Место, которое никто не сможет разрушить
«У вас всегда есть место, где вы будете свободны, место, где вы можете спрятаться, место, в которое никто не сможет проникнуть и которое никто не сможет разрушить. Это место внутри вас самих» - слова из телекурса по Йоге, которые слышит Вера – одна из героинь фильма Педро Альмадовара «Кожа в которой я живу». Уж не эти ли слова составляют основу философии фильма? Давайте всматриваться в сложное и яркое кинополотно.Гений пластической хирургии доктор Ледгард, занимающийся среди прочего разработками в области создания искусственной кожи живет в своем особняке в Толедо с женой Гааль и дочерью Нормой. Пытаясь сбежать от мужа с любовником, Гааль попадает в аварию, после которой ее лицо и тело остаются обезображенными. Несмотря на все старания супруга, утраченную красоту вернуть не удается, и Гааль кончает с собой на глазах у дочери. Через шесть лет шестнадцатилетняя Норма сама погибает став жертвой насилия на чужой свадебной вечеринке, которую она посетила с отцом. Висенте – юноша, изнасиловавший Норму платит, пожалуй, самую дорогую цену за свое преступление. Одержимый жаждой мести доктор Ледгард похищает Висенте и превращает его в Веру – точную копию своей покойной супруги. Ненависть становится любовью, а любовь приводит к гибели: Вера убивает хирурга, охладевшего к своему лучшему творению.«Как? И это все?» – справедливо возмутится зритель. Да все. Все, если только эта история совершенно не о чем Вам не напоминает. Как всегда, обманув нас ярким (здесь – почти обжигающим глаза) видеорядом, Маэстро Альмадовар сталкивает лбами четыре вечных мифа. Миф о превращении мужчины в женщину (миф о Гермафродите), о создании мужчиной идеальной женщины (миф о Галатее), о юноше влюбленном в отражение (миф о Нарциссе) и наконец, о творении, угрожающем творцу (миф о Голлеме и в более популярной интерпретации – о Франкенштейне). Кстати, мне представляется, что имя супруги доктора – Гааль может иметь общий корень именно с именем Галатеи.Интересно и то, что мотив сотворения женщины из мужчины, кроме прочего, присутствует и в библейской книге бытия. Бог с искусством хирурга создает Еву из ребра спящего «под наркозом» Адама. Кроме того, дочь доктора Ледгарда Норма, найденная им в саду после пережитого ею ужаса, ассоциирует насильника с образом отца. Что это? – намек на инцест или тонкая метафора, раскрывающая то, как многие из нас обвиняют Отца небесного в творящихся с нами бедах? – Бог весть. Попробуем взглянуть на этот спутанный клубок с нескольких сторон: вместивший в себя всю ненависть к врагу, боль потери и любовь к супруге доктор, способен из мести превратить врага только в отражение собственной любви, ожесточенно терзая страстью, созданное им же тело. Он вряд ли способен действительно полюбить жертву своего эксперимента, отняв ее личность, но, не отняв эмоции.Висенте-Вера, став жертвой мести доктора, справедливо называет себя его куклой, не признавая своей вины в содеянном им так недавно преступлении. Этот человек иступлено стремится сохранить хоть что-то оставшееся от него прежнего, принадлежащее ему одному. То самое заветное «место, в которое никто не сможет проникнуть и которое никто не может разрушить». Таковым он находит вовсе не свою душу, но свою кожу. Все более и более любуясь своим новым обликом, этот Гермафродит-Нарцисс хочет, во что бы то ни стало свести со своей кожи любые шрамы и дефекты, напоминающие об операции. Именно кожа строго по-лакановски становится метафорой личности, поскольку, что «облегает, то и облекает» каждого из нас. Изучение пациентом гермафродитных языческих божков и навязчивое повторение странного заклинания «Я знаю, что дышу» пробуждает мысли не то о картезианском cogito, не то о Мишеле Фуко, говорившем о старении, как о потере человеком способности «дышать кожей», а значит и чувствовать остро. К слову, «французский след» в фильме не исчерпывается отсылкой к Декарту, Фуко или Лакану. В основе сюжета лежит роман Тьерри Жонке «Тарантул», однако, версия Альмадовара настолько ярка и независима, что самый острый язык не повернется обозвать фильм киноадаптацией. Влюбленность Висенте-Веры в своего мучителя – не просто пресловутый комплекс жертвы, а скорее благодарность и плохо скрываемое восхищение своим «творцом» – чувства, увы, для доктора, не находящие в нем отклика. Последней каплей для Веры становится фотография в газете – фото отнятой души, фото юноши, которым она некогда была.Подлинный пример жертвенной любви в рассказанной Альмадоваром истории демонстрирует только мать Ледгарда, служащая в его доме. Некогда родив сына для бесплодной хозяйки, она оберегает его, потакает ему, и, защищая его, погибает. Говоря о фильме, невозможно не вернутся мысленно к его видеоряду и операторской работе: обилие черного и огненно-красного в кадре возвращают нас не то к традиции корриды, не то к позднему Гойе. Что поделать, Альмадовар – испанец от кончиков ногтей, до корней волос. Сцена, в которой Ледгард кормит и бреет находящегося на цепи в подвале Висенте – по-хичкоковски напряжена, выверена и страшна. Роль неулыбающегося Пигмалиона-мстителя одна из лучших в карьере Антонио Бандераса, не снимавшегося у Альмадовара со времен «Свяжи меня» – то есть последние двадцать четыре года.И все-таки «место, в которое никто не сможет проникнуть и которое никто не может разрушить» – существует ли оно? Если это душа, то горе, лишившее доктора Ледгарда подобного убежища просто не дает ему возможности наделить душой свое творение. Неспособный любить – не может создать любовь, но может создать себе гибель. Эрос и Тонатос. Просто и сложно. Альмадовар снова виртуозно проводит нас по лежащей между ними тропинке, где, честное слово, сам Фрейд ногу сломит. Смотреть порой не просто, но невероятно приятно. Спасибо, сеньор!