Эдвард снял нагар со свечи, стоящей на столике возле кровати, поправил край одеяла, сползший с обнаженного плеча Уилла… Его мальчик, его милый мальчик… В неверном свете единственной свечи Уильям казался еще более юным, каким-то тонким, хрупким, почти прозрачным. И еще более желанным, любимым – до сжимающегося от нежности сердца. Эд не удержался и осторожно прижался сзади, стараясь не делать резких движений, не разбудить.
Уилл так и не просыпался с тех пор, как обессиленный уснул в комнате принца. Граф старательно отгонял от себя мысли о снотворном, подсыпанном в вино – с Георга сталось бы и не такое учудить, лишь бы досадить своему новому родственнику. Но нет, по всему было видно, что Уильям просто слишком переволновался, потратил чересчур много душевных и телесных сил… Сон должен был оказать целительное действие, поэтому Эдвард не спешил будить юношу, проявляя прямо таки чудеса терпения.
Как же ему хотелось сжимать своего мальчика в объятьях, покрывать поцелуями его лицо, плечи, грудь, ласкать, доставляя неземное удовольствие – снова и снова – пока из памяти Уилла не сотрется вся та грязь, в которой ему невольно пришлось изваляться… Но на то, чтобы оправиться от пережитого ужаса, требовалось время, и граф согласен был ждать, сколько потребуется.
По возвращению домой Эд осторожно раздел юношу, обтер его горячей влажной тканью, уложил в постель и укутал одеялом, намереваясь охранять его сон.
«Никто больше не причинит тебе зла. Никому не позволю коснуться тебя, напугать. Ты только мой… и я сделаю все, чтобы ты снова был счастлив».
Невозможно было находиться в одной постели с Уиллом и не касаться, не целовать его – после всего, что они оба пережили этой ночью, в утешении нуждался не только слуга, но и господин. Но Эдвард сдерживал свои порывы, как мог, обещая себе, что поутру, когда Уильям проснется…
«Я буду ласкать тебя так медленно и нежно, что ты примешься умолять меня о продолжении… Я покрою поцелуями все твое тело, и твоя стыдливость на этот раз не сможет меня остановить… Я доставлю тебе такое удовольствие, какое ты еще не испытывал, мой мальчик, и ты не скоро сможешь забыть об этом утре…»
Как завороженный, Эдвард ласкал взглядом лицо своего любимого, плавно очерченные скулы, упрямый подбородок, изящное ушко, выглядывавшее из-под каштановой прядки. Тело графа давно уже горело от неутоленного желания, распаленное близостью к Уиллу и невозможностью касаться, ласкать, теснее прижиматься… С трудом сдерживаясь, чувствуя, как по спине прокатилась волна дрожи, Эд погладил Уильяма по бедру, сжал в пальцах одеяло, запретив себе поддаться искушению отбросить надоедливый кусок ткани как можно дальше, и все же не удержался и припал горячими губами к обнаженному плечу слуги. Покрывая легкими поцелуями шею, спускаясь к лопатке, выглядывавшей из-под сползшего одеяла, граф чувствовал, что от его благородной выдержки остается все меньше и меньше. Но в этот момент Уилл беспокойно заворочался, нахмурился и сжал губы, тихо всхлипнув в тревожном сне – и Эд замер, отрезвленный и пристыженный.
«Я подожду. Я готов ждать тебя снова – даже если на это уйдет полжизни… Никогда ни к чему не буду тебя принуждать – помнишь, я обещал?..»
…Уиллу снился милый сердцу Шеффилд, ставший таким родным за последние месяцы. Теплый ветерок шевелил прядки на лбу, щекоча кожу, Уильям чему-то радостно улыбался и срывал высокие травинки, попадающиеся у него на пути. А спустя мгновенье он уже лежал на прогретой солнцем земле, цепляясь за плечи их сиятельства графа, и с наслаждением отвечал на нежные поцелуи, прогибаясь навстречу, покорный властной ладони господина, поглаживающей его поясницу. Высокая густая трава скрывала от посторонних взглядов, а в небе над ними плыли легкие летние облака…
– …Просыпайся, лежебока… – тихий воркующий голос у самого уха принадлежал, несомненно, графу Эдварду, но почему же Уиллу так страшно открыть глаза, поверить, что это не сон, и он действительно лежит в объятьях своего господина в их спальне?
– Это просто черт знает что, доложу я тебе, – продолжал граф с шутливым возмущением, все так же щекоча ухо Уильяма своим дыханием и не упуская возможности провести по ушной раковине кончиком языка. – Разве это не ты должен будить меня и предлагать завтрак? А между тем, время скоро подойдет к полудню, но я не только никем не разбужен, так еще и вынужден сам позаботиться о завтраке – для себя и своего нерадивого слуги. Возможно, мне стоит подумать о каком-то особо изощренном наказании…
Уилл резко выдохнул и повернулся на спину, глядя на своего господина округлившимися от ужаса глазами.
– Полдень?! Ваше сиятельство изволит шутить? Как полдень… не может быть, ведь я…
– Проспал более десяти часов кряду в моей постели, – рассмеялся граф, протянув руку к лицу своего лакея.
Жест, которым его сиятельство убрал со лба Уилла мешавшую каштановую прядку, был настолько ласковым и полным любви, что у юноши зашлось сердце от нежности.
– Господин граф… я… – от волнения у молодого Грэмма перехватило горло.
Воспоминания об ужасной ночи постепенно возвращались, заставляя Уильяма испытывать страх и растерянность. Его хозяин здесь – с ним – но разве он не должен сердиться на своего слугу, разочароваться в нем? Из-за вчерашних домогательств принца Георга Уилл чувствовал себя грязным, не достойным более находиться подле графа и тем более – в его постели. Так почему же его сиятельство рядом и улыбается своему несчастному слуге так нежно, как будто все вчерашнее было лишь дурным сном?
Словно прочитав мысли Уильяма, граф покачал головой и с улыбкой наклонился к лицу юноши, проведя кончиками пальцев по его губам.
– Все хорошо, мой мальчик… Все уже закончилось, и я хочу чтобы ты забыл о том, что было вчера. Я счастлив, что ты со мной, что мы снова вместе… и что мы можем наконец вернуться домой… Все хорошо…
Его сиятельство шептал эти слова, покрывая лицо Уилла легкими поцелуями, от чего мысли лакея путались, юноша совершенно потерялся в своих страхах и внезапно возникших неуместных желаниях и испытал самую настоящую благодарность, когда губы графа прижались к его собственным, вовлекая их обоих в медленный чувственный поцелуй.
Все тревоги последних дней, страхи, сомнения и вопросы – все растворилось в охвативших Уильяма знакомых ощущениях. Тепло, щекочущие мурашки, сладкое томление, заставляющее беспокойно ерзать и прогибаться в попытке теснее прижаться к крупному горячему телу господина – юноше казалось, что с ним так давно этого не было. Уилл всегда был отзывчив на ласки хозяина, и, если не считать некоторых чересчур откровенных идей его сиятельства, юношу никогда не приходилось упрашивать. Но сегодня Уильям не просто отвечал на жаркие поцелуи, но сам тянулся за ними, обхватив милорда за шею, притягивая ближе, почти укладывая на себя. Каждое прикосновение отзывалось сладкой дрожью, каждый выдох был громче и резче предыдущего, с каждым новым поцелуем юноша все больше терял голову, желая своего господина – мечтая отдаться ему, целиком и полностью.
Вопреки своим недавним планам, Эд не стал мучить своего несчастного слугу ожиданием – и если в другое время графу иногда нравилось изводить Уилла нарочито медленными ласками, заставлять его метаться, кусая губы, и умолять взять его, то сегодня им обоим оказалось не до игр. Распластавшись на сладко вздрагивающем от страсти теле слуги, вжимаясь в него, милорд Эдвард нетерпеливо сжал бедро Уильяма, заставив его подтянуть колени к подмышкам, и поймал губами хриплый вскрик своего мальчика, входя в него одним длинным плавным движением. Вид разгоряченного Уилла с лихорадочным румянцем на щеках и затуманенным взглядом, хрипло выдыхающего и кусающего припухшие покрасневшие губы, сводил графа с ума. Ему стоило невероятных усилий не продолжить движение сразу же, не прижать запястья Уильяма к постели, вонзаясь в него мощными резкими толчками – вместо этого Эд замер, опираясь на одну руку, успокаивающе поглаживая кончиками пальцев другой по груди и животу юноши, обхватывая ладонью и несильно сжимая его возбужденно-подрагивающий член. И только когда дыхание Уильяма чуть выровнялось, и он принялся ерзать, показывая всем своим видом, что жаждет продолжения, граф позволил себе прислушаться к собственным желаниям, зная, что в такие минуты они всегда совпадают с ожиданиями и желаниями его любимого мальчика.
Не так уж и много времени понадобилось, чтобы оба взмокших любовника почти одновременно пришли к оглушительной развязке, но эта вспышка страсти на несколько минут лишила их сил. Прижимаясь к дрожащему, все еще тяжело дышащему Уиллу, граф не сразу смог совладать с собственным дыханием, чтобы произнести те слова, которые теснились в его груди уже давно, но особенно остро – с этой самой роковой ночи.
– Я люблю тебя… – так просто, словно обычный выдох.
Уильям распахнул глаза, не веря тому, что услышал, и Эд улыбнулся, любуясь своим мальчиком – раскрасневшимся и растрепанным после страстных ласк.
– Я люблю тебя, Уилл… И я хочу, чтобы ты был рядом со мной – в моем замке, в моей постели, в моем сердце – до конца жизни. Я не хочу более считать тебя слугой, лакеем… Ты – мой возлюбленный, думаю, ты вполне можешь стать моим компаньоном, и я заставлю с этим считаться и мою будущую супругу, и всех, кому может показаться странным такое положение дел.
Граф откатился на смятые простыни, укладываясь рядом с ошеломленным Уильямом, и потянулся за стоящим на столике бокалом вина. Отпив несколько глотков и вытерев рот тыльной стороной ладони, Эдвард вновь обнял своего любимого, заглядывая в его глаза.
– Ты молчишь? Смею надеяться, что ты проглотил язык от счастья? – граф шутливо приподнял одну бровь, пытаясь скрыть свое волнение: по правде говоря, молчаливая реакция юноши начала тяготить его, порождая ненужные сомнения, все ли он сделал и сказал правильно.
– Милорд… господин граф… – взволнованно начал Уилл, все же отводя взгляд в сторону.
– Эдвард. Мне кажется, тебе пора начать называть меня по имени, хотя бы когда мы наедине… Так что ты хотел сказать? Проси все, что хочешь, и я постараюсь исполнить, если конечно твоя просьба не будет связана с желанием меня покинуть.
– Милорд, – упрямо повторил юноша, наконец, взглянув прямо в глаза своему возлюбленному. – Я тоже люблю вас… и я уверен, что вы и раньше знали… догадывались об этом… Но прошу, позвольте мне остаться вашим лакеем или… отправьте на конюшню, только не заставляйте меня изображать того, кем я не являюсь. Никогда не стремился быть вельможей, да и не смогу я… Все эти премудрости этикета и блестящие камзолы – не для меня. Я бы… мне бы…
Уилл густо покраснел и спрятал лицо на груди господина, закончив так тихо, что Эдварду пришлось напрячь слух, чтобы услышать.
– Просто позвольте быть с вами рядом… делить с вами постель… Мне больше ничего не нужно.
Почему-то от этой бесхитростной речи у Эда перехватило дыхание и защипало в глазах. Он сжал своего мальчика в крепких объятьях, уткнувшись лицом в растрепанную макушку, погладил по спине, от чего Уилл непроизвольно прогнулся, прижимаясь к нему еще ближе.
– Пусть будет так, как ты хочешь… – прошептал граф, лаская губами чувствительное местечко за ухом доверчиво прижавшегося к нему возлюбленного. – Я сделаю все, чтобы ты был счастлив…
***
Никогда еще свадьба знатных особ не устраивалась за такой короткий срок. Эдвард терялся в догадках, что Шарлотта наплела своим венценосным родителям, возможно, к этому приложил руку и ее неугомонный братец, но факт оставался фактом: церемония венчания и свадебные торжества были назначены всего через две недели после официального согласия принцессы и правящей четы. Граф до сих пор с невольным содроганием вспоминал тот день, когда он предстал перед королем и королевой, чтобы просить руки их старшей дочери. На глазах у доброй половины двора, преклонив одно колено и протягивая тот самый злополучный пергамент, подписанный при не совсем обычных обстоятельствах в замке принца Георга, милорд Шеффилдский чувствовал себя агнцем, добровольно пришедшим на заклание. К чести королевской четы, его не стали мучить слишком долго, лишь пожурили за скрытность и дождались прилюдного согласия бледной как смерть Шарлотты. Зато присутствовавшие на сенсационном приеме придворные, многие из которых мечтали видеть на месте принцессы свою собственную дочь, чуть не испепелили Эдварда взглядами. Их можно было понять – напрасные надежды, которыми питал их граф Шеффилдский, разбились слишком неожиданно, хоть и эффектно.
– Я думал, что не уйду оттуда живым… – жаловался Эд своему вездесущему приятелю, графу Освальдскому, также присутствовавшему на скандальном приеме в качестве шафера и распорядителя будущей свадьбы.
– То ли еще будет, мой дорогой! Ты перестал быть самым желанным женихом Великобритании, но в одночасье превратился в самого желанного гостя,– посмеивался Гарри, которому вся эта ситуация доставляла несказанное удовольствие. – Теперь у тебя отбоя не будет от приглашений. А вокруг Шеффилда я рекомендую возвести крепостную стену… и выкопать ров…
Две недели, отведенные на подготовку к свадебным торжествам, были наполнены официальными событиями и различными делами. Эдвард и Уильям валились с ног от усталости, падая на едва разобранную постель далеко за полночь, сил не хватало даже на то, чтобы понежиться в горячей ванне, а о ласках и любовных утехах господин и слуга уже и не помышляли.
Все это время Уилл не раз ловил себя на мысли, что эти изнуряющие дни являются для него не бедой, а благом – так было лучше, так не оставалось сил и времени на раздумья, некогда было пугаться, пытаться представить, что ожидать от новой жизни, в которой у юного Грэмма кроме господина появится еще и госпожа. Несмотря на заверения милорда в своей любви, Уильям даже сам себе боялся признаться в том, что страшится потерять расположение хозяина.
«Его сиятельство человек благородный… Что если молодой госпоже не понравятся такие вольности со слугами? Вот как потребует у графа ночевать с ней вместе в хозяйской спальне… Разве будет милорд из-за какого-то лакея расстраивать законную супругу… Эх…»
Уилл лукавил – он отлично знал, как граф относится к нему, и что он для милорда Шеффилдского не «какой-то там лакей», и все же не мог избавиться от волнения и глупого страха. И даже хорошо, что его сиятельство постоянно придумывал для своего любимого слуги то одно, то другое поручение – засыпая в очередной раз, едва коснувшись головой подушки, прижимаясь к измученному не менее его самого хозяину, Уиллу уже было не до душевных терзаний.
В тот волнительный день в Лондоне стояла на удивление теплая солнечная погода. Поместье графа Шеффилдского с самого рассвета напоминало растревоженный муравейник, туда-сюда сновали сбившиеся с ног слуги, лакеи, посыльные и поверенные, то и дело заглядывая в кабинет к хозяину, чтобы доложить о выполненных поручениях. Граф уже с трудом сохранял видимость спокойствия, отвечая все более резко и односложно, но, пожалуй, только Уилл, помогавший жениху надевать свадебный камзол небесно голубого цвета, видел, как сильно нервничал его господин. Юноша изо всех сил старался быть аккуратным и расторопным, чтобы не раздражать его сиятельство еще сильнее, и все же всеобщее волнение сказалось и на нем.
Сначала на пол полетели запонки с бриллиантами – подарок к свадьбе от короля Георга, затем Уилл неловко дернул гребнем, чуть не выдрав из роскошной шевелюры графа клок волос, а в довершении всего сложный узел на белоснежном, прошитом серебряными нитками шелковом галстуке не соизволил получиться ни с третьего, ни с пятого раза.
– Черт возьми, Уильям!..
– Ваше сиятельство… простите меня… я такой неумелый…
Уилл чувствовал, что у него опускаются руки, глаза уже начали жечь непрошенные и такие неуместные сейчас слезы обиды на самого себя. Пожалуй, если бы юноша мог, он бы сейчас выскочил из покоев милорда и убежал куда глаза глядят, чтобы больше ничего не испортить. Но в этот момент его сиятельство с тяжелым вздохом притянул Уильяма к себе, прижав к груди и уткнувшись губами в каштановую макушку.
– Прости… Эта чертова свадьба просто сводит меня с ума. Как бы я хотел сейчас…
Голос графа успокаивал, от него по телу волнами расходилось тепло, и Уилл инстинктивно прижался теснее, закрыв глаза, окунаясь в знакомые ощущения. Пальцы милорда нежно приподняли лицо юноши за подбородок, мягкие губы прижались к покорно приоткрывшемуся рту… Всего какой-то миг – и забытыми оказались и суета за дверью, и закатившиеся под кровать бриллианты, и нетерпеливые окрики кучера у парадного крыльца, доносившиеся с улицы…
– Эд, ты ско… О, мой Бог! Да вы с ума сошли! Все уже готово, в церкви нужно быть через двадцать минут, а они!..
Граф Гарри имел просто потрясающий дар появляться не вовремя. О чем милорд Шеффилдский не преминул ему сообщить в довольно резких выражениях, и на этот раз Уильям, все еще смущенный и немало раздосадованный неожиданным вмешательством графа Освальдского, был полностью согласен со своим господином.
Дальнейшие впечатления этого, несомненно, важного дня слились для Уилла в одно нескончаемое потрясение. Блистательный свадебный поезд из дюжины экипажей, украшенных живыми цветами, дорога до Вестминстерского аббатства, сплошь усыпанная белоснежными лепестками так, что не видно было земли, ослепительные наряды придворных, королевская семья в полном составе – со всеми близкими и дальними родственниками. Бедный юноша чувствовал себя ни жив ни мертв, боялся поднять глаза, еще больше боялся сделать что-то не так, невольно выставив своего господина на посмешище. Он даже приближаться к графу ближе, чем на два шага, опасался – а вдруг споткнется и толкнет ненароком?
Но все прошло на удивление гладко. Принцесса Шарлотта выглядела даже хорошенькой в белоснежном подвенечном платье, украшенном традиционными голубыми лентами и редкой чистоты топазами, их величества благосклонно взирали на молодоженов, а наследный принц, с которым Уильям так боялся столкнуться вновь, подошел к венчавшейся чете лишь единожды – поцеловать виновников торжества вместе с другими отпрысками правящей фамилии. Церемония венчания и чествования новобрачных длилась около трех часов – граф, вернее новоиспеченный маркиз, его молодая супруга, да и большая часть гостей с трудом держались на ногах. Уиллу казалось, что высокопарные речи и поздравления никогда не кончатся, от волнения, усталости и голода юношу уже начало подташнивать, но в это время двери аббатства открылись, на улице раздались пение и ружейные выстрелы, и все присутствующие в церкви наконец устремились на свежий воздух.
Торжества продолжились в Букингемском дворце, куда без преувеличения была приглашена половина Лондона. По дороге от аббатства до королевской резиденции Уильям по поручению хозяина горстями разбрасывал из окна экипажа серебряные и золотые монеты – на радость ликующей толпе горожан, а по прибытию во дворец помогал милорду переодеться для вечерних торжеств. Маркиз выглядел настолько уставшим, что у простодушного юноши, глядя на него, от жалости сжималось сердце. И все же, стоило Уильяму оказаться в пределе досягаемости его хозяина, как он был немедленно схвачен за руки, усажен на колени господину и награжден такими пылкими поцелуями, что у обоих закружилась голова и как рукой сняло усталость.
До позднего вечера в главной зале королевского дворца продолжалось чествование молодых. Маркиз с супругой без устали принимали поздравления и подарки, благодарили гостей, приглашали их посетить Шеффилд, куда новобрачные намеривались выехать уже через пару дней. Незадолго до полуночи молодожены отбыли в лондонское поместье маркиза, где по традиции должна была пройти их первая брачная ночь…
Уилл до самого последнего момента пребывал в приподнятом настроении, гордясь и восхищаясь своим господином и тем, как много почестей оказывали милорду другие вельможи. Сами торжества, свадебные обряды и великолепие королевского дворца также не оставили юношу равнодушным, он на все взирал с изумлением и восторгом, стараясь запомнить каждую мелочь, чтобы по возвращению в Шеффилд красочно описать этот вечер своим друзьям и родным.
Возвращение в особняк превратилось в еще одно торжественное событие: по традиции невесту в дом мужа должны были сопровождать ее подруги, которым вменялось в обязанность подготовить молодую супругу к брачной ночи. Подругами Шарлотты были две ее сестры – принцессы Мария и София, а также несколько кузин по линии матери. Все они с веселым смехом и пением сопровождали новобрачную до лондонского особняка маркиза, а потом и в спальню, где молодую хозяйку надлежало приготовить к встрече с супругом. Уильям с трепетом и восторгом наблюдал, как сверкающий огнями особняк, убранный белоснежными цветами, встречал своих хозяев, как милорд бережно поднял принцессу на руки, чтобы по давней традиции перенести через порог их общего дома, как простые городские девушки, нанятые для этого случая, одетые в чистые светлые платья, бежали впереди Шарлотты, ведомой подружками под руки, усыпая ее путь до спальни лепестками белых роз…
И только когда маркиз, выпив с несколькими гостями, последовавшими за молодыми, очередной бокал вина и с оглушительным звоном разбив тонкое стекло об пол – на счастье, последовал по широкой лестнице на второй этаж, в спальню, где его дожидалась молодая супруга, только тогда у Уилла вдруг сжалось сердце, и все веселье испарилось как предрассветный туман с первыми лучами солнца. Это было так непривычно – не торопясь пить на кухне подогретое вино, зная, что сегодня никто не ожидает его в просторной постели, брести в свою лакейскую каморку, в которой ему до сих пор ни разу не доводилось ночевать. Кровать была узкой и не такой удобной, как у милорда, но не поэтому Уильям ворочался, не в силах заснуть… Он отвык спать один. Разучился засыпать без тяжелой руки на своей груди, без жарких или нежных поцелуев в качестве пожелания доброй ночи, без тепла другого тела рядом… «Теперь так будет нередко… Надо бы привыкать…» – думал юноша, тщетно стараясь прогнать жалость к себе, неуместную обиду и горечь.
Но стоило Уиллу кое-как устроиться на жестком матрасе, смириться с ноющим от тоски сердцем и почувствовать, как тяжелеют веки, раздался тихий скрип открываемой двери.
– Милорд?!
– Тсс… Перебудишь всех! Пресвятая дева, как же тесно тут у тебя…
Десятки вопросов, вертевшихся на языке, изумление, неверие – все стало неважно, когда Уилл, придавленный к кровати привычным весом хозяина, ощутил на губах горячее дыхание, тут же сменившееся требовательным нетерпеливым поцелуем. Юношу затопило облегчение и совершенно ребяческая радость – с готовностью отвечая на поцелуи и ласки, Уильям запустил пальцы в тяжелые черные пряди господина, слегка царапая его затылок, и прогнулся ему навстречу с просящим стоном, чувствуя, как разбиваются вдребезги все обиды и сомнения последних дней.
Эпилог.
Поздним вечером в поместье Шеффилд снова был переполох. Слуги сновали по всему замку, распахивали двери, отдергивали тяжелые портьеры. У всех были одинаково озабоченные и испуганные лица – шутка ли: пропал молодой господин! Хоть и не впервой приходилось челяди бросать все свои дела и искать юного сорванца, но кому же охота получить взбучку от хозяина замка?
– Милорд Генри! Милорд Генриии, гдеее выыы?..
Эдвард нахмурился, заслышав суету и топот за дверью, и бросил недовольный взгляд на часы.
– Да что они там, с ума посходили?! – проворчал маркиз, одним движением легко выбираясь из кресла, в котором отдыхал, просматривая полученные накануне поздравления с пятилетием сына.
В этом году, слава богу, обошлись без пышных приемов – Генри простудился, больше недели провалялся с жаром в постели, даже маркиза из монастыря приезжала, проведать своего отпрыска… Сегодня малыш первый день на ногах…
– …И уже весь замок верх дном… – не сдержав улыбку, вслух закончил свою мысль Эд, выходя из кабинета.
– Ну, что у вас стряслось? Приличные люди уже ко сну готовятся в такой час, а у вас тут что? – маркиз поймал за локоть молоденькую раскрасневшуюся кухарку и теперь старался напустить строгости, чтобы добиться ответа поскорее.
– Ох, милорд… так ведь… – девица от страха не знала, куда деть руки, вертелась на месте, поминутно оглядываясь, словно надеясь, что кто-то придет на помощь, чем еще больше раздражала маркиза, и так не жаловавшего женский пол.
Эдвард уже приготовился как следует рявкнуть на бестолковое создание, но в этот момент бедная девушка округлила глаза и бесцеремонно ткнула сомнительной чистоты пальцем куда-то за спину милорда. Повернувшись в сторону, куда указывала кухарка, Эд с трудом сдержал неуместную сейчас улыбку, уж больно умилительной была картина, открывшаяся взору маркиза: два дюжих молодца с конюшни, изо всех сил стараясь ступать как можно тише, несли донельзя заляпанные грязью маленькие кожаные сапожки и такой же невесть чем измазанный бархатный плащ, а между ними вышагивал Уильям, бережно прижимая к груди спящего крепким сном наследника. Сердце Эдварда буквально зашлось от нежности, и все же, долг строгого хозяина требовал от него совсем другого.
– Потрудитесь объяснить, что это за представление? – отчеканил маркиз, глядя при этом не на Уилла, а на побледневших от страха конюхов, словно они одни были виноваты в состоянии юного господина.
– А… так мы это…
– Милорд, разрешите мне все объяснить, – Уильям покаянно склонил голову, пряча улыбку, заранее зная, что его просьба не останется без ответа. – Но сначала… простите, что осмеливаюсь советовать, но… наследнику бы ванну горячую…
– Вы слышали?! Живо горячей воды в мои покои! Остолопы! – встрепенулся Эдвард, развив бурную деятельность.
Пока конюхи в два приема таскали в спальню хозяина горячую и холодную воду, готовя ванну для наследника, Уильям на пару с хозяином осторожно раздевали мальчика, стараясь его не разбудить и шепотом выясняя подробности столь странного появления.
– Горит опять… Ну что за мальчишка!
– Весь в вас, господин маркиз, вам тоже, что в голову втемяшится, так трава не расти…
– Да уж… Был бы в меня, думал бы головой, а не… Где ты его нашел-то? Да когда же он успел, ведь вроде после ужина ко сну собирался…
– Ну, так, а кто воспитывает-то? Сколько уж госпожа маркиза просила – «возьмите няньку, можно найти порядочную девушку!», но вы ведь все сами… Нашел на конюшне… Молодой господин по маменьке соскучился, решил проведать…
Эдвард вскочил и запустил пальцы в густую шевелюру. Ох, уж ему эти споры о воспитании ребенка! С самого рождение Генри стал ему дорог как родной сын, маркиз ни разу не пожалел, что оставил мальчика у себя, не отправил ко двору или в пансион, как пытались настоять венценосные родственники жены. Но иногда сердце сдавливало страхом, словно тисками – все ли он делает правильно? Лишает малыша женской ласки, дворцовой роскоши? В пять лет молодому наследнику рода Шеффилдских трудно понять, почему мама не может жить вместе с ними, а только приезжает два раза в году навестить законного супруга и собственного сына, вот и случаются… подобные казусы. Хорошо, что Уильям нашел малыша еще в замке, а если бы тот пробрался за ворота?
– Милорд… – любящие заботливые руки осторожно погладили маркиза по спине и обняли за талию, Уилл – его верный Уилл – прижался к Эду сзади, сочувственно вздохнув. – Простите меня за дерзость… Перепугался я за малыша, вот и несу, что не положено…
Усмехнувшись, Эдвард развернулся, заключая своего дорогого Уильяма в крепкие объятия.
– Нет, ты прав, вы оба с Шарли правы… Я… веду себя как эгоист, не хочу подпускать к Генри еще кого-то, хочу чтобы он принадлежал только мне… Обкрадываю его. Мальчику, конечно, нужна женская забота, мы с тобой… словно два отца у ребенка, а матери нет.
В глазах Уильяма вспыхнули искорки лукавства, когда он потянулся прикоснуться губами к гладко выбритому подбородку любимого хозяина.
– Ну, уж… Два отца это тоже не последнее дело! Один воспитывает, второй балует, а когда и оба балуют – такому только позавидовать можно! А во дворце… Сами знаете, чего он там насмотрится во дворце, не приведи господь, когда там еще оказаться…
– Ему все равно придется там появляться, а потом еще и на королевскую службу поступить, тут уж ни ты, ни я ничего не сможем сделать… Но пока – ты прав, я не пущу сына во дворец, даже если придется рыть рвы вокруг замка, как Гарри все советует… А няньку ты поищи… Если уж я кому и доверю своего мальчика, так только тебе или той, кого ты выберешь.
Когда ванна, наконец, была готова, маркиз вместе с Уиллом осторожно обмыли постанывавшего во сне Генри, завернули в чистую простынь и теплое шерстяное одеяло – подарок матери ко дню рождения, и отнесли в детскую. Убедившись, что малыш согрелся и крепко спал, вроде бы даже перестав лихорадить, господин и слуга так же тихо вернулись в покои маркиза, которые Уилл за эти годы привык считать и своими тоже. Потягиваясь и разминая плечи, Эд наблюдал, как Уильям расторопно убирает запачканную одежду мальчика и расправляет постель. В который уже раз подумалось, что судьба была невероятно благосклонна к нему, подарив любимого человека, с которым не страшны никакие жизненные испытания. «И стареть будем бок о бок…»
– Уилл… Мальчик мой… Люблю…