Я проспал весь день и вечер. Проснулся уже заполночь по своей физиологической надобности, но встал не сразу, а некоторое время сидел в постели, ошалевший и взлохмаченный, распутывая свои перепутанные сны.
Вчера, когда мы с Раухом успокаивали рыдающую Айрони, а потом слушали монотонный и бесчувственный голос Холмса, я сумел как-то замкнуться в себе, не подпуская эмоции слишком близко. Они дождались, пока я засну, и навалились на меня, путая тоску со страхом и воспоминания с печалью. Во сне я оплакивал Сони и боялся за Холмса. Но, может быть, местами и наоборот: оплакивал моего несчастного друга и боялся за Сони, которая снилась мне ещё живой. Мне было тяжело на сердце – так тяжело, словно это меня положили в промёрзшую могилу в еловом бору и засыпали землёй. «И если так плохо мне, - невольно подумал я, - то каково сейчас Холмсу?»
Я прислушался. В доме спали. По полу тянуло сквозняком. Сквозь щели в ставнях пробивался глубокий синий свет ясной весенней ночи. Натянув брюки и набросив на плечи пиджак, я, как был, босиком, прошлёпал по мертвенно-ледяному полу в гостиную.
Здесь догорал огонь в камине, и в коротких всполохах я отчётливо видел безжизненное лицо Холмса. Он сидел, запрокинув голову на спинку дивана, и его глаза были закрыты, а пальцы переплетены в обхват поднятых к груди коленей.
Я подошёл к нему и молча остановился рядом.
Он открыл глаза и несколько мгновений просто смотрел на меня, а потом проговорил, дрогнув углом рта в горькой усмешке:
- Хочется заплакать, хочется уснуть, а не могу ни того, ни другого. Я гнался за призраком, Уотсон... Садись, побудь со мной.
Я послушно присел рядом - сначала не касаясь его, но потом придвинулся и обнял за плечи. У него снова был жар, но несильный. И он выглядел совсем измученным. Мне хотелось заговорить с ним, но я не мог найти слов – все, имеющиеся в английском языке, казались мне сейчас пустыми и ненужными.
- Теперь ты знаешь, что она не предавала тебя, - наконец выговорил я, злясь на себя за свою тупость.
Он качнул головой:
- Ты глупец, если думаешь, что мне от этого легче.
- Наверное, я всё-таки умён, потому что я так не думаю. На самом деле, я думаю, ты должен чувствовать нестерпимую боль и обиду, - и вот тут я понял, что нужно говорить, и заговорил, стараясь словами попадать в его мысли – пусть это было немного неуклюже. - Подумать только! Потерять Сони, пережить эту потерю, обрести надежду, выносить её, терзаясь сомнениями, поверить в чудо, а потом снова потерять всё – и на этот раз уже безвозвратно. Потерять, не успев и слова сказать, не успев коснуться её руки, не услышав своего имени из её уст... Не успев ни простить, ни самому вымолить прощения... Следовать по пятам, догонять, рваться – и вот так всё закончить, словно с разбегу лицом в стену. А ведь ты любишь её. Не знаю, сознаёшь ты это или нет, но ни одну женщину ты не любил и не полюбишь так, как Сони. Эта боль тебя не оставит – разве что острота её стихнет немного со временем... Послушай, у тебя глаза полны слёз. Ну, заплачь! Заплачь, Холмс, боль станет не такой нестерпимой. Заплачь же, ну! – взмолился я, взяв в ладони его лицо и не позволяя отвернуться. – Заплачь! Отпусти её! Поверь в её смерть – пусть она перестанет быть настоящим и начнёт хоть понемногу уходить в прошлое. Ну заплачь же! Не держи это в себе! Вот-вот-вот... вот... вот так! Хорошо! Правильно! Всё правильно! Отпускай, отпускай её... Нет ничьей вины – ни твоей, ни её. А боль утихнет. Боль всегда утихает – я знаю.
Потом я долго сидел, обхватив его и укачивая, как ребёнка, а он, уткнувшись лбом мне в плечо, плакал не сдерживаясь, но без истерики, и я знал, что в конце концов он постепенно успокоится и уснёт, потому что ещё слаб, потому что измучил себя, потому, наконец, что я этого хочу.
Прошло, наверное, с полчаса. Его дыхание выровнялось, голова на моём плече отяжелела, а рука, сжимавшая моё запястье, разжалась и соскользнула вниз. Он начал засыпать. Я уложил его и укрыл, но самому мне спать уже не хотелось. Я подобрал ноги, застывшие на ледяном полу и приткнулся в углу дивана, разглядывая в свете камина лицо спящего Холмса.
Меня заставили порывисто, даже испуганно обернуться шаги – тяжёлые, хромающие, но детские. Странной шаркающей походкой, словно таща ногу всеми боковыми мышцами тела, в комнату вошла Айрони. Она была совершенно одета и даже причёсана.
- Давно вы проснулись, мисс...э...мисс Мак-Марель? – спросил я, сам дивясь на свой какой-то преувеличенно приветливый балаганный тон.
- Давно, - тихо ответила она, ничего не конкретизируя. – Странно...
- Что странно?
- Что он может спать, - она указала резким движением подбородка на Холмса.
- Он устал и болен, - сказал я довольно холодно. – Очень хорошо, что смог уснуть, и я бы не хотел его нечаянно разбудить.
- Если бы не он, я была бы здорова, а мама жива, - она, кажется, намеренно несколько повысила голос. Холмс глубоко вздохнул и пошевелился.
- А вот это уже подло, - сказал я.
- Что именно?
- Всё. И смысл, и форма. Если вы решили всё-таки со злости разбудить его, было бы честнее делать это в открытую, а не так...
Я не успел глазом моргнуть, даже договорить не успел – она порывисто шагнула, чуть не свалившись, потому что неуклюже заплела ногу за ногу, и грубо тряхнула Холмса за плечо. Сказать по правде, этого я не ожидал. Настолько не ожидал, что попросту впал в короткий ступор.
- Просыпайтесь, - сказала Айрони. – Мне есть, что сказать вам, а вам, возможно, найдётся, что сказать мне.
Холмс открыл глаза и, полностью игнорируя её, посмотрел на меня:
- Сколько я спал?
- Минут десять.
- Хорошо. Спасибо.
Он одним движением быстро и пружинисто поднялся на ноги. Лицо было бледным, со следами слёз, жутким в своей мертвенности, а особенно теперь, когда сукровица всё ещё понемножку подтекала из-под век. Заметила это и Айрони:
- Да, вам следовало бы плакать кровавыми слезами, - удовлетворённо сказала она. – То, что вы стараетесь не обращать на меня внимания закономерно – вы приложили все усилия к тому, чтобы убить меня ещё в утробе матери. Но вам придётся обратить на меня внимание, мистер Шерлок Холмс!
Я невольно вспомнил разговор в парке в Ипсвиче, но сейчас перед нами словно был другой ребёнок. С девочкой явно кто-то беседовал, кто-то вызвал в ней эту ненависть, и уж никак не Сони.
- Сейчас ночь вообще-то, - сказал Холмс. – Тебе спать не хочется?
- Нет, - отрезала девчонка.
- Ну, может, Уотсону хочется. Или мне. Я понимаю, что такие мелочи малосущественны перед всей глубиной твоих проблем, но всё же...
Он говорил насмешливо и снисходительно – так, как раньше разве что с тупоголовейшими из полицейских позволял себе говорить. Я понял, что добром у них не кончится.
- Такие мелочи совсем несущественны, - отрезала Айрони. – Существенно другое: вы пытались убить меня.
- Я пытался предотвратить тебя, - возразил Холмс. – Убийство – запоздалая мера, предотвращение – превентивная. У меня не получилось.
- Жалеете об этом? – вызывающе усмехнулась она.
- Жалею, - согласился Холмс, и это прозвучало двусмысленно –жалеть-то жалеет, но о попытке или неудаче, непонятно.
Айрони недоговоренность не устроила:
- Вы сделали меня инвалидом. Мне объяснили, что это из-за тех ядов, которыми вы пытались прервать материну беременность.
- Предотвратить, - настойчиво поправил Холмс. – О её беременности я не знал, поэтому и пытаться прервать её не мог.
- Вас смотрел врач? – стараясь оставаться нейтральным, спросил я.
- Зачем? – девчонка резко обернулась ко мне. - Это врождённое уродство, а не болезнь. Что тут лечить?
- Но ведь вы не могли ходить, а теперь ходите. Даже бежали. Природа вашей хвори явно не органическая. А значит, и не врождённая.
- Вы бы тоже побежали в моей ситуации, хоть бы и совсем без ног. Меня собирались изнасиловать, - она произнесла это слово буднично, даже не порозовев, - несколько взрослых мужчин. И вообще... Послушайте, зачем вы вмешиваетесь? Вы – друг мистера Холмса? Да? Выходит, вы одобряете его действия по отношению к моей матери и ко мне? Или вы, может быть, не совсем в курсе того, как он травил её противозачаточными порошками собственного изготовления?
- Нет, я в курсе, - сказал я. – И не одобряю. Но я врач и знаю, о чём говорю. Если в минуты душевного волнения Вы смогли настолько хорошо владеть ногами, что пробежали расстояние от бора до станции, значит никакого врождённого уродства нет. Возможно, Вы страдаете истерическим параличом, но не исключено, что и в сочетании с родовой травмой, например. А раз так, ваши личные претензии к мистеру Холмсу никакой почвы под ногами не имеют.
- Вы выступаете его адвокатом, а сам он молчит, - обличающе указала Айрони.
- Ну а что бы ты, к примеру, хотела от меня услышать? – устало спросил Холмс. – Слова раскаяния? Просьбу о прощении? Я не умею поворачивать время вспять или воскрешать мертвецов. А всё остальное... Зачем тебе это нужно – мы едва знакомы.
Он был холоден. Холоден, как лёд. И только я чувствовал, что эта холодность хрупкая, как яичная скорлупа.
- Не знаю, - неожиданно в голосе девочки прорезались те же самые усталые интонации. – Надеялась хоть что-то услышать...
У них, оказывается, очень похоже звучали голоса – словно на разных инструментах исполняется одна и та же мелодия. Похожий глуховатый тембр и лёгкий жестяной дребезг на высоких нотах, который при волнении у Холмса превращается в звон отточенной стали.
- Я должен подумать, - сказал Холмс. – Должен подумать, что тебе сказать. Дай мне время хоть до утра.
- Могли и раньше речь заготовить, - усмехнулась Айрони. – Разве вы лишь минуту назад узнали о моём существовании?
- Нет, но лишь несколько часов назад я узнал о гибели твоей матери. Кстати, подозреваю, что детство ты провела в разлуке с ней – граф Сатарина едва ли принял бы в своём доме падчерицу. У кого ты жила? У Благов?
- Нет, - девочка отвечала с демонстрируемой неохотой, но без задержки. - С Анастаси я познакомилась совсем недавно. Я жила у каких-то русских. Они заботились обо мне и не обижали, но мы все годы оставались совершенно чужими людьми. Их фамилия Орловы, и у них собственный дом в Чизике. С другими людьми я не общалась, только мистер Орлов занимался со мной – готовил в колледж.
- И единственный колледж, куда девочка может поступить – Брокхилл в Ливингстоне, не так ли? – спросил я.
Мне она не ответила.
Я заметил, что Холмс отчего-то необыкновенно взволновался после её слов о тех людях, у которых она жила, но девочка едва ли могла это заметить. Внешне его волнение проявлялось очень скупо – надо было хорошо знать Холмса, чтобы прочесть по нему те эмоции, которые он хотел бы скрыть.
- Мне, по-видимому, теперь нужно будет что-то решать с твоим содержанием... – задумчиво проговорил он.
- Вас никто к этому не обяжет, - резко, даже вызывающе заявила девчонка.
Холмс спокойно кивнул:
- Я знаю. У тебя есть какие-то собственные средства?
- Я могу резать по дереву безделушки на продажу.
Холмс поморщился:
- Цыганский промысел. Уйма времени, никакой пользы уму и крайне скудный заработок. Я спрашивал не о том, сможешь ли ты заработать себе на кусок хлеба. У тебя есть существенные средства? Сони не была бедной. Конечно, она не унаследовала золотых приисков и не содержала концерн, но её заведение до её замужества с графом приносило стабильный доход.
- Об этом я ничего не знаю, - сказала Айрони. – И графа Сатарину спрашивать не стану. И тем более ничего не прошу у вас.
- О, это очень гордо, очень благородно, - насмешливо сказал Холмс. – Но, учитывая твои ограниченные возможности по обслуживанию даже своих повседневных потребностей – ведь и ходишь ты ещё пока очень плохо – тебе всё равно придётся садиться на чью-то шею или умирать. А поскольку я, по-твоему, должен испытывать чувство вины за попытку предотвратить твоё рождение, то будет логично позволить мне частично искупить это твоим содержанием. Нет?
- Я не хочу этого!
- Хорошо, - невозмутимо кивнул Холмс. – В таком случае, назови мне того, кто будет спонсировать твоё дальнейшее лечение и содержание, и я умою руки – тем охотнее, что никаких родственных чувств ни я к тебе, ни ты ко мне не питаем, не так ли?
Айрони молчала.
- Работный дом? – предложил Холмс. – Приют для сирот? Бордель? Будешь гладить проституткам платья и мыть полы.
- Это лучше, чем принять помощь от вас! – в запальчивости выкрикнула девочка.
- Правда? – Холмс вдруг очень мягко взял её за плечи и, притянув к себе, посмотрел ей прямо в глаза.
У меня уже давно язык чесался вмешаться, но тут я прикусил его, увидев выражение глаз Холмса. Никогда ещё я не видел в человеческом взгляде столько боли, сожаления и любви. А потом его взгляд затуманился слезами, и он отвернулся. У Айрони было странное, ошеломлённое выражение лица, словно они не просто смотрели перед этим друг на друга, а как будто бы Холмс что-то передал ей, перелил из глаз в глаза – что-то такое, чего она не ожидала, во что поверить не могла. Молчание висело в комнате.
- Так ты примешь мою помощь? – тихо спросил Холмс.
- Приму...
- Детали обговорим потом. Иди спать. Ещё совсем рано.
И она послушно пошла. Словно он заколдовал её.
После её ухода Холмс снова забрался с ногами на диван. У него было такое усталое лицо, что на него было больно смотреть.
- Может быть, сумеешь уснуть? – без особенной надежды спросил я.
Он покачал головой и пожаловался:
- Голова болит.
- Что, опять? – испугался я.
- Да нет, не так... Просто болит. Обычно. Пойдёшь к себе?
- А ты как хочешь?
- Не уходи... Послушай, ты так чудесно умеешь снимать боль массажем. Могу я попросить..?
- Ну, конечно. Клади голову. Закрой глаза и постарайся расслабиться. Но, впрочем, если хочешь выговориться, говори.
- Не знаю... Странно, что мы оказались именно здесь. Вот и не верь после этого в провидение.
- Это не провидение, Холмс. Это стечение обстоятельств. Нас вело от причины к следствию. Только в этот раз ты не сам шёл, а нас именно вело.
- Что-то или кто-то, - пробормотал он, и я не совсем понял.
-Что такое ты говоришь?
-Понимаешь, - он шевельнул головой, на какой-то момент высвобождаясь из моих рук. – Мне не вовсе незнакома фамилия Орлов. И если это тот человек, о котором я думаю...
- Ну?
- То значит, тайны Сони были тайнами от меня, но не от моего прекрасного братца.
- Майкрофт? Но как он...
- Господин Орлов – его доверенное лицо. Очень доверенное, я бы сказал – из ближайших.
- А разве Сони знакома с мистером Холмсом?
- Сони знакома с его наложницей.
-Что-что?
Холмс невесело рассмеялся:
- Я имею в виду его домоправительницу – мисс Дженнет. Когда-то она обслуживала клиентов дворянского происхождения там же, где Сони начинала с клиентов попроще.
Я не выдержал и тоже рассмеялся. Не то, чтобы в моём смехе совсем не было при этом горечи, но это был отчётливый смех – ни что иное.
-В чём дело? – спросил Холмс, чуть нахмурившись.
-Да так... Похоже, между тобой и мистером Майкрофтом сходства больше, чем вы оба хотели бы думать.
-А, ты об этом.., - он вяло улыбнулся. – Несчастная судьба братьев Холмс: видеть умных женщин только среди продажных.
-Это ты так о Сони говоришь? – негромко уточнил я, сразу подавившись остатками улыбки.
- Не злись, - ещё тише моего попросил он. – Я называю вещи так, как они называются. Не злись, ты знаешь, лучше моего, ты чувствуешь... О, Боже! Хватит уже слёз! – этот отчаянный вскрик он обратил сам к себе, насколько я понял, и закрыл ладонями лицо.
Выждав немного, я взял его руки за тонкие запястья и мягко отвёл от лица.
- Так я не смогу массировать. Пусти. И... извини меня.
- Не за что, - буркнул он. Его глаза были закрыты, но ресницы не намокли.
- Как всё-таки ты думаешь, тот человек на лошади, который сбил тебя с ног... – ещё немного подождав, заговорил я. – Это был Волкодав?
- Я же сказал тебе, что не разглядел его. По силуэту вполне возможно.
- Зачем ему нужна девочка – вот чего я понять не могу.
- Да ты что, Уотсон! Получить такой рычаг для управления мной! Это – подарок для субъекта вроде Лассара. И до тех пор, пока она не вырастет, да и потом тоже, я обречён чувствовать себя собачкой на цепочке.
- Не много ли ты на себя берёшь? До сих пор ты о ней знать не знал.
- Теперь-то знаю. А у неё никого нет кроме меня. И, слава богу, хватает ума, чтобы это признать.
- И что ты намереваешься с ней делать?
- Не знаю пока. Держать её при себе – вечно дразнить гусей, да и моему реноме обременённость семьёй не на пользу. Возможно, тот самый Брокхилл в Ливингстоне, о котором ты говорил. Слава богу, у меня хватит средств на её содержание и на подставных опекунов.
- Собираешься прятать её всю её жизнь? И какая она будет, эта жизнь? А ведь она...
Я хотел сказать, что девочка нуждается в любви, что уже влюбилась в него, как в литературный персонаж, что его долг, как биологического отца стать не только номинальным, но и...
Ничего этого я не сказал. Холмс смотрел на меня так, словно я всё это уже ему сказал, и он даже уже ответил.
Потом попросил:
- Её паралич... Ты не согласишься осмотреть?
- Если речь идёт об истерическом параличе, - сказал я, - Раух - лучший специалист, кого я мог бы назвать в Лондоне. Конечно, он, в первую очередь, офтальмолог, но, сдаётся мне, проблемы мозга с некоторых пор занимают его больше, чем проблемы глаза.
- Я хочу, чтобы ты её осмотрел, а не Раух, - упрямо возразил Холмс. – Сочтёшь нужным пригласить его на консилиум – пускай, но... ты, а не Раух мой врач, и врач моей дочери.
- Последнее время я был для тебя совсем никчёмным врачом, - сказал я.
- Последнее время я игнорировал тебя и не позволял тебе быть моим врачом, - возразил он. – Я подумал, так будет лучше. С тех пор, как я ослеп, - он сейчас видел, но всё равно выговаривал это слово с трудом, словно через силу, - я всё время чувствовал какую-то неуверенность, тревогу. Мне казалось, ты устал от меня, от моего характера. Я думал дать тебе свободу выбора. Сейчас, когда я не нуждаюсь в поводыре, и тебя не связывает чувство долга...
Он замолчал, но и я ничего не говорил, продолжая массировать ему виски – я и не прерывал этого занятия, пока он говорил.
- Я спросил совета у Рауха – он подсказал мне линию поведения.
- Раух... – многозначительно повторил я.
- Да. Ещё в Лондоне. Такое отчуждение, знаешь...
- Знаю, - я невольно улыбнулся.
- Это оказалось труднее, чем я думал. Какой-то рваный ритм. Не знаю... У меня не получилось. Всё стало ещё запутаннее. Ты обижался, я жалел тебя. Хотел предоставить свободу, а обходиться без тебя не мог, словно всё ещё слеп. То есть, мог, но хуже, чем когда-либо прежде. Смешно, да?
Я почувствовал, как у меня отлегло от сердца. Значит, весь этот холод, вся насмешливость, так обижавшая меня последнее время – элементы тактики, придуманной Раухом.
- Раух – осёл, - сказал я. – А у тебя снова температура... Куда я денусь? Да и зачем? У каждого в близком окружении должен быть такой человек, при общении с которым не надо продумывать никаких линий поведения. Сони была для тебя таким человеком, теперь её нет. Льщу себе надеждой, что я для тебя тоже такой. Чего ж удивляться, что после её смерти ты стал больше нуждаться во мне.
Холмс открыл глаза и удивлённо посмотрел на меня:
- Это соображение не приходило мне в голову...
Я рассмеялся:
- Гений аналитического мышления! Смотри, у тебя глаза слипаются.
- Да... Когда ты вот так массируешь мне виски, это, знаешь... - он с усилием подавляет зевоту, - усыпляет...
- Вот и славно. Подремли часок до рассвета. Ты ещё совсем слабый, - я коварно соскальзываю пальцами к углам его челюсти и провожу вдоль ключично-сосцевидных мышц медленно и довольно сильно. Тут уж ему не удержаться – рефлекс помноженный на усталость заставляет его длинно зевнуть. Я усмехнувшись, возвращаю пальцы на его виски:
- Иллюстрация того, что борьба человека со своим естеством обречена в конечном итоге на провал... Спи.