух?
А выгонять детей из дома можно?
Было, да было, в его жизни «маленькое» приключение. Он помнил всё: и то, как его, оглохшего и заторможенного после маминых похорон, вышвырнул из квартиры мамин брат, и то, как долго сидел под дверью в неоправданной надежде, что дядя просто пошутил, и то, как потом попытался найти помощи.
Это было похоже на то, как выбрасывают котят на улицу. Он даже не знал, что с людьми тоже так можно.
Каким же он тогда доверчивым был! Наивным и чистым, прям с души воротит теперь от своей идиотической тогдашней наивности.
Просидев под дверью пару часов, он так и не понял, что их с мамой квартира – больше не его дом. Вышедший дядя объяснил.
Вот так просто и оказался он совсем один на улице. Глупый доверчивый щенок среди жестокой волчьей стаи.
Хотя нет, не сразу. Он ещё помощи искал. Справедливости. Был и бесплодный поход в милицию. Теперь, вспоминая, оставалось лишь смеяться над своей былой наивностью. О, тогда, идя туда, он свято верил, что ему помогут, всенепременно выгонят изверга-дядьку из квартиры – и справедливость восторжествует!
Оказавшись среди куда-то торопящихся людей в форме, он с ужасом сообразил, что никому не нужен. Вообще никому. И кто станет помогать ненужному пацану? Правильно, никто. Так и вышло. Здоровенный усатый дядька, что сторожил здание от чужих, отослал его к участковому. И уже идя из милиции, откуда его отфутболили как мяч, он подумал, что, скорее всего, справедливости в обычной, а не в книжной и телевизионной жизни не бывает.
Он до вечера искал участкового, а найдя и послушав сбивчивые и непонятные рассуждения, впал в тоску. Нет, никто, совсем никто не помогает выброшенным щенкам.
А участковый продолжал нудно рассуждать. Вот, мол, суд мог бы помочь, конечно... но и то не факт. Так что, ноги в руки и двигай к родственникам.
У дядьки были деньги, квартира, документы, а у него ничего не было. Совсем ничего, даже дальних и бедных родственников. О каком суде могла быть речь, если по документам выходило, что квартира давно продана, а о нём никто слыхом не слыхивал?
Его вычеркнули из жизни. Легко и просто. Словно ластиком его имя из списка живых стёрли.
И с тоской выйдя на улицу, он втянул носом воздух. После двух голодных дней, тогда хотелось не есть – жрать. Жадно, по-звериному, и рычать от удовольствия, что ест. Всё равно что, лишь бы заполнить пустое сосущее нутро. Мечты о еде кружили голову. Он рад был бы и старой хлебной корке, только бы ему дали её. Запахи готовящейся на кухнях еды доносило до него ветром. Из открытых форточек тянуло до одури соблазнительными ароматами, и они сводили его с ума. Он и не знал, каким острым вдруг может стать обоняние у голодного человека. Почти звериным. Он мог отличить каждую нотку, каждый нюанс одного общего запаха.
Оголодал он тогда крепко. Одичал. И из домашнего глупого щенка превратился в вечно голодного острозубого волчонка.
Одному было трудно, и он прибился к бомжам, там же и получил кличку. И стал полноправным членом стаи.
Квартиру дядька продал, теперь там жили чужие люди. И Приблуд забыл о своей прошлой жизни, а потом ему и самому стало казаться, что тот домашний наивный мальчик, которым он когда-то был, умер. Да и проще так было. Спала где-то внутри совесть, телом правили звериные инстинкты, а много ли зверю надо для счастья? Всего-то ничего – тёплая нора да сытое брюхо. Всё остальное было второстепенным.
– Приблууууд! А, Приблуд! – заголосил тонкий противный голос.
Это Блоха. Блоха был младше него, совсем пацан, ну и первая шестёрка, конечно.
– Чего орёшь, придурок?! – На «придурка» Блоха не обиделся. Потянул носом и жадно уставился на остатки колбасы в его руке.
– Приблуд, дай колбаски, а?
– Ещё чего, мне самому мало, – он откусил от куска. Блоха не сводил с него голодных глаз, но молчал. Наконец он смилостивился и протянул колбасу мелкому. Тот радостно взвизгнул и двумя руками схватил добычу.
– Так чего тебе надо? Чего орал? – но Блохе было не до разговоров. Пацан забил весь кусок колбасы в рот и теперь старался прожевать. Но на вопрос попытался ответить - выпучил глаза и замычал.
– Идиот, – отвесил он подзатыльник мальцу. – Прожуй сначала, а потом говори.
Тот закивал, усиленно работал челюстями и урчал от удовольствия. Наконец всё проглотил, прикрыл глаза и облизнулся.
– Вкусно. А мне только хлеб сегодня достался, – пожаловался пацан. Конечно, шестёркам самое негодное перепадало.
– Радуйся, что хоть хлеб дали.
– А я что? Я радуюсь.
– Так чего припёрся? Пожар? Менты?
Это место у самой реки под старой ивой было, пожалуй, самым любимым из всех схронов Приблуда. Только Блоха знал о нём. Людей здесь не наблюдалось, от ветра защищено огромным щитом с какой-то рекламой. Рай, да и только.
– Там тебя мужик какой-то ищет. Наши сказали, что ты ждёшь его.
– Я жду? – почесал Приблуд голову. Ему самому стало интересно, кого это он ждал? Вот и решил сходить глянуть. Они не торопясь двинули в сторону центра.
– А что за мужик?
– Да здоровый, чёрный как цыган, говорят, с зоны.
Приблуд резко остановился. Не ожидавший этого Блоха ткнулся ему меж лопаток.
– Ты чего, Приблуд? – послышалось сзади.
– Да ничего. Так, вспомнилось. Слушай Блоха, а ты скажи, что меня не нашёл. Лады? – пацан обошёл его, заглянул в глаза.
– Лады. Скажу, – и ускакал. А Приблуд стал озираться по сторонам. Вот уж кого он не хотел видеть так это того, кто два года назад "посвятил" его в голубую любовь. Он тогда еле оклемался, думал, сдохнет в вонючем подвале. Порвал этот бугай его тогда капитально. Агрегат у того был будь здоров! И повторять свой первый опыт, ох, как не хотелось!
Надо бы найти убежище и залечь на дно. Подыхать раньше срока он не собирался.
К вечеру Приблуд очутился в дачном посёлке. Он прошёлся по посёлку, присмотрел подходящие домики, вокруг которых не было недавних человеческих следов. Наконец, остановился на вполне добротном домике и принялся выставлять окно в раме.
Ромка был зол. Нет, ну это ж надо, ну никакой свободы! Мать квохтала над ним как наседка. И если до её замужества он хоть как-то вырывался из под материнской опеки, то теперь они взялись за его воспитание вдвоём с отчимом. Достали уже! Сил его больше не было терпеть этот… этот… произвол! Вот!
– Ромочка, ты ещё ребёнок, ты мира не знаешь. Людей не знаешь. Мама никогда ничего плохого не посоветует, – вещала мать. Ромка готов был взвыть от этой опеки. Ну, какой он ребёнок? В армию должны были бы забрать.
Ромка открыл домик и вошёл внутрь. Прошёл маленький коридорчик, толкнул дверь в гостиную – и замер. Посреди комнаты стоял взъерошенный парень. Грязные джинсы еле держатся на бёдрах, растянутый свитер неопределённого цвета дополнял картину. Но Ромку поразило не это, а выражение голубых глаз парня. Однажды в зоопарке он видел точно такое же выражение – в жёлтых волчьих глазах, смотрящих на него из-за прутьев клетки.
– Ты кто такой? – спросил. Страха почему-то совсем не было.
– Женька, – Ромка хмыкнул.
– Знаешь, идиотский ответ. Я у тебя не имя спрашивал. Ну да ладно, Женька значит Женька. А я Ромка, – он протянул руку для рукопожатия. Парень удивлённо захлопал глазами, но пожал протянутую руку.
– Ну… я пойду?
– А тебе есть куда идти? – поинтересовался. Парень запнулся, вскинул на него злые глаза.
– А тебе-то что?
– Может, компанию мне составишь? Скука тут будет смертная.
– А ты что тут забыл весной? До каникул вроде рано ещё.
– А я из дома сбежал, – выдал с гордостью. Сейчас он гордился своим поступком, а потому ожидал чего угодно, но не осуждения.
– Дурак ты, Ромка. Мать ведь с ума сойдёт. Она ведь любит тебя, идиота.
– Эй, ты чего это обзываешься, ты же ничего не знаешь! Достали они меня уже с отчимом!
В голубых глазах полыхнула злость, и Ромку опять поразила глубина этого чувства. Эта злость была почти осязаема и остра как нож. «А ведь я этого Женю совсем не знаю и эти глаза много чего видели. Много чего знают. О чём я даже и не догадываюсь», – подумал он. Стало страшно. А вдруг этот зверёныш убьёт его? Наверное, умеет это делать. И никто не знает, что он уехал на дачу. Но парень удивил его, как разозлился, так и успокоился.
– А чего знать-то? Любят тебя. Всегда Ромочке всё самое вкусное, всё самое лучшее. Не так что ли? Родные хотят, чтобы ты надеждой и опорой в будущем стал.
Ромка рассмеялся.
– Надеждой и опорой, да? Так от армии нехер было тогда отмазывать. А то болтаюсь теперь, как говно по проруби, никуда приткнуться не могу. Да что ты знаешь?! У меня батя, мой настоящий, а не отчим, пидарасом оказался! Сейчас с мужиком встречается, я сам видел, как они целовались. Стыдуха, сил нет! Гомики хреновы! – Ромка выплеснул из себя злость и возмущение и, думая, что поразил недавнего знакомого, посмотрел на него. А тот просто стоял и внимательно так смотрел на Ромку, и просто жуть брала от этих глаз, что смотрели на него.
– А ты вот белый и пушистый аки ангел белокрылый? – Женька устало вздохнул, махнул рукой.
– Да вот! – зло выплюнул Ромка. Ещё один учитель нашёлся!
– Вот скажи мне, что у тебя есть самого ценного в жизни? – спросил парень. Ромка задумался. Странный вопрос. И ответа на него не было. Не задумывался он об этом ещё. Ценное, самое ценное?
– Да не знаю я! Что за вопрос дурацкий?!
А парень приблизился к нему вплотную и прошептал:
– А если я маньяк? Если посажу тебя в подвал и кормить не буду день, несколько дней, неделю… или две. И ты будешь рад, безмерно счастлив каждой хлебной крошке. А потом ещё и трахну, сделаю так, что тебе понравится. И станешь ты таким же пидарасом, как твой батя. Что тогда ты скажешь, ангел белокрылый? – этот тихий голос завораживал. Более того, Ромка вдруг представил всё, о чём ему говорили, и испугался по-настоящему. В ужасе отступил от психопата.
«А ведь сделает. Этот сможет и глазом не моргнёт. Людей в округе почти нет и помощи, значит, тоже нет, – промелькнуло в мозгу. Ромка покрылся мурашками. – Права мама. Я идиот. Я ничего не знаю».
Он осторожно взглянул в страшные глаза и увидел там усталость. У его девяностолетнего прадеда тоже была такая же усталость в глазах.
Почему у этого пацана ТАКИЕ глаза? Он ведь мой ровесник, так откуда он всё знает?
Они молча постояли, глядя друг на друга, и Женька, тяжело вздохнув, отвернулся от него. Присел на диван, стал мотать на ноги какие-то тряпки.
– Жень, не уходи... – Ромка и сам не знал, зачем просит остаться с ним этого парня.
– Тяжело мне с людьми, особенно с такими, как ты. Ведь каша у тебя в голове и ни хрена-то ты не знаешь ещё в жизни, а всё туда же – в судьи.
– А ты просвети меня.
– Не хочу я просвещать тебя, рано или поздно сам поумнеешь.
Ромка потерянно молчал. Нет, это же надо, вот так всегда: впервые в жизни появляется человек, который ему действительно интересен, а он не знает, как и чем его завлечь. Что сделать, чтобы не уходил?
А тот натянул видавшие виды кроссовки и потянулся за курткой.
– А у меня макароны с тушёнкой есть! – Женькина рука застыла. Ромка увидел, как парень сглотнул. «Господи, да ведь он же голодный!»
– А что ещё? – повернулся тот к нему, и Ромка застыл как дурак с открытым ртом. Женька улыбался. Улыбались губы, лучились мягким светом глаза, и, казалось, от самого парня исходит мягкий золотой свет. И до того это было красиво, что у Ромки перехватило дыхание.
«Вот ты значит, каким бываешь... – метеором пронеслось в голове. – Вот значит, каким можешь быть».
Женька остался. Правда, потребовал, чтобы он позвонил матери и предупредил, что он у друга в гостях. Мать попыталась выспросить, где именно находится Ромка. Но он попросил не волноваться и отключился. Обещание было исполнено.
И стали они жить вместе с новым другом на даче. Ромка, как бестолковый щенок, хвостом ходил за парнем и чуть ли не в рот ему заглядывал. Женька стал для него как старший брат, которого у него никогда не было, но о котором он всегда мечтал. И совсем не важно, что тот на самом деле был младше него самого. Ему всё было интересно: и как печку растапливать, и как правильно разжечь костёр, и как ориентироваться в лесу.
Они ходили в лес по берёзовый сок, и оказалось, что этот сок очень вкусен. Правда и здесь были свои тонкости. Чем выше делаешь отверстие в дереве, тем чище и вкуснее был сок. А кленовый вообще оказался сладким, как компот. Был и поход за весенними грибами – сморчками и строчками. Ромка никогда и слыхом не слыхивал о таких, не то, что вживую видел. Грибы оказались вкусными, чуть слащавыми и были во сто раз вкуснее всего, что ел до этого Ромка. Шампиньоны ни в какое сравнение не шли с этими грибами. Или это было от того, что они сами собрали эти дары леса?
Вот это была жизнь! Ромке временами казалось, что он настолько свободен, что ещё чуть-чуть и взлетит.
За полторы недели они облазили посёлок вдоль и поперёк. Нашли рядом с одним домиком незапертую баньку и устроили помывку с постирушками.
Женька был худым и мосластым, как молодой жеребёнок. Рядом с ним Ромка почувствовал себя здоровенным и неуклюжим.
– Ну и чего весь вечер пялишься как на девку? – спросил его Женька и окинул Ромкино тело задумчивым взглядом.
– Жень, а ты уже пробовал секс?
– Ну? – это «ну» можно было трактовать двояко. Однако отчего-то думалось, что Женька давно знаком с радостями секса.
– А ты пробовал… знаешь, как это бывает с мужчинами? – тот фыркнул. Одарил загадочным взглядом, задержался на его паху.
– Любопытство сгубило кошку... – но подошёл к нему и, подняв голову, заглянул в глаза. Ромку словно огнём опалил этот новый взгляд голубых глаз. Теперь там было желание. Женька, он что, взаправду желает его?
– Ты хоть с девушкой был?
И он не смог соврать, хотел, но не смог.
– Нет.
– Эх, горе ты моё... – выдохнул Женька и взял в руку его член. Ромка вздрогнул, ощущение чужой руки на самом чувствительном месте было непередаваемым. Дыхание участилось, стало жарко.
– Жееень, хорошо-то как!.. – простонал он. А парень опустился перед ним на колени и взял его орудие в рот. Жаркий и влажный плен Женькиного рта огнём пронёсся по нервам и, застонав от наслаждения, Ромка вцепился парню в волосы.
Так вот значит, как оно бывает! Вот значит…
Наслаждение было непереносимым, почти болезненным, и Ромка понял, что надолго его не хватит. А когда Женька стал, причмокивая, сосать и лизать его чуть ли не дымящийся член, тут и пришла острая разрядка. Он хрипло застонал и со всей силы толкнулся в жаркий рот, выплёскиваясь в Женьку. Тот сглотнул и выпустил изо рта обмякшую плоть. Утёр губы.
– Понравилось? – поинтересовался.
Как будто леденец сосал, а не его ублажил. Но хорошо-то как!
Он не смог ответить, только кивнул. А тот, как ни в чём не бывало, поднялся с колен, стал одеваться.
В тот вечер они больше не разговаривали. Каждый думал о своём, и молчание было для Ромки странным и пугающим.
А на следующее утро на дачу явился папаша, собственной персоной. И всё испортил.
Виктор смотрел, как одевается любовник и думал, что теперь, это наверняка всё – финиш. Они оба устали, измучили друг друга, и надо было расставаться. Надо было всё рвать.
Это в который раз, интересно?
Но предстоящее одиночество пугало до дрожи. Не хотелось, ох как не хотелось жить никому не нужным. Он уже собирался каяться, просить прощение и рот уже открыл, но тут заверещал его телефон.
Они посмотрели друг другу в глаза. И оба поняли – это всё. Конец. Кто-то там наверху, уже всё решил, и оставалось только подчиниться, разбежавшись в разные стороны.
– Ответь уже, – усмехнулся Алексей. – Долг ведь обязывает, труба зовёт.
Виктор тоскливо посмотрел на любовника и взял телефонную трубку. А тот натянул чёрный джемпер и, помахав ручкой, вышел вон из комнаты. И из его жизни заодно.
– Виктор, Роман пропал! – закричала бывшая жена. Он тяжко вздохнул. Эх, снова здорово! Сын бунтовал, не хотел ничего и никого слушать. Да ещё и увидел их однажды обжимающихся с Алексеем. Обозвал их тогда вонючими пидарасами и убежал. И после этого всё в его налаженной жизни полетело к чертям – и отношения с сыном, и с Алексеем тоже. Он ещё какое-то время барахтался, пытался что-то наладить, как-то склеить осколки. Да только ничего не получалось, хоть волком вой! Расползалось всё под руками, как мокрая скользкая глина, не собрать, не склеить. А теперь вот ещё и это!
– Подожди, что значит пропал?
– А то и значит! Уже почти две недели дома не показывается, только звонит. Говорит, что всё хорошо. В институт не ходит. Я не знаю, что делать?! – женщина заплакала.
– Хорошо, я разберусь, – пообещал.
Разбираться Виктор умел, искать тоже. Вначале стоило поговорить с друзьями сына. Но разговоры ничего не дали, ничего не прояснили. Никто Ромку не видел, никому тот не звонил. Из этого можно было делать два вывода: либо он познакомился с кем-то, кого он ещё не знал, и зависает у этого нового друга, либо живёт на даче. Больше деваться Ромке было некуда. Только вряд ли сын смог бы прожить на даче один так долго. Что-то было не так, не состыковывалось. Но проверить версию стоило, и Виктор отправился на дачу.
А когда он увидел Ромку вдвоём с тощим мальчишкой – всё сошлось. Стало понятно, как Ромка прожил столько времени на природе.
Новый друг сына Виктору не понравился. Парень явно уличный. Из той породы, что чем сильнее таких била жизнь, тем сильнее они за неё цепляются и всё лезут и лезут вперёд, никуда не сворачивая, только вперёд! Иногда, эта порода вызывала в нём отвращение, а иногда – восхищение.
Друзья сидели спина к спине и грелись на весеннем солнышке. Ромка улыбался и о чём-то тихо говорил. Таким расслабленным и счастливым тот был в глубоком детстве. А другой явно наслаждался теплом. Столько блаженства и счастья было на его лице с закрытыми глазами, что невольно становилось завидно. Он доверчиво откинулся всем телом на широкую Ромкину спину и только что не мурлыкал от удовольствия.
Как-то слишком уж близки ребята. Странно. Мой сын идёт по моим стопам?
Противно скрипнула калитка, пацаны вздрогнули и посмотрели на него.
Он встретился взглядом с голубыми глазами и безошибочно определил – наш. Парень тоже, видимо, признал его.
Виктор не знал, как по глазам они вычисляют друг друга, как понимают, что принадлежат к одной голубой породе. Только это всегда было безошибочно, ещё ни разу он не ошибся в определении своих и чужих. И ещё ни разу, никто не спутал и его.
Мальчик явно был младше Ромки и совсем дикий, как волчонок, прибившийся к людям. А вот сын смотрел на этого дикаря с обожанием.
Ё-моё, приехали! Не хватало ему ещё и сына в их рядах!
– Ну, привет вам друзья, наслаждаетесь покоем и природой, значит? Роман, ты о матери подумал? Ладно, с тобой я потом поговорю. Марш в дом! А теперь, я хотел бы побеседовать с твоим другом. Ты ведь не против? – спросил зверёныша. Тот пожал плечами.
– Да пожалуйста, чего не поговорить?
Но неожиданно возникла проблема. Сын упёрся рогом и стоял столбом. Характер показывал и уходить никуда не собирался.
– Рома, ты можешь погулять?
– Нет.
У сына только пар из ушей не валил. Защищает по****ушку свою. Значит, попробовал уже. И теперь в кровь ведь биться будет. Ах ты, сучонок малолетний, дырку подставил дураку моему, а тот и с катушек съехал на радостях.
– Рома, мне надо поговорить с твоим новым другом.
– Нет!
Неизвестно чем бы всё кончилось, но тут пацан провёл рукой по Ромкиной руке, заглянул тому в лицо.
– Ром, оставь нас, ничего страшного не случится. Мы просто поговорим, – успокоил. Сын чуть ли не обниматься полез. Виктору стало смешно. «А как же твои слова о вонючих пидарасах?» – хотелось спросить ему. Да нельзя было, он понимал, что спроси он сына об этом, то разобьёт всё, что осталось, потом ничем уже не склеить, ничего не собрать будет.
Ромка посмотрел на него, как на врага. И этот чужой враждебный взгляд сына резал получше ножа.
– Не дай бог, ты что-то скажешь Женьке, не прощу! – бросил он и торопливо ушёл с участка, пошёл в сторону леса.
Да, заявочки, однако!
Виктор внимательно посмотрел на пацана. Худенький, бледненький, в чём только душа держится? А вот глаза оценивающие, опытные, знающие. Потрепала, ох и потрепала его жизнь. В бараний рог согнула, да не сломила.
– Значит, тебя Женей зовут? А я Виктор, – улыбнулся он. Но парень молчит, смотрит на него и молчит. Да, занятный, видимо, разговор у них получится.
– Сколько тебе лет, Женя?
– Семнадцать.
– Родители у тебя есть?
– Нет.
– Давно ты на улице?
– Слушай, дядя, давай по теме, а? – Виктор усмехнулся. Ему нравится этот колючий мальчик. Он всматривается в него и снова улыбается.
– А ты хорошенький, хоть и дикий. Спал уже с Ромкой? – парень усмехнулся на этот вопрос. Посмотрел с вызовом.
– А тебе-то что, тоже хочешь? – Вопрос опаляет мозг. Во рту мгновенно пересохло. Хочет ли он этого мальчишку? Если бы тот согласился? «Да! Да! Да!» – непрерывно вопит тело, и Виктор даже не удивлён, он потрясён этим открытием.
Да что с ним такое? Он ведь не голоден. Так какого хрена?!
Но тело не слушает разум – шагает к парню и, смотря тому прямо в глаза, шепчет:
– Хочу.
Мальчишка удивлён и растерян не меньше него, недоверчиво потряс головой и отступил. Но в глазах, в голубых глазах томная поволока и призыв.
Ах ты ж сучка!
И Виктор шагнул за ним следом. Костяшками пальцев провёл по щеке. Мальчика трясёт, в глазах мелькает ужас и недоверие. О, Виктор понимает, что с ним происходит. Им сейчас владеет страсть, тёмная, всепоглощающая. Наверняка, такого с этим Женей ещё не происходило. И сейчас тот боялся самого себя.
Он провёл пальцем по нижней губе и, когда тот приоткрыл рот, Виктор впился в сладкие губы. Мальчик застонал под его руками, тряпичной куклой повис на нём. Бери не хочу. Но их страсть обоюдная. Его тоже накрывает и он тонет, понимая, что нужно остаться на плаву. Виктор старается ухватить ускользающий рассудок. Вернуться за черту, которую нельзя пересекать.
Сладкий сучонок! До того сладкий, что крышу снесло напрочь. Он не без труда разорвал поцелуй и, задыхаясь, наблюдал, как жадно глотал воздух мальчишка. Глаза чёрные, пьяные, тот, видимо, тоже с трудом понимал происходящее.
Пах пульсировал, и он был готов взять пацана прямо тут же, на старом дачном одеяле.
Неожиданно, шорох раздался со стороны калитки и, поворачиваясь туда, он уже знал, кого там увидит.
За калиткой стоял бледный растерянный Ромка и шальными глазами смотрел на них.
Оооооох, мать моя женщина, и зачем ты меня родила?!
Приблуд посмотрел на отца и сына и ему захотелось смеяться. Морок страсти развеялся как дым, теперь голова может соображать. Главное, теперь, – в ближайшем будущем не даваться в руки Ромкиного папаши, а всё остальное как-нибудь разгребём.
А вот двое родственничков явно в ауте. Ну, с Ромкой всё понятно: отобрали игрушку, да ещё родной папочка. А вот понять мужика труднее. То ли корит себя за то, что встал между сыном, то ли казнится за этот неконтролируемый взрыв страсти.
Блин, удивил мужик, ох и удивил много чего повидавшего Приблуда. Он думал, что знает почти всё, а оказывается, не знал, что так тоже бывает. Что всего за одну секунду, можно стать покорным рабом незнакомого человека. Да, подкинула жизнь задачку. Ну да ладно, с этим разберёмся позже. Теперь надо наводить мосты между обиженным дитём и недовольным родителем.
– Ром, у нас чай остался? – будто ничего не случилось, интересуется. Тот вздрагивает, стеклянный взгляд проясняется.
– Да, есть ещё.
Голос у парня хриплый. О, как тебя зацепило, ангел ты наш белокрылый. Небось, в штанах тесно стало. А может настолько шокирован, что обида затмила все остальные чувства? Но он рад, что Ромка больше не берётся судить поступки других людей. Тем более, этот сумасшедший поцелуй.
– Ну, тогда идёмте пить чай, там и поговорим, – приглашает он. Мужик улыбнулся, а в глазах ворочается что-то тёмное, горячее. Приблуда как кто под дых ударил. Дыхание перехватывает и до дрожи хочется подойти и утонуть в этой чёрной обжигающей тьме. Во рту пустыня, воздух куда-то испарился. Да что ж это творится-то?
Ромка перехватил их взгляды и тяжело, обречённо вздохнул. Правильно вздыхаешь, тебе ничего не обломится, а минет ты уже получил. В целях просвещения. Не всё коту масленица.
У него возникает чувство нереальности происходящего. Вот если бы его сейчас рвал бывший знакомец с зоны, а вокруг стоял стойкий подвальный запах – это было бы реальностью. Но быть костью между отцом и сыном из нормального, другого и почти забытого мира...
Приблуд забыл тот мир, теперь для него он был незнаком и пугающе опасен. Он не знал, не помнил, как в нём надо жить. Он жил теперь в другом, совершенно другом мире. Он знал все его законы, он понятен и уютен для Приблуда. Там не надо было много думать, надо просто выживать.
Как же его угораздило попасть сюда? Да ещё в самую гущу событий? С корабля на бал, так сказать. Вот же жизнь! Ведь он же думал, что даже нормально говорить разучился. Все последние годы говорил по-другому – один сплошной мат и только там, на дне, понятный жаргонный язык. А жизнь повернулась по-другому, и он вспомнил все забытые слова, весь нормальный человеческий язык.
Женька взял на себя роль хозяина: разлил чай в кружки, наложил варенье из банки в блюдечко. И как в омут с головой прыгнул:
– Ничего у нас с Романом не было. Я просто временно жил вместе с ним. Он хороший парень, – объяснил обоим. Приблуд улыбнулся. Ну, вот и всё закончилось, время пребывания в нормальном мире подошло к концу.
Ромка смотрит на него обиженно, словно он не оправдал возложенных на него надежд. А вот во взгляде Виктора скорее торжество.
Ага, зря надеешься. Страсть конечно дело хорошее, только… не для него она.
– Ну, вы тут поговорите, а я пока погуляю.
Он ушёл. Наверное, для всех так будет лучше. Отец с сыном рано или поздно наладят отношения, а он... он как всегда лишний в той жизни. Приблуд пошёл в лес, к железнодорожной станции. Туда, откуда время от времени слышался шум поездов и электричек. Отпуск закончился, пора возвращаться в грязь, на дно. По пути он сорвал молодую заячью капусту и рассеянно жуёт кисловатую траву. Он ни о чём не жалел, весело было. Ромка, что дурной щенок вился всё это время вокруг него. Он хороший парень, чистый, не испорченный. Не дело грязному Приблуду тереться рядом с парнем. Пора возвращаться в привычный мир. Каникулы закончились.
Блоха, как всегда, не сидит на месте, прыгает как известное насекомое. И привлечь его внимание удаётся не сразу.
– Приблууууд! – вопит тот дурным голосом и кидается обниматься, это согревает что-то внутри него. Вот ведь щенок, соскучился! – Ты куда пропал? А? – мальчишка лыбится, заглядывает в глаза, лижется. Ну щенок щенком.
– Слушай, Блоха, а тот мужик, что меня искал, он не показывался больше? – осторожно интересуется. Секунду пацан соображает, потом опять лыбится, отчаянно трясёт головой и выдаёт:
– Неееа, он в тот вечер пырнул Лысого и его менты загребли, а Лысый, говорят, загнулся в больнице. Прикинь, вот кайф-то без Лысого жить! Приблуд, а у тебя похавать ничего нет? – вот же мелкая зараза, только бы пожрать ему на халяву.
– Нету. Совсем ничего нету.
И потекла нехитрая Приблудова жизнь, как и раньше. Весна вступала в свои права, на улице становилось всё теплей и теплей, стали зеленеть почки на деревьях. Не сегодня-завтра зазеленеет всё, расцветёт.
Приблуд нежится и жмурится в солнечных лучах, прямо как большой кошак. Ох ты господи, лепота! Не то, что зимой, в вонючих подвалах грелись у туб.
– Женя? – он вскидывается на это имя и трясёт головой. Виктор смотрит сверху и улыбается. Рядом перебирает худыми ножками Блоха.
Уууууу, сука малолетняя, продал!
Но зла нет. Он бы тоже продал, здесь зарабатывают кто как может. Он смотрит, как бумажка исчезает в Блошиной лапке и тот, подпрыгивая и повизгивая от радости, убегает прочь. Приблуд сел на расстеленной картонке, где до этого блаженствовал в солнечных лучах.
– Зачем так много отвалил, всё равно ведь у пацана отберут, – кивает он вслед убежавшему пацанёнку.
– Я обещал. Я хотел поговорить, искал тебя.
Приблуд рассмеялся.
– Ой, вот только сказок не надо, я все их наизусть знаю. Чего надо? – мужчина растерялся, начинает злиться.
– Я, правда, хотел поговорить.
– Ну, говори, я послушаю.
– Хочешь жить со мной?
Сказать, что Виктор удивлён своим словам, значит не сказать ничего. Он в шоке от того, что вырвалось из него, и замерший парень, видимо, тоже. Зачем он искал Женьку, зачем раз за разом вспоминал их сумасшедший поцелуй? Представлял, что будет, зайди он дальше? И почему этот задохлик так врезался ему в душу?
А всё дело было в страсти. За свою жизнь мало с кем испытывал Виктор такой ослепительный накал. Мало с кем настолько терял голову, что забывал обо всём на свете.
Виктор опустился на тёплую картонку рядом с парнем. Заглянул тому в глаза и увидел то, что так мечтал увидеть все последние дни. Глаза парня мгновенно потемнели, губы приоткрылись. И Виктор впивается в ждущий его рот. Пацан застонал ему в рот, мгновенно переместился, оседлав его колени, потёрся об него, пальцами зарылся в волосы на затылке.
Твою ж мать. Это снова случилось.
Виктор оторвал от себя ничего не соображающего парня, тот жалобно хныкнул и вновь потянулся к нему. Оба возбуждены, оба тяжело дышат, и он готов плюнув на всё, взять то, что ему так щедро предлагали. Тем более, место здесь уединённое. Но...
– Подожди, успокойся, – он прижал парня к себе, чувствуя, как тот дрожит. Парень жарко дышал рядом его с ухом. Мурашки стаей пробегают по телу.
– Почему нет? Нас никто не увидит здесь... – тот прикусил его мочку, пососал и Виктор плюнул на всё. Он ведь не железный! Он так хотел этого, раз двести представлял, как это произойдёт. Выпустил на волю своего бойца, стащил штаны с ягодиц парня и одним махом ворвался в жаркое нутро.
Ох ёёёё! Да сдохнуть за это сумасшествие не жалко. Ни разу ещё в своей жизни Виктор не терял голову настолько. Он забыл обо всём – где он и кто он. Весь мир сосредоточился на них двоих, и он с радостью думал: «Да! Да! Да! Сто, тысячу раз да! Ни за что не отпущу, ни за что не дам уйти! Я так долго искал тебя, эх, горе ты моё, горе горькое! И где же ты было всё это время, горе моё луковое?!»
Парень двигался на нём, как на лошади, громко стонал, и Виктор уговаривает:
– Тише, тише, Женька. Не так громко.
Распахнулись чёрные, с тонкой голубой радужкой, шальные глаза, невидяще посмотрели на него. И в этот момент Виктор увидел всю душу парня до самого донышка. Тот прекрасен в этот момент.
«Мой!» – вопит кто-то внутри него.
– Я не могу тише, – обиженно сообщает ему его чудо, его горюшко. А Виктор схватил парня за бёдра и резко толкнулся в тугое отверстие. Ему вдруг самому становится начхать на всё – увидит или услышит их кто-то.
Парень кончает, вцепившись зубами ему в плечо и полузадушенно воя. Этот вой распрямляет тугую пружину внутри него, и следом за мальчишкой кончает и он.
Хорошо-то как, господи боже!..
Он достал из кармана платок, вытерся, вытер парня. Натянул на него джинсы с влажным спереди пятном. Нежно поцеловал молчащего мальчика. Действительно, горе. И что же нам с тобой делать, горюшко моё?
– Ну что скажешь? Попробуем жить вместе? А? – Женька вскинул на него глаза и там, в голубых глазах, страх, даже не страх, ужас. Он покачал головой, отрицая, не желая принимать.
– Нет. Знаешь, в детстве мне всегда было интересно, почему можно приручить дикую кошку и почему уже никогда невозможно приручить одичавшую домашнюю... это больно... очень больно... я просто не выживу снова оказавшись на улице.
Виктору нечего возразить, слов совсем нет, и Женька начинает вставать с его колен. А он понимает, что если парень уйдёт, если он даст ему уйти, то никогда в жизни, больше они не встретятся. И Виктор, сграбастав парня в охапку, прижал к себе.
– Женечка, что ж ты делаешь? Что ж ты творишь, горюшко ты моё, ведь я влюбился в тебя. Влюбился так сильно, впервые в своей жизни. Я же умру, сдохну без тебя... Женька, родной мой... любимый, ну не уходи... – тот зубами вцепился ему в плечо. Парня трясло и он завыл, жалобно и тоскливо, совсем как волчонок, попавший в капкан. Сильнее стиснул зубы и жался к нему.
Острой болью горело плечо, и у Виктора всё внутри переворачивается от жалости к мальчику. Он всё понимает, ведь не один десяток лет уже прожит. Всё он понимает, и то, что, возможно, было бы лучше отпустить парня. Но руки сильнее стискивают мальчишеское тело и до боли прижимают его к себе.
– Ну прости меня... прости, что так долго искал тебя... больше никогда, никогда в жизни не оставлю тебя одного, – шепчет. Он гладит по спине трясущееся мальчишеское тело. Вой прекращается слишком внезапно, и Виктору становится страшно. Что он будет делать, если Женька опять захочет уйти? Какими силами удержать его? Парень отстраняется и смотрит ему в глаза.
– Хорошо... я попробую... Но если ты оставишь меня, выбросишь... я убью тебя.
Внутри всё замирает от страха. Виктор понимает, что это не просто слова. Не простые угрозы. Он вздыхает.
– Я согласен.
Поначалу Женька совсем дикий. С трудом он уговаривает его сменить старую одежду на новую. В ЗАГСе пришлось восстанавливать его свидетельство о рождении. Надо было подавать документы на паспорт. Вопрос с учёбой висит мёртвым грузом. С какой стороны подходить к нему он не знает. Наверное, стоило бы нанять репетиторов?..
Но, занимаясь всеми этими делами, Виктор с удивлением и удовлетворением замечает, как привыкает к домашней жизни парень. Дикий взгляд постепенно смягчается, всё чаще в нём проскальзывает теплота, когда он обращён на него, Виктора.
Стали налаживаться отношения с сыном. Женька для Ромки непререкаемый авторитет. Женька всё знает, он для сына друг и первый советчик. К лету у Ромки появляется девушка, и он первым знакомит её с ними.
Виктор благодарен жизни, что она повернулась к нему своей светлой стороной. Теперь у него есть пара, его любимый, кому он нужен, кто всегда ждёт его и тоже любит. Будут ещё у них трудности и препятствия, жизнь не всегда гладкая и освещённая дорога. Но Виктор надеется, что они преодолеют все трудности и препятствия вместе с любимым. И будут ещё долго идти вместе рука об руку.
Женька долго стоит во дворе незнакомого дома. Он пришёл сюда, чтобы взглянуть в глаза тому, кто много лет назад выбросил его из дома. Дядя. Мамин брат. Самый родной по крови человек, тот, кто не пожалел глупого наивного домашнего мальчика. Что скажут ему глаза, в которых деньги – самое ценное в жизни?
Женька боится. Он до дрожи боится взглянуть в родные глаза и увидеть там бездну. Его трясёт и когда уже он собирается идти к дядиному подъезду, рядом останавливаются две пожилые женщины.
– Шур, слышала, что у нас вчера во дворе творилось?
– А как же! Ох, жуть какая! А ты всё сама видела?
– Ага, всё видела. Мы как раз с Клавкой на лавке сидели. И тут хлоп, жуть-то какая, Валь! Эти Быстрицкие последнее время с ума посходили совсем. Надо ж, Вовка, сын их, наркоман совсем стал, всё повынес из дому, а вчера вон с девятиэтажки и сиганул. Кровищи, Валь, голова треснула, жуть такая! А потом выскочили родители. Представляешь?! Алка-то убивалась как! Ох, бедная баба! Да и боров этот, Васька, белый весь был, а потом шасть домой, и прирезал потом Алку! Орал, что эта сука во всём виновата. Во трагедия, Валь! Шекспиры там всякие, отдыхают.
– А что ж, забрали Ваську в милицию?
Женьку замутило. Он отошёл от говорливых кумушек. Самое главное он узнал. Трагедия, случившаяся с дядиной семьёй, потрясала своей жестокостью. Что это, возмездие? Божий суд или случайность? Он потряс головой. Бездна, что жила в дядиных глазах, всё же сожрала его вместе со своими близкими, и Женька был счастлив, что он не вошёл в число близких этому человеку.
Он выдохнул боль, засевшую в нём, на душе стало легко и спокойно. Вспомнил, что Виктор сегодня устраивает семейные посиделки. Их ждал весёлый шумный вечер. Кроме Ромки со Светланкой будут ещё и Ромкина мама с мужем. Как ни странно, Виктория и Андрей хорошо приняли их пару. Женщина в первое их знакомство увлекла его на кухню.
– Хочу поблагодарить тебя, Женя. За то, что именно ты встретился тогда на даче моему сыну. Ты многому его научил, вправил мозги. Роман теперь стал совсем другим, мы стали ближе. Он принял Андрея, перестал осуждать своего отца. И я рада, правда, рада, что именно ты достался Вите. Вы любите друг друга, берегите эту любовь, – и обняла его, Женьку.
Он вдохнул тёплый воздух и улыбнулся сам себе. Поднял голову к небу.
– Мамочка, твоё "горе" нашло, наконец, своё счастье, спи теперь спокойно, – прошептал он и чуть ли не бегом направился к тем, кто ждал и любил его, к своей новой шумной семье.
КОНЕЦ