Рождественская сказка
Ромка, или же по-другому, по-взрослому, Роман Олегович, лет этак с шести, пока папа вдруг не взял и не ушел к другой тете, рос вполне заурядным мальчуганом, каких в России, что звезд на ясном небе. Однако в одночасье, без предупреждения, папка пропал, сгинул, и тут с его уходом отчего-то Ромка перестал расти. Мало того, что он теперь в строю стоял на уроках по физкультуре самым последним, так ведь и отставал из года в год все больше и больше, вот в чем закавыка.
Первый класс – он метр с кепкой, второй - хоть и без кепки, но все же самый что ни на есть крайний, меньше даже рыжей Верки-коротышки. Конопатая Верка от своего малого роста нисколько не страдала, она была любимицей учителей из-за своих ясных светло-серых глазок и длинной косы, хотя и дура, по мнению Ромки, была первостатейная. Одноклассники (Колька, Витька и Макс), Верку чуть ли не на руках готовы были носить, даже дрались из-за нее дважды на школьном дворе, а вот Ромка, закусив губу, в сторонке стоял, да под ноги себе смотрел. А там, под ногами, что? Лишь серый асфальт да куцая травка, из последних сил лезущая из трещин спортивной площадки.
Про совесть Ромка тогда еще не знал, но все же его чего-то мучило, поскольку ОНА смеялась. Глядела на дерущихся пацанов – и смеялась! «Дай ему!» еще кричала, а кому и от кого – неясно, однако Ромке было настолько ужасно, как будто бы это именно ему только что губу расквасили.
Что потом? Да, детская любовь – любовью, рост – ростом, все бы так и шло дальше своим чередом, дак у них в семье невесть откуда вместе с рюкзаком появился дядя Юра-геолог, и стал жить прямо в маминой спальне. Он там жил аж до четвертого класса, все зимы напролет гуляя с дружками на кухне, по субботам парясь с ними в старой, построенной еще прадедом, покосившейся бане, да таская за провинности Ромку за уши, к чему тот по велению мамки было привык, да тут...
Итак, по порядку: у дяди Юры нежданно оказался дружок, Паша. Павел Иванович тоже был геологом, с настоящей гитарой и хорошим голосом, только вот холостой и бездетный, и, может быть оттого принялся воспитывать Ромку, как своего сына, прививая тому ум с разумом вкупе армейским ремнем. Мамка на это не возражала, она… Бабушки (деды-то померли) тоже молчали, но не из-за ремня, конечно, а так: видимо, их тоже в детстве пороли, так что это нормально и вполне естественно. Роман же Олегович побои сносил почти что радостно, поскольку знал, что дядя Паша назавтрева, опомнившись, опять будет учить его нотной грамоте и умению игры на гитаре. А гитара, между нами говоря, была совсем даже нерусская, а импортная, из Чехии, «Кремоной» называлась, однако самые что ни на есть народные песни, навроде «Лётять утки» и «Ой, то не вечер», выводить так умела, что и голосов почти не надо было: она за всех все и так пела, душа в ней жила, видать, да не в ней одной дело. Разве что от струн ее слишком болели пальцы у Ромки, а задница – она заживет, можно и стоя поиграть. Роман Олегович играл-играл, да сам и не заметил, как за пару лет обогнал в росте не только Верку, злючую хохотушку, но и несколько одноклассников, переместившись на построениях с самого последнего места аж на четырнадцатое.
Дело-то, может, и невелико, да случилось то, что происходит почти всегда: геологи, позабыв про мамку и гитару, невесть куда пропали, а Ромка влюбился. Нет, не в Верку, естественно, боялся он ее, лису хищную, а в тихоню Женьку. Чего он в ней нашел, спрашиваете? Только прошу не смеяться: Женька была косоглазой, у нее правый глаз всегда смотрел куда-то не туда, зато… Зато она всегда первая мыла классную доску, носила мел и оставалась после уроков прибираться в учебном кабинете, чем вызывала снисходительно-приязненные, ленивые попреки и усмешки от прочих учеников. Быть может, ее даже и за мышь в школе не считали, да вдруг Ромка увидел, что эта косоглазка – человек. Настоящий человек, понимаете? Добрый такой, чудной, с грязью под ногтями, да и что с того, когда она такая есть?
Разумеется, Ромка своей пассии ничего не говорил, и любил тихо и взаправду, как любят только лишь отроки и старики: молча и со слезами в подушку. Почему? – он не знал, мама тоже ничего не знала, взрослых тоже поблизости не было, оттого Ромка просто злился и некстати хватал «трояки», а один раз – даже «пару». И по какому? По-русскому, который он терпеть не мог: ведь ничего глупее на свете нет, чем учить родной язык, да еще и писать на нем. Сосем другое дело – испанский и брошенная дядей Юрой гитара.
Зимой это было, навстечь Нового года, Роме уже исполнилось (не скажу, сколько, он просил об этом не писать), когда он по примеру всяческих там трубадуров и мейстерзингеров отважился, через нихочу преодолев сомнения, и под окном Женьки изо всей души пел. Смешно? Вот и мне было бы смешно, если бы это не оказалось бы правдой И не надо мне говорить про Джульетту, да и вам тоже не советую: оказалось так, что Ромка пел. Играл и пел о рябине и об одиноком дубе, об старинных часах Пугачевой, и прочее там, совсем замерз, и вдруг к нему, озябшему, за калитку вышла мать. Не Ромкина, разумеется, а ЕЕ, ну, да вы уже поняли, кого.
Впрочем, я не буду рассказывать, отчего вдруг Наталья Александровна пригласила к себе домой нежданного гостя, скажу лишь, что после того Рождества Ромка и Женя уже не расставались, и долгих лет им жизни. Кстати, Ромка ту счастливую гитару подарил моему сыну, и он тоже поет. О чем угодно, только не о природе, и не о любви, а так, лишь бы покрасоваться, я даже попрекал за это.