Как давно не была я у родных в Белоруссии! Приехав в Рогачёв на зимние каникулы,сразу завалила бабушку расспросами. А в Крещенский Сочельник упросила её поведать,как раньше гадали.И бабушка,присев у окна,стала рассказывать:
- В крещенский вечер собрались все подружки у Олькиной тётки.
Сначала черевички кидать стали. Олька шустрая была. Схватила свою туфельку да через забор.
Выбегаем все за калитку смотреть,куда носок туфельки повёрнут.
А мимо мужик какой-то проходил.Черевичку за пазуху и сунул!
А потом так случилось, что Олька за него замуж-то и пошла.
Он вдовец был, а она без родителей.
Да и жили хорошо. Его детей подняли и своих родили ещё троих.
- Бабуль,а ты как гадала? Ну скажи,куда кинула черевичку?
Бабушка улыбнулась, потрепала легонько меня по голове своей маленькой мягкой рукой.
- А я не кидала,Галка. Я в зеркале твоего деда увидала. Смотрю в зеркало. Девки позади шепчутся. И вдруг тихо стало. Не слышно даже, как свечки потрескивают.
А в зеркале дорога широкая. Деревья жёлтые. Осень,как я поняла.
И услыхала я шелест листьев.
И бегут через дорогу двое. Девка кучерявая в клетчатом пальтишке и парень в военной форме. Повернулся к девке-то и говорит: " Меня Миша зовут."
И глаза его - синие-синие!
Вот осенью того же года и свиделись. Его после Рязанского военного училища командировали в Рогачёв.
Жил на хате у матери моей подруги. А мать её портнихой была.
Пришла я платье пошить. И была я тогда, Галочка ты моя, в клетчатом пальто.
Задержалась, заболталась с подружкой.
И тёть Манин квартирант провожать меня пошёл.
Идём по дороге, ветер поднялся. И листья так сильно шелестят. Дождь собирается.
А он мне: "Ну что, побежали, чтоб дождь не промочил!"
Перебегаем дорогу. Парень улыбнулся и говорит: "Разрешите представится! Меня Миша зовут."
А глаза у него - синие-синие!
А через месяц с небольшим, в декабре тридцать девятого года, мы уже свадьбу сыграли. На следующий день уехали. Деда твоего на новое место отправили - на границу с Польшей.
Хорошо жили мы, ладно. В ноябре сорокового года Валя родилась. Нам для счастья всего хватало!
А вот летом как-то, в июне сорок первого года, не хотела его на службу отпускать, что-то внутри сжималось.
Да ещё новость у меня для Миши была. Я так ждала, когда он придёт, хотела сказать, что под сердцем ещё одного ребёнка ношу.
А тут прибегает Коля, сослуживец его. И с порога:
- Аня, собирай дочку, Михаила не пустили. Времени мало. Эшелон вот-вот уйдёт. Война, Аня, уезжать вам надо!
Я как вкопанная стояла, будто не со мной всё это было.
Посадил нас Коля в эшелон и уехал к Мише в часть. Они сделали всё, чтобы мы успели уехать.
Люди набивались в вагоны. Сидели, стояли вплотную друг к другу. И молчали все. Прошло сколько-то времени. Валечка заплакала. От голода. Напротив меня сидела полячка-молочница. На коленях -корзина с бутылями молока. Я решилась попросить:
-Пани, будьте ласковы, дайте молока, ребёнка покормить!
Молочница покрепче прижала к груди своё добро. Что мне оставалось, как не вырвать у неё бутыль из корзины?
- Дзякуйте, пани молочница!
Та лишь засопела и отвернулась.
В этом же вагоне ехал лейтенант с женой и старушкой-матерью, которая держала новорожденного внучка.
Эшелон попал под бомбёжку.
Бабушка рассказывала тихим голосом, изредка останавливаясь, тяжело вздыхая.
- Мы выбежали из эшелона. Откуда-то появилось много раненых ребят в советской военной форме. Молодой лейтенант, ехавший с нами, скомандовал:
- Все на землю!
Люди послушно падали, паники не было.
Когда немецкие самолеты давали себе передышку, мы поднимались и бежали. Подальше. В лес.
Я увидела, как при обстреле мать-старушка того самого лейтенанта легла на землю, прикрыв собой младенца. Осколки пробивали землю возле её ног, головы... А после бомбёжки оказалось, что ребёнок убит.
Старая женщина, упав на колени, причитала, что не уберегла внучка.
Бабуля говорила, смахивая слёзы. Я сидела рядышком, шмыгала носом и всхлипывала.
Бабуля продолжала:
- Разбрелись все по лесу. Я с Валюшкой на руках вышла к какой-то деревне. Стала стучать в окна домов. Люди задёргивали занавески:
- Жидовка! Уходи!
Я ж кучерявая была. И только в один дом пустили.
А скоро и немцы нагрянули. Выводили всех. А мои спасители меня выдали за свою племянницу. Соседи подтвердили. Я вправду оказалась похожа на ту племянницу.
У них пробыла я целый год. И Галку там родила. В девчатах моих эти люди души не чаяли. Своих детей-то не было. И, когда я домой засобиралась, расстроились.
Ну а в Рогачеве-то, конечно, родные помогали мне и девчатам моим выживать.
Только от Миши не было весточки. Я запросы отправляла. И ничего!
А я знала, что живой он!
И дождалась. Пришло письмо из московского госпиталя о том, что ранен мой муж, но идёт на поправку.
На попутных военных машинах добиралась я к своему Мише.
А когда свиделись, долго ревела, рассказывая Мише о нашем житье-бытье, о дочках. И о том, что глаза у дочек - синие-синие!